00 - Officer only или Другая жизнь

Пролог повести "Девять лет одного дня", опубликованной 15 лет назад.

День 2 августа 1989 года выпал на среду – раз-два и выходные. Откройте карту Кольского залива и на противоположном от города Полярный берегу вы найдёте ничем не примечательный заливчик, бухточку, с странным названием Тюва-Губа. Точнее, примечательна губа была тем, что в ней базировался 628 Дивизион средних десантных кораблей (СДК), относящийся к 121БрДК (бригаде десантных кораблей) 37ДиМДС (дивизии морских десантных сил). А в 50-60-х годах прошлого века -  посёлок Тюва-Губа с рыболовецким совхозом. На входе в губу, на мысу на сопке возвышался погранпост, под сопкой причал номер 1, к которому приходили рыболовецкие суда заправиться водой. Дивизион десантных кораблей базировался немного в глубине губы ещё у одного причала, плавучего, под номером 2. Чуть дальше было ещё несколько плав причалов, к которым в разное время швартовались и арестованное судно Гринпис, и спасатель Светломор-3, и списанные на иголки военные старички, и другие суда, зачастую случайные.
         В указанный день я, в звании лейтенанта, прибыл к своему первому месту службы,  для вступления в должность командира электромеханической боевой части одного из «десантников», СДК по кличке «Зараза», механик которого написал рапорт на увольнение.
         Годом ранее эта Зараза, приписанная к Новой Земле, вышла с задержкой из мурманского дока, и командиру стало понятно, что к концу полярной навигации дойти к месту базирования корабль не успевает, фарватер у Новой Земли ещё далеко на подходе скуют льды. И командир принял решение искать убежище на зимовку. Сунулся к одной базе, к другой, пятой – не пускают. Раз так – направил корабль на выход из залива, приняв решение идти в Гремиху. И тут, уже на выходе из залива, на траверсе Тюва-Губы он увидел сородичей – точь-в-точь такие же два СДК покоились в глубине губы у причала. За «своих» новоземельцев не приняли, но вошли в положение, и командир дивизиона дал "добро" перезимовать.
         Каюта на фотографии, площадью 6,0 квадратных метров, размещалась ниже верхней палубы, а койка – ниже ватерлинии. По этой, видимо, причине иллюминатора в каюте не было. И было откидывающееся, как в купе поезда, верхнее спальное место, на котором я и разместился. На нижнем отдыхал в рабочее и свободное время действующий, не уволившийся пока механик, старший лейтенант Павел Калюжный. Командиром был капитан-лейтенант Планкин Эдуард Анатольевич, штурманом-связистом старший лейтенант Женя (фамилию позабыл уже), помню ещё вещевика-продовольственника мичмана Мишу Виноградова. Помощником действующего командира БЧ-5, а в последствии какое-то время и моим помощником, был мичман Александр Черномашенцев. Эти люди и стали моим первым экипажем. По сути, это произошло случайно, так как на Новую Землю никто служить меня не направлял. Но так получилось, что за неделю до моего прибытия, механик другого СДК, тювагубского, место которого я должен был занять, решил не увольняться и остался в должности. Так днём 2 августа я какое-то время болтался с чемоданом между причалов, любовался природой и собирал морошку в ожидании принятия на мой счёт кадрового решения.
         Почему корабль носил прозвище Зараза – на нём не было ни одного нормально работающего механизма. Так, например, главные двигатели вместо переднего хода давали периодически ход задний и наоборот, ну, а корабль при этом, как вы понимаете, выскакивал на береговые камни, как будто десант хотел высадить, а иногда и сносил деревянные причалы.
         При этом бытовые условия на корабле командир старался поддерживать на достойном флотского экипажа уровне: на корабле была отличная сауна, а в кают-компании – магнитола и цветной телевизор. И с питанием в 89-м году было ещё сносно: тушенка и сгущёнка, рыба, иногда красная, иранский изюм, горький шоколад, индийский чай и кофе. Жили все на корабле, поэтому всё это представлялось важным.
         По выходным, и не только, командир любил попариться, собрать всех в кают-компании и откупорить бутылочку коньяку. Вестовой приносил перекус и нарезаный лимончик, присыпанный сахаром. Облачившись в простыни, мы парили, играли в шеш-беш, закусывали, смотрели телевизор и трепались.
         Так прошло несколько месяцев, в течение которых я познакомился со своей командой мотористов, электриков и трюмачей в количестве десяти человек, и со всеми работающими кое-как механизмами.
         Из примечательного.
