1. 0. Комсомол - не просто возраст...

ВЫШЕ ЛЕЙТЕНАНТА
ИЛИ
КУРС НА ГЕНЕРАЛЬСКИЕ ВЫСОТЫ


БЛАТ ИЛИ ПРОТЕЖЕ?

В кадрах решают всё...


Фраза в эпиграфе, в отличие от сталинского «Кадры решают всё!», не является общеизвестной цитатой. Это скорее разговорная и ироничная интерпретация, которая отражает определённые реалии жизни и трудоустройства. Она используется в ситуациях, когда формальные требования и личные связи оказываются важнее профессиональных качеств, что является проявлением несправедливости, кумовства или бюрократических препон.
В народе эту систему метко окрестили словом «блат», которое несёт в себе корни польского слова «взятка» и немецкого «бумажные деньги». Существуют различные версии о времени его возникновения: от эпохи дефицита и теневой экономики до советской лагерной системы. Вместе с тем, этимология слова восходит к более ранним периодам, в частности, к эпохе правления Петра I и Екатерины II. Слово «блат» впервые зафиксировано в 1908 году в словаре В. Ф. Трахтенберга «Блатная музыка - жаргон тюрьмы».
В русском языке, это слово приобрело устойчиво негативную коннотацию, обозначая использование связей и привилегий в корыстных целях.
В советское время, начиная с середины 1960-х годов, это было уже не просто слово, а целая философия жизни, которая стала активно проникать во все сферы нашей жизни. От устройства на работу без опыта до получения дефицитного товара - всегда находился тот, кто «помогал по знакомству» и небескорыстно. Это такая невидимая паутина, которая связывала людей и позволяла им обходить очереди и формальности.
Я столь подробно остановился на характеристики слова «блат» для того, чтобы противопоставить ему другое слово, с которым его зачастую путают, применяя как синоним. Это слово «протекция», - поддержка, покровительство, которые оказывают при продвижении по службе и в карьерном росте. Лицо, которому даётся протекция, называется по-французски «протеже», а человека, оказывающего кому-то протекцию, называют покровителем или покровительницей.
Но блат и протекция - это абсолютно разные понятия.  И основное отличие между ними в том, что блат связан с использованием связей в негативных целях, а протекция - с поддержкой и содействием в карьерном росте.
И то, о чём пойдёт дальше речь - это и не служебный протекционизм ради предоставления преимуществ по признакам родства с целью получения каких-то доходов или корыстной выгоды. 
В моём случае назначение на командно-политическую должность в самом училище не являлось моим преимуществом перед выпускниками, убывающими в другие воинские части. Почему? Потому что специальность, которую они получали по окончании училища, была и остаётся одной из наиболее востребованных как в военной, так и в гражданской сферах, не зря конкурс при поступлении в училище был одним из самых высоких в СССР:10-15 человек на место.
Поэтому никто и не стремился остаться в училище и продолжить службу на командно-политической должности, предпочитая служить в войсках по дипломной специальности.
Действиями сторон не руководила корысть, ведь финансовая выгода не была целью ни для кого. Более того, я наивно полагал, что училище в моём лице получит молодого, полного амбиций офицера, который вдохнёт жизнь и свежие идеи в работу с курсантами.

.................................

ПЕРВОЕ НАЗНАЧЕНИЕ

Генерал - это не звание, а сказка,
а лейтенант - это красивая сказка.

Итак, после окончания училища меня зачислили в резерв управления Министерства обороны, которому подчинялось учебное заведение. Отгуляв первый офицерский отпуск, я отправился в отдел кадров этого управления для получения назначения. Туда же прибыл и мой тесть - отец Ольги. Начальником отдела кадров управления был полковник, который ещё до моего поступления в училище возглавлял его политотдел. Он принял моего тестя с большим радушием. Полковники, обнявшись как старые приятели, скрылись за дверями кабинета.
Через несколько минут дверь кабинета распахнулась, и офицер-сотрудник отдела кадров пригласил меня войти. Я, слегка нервничая, шагнул внутрь. Начальник отдела кадров жестом указал мне на стул, стоявший у небольшого приставного столика. Я послушно устроился, стараясь не выдать своего волнения.
- Николай Фёдорович, - обратился кадровик к моему тестю - а может быть ему в войсках обтереться, чтобы понять дух армейской службы?
- Так он из служивых - ответил тесть. - Два года в учебном полку в Солнечногорске: до старшего сержанта дослужился.
Кадровик задумчиво погладил свою гладко выбритую щеку. Его взгляд скользнул по моему лицу, словно пытаясь прочитать там что-то важное.
- Старший сержант, говоришь? - протянул он, и в его голосе послышалась нотка интереса. - Это уже кое-что. А в училище на какой должности числился?
Я почувствовал, как напряжение немного отступает, уступая место уверенности.
- Заместителя командира взвода, товарищ полковник, - ответил я, стараясь говорить чётко и ровно. Тесть кивнул, подтверждая мои слова.
 - Да, и с отличием закончил училище - добавил он.
Кадровик снова кивнул, теперь уже более одобрительно.
- Понятно, понятно, - пробормотал он, делая пометки в какой-то карточке. - Значит, опыт руководства и обучения у вас уже есть. Это ценно. А как вы относитесь к дисциплине? Строгому порядку?
Я не колебался ни секунды.
- Я считаю, что дисциплина - это основа всего, товарищ полковник. Без неё ни в армии, ни в жизни ничего не добиться. Я привык выполнять приказы и требовать того же от подчинённых.
В кабинете повисла короткая пауза. Я чувствовал, как моё сердце бьётся чуть быстрее, но старался сохранять спокойствие.
- Это очень важно, поскольку мы вас назначаем командиром курсантского взвода. А командир - всему голова и пример.
- Уже согласовано с руководством училища и лейтенанта будут рекомендовать на должность секретаря комитета комсомола вновь организованного батальона - пояснил тесть.
- Решил перейти на политическую работу - это весьма похвально - сказал начальник отдела кадров и одобрительно кивнул головой.
Я слегка наклонил голову, стараясь не выдать своего волнения.
- Благодарю за доверие, товарищ полковник, - произнёс я, обращаясь к начальнику отдела кадров, стараясь придать голосу уверенности. - Я приложу все усилия, чтобы оправдать возложенные на меня надежды.
Начальник отдела кадров снова кивнул, его взгляд был проницательным, и в нём читалось удовлетворение.
- Именно так. Политическая работа - это одна из основ боеспособности армии. Поверь мне, как бывшему фронтовому комиссару. Твоя задача будет не из лёгких, но и награда будет велика - служение Родине и партии. Мы рассчитываем на твою зрелость и ответственность.
Я почувствовал, как напряжение немного спадает, уступая место новому, более глубокому осознанию. Это был не просто карьерный рост, это было приглашение стать частью чего-то большего, чем просто военная служба.
- Понимаю, товарищ полковник, - ответил я, уже более твёрдым голосом. - Готов к этой работе и сделаю всё, что в моих силах, чтобы достойно выполнять поставленные задачи.
Тесть улыбнулся, его глаза светились гордостью.
- Вот это правильный настрой. Я уверен, что и в этой роли ты себя проявишь. А мы поможем тебе в карьерном росте.
- До полковника дорастим,Николай Фёдорович, а дальше - пусть сам. - Тесть кивнул в знак согласия. - В училище ведь есть и генеральская должность. Добро пожаловать в ряды тех, кто формирует будущее. Уверен, мы с Николаем Фёдоровичем не пожалеем о твоём назначении.
Начальник отдела кадров встал, протягивая мне руку. Я пожал её, чувствуя тёплое рукопожатие и ощущая вес новой ответственности, которая легла на мои плечи. Впереди был новый путь, полный вызовов и возможностей, и я был готов его пройти.

