Москвичка

В недавние ковидные времена лежала я в московской больнице на Таганке. В палате нас было двое – я и одна бабушка, и вдруг нам обеим приходят эсэмэски, что у нас корона. Чуть ли не одновременно с сообщениями в палату входит незнакомый доктор и объявляет: так как мы инфицированы, то нас прямо сейчас переведут в «обсервацию» (изолятор), а ближе к ночи отвезут в специальный ковид-госпиталь. Густонаселённый  изолятор сразу даёт понять, что шутки кончились: персонал почти что в противочумных костюмах, в масках, перчатках, вся еда запечатана и в одноразовой посуде. Около полуночи меня кладут в «скорую» и долго везут – оказывается, в Выхино на окраине Москвы. Верная привычке ёрничать, я тут же вспоминаю одностишие Владимира Вишневского: «Мне только в Выхино интим не предлагайте!»
В огромном госпитале мы на двенадцатом этаже, а далеко внизу и днём, и ночью переливается лента МКАД, это напоминает фантастический рассказ, где через отсталую планету идёт похожая телепортация поразительной внеземной техники, и глупые туземцы, стремясь остановить её, то и дело попадают под колёса.
Ни у кого из нас нет симптомов ковида, в палате стоит оживлённый говор и смех. Рядом со мной кровать довольно молодой милой светловолосой женщины, она представляется Катей, коренной москвичкой. Почти сразу вслед за этим Катя сообщает, что у неё тяжёлое наследственное (от мамы) поражение почек, и она трижды в неделю ездит через всю Москву на гемодиализ. Всё вместе с ездой и переливанием крови занимает около восьми часов. То ли дело здесь, в госпитале: её сажают в инвалидную коляску, спускают на лифте в подвал и  просто везут в другой конец здания. Мне, кстати, тоже привелось побывать в этом цокольном этаже, там полутемно, под потолком змеятся толстые трубы, внизу по рельсам угрюмые люди, похожие на морлоков Уэллса, катят гружёные тележки.
По словам Кати, диализники очень дружны, у них даже сформировалась своя субкультура – так, они вместе, прямо в холле клиники, отмечают праздники и дни рождения. Когда в клинике возникает Катя, персонал шутит: «Ну всё, Катя на ПМЖ приехала!» Это потому, что у Кати всегда пропасть вещей, и здесь, в госпитале, у неё битком набита тумбочка, завален подоконник, возле изголовья кровати стоит потёртый, но сразу видно – очень дорогой объёмистый чемодан и толстые дорожные сумки. Вообще-то чемодан и сумки держать в палате нельзя, но с Катей бороться бесполезно. Накануне сын принёс в госпиталь передачу для Кати, сотню-другую разных свёрточков, коробочек и бутылочек; сын по телефону говорил, что убеждал отца собрать всего хотя бы вполовину меньше, но убедить так и не смог.
Закутанную в шали и больничное одеяло, Катю увозят на гемодиализ. В коридоре кучкуются здешние доктора, все в одеяниях в пол, обутые в бахилы до паха, на лицах круглые окуляры, над глазами щитки, на головах капюшоны. Не хватает только длинных острых чехлов на носах, как у чумных врачей Средневековья. Тут удивительно много врачей-азиатов, они плохо говорят по-русски, но держатся уверенно. Видимо, здесь, на дальних подступах, у них намечен скорый старт на Москву.
Вернувшись и перекусив, Катя читает целую лекцию молоденькой Лене, трактуя её, Лены,  проявления как «скрытую агрессивность». Похоже, Катя хорошо усвоила урок какого-то модного коуча, а может, даже инфоцыгана, потому что – какая агрессия?! Улыбчивая, благожелательная Лена – сама доброта, бросается помогать всем и каждому; едва я ночью заворочаюсь в постели, Лена вскакивает, чтобы провести меня в туалет и обратно. У меня сильно болит нога, уколы помогают мало, и когда Лену выписывают, она целый день носится по выхинским аптекам, добывая для меня болеутоляющие таблетки.
Я говорю Кате, что москвичей легко распознать по их произношению. К примеру, там, где вся остальная страна произносит «е», москвичи произносят «э»: бутэрброд, тэрапевт и тэрапия, бассэйн, акадэмия, акадэмик, акадэмический, крэм и проч. Катя весело соглашается. Соглашается она, хоть и не так уже весело, с тем, что страна откровенно недолюбливает москвичей – за спесь и за то, что «зажрались». Я, впрочем, золочу пилюлю, говоря, что Москва тем не менее всегда лучше всех регионов голосует на выборах – против главной партии и её членов. Катя приятно поражена, улыбается, вращает глазами, явно прикидывая, как принесёт эту новость друзьям-почечникам.
Сначала робко, а затем всё более последовательно Катя стремится опровергнуть стереотипы мнений о москвичах и о себе – в частности. Она надевает длинное тёмно-вишнёвое платье тяжёлого шёлка из Иваново, говоря, что оно очень недорогое и куплено в сельмаге, где они недалеко снимали дачу. У Кати неидеальная фигура, но у платья такой сногсшибательный крой, что Катя предстаёт восхитительно ладной и стройной. Мы все ахаем, а Катя, смущаясь, говорит, что не выдержала и купила ещё одно – тёмно-зелёное. Но затем Катя делает макияж, а именно подводит глаза – да как! Это какие-то тонкие чёрные пространные ромбы с заходом на щёки и виски. Москвичка поглядывает на нас с некоторым превосходством – это её реванш, намёк на то, что она не чуждается и смелого столичного авангарда.
Всё не так однозначно с Катей, точнее с её семьёй. С мужем она сколько-то лет назад развелась, но потом снова сошлась. Расставалась же из-за того, что муж стал игроманом, проигрался вчистую. Катя старалась его вылечить; в те годы это было непросто устроить – нашёлся лишь один нарколог, доктор из ленинградского военного госпиталя. Муж играть перестал, но бизнес развалился, и сейчас муж пытается подвизаться брокером: нашёл вот в Интернете бетонные плиты и покупателя на них. Но не исключено, что в конце концов придётся продать резервную двушку и жить на вырученные деньги.
К несчастью, пришлось лечить от игровой зависимости и младшего сына-подростка. Он звонит маме и всё спрашивает: ничего, что на одном сайте он провёл двадцать минут, а на другом – двадцать шесть? Я говорю, мол, настораживает всё-таки эта привязанность мальчугана к Сети – Катя грустно кивает. Удался у Кати старший сын – журналист. Она показывает его фото в профиль: приятный молодой мужчина в фуражке, с выражением лица в духе «трое суток шагать, трое суток не спать ради нескольких строчек в газете».
Катю выписывают после очередного гемодиализа; радости она не испытывает – опять ездить через всю Москву к искусственной почке да и дома три мужика изнывают от нетерпения немедленно поставить больную Катюшу к плите, обрыдло есть сухомятку.
Прощай, москвичка Катя, больше я тебя не увижу, но помнить буду…