Мой предшественник Павел, по возрасту и выпуску был на 5 лет меня старше. Он окончил военно-морское училище с красным дипломом, был хорошим механиком, и военная служба ему нравилась. Жена жила в Ленинграде и вот-вот должна была родить, как раз перед Новым 1989-м годом. Паша написал рапорт на отпуск, отдал по команде командиру корабля и далее отнёс начальнику штаба, по сути, чужого соединения. Узнав из рапорта причину внеочередного краткосрочного отпуска, капитан 3 ранга Пашкевич Александр Иванович (в народе – «паштет») спросил у Паши – вы же не доктор, чем вы сможете ей помочь? Паша сдержался… и написал другой рапорт, на увольнение. После чего он повесил в каюте болт, с головкой под гаечный ключ на 55. Болт символизировал дальнейшее отношение к службе.
Наступившим летом он решил подзаработать перед увольнением и грабанул склад Мурманской мореходки, который базировался здесь же в Тюве. По ночам они с напарником залезали в склад (это было высокое деревянное сооружение на подобие амбара) и выносили паруса, разные канаты и такелаж. Далее переправляли в Североморск и Мурманск. И как раз в августе, когда я прибыл на службу, их повязала милиция. Как-то откупились и через несколько месяцев, ближе к зиме Паша сошёл с корабля в джинсах, дублёнке и малахае, на ногах были казаки, в руке кожаный дипломат. Таким я его и запомнил. Больше мы никогда не виделись и в соцсетях не пересекались. Остальной офицерско-мичманский состав до наступления нового 1990 года также сошёл с корабля и разъехался: кто домой, кто на Новую Землю к основному месту службы.
Корабли данного проекта были польской постройки, и отделка помещений была выполнена очень качественно. Стены каюты были отделаны оргалитом под дерево, мебель из шпонированного ДВП, широкое и глубокое мягкое кресло с подлокотниками, крутящееся и на колёсиках, «импортная» сантехника и светильники.
Когда Паша покинул каюту, я опустил верхнюю койку, превратив спальное место в широки диван. Каюта, по сути, была выгородкой из танкового трюма, то есть находясь в трюме можно было видеть металлический куб, приваренный к верхней палубе. Трюм был неотапливаемый, и по этой причине в лютые морозы прикроватный коврик примерзал к полу, и утром спросонья я становился пятками на лёд.
В этом отсеке объёмом 15 кубометров я прожил последующие 4 года, вплоть до июня 1993, пока не списал корабль и своё место жительства в утиль.
Замполит дивизиона – был примечательной личностью. Первым что он сделал, когда Паша сошёл на берег – спустился ко мне в каюту и попросил снять подвешенный на шнурке болт. Сказал и убежал, даже не представившись. До конца службы я не знал, как его звали. Болт был убран в выдвижной рундук под диваном, в котором последующие годы я прятал хранил самые ценные запчасти, принадлежности и инструмент, помню, что гаечный рожковый ключ на 12,5, шатунный подшипник поршневого компрессора, динамометрический ключ для затяжки головок цилиндра, каки-то релюшки. Был ещё странный на первый мой осмотр предмет – маленький металлический ЗОНТИК, с металлическим раскладывающимся куполом, на тоненькой шпильке с резьбой и гаечкой. Он помещался на ладони, и он раскладывался. Что это – я узнаю позже.
Безымянный замполит был уроженцем Киева. Он был шопоголиком и ещё жадным до чужого сала, если кому-то приходила посылка. Жену его никто не видел, но за глаза её называли «сороконожкой» – по количеству импортных сапог, которые муж приобретал якобы для неё в очередной завоз в береговой лавке. Всё у него крутилось вокруг товаров народного потребления и свиней. Продавщица Люба первыми, его и начштаба «паштета», запускала в лавку и запирала дверь изнутри. Когда они выходили затаренные, можно было входить остальным, сухариков купить или носовых платков. Как-то, после очередного их посещения, я раскопал на прилавке шикарный английский свитер, даже два свитера – купил себе и брату. Меня заприметил с ними «паштет» по пути на корабль. Любе был объявлен, мягко говоря, строгий выговор.
«Паштет». У Александра Ивановича всё крутилось вокруг сигарет, точнее чужих сигарет, и прочей халявы. Свой разговор с каждым он начинал многозначительно и со вздохом вопрошая – Есть закурить?.. и никто не мог ему отказать, так как в этот момент важнее ничего и быть не могло. Как-то он попросил сигаретку у моего трюмного, а времена с куревом уже настали тяжёлые. Тот, польщённый вниманием, с радостью угостил начальника штаба. А через несколько минут, случайно заглянув в открытую дверь кают-компании, матрос увидел «паштета» и открывающийся дипломат, в котором лежало несколько блоков. Трюмный, старший матрос Сергей Кащеев, спустился ко мне в каюту и спросил – Как же так? Я не смог ничего ответить, а только дал ему пару сигарет с фильтром.