.................................

...Отправленный в распоряжение начальника родного училища, на следующий день уже в восемь часов утра я дежурил у его кабинета, чтобы представиться по случаю назначения на должность.
- Смирно! - донеслась команда дежурного по училищу. Это значило, что через несколько минут, поднявшись по лестнице, генерал появится в коридоре.
О моём существовании он знал - был самым почётным гостем на нашей с Ольгой свадьбе. До сих пор помню его тост, когда он, подняв перед собой правую руку с перебинтованным указательным пальцем произнёс шутливую, но предупреждающую фразу:
- Помни, сынок, - прогремел он, окатив меня взглядом своих пронзительных, серых глаз, - офицерская жена - это не просто красивая кукла в мундире. Это стальной тыл, верный соратник и, если потребуется, - добавил он, понизив голос до хриплого шёпота, - самый надёжный защитник. Береги её, цени её, и тогда она будет твоей опорой до конца дней. А если нет… - он многозначительно посмотрел на свой перебинтованный палец, - то пеняй на себя.
Гости разразились смехом, но я почему-то не смеялся. В словах генерала чувствовалась не только шутка, но и стальная решимость, закалённая годами службы. Я посмотрел на Ольгу. Она улыбалась, но в её глазах тоже мелькнул какой-то странный, едва уловимый блеск. В тот момент я понял, что моя жизнь больше никогда не будет прежней. Я стал частью чего-то большего, чем просто семья. Я стал частью фронтовой офицерской семьи, со своими неписаными законами, традициями и, как я начинал подозревать, - своими секретами. И генерал, с его перебинтованным пальцем, был хранителем этих секретов.
После свадьбы мы несколько раз ещё встречались с генералом и его супругой в гостях у моего тестя с тёщей. Но это были встречи за праздничным столом, а сейчас мне впервые в жизни надлежало представляться по-офицерски по случаю назначения на должность.
Сердце колотилось, как у пойманной птицы. Я чувствовал, как предательски потеют ладони, несмотря на прохладу коридора. Поправив китель, я ещё раз одёрнул ремень, стараясь придать себе максимально собранный вид. В голове снова и снова прокручивал слова представления, боясь запнуться или перепутать порядок слов: «Товарищ, генерал! Лейтенант Шиловский, представляюсь по случаю назначения на должность командира взвода».
Шаги! Чёткие, уверенные, отдававшиеся гулким эхом в тишине коридора. Они приближались, и вместе с ними нарастало напряжение. Я вытянулся в струнку, словно натянутая тетива лука, готовый выстрелить безупречным докладом.
Вот он! Генерал. Невысокий, но подтянутый, с волевым лицом, обрамлённым сединой волос. Взгляд его был пронзительным, оценивающим. Он скользнул по мне, задерживаясь на погонах, на лице, словно сканируя.
Я выдохнул и, собрав всю волю в кулак, выпалил было:
- Товарищ генерал! Лейтенант Шиловский...
- Вольно, лейтенант - остановил меня генерал. Он протянул ко мне руку.
- Здрав жлам тарщ грал! - словно автоматной очередью выстрелил я, произнеся всего четыре слога из полагавшихся двенадцати, и ухватившись за генеральскую руку как за соломинку. Ещё со срочной службы в школе сержантов я знал, что приветствие, состоящее из четырёх слогов, звучит более мощно и выразительно, чем его уставной аналог.
Мой первый командир взвода фронтовик капитан Соколов, преподававший нам азы командирского тона, демонстрировал этот феномен на практике. В ленинской комнате на столе он ставил зажжённую свечу и предлагал каждому произнести перед пламенем свечи с одинаковым усилием «Здрав жлам!» и «Здравия желаем!». В первом случае свеча чуть ли не гасла, а во втором - лишь слегка отклонялась.
Я полагал, что краткое приветствие, как учил капитан Соколов, придётся генералу по душе. Однако я упустил из виду, что наставления капитана касались группового приветствия, исполняемого целыми подразделениями. Поэтому реакция генерала на моё одиночное «Здрав жлам!» была вполне предсказуемой.
Его взгляд, словно прожектор, пронзил меня насквозь, заставив почувствовать себя не более чем пылинкой, случайно залетевшей в его безупречно отполированный мир. Тишина, повисшая в воздухе, стала оглушительной, и я уже готов был провалиться сквозь землю, когда из его уст раздался низкий, рокочущий голос, который, казалось, мог сотрясать стены казармы.
- Лейтенант, - произнёс он, и каждое слово было отчеканено с такой точностью, что казалось, будто оно высекается из гранита, - вы, кажется, забыли, что в армии существует определённый порядок. И этот порядок начинается с уважения к форме, к званию, и, осмелюсь заметить, к самому приветствию. Ваше… «здрав жлам»… - это что, новый вид боевого клише?
Я почувствовал, как краска заливает моё лицо, и только смог выдавить из себя:
- Никак нет, товарищ генерал! Ошибка моя! 
Генерал лишь приподнял бровь, и в его глазах мелькнул едва уловимый огонёк, который мог означать как гнев, так и, возможно, даже лёгкое, очень лёгкое веселье. Я лишь мог надеяться на последнее. И не зря. Генерал обнял меня за плечи и произнёс:
- Я вижу, ты волнуешься. Всё нормально.  Поздравляю, ты вновь в родных стенах - очень дружелюбно, как-то по-отечески сказал он.
Я почувствовал, как напряжение, сковавшее меня с момента появления генерала, начало медленно отступать. Его слова, его тон - всё это было так неожиданно, так не соответствовало моим ожиданиям. Я готовился к суровому допросу, к чему угодно, но не к такому приёму.
- Спасибо, товарищ генерал, - пробормотал я, всё ещё не веря своим ушам. - Я… я очень рад вернуться.
Генерал слегка улыбнулся, и эта улыбка смягчила суровые черты его лица. Он отпустил мою руку и жестом пригласил пройти в кабинет.
Беседа в кабинете была непродолжительной, но весьма поучительной. Он расспрашивал меня о моей семье. Очень внимательно слушал мой рассказ об отце-фронтовике и дедушке - руководителе подполья в Молдавии в период немецко-фашистской оккупации.
Генерал кивал, задумчиво поглаживая подбородок. В его глазах мелькало что-то, напоминающее уважение, смешанное с лёгкой грустью.
-  Сильные у тебя корни, - пробормотал он скорее себе, чем мне. - Такие корни трудно сломить.
Он перевёл взгляд на лежащую на столе книгу.
- А теперь, о твоём ближайшем будущем, лейтенант. Оно будет строиться под руководством начальника политотдела. В перспективе не исключаю, что когда-нибудь ты возглавишь училище или станешь одним из его руководителей. Семейную традицию надо же продолжать, не правда ли?
Он замолчал, давая мне время осознать услышанное. В кабинете повисла тишина, нарушаемая лишь тихим тиканьем часов на стене. Я ждал, затаив дыхание, готовый принять любой вызов. В конце концов, я был сыном и внуком тех, кто не отступал перед лицом врага.
- Если заслужу, то почему бы и нет, товарищ генерал - осмелев произнёс я. - Стать генералом - это нормальные амбиции лейтенанта, находящегося в начале офицерского пути. Я не лишён профессионального честолюбия. Но это если буду достоин такой чести.
- Прекрасно, Виталий Петрович. Именно такого ответа я и ожидал. Честолюбие - это двигатель прогресса, но оно должно быть подкреплено усердием и преданностью делу. Твоя семья и семья Ольги - это пример того, как служение Родине может стать делом всей жизни. И я уверен, что ты продолжишь эту славную традицию. Начальник политотдела уже проинформирован о твоём назначении. Он поможет тебе освоиться, введёт в курс дела. Не стесняйся обращаться ко мне с любыми вопросами. Помни, что твоё будущее в твоих руках, но и мы готовы поддержать тех, кто готов служить и развиваться.
Генерал кивнул, его взгляд стал более мягким, но не менее проницательным. Он встал из-за массивного стола, протягивая мне руку. Я пожал её двумя руками.
- Разрешите идти?
- Да, в добрый путь, лейтенант Шиловский.
Я отдал честь, стараясь, чтобы рука двигалась чётко и уверенно, хотя внутри меня всё бушевало. Генерал, казалось, уловил это, едва заметно улыбнувшись уголками губ.
- И помни, Виталий, - добавил он, когда я уже повернулся к двери, - я буду за тобой следить. Удачи тебе. И вперёд, к начальнику политотдела!
Я кивнул, вспомнив его забинтованный палец, которым он мне грозил на свадьбе. Улыбка невольно расцвела на моём лице, когда я вспомнил эту ситуацию. Взгляд генерала, полный озорства и искренней заботы, мгновенно заразил меня. И вот уже я смеюсь в штабном коридоре, не в силах сдержать этот порыв.
Мимо проходивший старший офицер в недоумении спросил:
- Ты от генерала?
Я кивнул головой.
- Он что, смешной анекдот рассказал?
- Нет.
- А что же тогда? Обычно оттуда все выходят с красными ушами и дрожащими конечностями, а ты заливаешься смехом.
Я вытер слезы, которые выступили от смеха, и, пытаясь отдышаться, ответил:
- Он просто... он просто пригрозил мне пальцем и напомнил, что даже в самые серьёзные моменты жизни есть место для чего-то светлого. И это, знаете ли, куда ценнее любого анекдота.
Старший офицер задумчиво почесал затылок, его брови слегка приподнялись. В его глазах промелькнуло что-то похожее на удивление, смешанное с лёгким любопытством. Он, казалось, пытался разгадать какую-то сложную военную стратегию, но вместо карт и планов перед ним была лишь моя необъяснимая радость.
- Светлого, говоришь? - протянул он, словно пробуя слово на вкус. - Ну, что ж, если генерал умеет дарить такое «светлое», то, может, и мне стоит заглянуть к нему на огонёк с докладом о проделанной работе. Только, боюсь, его палец меня пригвоздит к стенке - он усмехнулся, намекая на свою собственную, возможно, менее удачную встречу с генеральским гневом.
Я лишь пожал плечами, чувствуя, как волна позитива, исходящая от генерала, продолжает согревать меня. Ефим Егорович - так позволил мне генерал себя называть в неслужебной обстановке, -  несмотря на свой двухзвёздочный генеральский чин и суровый вид, обладал редким даром - видеть в людях не только исполнителей приказов, но и живых существ, способных на искренние эмоции. И эта встреча, завершившаяся воспоминанием о забавном свадебном случае, превратилась в напоминание о том, что даже в армейской казарме, среди строгих правил и дисциплины, можно найти место для человечности и доброго юмора.