Офицеры и мичманы дивизиона, а также матросы службы берегового обеспечения размещались в штабе, в береговой казарме, на сопке. Это было одноэтажное вытянутое метров на 60…80 здание, с парадным крыльцом и большими двухкамерными окнами по периметру. Конструкция была тёплой, выполнена по финской технологии: стены сборные щитовые, между щитами засыпан шлак вперемешку с ватой и опилками. Имелась своя котельная. Кубрики, кабинеты, столовая и небольшой актовый зал. От причала номер 1 по каменистому берегу, на металлических опорах, к казарме был проложен водовод. Он был утеплён и зашит в дощатый короб, обеспечивая возможность пешего перехода по нему между причалами. Ещё в одном щитовом домике размещался магазин. А ещё одна постройка побольше была зданием бывшей библиотеки рыболовецкого посёлка. Её приспособил для постоянного проживания дивизионный связист, капитан-лейтенант Завалишин А.Р.
Андрей Рейнольдович был человеком гостеприимным, добрым и в тоже время немного замкнутым, и мне до конца непонятным. И ещё он был браконьером, что откладывало отпечаток на его характере и личности в целом. В сенях бывшей "избы-читальни" были развешены разные рыболовецкие снасти и охотничьи принадлежности. Сени были холодные и пахло… браконьерством. Однажды гостеприимство сыграло с Андреем недобрую шутку. Как-то утром, перед штабным совещанием «паштет» заглянул к нему в дом. Андрей узнал того по шагам, молча не оборачиваясь разрезал батон вдоль, наложил на одну его половину сливочного масла и добротные ломти засоленной с вечера сёмги, повернулся и пригласил к столу:
– Доброе утро, Александр Иванович! Угощайтесь, пожалуйста, лимончик берите, – и пододвинул к нему пол-литровую кружку кипятка, сыпанув в неё горсть байхового чая и пару столовых ложек сахара.
Допив чаёк и съев бутерброд «паштет» вернулся в штаб и доложил комдиву – Пока мы тут с вами, Сергей Васильевич, к учениям готовимся, дивизионный связист прохлаждается, да чаи гоняет!..
         Вскоре прознав об этом, Завалишин снарядил охотничий карабин и пошёл убивать «паштета». Тот, узрев из окна штаба движение вооружённого связиста, прыгнул в катер и убыл на «большую землю», докладывать о готовности к учениям.
Спустя годы, я случайно встретил уже гражданского Александра Ивановича в Калининграде, на привокзальной площади Южного вокзала. Он суетился у ларька с сигаретами и пивом. Хотел пройти мимо, но вернулся и поздоровался. – Ларёк свой имею, угощайся, Макс, и он протянул мне пачку сигарет и баночку пива. Александр Иванович, по всему было видно, был искренне рад нашей встрече, только что  в глаза старался не смотреть. Да, а нервов, если не сказать жизни, он в своё время мне и другим попортил. – Хороший мужик, подумалось мне, и мутный осадок, подкативший с первой затяжкой воспоминаний, растворился сам собой и с дымком улетучился.
         Дивизионный браконьер связист за неделю до начала моей службы на корабле ославился на весь Северный флот и Заполярье – «газеты пестрели заголовками», на первых полосах красовался Андрей Рейнольдович в клетчатой рубашке с бандитски закатанными рукавами, прикованный журналистским расследованием и текстом общественного мнения к позорному столбу. Сообщалось, что гр-н Завалишина А.Р.  был пойман за браконьерство, и народный суд приговорил его к штрафу в 500 рублей (по сегодняшним меркам это примерно 500 000 рублей). Дивизионный доктор, напросившийся с ним на злополучную рыбалку, избежал наказания – Андрей взял вину на себя. Доктор попросил его и весь штраф взять на себя, Андрей взял.
         В последующем он обеспечил себе службу безопасности: брал с собой двух-трёх матросов, снаряжал их портативными рациями, «Днепрами», и расставлял по сопкам, на подходах к месту готовящегося им преступления. В Тюва-Губу впадает несколько речек, по которым поднимается на нерест рыба. Одну из них называют Золотая речка. Вот на ней Андрей Рейнольдович и ставил сеть с ячейкой "на крокодила". Сам при этом заходил в ледяную воду и по долгу выжидал «клёв», поддерживая сеть. Трофей он подвешивал за жабры на крюк, крюк цеплял на турник, хвост сёмги при этом касался земли. Потом вспарывал рыбине брюхо и подставлял трёхлитровые банки. После заготовительных процедур банки переправлялись на большую землю, где делали своё дело, работая на долгосрочную перспективу.
         Как-то зимой, в солнечный выходной день, который мы оба проводили при части, Андрей пригласил меня с собой прогуляться на лыжах по сопкам вдоль залива и пострелять дичь. Помню толстопопого пушистого зайца, забирающегося в сопку далеко от нас впереди. Попытались угнаться за ним, и потом долго смеялись. И вот мы остановились высоко на сопке, внизу просторы Кольского залива и Баренцева моря. Солнце, блики на воде и искрящийся снег слепит глаза до слёз.  Облокотившись на ограждение створного знака, мы устраиваемся на совсем уже поздний завтрак: пьём чай из термоса вприкуску с шоколадными конфетами, и после хрустим яблоками.
– Андрей Рейнольдыч, а всё-таки, если, не дай бог, на вас выйдет рыбнадзор, что делать будете? - спросил я его.
– Буду убивать. Затащу на сопку, за сутки росомахи растащат и костей не останется, - на этот случай он всегда брал с собой оружие на рыбалку. – Макс, ты тут особо не раскладывайся, знак видишь на табличке?
         На табличке был знак радиационной опасности. Створный знак был оборудован проблесковым огнём, запитанным от небольшого ядерного источника.
Защёлкнув лыжные крепления на ботинках, мы двинулись к дому. Полярный день короток.
         Смеркалось, в небе навстречу к нам приближалась стая уток. Рейнольдыч произвёл пару выстрелов в вожака – мимо. Я же дал дуплета им вслед, чтоб летели быстрее!
Так закончился один из немногих памятных и замечательных в моей жизни дней.

Миша Виноградов.
Здоровенный дядька, бритый налысо, с усами, по телосложению ни дать, ни взять Поддубный. Он смастерил из тросиков и крючков эдакий хомут на голову, за крючки цеплял гриф от штанги и качал шею. А теперь представьте, какие были бицепсы!
И это был тот человек, который предложил мне, лейтенанту без году неделя, выпить стакан водки.
- Механик, стакан водки сможешь выпить?
- Смогу.
Миша достал из загашника бутылку и налил полный. Я поднял его и выпил не торопясь до дна. Он похвалил, вскрыл банку тушёнки и протянул мне - Закусывай. Я вынул и облизнул с двух сторон лист к лаврушки, и в туже секунду захмелел. Это был первый и последний раз, когда я отважился на такое. Потом шатался по кораблю, заглядывал в каюты и требовал общения. Меня накормили и уложили спать.
И он же, Миша предложил мне в 20 градусный мороз выскочить из бани на ют (корма корабля) и прыгнуть за борт, в незамерзающий Кольский залив. И опять я его послушался. Даже сейчас ощущаю восторг от того прыжка. Только вот подниматься надо было по кормовому якорю, свисающему до воды, и это было не просто, точнее холодно. Конечно, товарищи как смогли свесились и подали руки, а затем и сами попрыгали. Такая вот была забава - "Залезь на ют корабля по якорю".

31 декабря 1991 года, за пару часов до полярной полуночи, после вечерней поверки личного состава, когда я готовился ко сну, в дверь постучали, и в каюту ввалился мой старшина команды Андрюша Бяков.
- Снег в коридоре стряхни хоть.
Он вернулся из отпуска, который провёл у бабушки в Крыму. На письменный стол из сумки он выложил виноград, яблоки, конфеты и вручил мне бутылку Абрау-Дюрсо.
- Мех, с Наступающим!
Андрей вернулся раньше, поэтому я немного опешил и уже запоздало растянулся в улыбке. Я был рад. Очень рад! Это было здорово, черт возьми. Наступающий Новый год!
         В выходной день ближе к Рождеству я достал из рундука припрятанное новогоднее яблоко, накинул китель и вышел на верхнюю палубу. Матросы срубали с палубы лёд. Проскользнув в тапочках по льду до горловины зиповой, я открыл люк, шагнул вниз, прикрыл люк изнутри и спустился по вертикальному трапу в кладовую.  металлические перегородки, стеллажи и ящики со всяким хламом были покрыты изморозью. Там я достал из кармана яблоко и несколько минут простоял над ним молча, потом стал затыкать им рот, вгрызаясь и вопя от ужаса, ужаса одиночества и жалости к себе, 23 летнему молодому, здоровому, не глупому парню, живущему волею судьбы в железном ящике с одной только дверью, не видя белого света, не познавшего женской ласки, и потом что-то там ещё, и ещё, и взахлёб…
Люк открылся и с палубы мне кто-то крикнул - товарищ старший лейтенант, с вами всё в порядке?
- Шатун на ногу упал… Ъ.. ъ.. ь.
Оправившись, я поднялся на палубу и пошёл исполнять свой долг.