.................................

 «Буду за тобой следить» - как оказалось, эта фраза была произнесена генералом не для красного словца.
С тех пор моя жизнь превратилась в постоянное поле зрения, где каждый мой шаг, каждое моё движение, каждое произнесённое слово проходило через невидимую призму его неусыпного контроля. Информация обо мне стекалась к нему отовсюду: как от случайных наблюдателей, так и от офицеров, слывших в училище его глазами и ушами. Нередкими информаторами были представители гражданского персонала: преподаватели и иные работники учебных кафедр.
Особенно преуспела в этом молодая сотрудница одной из кафедр, испытывавшая ко мне недвусмысленные чувства. Я не знал об этом. Мы много раз встречались с ней в различных местах и компаниях, но она, что называется, ни сном, ни духом, ни разу не заговорила со мной, не попыталась объясниться. Всё, как бы исподтишка... Чего она добивалась, информируя генерала обо мне, до сих пор непонятно.
Как потом выяснилось - это она звонила мне в день нашей свадьбы с предупреждением о неверности моей невесты.

.................................
 
Мне тогда стало понятно, что генерал, ввиду дружеского расположения с моим тестем, взял надо мной опеку. Его методы, отточенные годами службы, были столь изощрёнными, что я до сих пор не могу вычислить многие источники информации. Он умел находить лазейки там, где их, казалось бы, быть не могло, и использовать самые неожиданные ресурсы для достижения своих целей.
Я вдруг стал замечать странные совпадения, необъяснимые утечки информации о моих личных делах, которые, казалось бы, не могли выйти за пределы узкого круга моих доверенных лиц. Мои новые знакомые, с которыми я делился самыми сокровенными мыслями, вдруг начинали вести себя настороженно, их взгляды становились уклончивыми, а ответы - расплывчатыми.
Получается, что генерал не просто следил. Он формировал. Он направлял. Он, словно искусный кукловод, дёргал за невидимые ниточки, чтобы моя офицерская жизнь развивалась по сценарию, написанному им самим вместе с моим тестем.


.................................

ОСЕЧКА

С кем на веку не бывает осечки?
И. И. Лажечников,
«Последний Новик»

Покинув генеральский кабинет, воодушевлённый его наставлениями и пожеланиями, я направился представляться начальнику политотдела. Его долго не было, и я неспешно прогуливался по коридору штаба, размышляя над предстоящим избранием меня комсомольским вожаком курсантского батальона. Мысленно представил себя стоящим перед первокурсниками и озвучивающим своё видение перспективы оживления комсомольской работы в подразделениях. В голове роились десятки вариантов этой самой перспективы.
Вдруг я увидел, как начальник политотдела вошёл в свой кабинет. Я рванул стремглав, но споткнулся о ковровую дорожку и распластался на ней.
В тот же миг, словно по команде, из-за двери кабинета показалась голова начальника политотдела. Его взгляд, сначала недоуменный, быстро сменился на суровый. Я почувствовал, как краска заливает лицо, и попытался как можно быстрее подняться, но мои ноги, казалось, запутались в этой предательской дорожке. Ощущение неловкости было всепоглощающим. Я представил, как мои тщательно продуманные речи о комсомольской перспективе разбиваются о реальность моего падения.
- Товарищ лейтенант, что случилось? -  озабоченным голосом спросил начальник политотдела.
- Товарищ, полковник, лейтенант Шиловский, представляюсь... - начал я заветную уставную фразу, пытаясь подняться.
- Прекрасное представление лейтенант Шиловский Виталий Петрович - прервал он мою тираду.  - Главное - необычное. Как потом я выяснил, НачПО знал по имени отчеству не только всех офицеров и прапорщиков училища, но и весь гражданский персонал, число коих было не меньше военных.
 Я, наконец, смог подняться, отряхивая невидимую пыль с формы. Взгляд НачПО выражал снисходительность.
- Неужели так спешите поделиться своими революционными идеями по реформированию комсомола, что теряете равновесие? - с лёгкой усмешкой спросил НачПО.
Я стоял, смущённый, но уже начинал собираться с мыслями. Это падение, как ни странно, придало мне решимости. Если я смог пережить такой конфуз, то и с комсомольской работой справлюсь.
- Прошу прощения, товарищ полковник, - начал я, стараясь говорить ровно. - Просто очень хочется поскорее приступить к работе.
- Отлично! Отправляйся в школу прапорщиков, замполит школы в курсе - будешь там внедрять свои новшества.
Начальник политотдела чуть приподнял бровь, оценивая мою реакцию.
- Как в школу прапорщиков? - недоумённо спросил. - Но я рассчитывал на комитет комсомола вновь образованного курсантского батальона.
Начальник политотдела, не меняя выражения лица, сделал шаг назад, приглашая меня войти. Я, всё ещё чувствуя лёгкое головокружение от недавнего падения и неожиданного поворота событий, последовал за ним. Кабинет был обставлен скромно, но функционально: массивный стол, заваленный бумагами, несколько стульев, шкаф с книгами и портреты вождей на стене. Воздух был пропитан запахом чернил и старой бумаги.
- Курсантский батальон, говоришь? - НачПО уселся в кресло за столом, сложив руки на груди. - А что, Виталий Петрович, ты думаешь, что комсомольская работа - есть только в курсантской среде? Школа прапорщиков - это тоже живой организм, требующий внимания и правильного идеологического воспитания. Там, поверь, есть где развернуться твоей энергии. И, возможно, даже больше, чем среди курсантов, которые пока ещё только учатся маршировать в ногу.
Он сделал паузу, внимательно глядя на меня. Я почувствовал, как внутри меня борются разочарование и странное предвкушение. Школа прапорщиков... Это звучало как ссылка, как наказание за мою неуклюжесть.
- Товарищ полковник, - ответил я, стараясь придать голосу уверенности. - Я понимаю. Но я думал, что мои идеи будут более актуальны только для тех, кто только начинает свой путь в офицерской карьере.
- А ты думаешь, что будущие прапорщики менее достойны твоего внимания, чем будущие офицеры? - усмехнулся НачПО. - К тому же, замполит школы - человек опытный, он тебе поможет и научит. А если у тебя действительно есть что-то стоящее, то и до курсантского батальона доберёшься. Главное – результат, а не место приложения усилий. Так что, товарищ лейтенант, не теряй времени. Иди и покажи, на что ты способен. Ты ни в должности и ни в денежном содержании ничего не потеряешь.
Я кивнул, чувствуя, как внутри закипает гнев, и направился к выходу. Но в дверях столкнулся с тестем.
- А, Виталька, ты здесь, - он по-отечески обнял меня. - Всё решил, как надо?
- Всё, но не как надо, - процедил я сквозь зубы.
- Что значит, не как надо? - тесть вошёл в кабинет, его взгляд уже был направлен на начальника политотдела. - Здравствуй, Терентий Иванович.
- Здравия желаю, Николай Фёдорович! - НачПО поднялся из-за стола, протягивая руку.
- Зайди и закрой дверь, - обратился тесть ко мне, голос тестя стал твёрже. Я заметил, как напряглись желваки на его скулах. - Рассказывай.
- С курсантским батальоном ничего не получается, и меня направляют в школу прапорщиков, - с ноткой сомнения произнёс я.
- Какая школа прапорщиков? - тесть с удивлением повернулся к НачПО. - Терентий Иванович, объясни.
- Николай Фёдорович, давайте без лейтенанта обсудим, - как-то виновато ответил начальник политотдела.
- Выйди, - скомандовал тесть. - Позову.
Я вышел, ощущая лёгкое головокружение, но теперь оно смешивалось с предчувствием недоброго. Через несколько минут дверь открылась, и тесть вышел, странно подмигнув мне. Я уже хотел последовать за ним, но услышал приглашение НачПО войти. Я вошёл, ноги казались ватными, готовый упасть.
- Товарищ лейтенант, - это официальное обращение насторожило меня - мы посовещались и решили дать вам шанс проявить себя в организации комсомольской жизни курсантского батальона. А в школу прапорщиков отправится ваш сокурсник, лейтенант Иванцов.
- Спасибо, товарищ полковник, - я почувствовал, как силы возвращаются. - Я постараюсь оправдать ваше доверие.
Начальник политотдела кивнул. Его взгляд прошёлся по мне, как каток по асфальту, безжалостно разглаживая все складки и оценивая меня с ног до головы, оставляя тревожное ощущение. Я вдруг понял, что отныне буду зачислен в списки неблагонадёжных, поскольку бесцеремонно вторгся в кадровые приоритеты НачПО.
Далее я раскрою одно из его предпочтений – ту самую кадровую благосклонность, которую я тогда осмелился назвать «извращённым фаворитизмом».
- Ваш батальон сейчас в лагерях - скоро приём присяги. Поезжайте туда, там и проведёте комсомольское выборное собрания - переход в общении с «ты» на «вы» сильно озадачил меня. -  Замполит батальона подполковник Романов - умнейший человек. Сработаетесь. Благодарите своего тестя - это он хлопочет за вас.
Парадоксально, но моё падение на дорожке, несмотря на последовавшую за ним кадровую неловкость, стало не концом, а началом. Началом той новой главы, того долгожданного поворота судьбы, о котором я так мечтал.

.................................

Выйдя из штаба училища, я вдохнул полной грудью тёплый сентябрьский воздух и, направившись домой готовится к отбытию в летний лагерь, стал обдумывать на ходу первые шаги своей новой миссии.
Впереди ждал долгий путь в новой профессии, но теперь я знал, что иду по верному следу. И где-то в глубине души я понимал, что это будет интересно. Очень интересно...

.................................

КОМСОМОЛЬСКИЙ ОМУТ

Если то, что изобразил писатель, - комсомол, где тогда, простите, состою я сам?!
Из повести Ю. М. Полякова «ЧП районного масштаба».

Я ступил на профессиональную комсомольскую стезю, когда в масштабах страны эта деятельность стала обрастать махровым бюрократизмом и формализмом, когда первоначальный комсомольский задор тонул в океане бумажной волокиты, превратившись в череду формальных собраний и отчётов, когда истинные ценности подменялись внешними атрибутами - значками, грамотами и громкими словами.
И, надо сказать, это было весьма познавательное погружение в мир, где главное - не сделать, а отчитаться о том, что могло бы быть сделано, если бы не множество «но» и «если». Комсорги стали мастерами имитации бурной деятельности, где каждый шаг был выверен по инструкции, а любая мысль, выходящая за рамки утверждённого плана, считалась ересью.
Этот период хорошо описан в повести Юрия Полякова «ЧП районного масштаба», которая впервые была опубликована в журнале «Юность» в 1985 году, хотя написана была автором в 1981 году - в самый разгар моей комсомольской деятельности.
Для нас комсомол был такой же неотъемлемой частью жизни, как колхоз, школа, армия, завод или НИИ. И, признаюсь, я не уверен, что в советское время было больше искусственности и принуждения, чем мы наблюдаем сегодня в условиях капитализма. Армейский комсомол тогда не был исключением.

.................................

Итак, меня избрали секретарём комитета комсомола одного из курсантских батальонов училища. Я опущу описание этого процесса - всё прошло гладко, как по маслу, под одобрительные кивки замполита батальона подполковника Романова и с лёгким чувством собственной значимости, которое, признаюсь, тогда казалось мне вполне заслуженным.
Впереди маячила новая, ответственная должность, полная комсомольского задора и громадных планов. Я уже предвкушал, как буду вдохновлять курсантов на отличную учёбу.
В общем, молодость, энтузиазм и вера в светлое завтра - вот что тогда двигало мной, и я был готов к любым испытаниям, которые готовил мне этот новый, ответственный пост. Было лишь одно «но». Комсомольскому делу меня никто никогда не учил: я не знал, ни как вести собрание, ни как составлять его протокол - в общем, ничего об организационной работе секретаря я не знал.
Одним словом, я оказался в роли неопытного капитана корабля, брошенного в шторм без карты и компаса и стал учиться навигации в бурном море комсомольской работы по ходу дела. И учился, надо сказать, с поразительной скоростью.
Сначала робко, словно подглядывая в старинные, пожелтевшие карты, найденные в пыльных архивах училищной библиотеки, потом начал искать маяки в советах старших товарищей - секретарей комсомольских организаций других батальонов. Но эти маяки часто оказывались лишь туманными отблесками, содержащими общие, расплывчатые фразы.
- Главное, - говорил мне бывалый комсомольский предводитель, с которым у меня сложились очень приятельские отношения, - это два обязательных ежемесячных заседания комитета комсомола и одно комсомольское собрание батальона один раз в квартал. Заходи ко мне, поделюсь повестками этих мероприятий - они стандартные, переходящие из года в год, так что не ломай голову. Могу поделиться даже резолюциями и постановлениями - всё равно их никто не читает. Но, как говорил Владимир Ильич Ленин, что архиважно, так это индивидуальная работа. Заведи себе журнал и записывай туда: где, с кем, когда и по какому вопросу говорил. Встретил курсанта на плацу, поинтересовался его успехами или неудачами - запиши в журнал. Журнал индивидуальной работы - это наше главное оружие против проверяющих. Они его увидят и не захотят в протоколы лезть.
И действительно, этот журнал стал моим спасением. Я начал вести его, скрупулёзно записывая каждую встречу, каждый разговор. Поначалу это казалось формальностью, но вскоре я заметил, что эти записи помогают мне лучше понимать курсантов, их проблемы и чаяния. Я начал видеть за сухими строчками протоколов живых людей, с их радостями и горестями, с их стремлениями и сомнениями.
Мой «Журнал индивидуальной работы» превратился из инструмента для отписки перед начальством в настоящий дневник жизни батальона. Я записывал не только факты, но и свои мысли, наблюдения, даже какие-то мелкие истории, которые могли бы показаться незначительными, но которые, как я чувствовал, составляли ткань нашей общей жизни. И, как ни странно, это стало приносить свои плоды. Курсанты стали больше доверять мне, обращаться за советом, делиться тем, что их волновало.
А проверяющие из политотдела, действительно, увидев толстую, исписанную от корки до корки тетрадь, лишь кивали с одобрением и, пожав мою руку, ретировались в тихие полиотделовские кабинеты.
Так, методом проб и ошибок, я учился быть не просто секретарём-функцией, а комсомольским работником, который не только выполняет рутинную шаблонную работу секретаря, но и заботится о курсантах. И, оглядываясь назад, я понимаю, что тот шторм, в который меня бросили, оказался не таким уж и страшным. Скорее, это было бурное, но плодотворное море, которое научило меня плавать.
Мне кажется, что если бы я вступал в должность комсомольского секретаря предварительно пройдя какие-то курсы подготовки, то я не сумел бы подойти к этой работе нестандартно и не смог бы достичь каких-либо положительных результатов, если бы не опирался на собственное чутьё и готовность экспериментировать. Инициатива и здравый смысл стали моими спутниками. А заученные методики, скорее всего, сковали бы мои действия и не дали бы раскрыться творческому потенциалу.
Я пренебрегал любыми жёсткими рамками и в этом мне активно помогал замполит батальона. Это был умный и незаурядный политработник, который несмотря на возраст, принимал все мои комсомольские новации на «ура».
Новации - это, творческие и тематические вечера, посещение городских музеев, коих в городе было много. А после просмотра театральных постановок в областном драматическом театре мы устраивали диспуты и дискуссии по темам, поднятым в спектаклях.
Какие замечательные мини-спектакли мы ставили сами на сцене училищного клуба! Мне посчастливилось участвовать в этих театрализованных постановках. Чтобы помочь курсантской самодеятельности, я приглашал студентов театрального училища и нередко сам режиссировал наши постановки.
Однажды возникла идея поставить небольшой отрывок из повести Бориса Васильева «В списках не значился». Ребята из театрального училища настояли, чтобы я сыграл лейтенанта Плужникова.
- Вы лейтенант, вам и играть Плужникова - настаивали мои курсанты.
- Да и внешне вы чем-то схожи с ним, у него, наверное, тоже были веснушки на лице - улыбаясь произнесла одна из театральных студенток, явно заигрывая со мной. 
Устоять под таким «напором» я не мог и согласился сыграть роль героя Брестской крепости. Подготовка к роли давалась тяжело. Меня постоянно переполняли эмоции, и я едва сдерживал слёзы. На репетициях я справлялся, но премьера оказалась сильнее. В финальной сцене, когда лейтенант Плужников выходит из подземелья и на вопрос генерала отвечает: «Я - русский солдат», я не выдержал. Слезы потекли. К счастью, по сюжету мне нужно было упасть замертво. Не актёр, что тут скажешь...
Зрители, конечно, подумали, что так и задумано. Тишина в зале стояла такая, что слышно было, как муха пролетит. А потом - взрыв аплодисментов. Долго не отпускали со сцены. После спектакля ко мне подходили, жали руку, благодарили. Многие плакали. Тогда я понял, что мы смогли достучаться до их сердец, передать ту боль и ту гордость, которые испытывал Плужников.
Помню, как после этого спектакля ко мне подошёл служащий училища отставной полковник, ветеран войны. Он долго молчал, глядя мне в глаза и крепко сжимая мою ладонь, а потом сказал:
- Сынок, ты сыграл так, будто сам там был. Спасибо тебе за память о тех, кто не вернулся. Спасибо, сынок. Ты напомнил мне о моих товарищах, которые остались там, на войне. Ты напомнил мне о том, за что мы сражались.
После «Плужникова» мы ставили еще много спектаклей-эпизодов: «Баллада о солдате», «Живые и мёртвые», «Левый марш» по Маяковскому... Каждый раз старались вложить в постановку частичку своей души, передать зрителям правду о войне, о героизме и о человечности.
В социальных сетях мне написал один из бывших моих подопечных комсомольцев:
-  Знаете, я до сих пор помню те годы, те репетиции, те спектакли. Это было время, когда мы жили тем, что творчески относились к любому делу, когда мы чувствовали себя частью чего-то большего, чем просто курсанты училища. Это было время, когда мы учились быть людьми. И я благодарен судьбе за то, что она подарила мне возможность прикоснуться к этому волшебному миру театра и сыграть такие роли, которые навсегда останутся в моем сердце. И, конечно, я благодарен вам и тем ребятам из театрального училища, которые помогли нам, курсантам, раскрыть свой творческий потенциал и сделать наши спектакли незабываемыми. Они научили нас не просто играть, а жить на сцене.
Слова бывшего курсанта стали для меня самой высокой наградой. Театральные постановки были не просто развлечением, а настоящей школой жизни. Мы через эти роли учились понимать глубину человеческих переживаний, постигать истинный смысл долга, чести и самопожертвования. Мы не просто играли роли, мы проживали их, примеряя на себя судьбы тех, кто сражался за нашу свободу. И эти театрализованные эпизоды становились для курсантов, настоящим уроком мужества, патриотизма и глубокого понимания человеческой природы.
Формальные собрания и комсомольские атрибуты не смогли бы так глубоко затронуть души курсантов, коснуться их сердец, наполнить их будущую офицерскую жизнь смыслом и силой, сделать их истинными хранителями памяти, готовых в любой момент встать на защиту наследия предков.
Участвуя во всех организованных мною мероприятиях, я тоже постигал науку человечности. Роль Василия Тёркина, которую я сыграл в эпизоде на смотре художественной самодеятельности, стала для меня настоящим открытием. Этот образ, такой близкий мне по духу, научил меня стойкости, юмору и неиссякаемому оптимизму, помогая справляться даже с самыми трудными ситуациями.
А роль лейтенанта Плужникова, с его непоколебимой волей и преданностью Родине, заставила меня не только по-настоящему прочувствовать весь ужас войны и величие духа защитников Брестской крепости, но и по-новому взглянуть на жизнь моего отца-фронтовика и переосмыслить своё отношение к нему, отбросив всё негативное в его образе жизни в послевоенные годы.

.................................

...Мой, отчасти нестандартный, взгляд на организацию комсомольской жизни в курсантском батальоне нередко оборачивался забавными курьёзами. Вот один из таких комичных случаев.
Во время диспута, проведённого после просмотра фильма «Офицеры» на тему офицерской чести, один из курсантов, активных помощников в моём реформаторстве, задал аудитории вопрос:
- А кем же должна быть жена офицера? Вот вы, товарищ лейтенант, - обратился он ко мне, - выбрали в спутницы педагога. У нашего командира роты жена - врач, у командиров взводов - учителя. Но могу ли я, будущий офицер, выбрать в жёны выпускницу театрального училища? Ведь моя служба может забросить меня в отдалённый гарнизон, где нет даже клуба, не говоря уже о театре. Как же тогда быть с её талантом, с её стремлением к сцене, к искусству? Неужели вся её жизнь должна быть принесена в жертву моей карьере, моей судьбе?
У меня не было ответа - вопрос был настолько неожиданным, что я молчал, обводя взглядом сидящих курсантов, словно ища ответа в стенах учебной аудитории. Молчали и участники диспута - они ждали моей реакции. И я должен был высказать своё мнение.
- Друзья, - начал я, тщательно подбирая слова, - возможно, это прозвучит очевидно, но для меня жена офицера - это не просто спутница. Это его боевая единица, его незыблемый тыл, его несокрушимая опора.
Попробую обозначить некоторые, на мой взгляд, «долговые обязательства» жены офицера. Это, разумеется, подразумевает ответные обязательства самого офицера перед ней.
Мне кажется, она должна быть готова к любым испытаниям, переездам и лишениям. Уметь создать домашний уют где угодно: от Крыма до суровой северной тундры, от столицы до отдалённого гарнизона в Забайкальских сопках. Быть хозяйкой, матерью, а порой и единственным собеседником вдали от цивилизации. И, конечно, быть сильной духом, чтобы переносить разлуки, тревоги и неопределённость.
Вероятно, именно эти параметры служат основой для выбора супруги. Есть точка зрения, что для офицера выбор жены - это не столько личное дело, сколько стратегическое решение, имеющее значение для государства. Исходя из этого, попробуйте определить обязанности мужа в офицерской семье.
...Однако бурного обсуждения не получилось, и стало понятно, что знаний в этой области взаимоотношений у будущих офицеров нет. И надо было восполнить это пробел. Я обратился в областное общество «Знание», с просьбой найти специалиста-психолога, специализирующего не теме семьи и брака, который бы что-то пояснил.
Помню до сих пор точное название темы лекции, которое мы формировали вместе с сотрудницей общества. Она звучала так: «Семья как фундаментальная ячейка социалистического общества: особенности формирования и уникальные черты офицерской семьи. Специфика её становления». Договорились, что месяца через два мы созвонимся и определимся с датой проведения лекции.
Но не прошло и месяца, как мне по домашнему телефону позвонила сотрудница общества и сообщила, что лектор готов. В один из воскресных дней в утренние часы весь батальон сосредоточился в лекционном зале в трепетном ожидании чего-то нового.
Я встретил лектора. Его внешний вид показался мне несколько легкомысленным для человека, собирающегося читать лекцию на такую тему. И, как оказалось, первое впечатление меня не обмануло.
Мы вошли в лекционный зал. Лектор, суетливо разворачивая принесённые плакаты, начал свою речь. Я обратился к аудитории, призывая к тишине и прося всех занять места. Внезапно по залу прокатилась волна смешков, переходящая в оживлённые перешёптывания. Я повернулся к лектору и присмотрелся к его наглядным материалам. Сказать, что это были иллюстрации из Камасутры, - значит, ничего не сказать.
Ошеломлённый, я подошёл к лектору и спросил, о чём же, собственно, будет лекция. Он, совершенно невозмутимый, ответил:
- Советская семья. Основы сексуальных отношений. - И предъявил мне путёвку от общества «Знание» с этой самой темой.
Я уже собирался возразить, как в зал вошёл заместитель начальника училища по учебной части. Я доложил ему о содержании мероприятия. Он уже собирался уйти, но его взгляд упал на плакаты. Этого взгляда оказалось достаточно, чтобы моя комсомольская фантазия подверглась «разбору полётов». Он приказал курсантам разойтись по казармам, а мы с фривольным лектором остались на «съедение».
К счастью, нам удалось выяснить, что произошла путаница с местом проведения лекции. Этого лектора ждали студенты психологического факультета областного университета. Я любезно проводил специфического лектора.
Так я сэкономил семь рублей пятьдесят копеек, выделенные из казны для оплаты мероприятия, возвратив их в кассу финансовой службы.

.................................

Мои методы комсомольской работы, родившиеся из отчаяния и упорства, стали предметом обсуждения среди других комсомольских секретарей. Однако не все мои реформаторские потуги в комсомольском деле находили должный отклик у коллег офицеров - секретарей комитетов комсомола других батальонов училища.
- Тебе что больше всех надо - спрашивали иные. - Притормози, а то из-за твоих новшеств нам НачПО по ушам ездит: мол, смотрите на Шиловского и учитесь у него формам и методам комсомольской работы.
А я, честно говоря, и сам не всегда понимал, где именно кроются те самые «новшества», которые так раздражали моих коллег и будировали политическое руководство училища.
- Может, я слишком много внимания уделял индивидуальной работе с каждым комсомольцем, - рассуждал я сам с собой, -  вместо того чтобы проводить очередное общее собрание с обязательным протоколом? Или, быть может, мои попытки сделать жизнь курсантов чуть менее серой и более осмысленной воспринимались как подрыв устоев?
И вот я, лейтенант Шиловский, становился этаким «образцовым вредителем», чьи «передовые» методы вызывали у коллег лишь зевоту и желание поскорее вернуться к проверенным, скучным, но безопасным формам.
А НачПО, видимо, сам не знал, что именно ему нравится в моей работе, но чувствовал, что это «что-то» отличает меня от остальных, и это «что-то» надо было использовать для назидания. Так и жили: я пытался вдохнуть жизнь в комсомол, а мои коллеги - удержать его в рамках привычного болота, прикрываясь авторитетом начальства.
Но самым неприятным событием в моём становлении в должности комсомольского секретаря стал переход замполита батальона подполковника Романова на другую должность - секретарём партийной комиссии училища. Формально мы были рядом - всего в 200-300 метрах друг от друга находились наши кабинеты, но...
На его место был назначен другой офицер, прибывший из Прикарпатского военного округа, служивший там лектором-инструктором при окружном Доме офицеров. С его назначением начались мои служебные неприятности. Как я уже упоминал в одном из предыдущих разделов, он ложно обвинил меня в краже денег, собранных курсантами на приобретение дополнительного оборудования для батальонного инструментального ансамбля.
Этот офицер-политработник был представителем махровой партийной бюрократии. Начётничество и формализм, как близнецы-братья составляли суть его бюрократической души. Для него важна была не суть, а буквы, из которых он составлял слова, регулярно записывая их в блокнот, который постоянно носил с собой. И этими словами он фиксировал не мудрые мысли, которые настигают умных людей в любое время и в любом месте. Нет. Он фиксировал только негативные моменты из жизни офицерского и курсантского состава батальона, на основе которых строил свои обвинительные речи на совещаниях у комбата или сочинял пространные отчёты в политотдел.
Подобно роботу, замполит повторял заученные фразы, не вникая в их смысл, и, словно художник-абстракционист, создавал ложные и бессмысленные конструкции своих распоряжений, лишь бы соответствовать неким надуманным правилам. Но главное - вовремя доложить начальнику, тем самым обезопасить себя от нареканий. Я его по-евтушенковски называл «кабычегоневышлистом».
За его внешней активностью скрывалось бездействие и безответственность. Он всегда прикрывался инструкциями, чтобы избежать принятия решения, и действовал по сложной схеме, придуманной им самим, чтобы скрыть отсутствие реальной работы.
Его главным оружием было совещание и бумага с отчётом в политотдел о проделанной работе. Скрытый девиз этого персонажа: не решать проблему, а создавать видимость её решения, не помогать офицерам и курсантам, а демонстрировать свою значимость.
Он методично душил комсомольскую инициативу в батальоне, всякий раз ссылаясь на необходимость согласования с политотделом, и тем самым умерщвлял всякое курсантское творчество. Противостоять этой непробиваемой стене бумажной волокиты, дикой формальности и извращённой партийной канцелярщины было безнадёжно.
Я оказался в одиночестве. Мне пришлось лавировать между желанием что-то изменить к лучшему и необходимостью не вызвать гнев у моих коллег по комсомолу и не попасть в опалу к этому партийно-политическому инквизитору, что само по себе было отдельным, весьма изощрённым искусством.
Среди курсантов батальона за замполитом закрепилось прозвище «шмань». Оно родилось не только из созвучия с его фамилией, но и из глубокого понимания его натуры: в русском языке «шмань» означало «хитрый» и «плутоватый». Будущие офицеры, очевидно, разглядели в нем эти качества...

.................................

В конце августа 1981 года я временно покинул оперативную группу и выехал по месту основной службы, чтобы разобраться с лживой информацией о моих денежных «махинациях».
Начальник политотдела ознакомил меня с рапортом замполита батальона. Замполит ложно обвинил меня в краже денег, собранных курсантами на приобретение дополнительного оборудования для батальонного инструментального ансамбля.
К рапорту прилагались объяснительные от нескольких курсантов - членов комитета комсомола и участников инструментального ансамбля. Я опросил этих курсантов. В своих письменных объяснениях они подтвердили, что замполит принудил их лжесвидетельствовать.
Я представил НачПО собранные письменные объяснения, изложив причины возникшего между мной и замполитом конфликта. Поставив его перед необходимостью принять решение, я подчеркнул, что в противном случае мне придётся защищать свою честь не только по партийной линии, но и через военную прокуратуру.
Начальник политотдела меня поддержал, но с условием: не выносить сор из избы, чтобы не бросать тень на весь политсостав училища. Он пообещал поговорить с замполитом и убедить его отозвать рапорт.
Но главное было не в этом. НачПО сообщил о решении, которое меня по-настоящему обрадовало: меня представили к назначению на должность помощника начальника политотдела гарнизона по комсомольской работе.
Это было настоящее облегчение, ведь теперь мне не придётся иметь дело с этим… горе-«комиссаром».

.................................

Что же двигало замполитом, когда он плёл свою паутину коварных замыслов против меня? Неужели им овладело желание только наказать непокорного «старлея»? В подобных играх, как известно, все методы допустимы: главное - искусно лгать и чутко улавливать малейшие изменения в поведении.
Возможно, курсанты ввели его в заблуждение. И, как мне теперь кажется, для такого вывода были веские причины. Перед командировкой я передал дела комитета комсомола батальона своему заместителю, секретарю комсомольской организации одной из рот, курсанту Олегу Сафронову. Ему же я отдал ключи от сейфа, где, по утверждению замполита, находились деньги, собранные с курсантов на музыкальные аксессуары для ВИА.
Как выяснилось, именно Сафронов инициировал сбор денег во время моего отсутствия. Он же единственным отказался написать объяснительную по поводу клеветы в мой адрес.
Его нечистоплотность стала для меня горьким откровением. Со временем я понял, что Олег всегда искал для себя наилучшие условия, следуя простому, но действенному принципу: «Человек ищет, где лучше». Поступки юного приспособленца, были пронизаны явной меркантильностью и тщательно спланированы: он мастерски применял различные уловки, чтобы завоевать доверие и обеспечить себе более выгодное положение.
В 1978 году, поверив в искренность помыслов, я рекомендовал его на пост секретаря комсомольской организации роты и заместителя секретаря комитета ВЛКСМ батальона. В период моей командировки, занимая эту должность, он регулярно посещал политотдел училища. Именно там он встретил секретаршу-машинистку, которая давно мечтала о замужестве с курсантом, несмотря на существенную разницу в возрасте.
Похоже, именно она сообщила Олегу новость: с осени 1981 года в училище упразднялись офицерские должности секретарей комсомольских комитетов батальонов.
У него появился шанс возглавить комитет комсомола и тем самым продвинуться ближе к руководству не только батальона, но и училища в целом.
Оказавшись в такой выгодной ситуации, Олег начал искать опору. Он нашёл её в лице замполита батальона. Их отношения хорошо описаны А.С. Пушкиным: «Они сошлись - волна и камень, стихи и проза, лёд и пламень».
Хотя я не могу точно определить, кто из них к какой стихии принадлежал, но их цели явно совпали: они нашли общий язык и стали неразлучны в своём противостоянии мне.

.................................

Женившись на секретаре-машинистке политотдела, Олег, заручившись поддержкой замполита, получил по окончании училища весьма удачное распределение в Киевский военный округ.
Через двадцать лет я разыскал Олега в социальной сети и вступил с ним в переписку. Диалог получился довольно неприятным:
- Здравствуй, Олег! Вижу, ты после увольнения активно занялся общественной деятельностью на Украине. Остаёшься верен себе?
- Добрый день! Да, живу в полной гармонии с собой - это моё амплуа.
- И не предаёшь себя?
- Это вы к чему, Виталий Петрович? - Мне казалось, я даже ощущал лёгкое раздражение в его голосе, хотя мы обменивались текстовыми сообщениями. - Неужели вы думаете, что я мог изменить своим принципам? Я всегда был человеком слова и дела.
- Я не говорю, что ты изменил принципам, Олег. Скорее, я удивлён, насколько эти принципы оказались… гибкими. Помнишь, как мы с тобой спорили о том, что главное в жизни? Ты тогда говорил о честности, о том, что нельзя идти на компромиссы с совестью.
-  Виталий Петрович, вы, видимо, склонны к упрощениям. Жизнь сложнее, чем ваши чёрно-белые схемы. Иногда, чтобы добиться чего-то большего, приходится идти на определённые шаги. Это не предательство, это стратегия. А вы, я вижу, так и остались в своём уютном мирке, где все просто и понятно.
- Мой «уютный мирок», как ты изволил выразиться, основан на том, что я не продал свою душу за возможность «добиться чего-то большего». Я предпочитаю спать спокойно, зная, что не поступился своими убеждениями. А ты, Олег, похоже, нашёл свой способ жить в «гармонии с собой». Интересно, насколько долго эта гармония продлится, когда пыль осядет?
- Пыль осядет, а я останусь. И вы, Виталий Петрович, тоже останетесь. Только вот вопрос, с чем именно вы останетесь? С иллюзиями о своей непогрешимости или с реальными результатами своих действий? Время покажет.
- Скажи, а ты вспоминаешь хоть иногда свой поступок, которым ты пытался очернить моё имя? Ты украл курсантские деньги и пытался вместе с замполитом батальона всё свалить на меня. Это ли не предательство?
- Вижу, вы не забыли. Что ж, признаюсь, иногда вспоминаю. Но не так, как вы, наверное, думаете. Скорее, как этап моего взросления. И не более того.
- Этап взросления? Интересная трактовка. Для меня это был удар под дых, предательство человека, которому я доверял. Ты же был моей правой рукой в комитете комсомола. И вот так, из-за твоей жадности и трусости, я оказался в положении обвиняемого. Ты хоть представляешь, как это было тяжело?
- Я понимаю, что вам было тяжело. И я не снимаю с себя ответственности. Но, как я уже сказал, это было давно. Я хочу жить дальше, а не зависать в прошлом. Для этого занимаюсь общественной деятельностью. Разве это не показатель того, что я изменился?
- Изменился? Возможно. Но прошлое не исчезает бесследно. И если твои коллеги узнают, чем ты занимался двадцать лет назад, это может повлиять на их отношение к тебе. На твоё «амплуа», как ты выразился.
- На моё амплуа уже ничто из прошлого не повлияет. Мы с вами живём в разных государствах. И у нас разное отношение к прошлому. Прошлое, каким бы оно ни было - это всего лишь этап. Живите настоящим, Виталий Петрович.
- Но ведь прошлое формирует настоящее, Олег. И если твои нынешние соратники узнают, что за твоим «амплуа» скрывается человек, способный на подлость и обман, их доверие может пошатнуться. Ты ведь не хочешь, чтобы твоя общественная деятельность оказалась построенной на песке, не так ли?
- Виталий Петрович, вы слишком многого хотите от прошлого. Я не отрицаю, что совершил ошибку. Но я не тот человек, которым был двадцать лет назад. Моя нынешняя деятельность - это не попытка искупить вину, а искреннее желание сделать что-то полезное. И я уверен, что люди, с которыми я работаю сейчас, видят это.
- Искреннее желание? Или очередной этап твоего «взросления», который ты так ловко преподносишь? Ты всегда выделялся тем, что умел красивыми фразами прикрывать истинные цели, Олег. И тогда, когда ты подставлял меня, и сейчас, когда пытаешься убедить, что всё забыто. А если журналисты, которые описывают твои нынешние политические манипуляции, узнают о твоих подвигах двадцатилетней давности, укрепится ли твоё реноме?
- Вы можете угрожать мне сколько угодно, Виталий Петрович. Но я не позволю прошлому диктовать мне настоящее. Я выбрал свой путь, и я иду по нему. А ваше прошлое - это ваше прошлое. Моё - это моё. Ещё раз повторю: мы живём в разных государствах. И это не только географическое, но и ментальное разделение.
- Я не угрожаю, Олег. Я лишь напоминаю тебе о том, что прошлое имеет свойство возвращаться. И иногда оно возвращается в самый неожиданный момент, чтобы напомнить о себе. И тогда твоё «амплуа» может оказаться не таким уж и надёжным...
Олег снова замолчал. Я знал, что он сейчас лихорадочно ищет новую лазейку, новый способ перевернуть ситуацию в свою пользу. Он всегда умел выкручиваться, как уж на сковородке. Но на этот раз я был готов. Я не собирался давать ему шанса снова ускользнуть от ответственности.
- Ты думаешь, я забыл? Думаешь, я простил? Ты украл не просто деньги, Олег. Ты украл мою репутацию, мою честь. Ты заставил меня чувствовать себя предателем в глазах собственной семьи. И всё это ради чего? Ради собственной выгоды? Ради того, чтобы, выслужившись перед замполитом, получить хорошее распределение после окончания училища?
Я сделал паузу, давая своим словам осесть в его сознании.
- Ты говоришь, что хочешь жить дальше. Хорошо. Но жить дальше - это не значит забыть о прошлом. Это значит искупить свою вину. Это значит признать её и покаяться. При чём желательно сделать это публично так же, как публично ты обвинил меня в воровстве.
- Вы меня простите, бывший комсомольский секретарь, я понимаю, что у вас желание меня наказать, но я не смогу предоставить вам такую возможность. Простите, у меня дела. Приятно было вспомнить прошлое.
Я почувствовал, как внутри меня поднимается волна гнева, которую я с трудом сдерживал.
- Ты думаешь, я хочу тебя наказать? Нет. Я хочу справедливости. Я хочу, чтобы ты понял, что твой гадкий поступок имел последствия. Я хочу видеть мужчину, который готов признать свою вину и взять на себя ответственность за свои действия. А пока… пока ты для меня всего лишь мелкий воришка и крупный лжец.
Я отправил сообщение, зная, что оно будет последним и вероятнее всего непрочитанным. Но я ошибся, Олег прочитал его и занёс мой аккаунт в «чёрный список».
Стало понятно, что мой визави уже не изменится, продолжая скрывать истинную сущность за фасадом красивых, но пустых фраз. Я был бессилен. Оставалось лишь надеяться, что однажды его тщательно выстроенный образ рухнет, и правда выйдет наружу.

.................................

...В одной из украинских интернет-публикаций Олега Сафронова окрестили «перебежчиком», который «пытался стать святее Папы Римского», меняя политические пристрастия в угоду конъюнктуре и выискивая «тёплое место» в иерархии властных структур.





.................................

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