Плотнику посвящается

     Я задумался какой её сделать. Я про виселицу. Это может быть конструкция из двух вертикально стоящих брусьев и вверху соединённых между собой балкой, идущей параллельно земле. Начисто струганные брусья, с хорошо видимой текстурой дерева. Ароматом свежей стружки наполнялся воздух, вдыхаемый ноздрями.
Ах да, вариант номер два есть для данной конструкции. Один брус, стоящий вертикально и вверху под прямым углом, параллельно земле, от него отходит другой, не сильно длинный, чтобы не упал. А вот, чтобы не упал или не отломил крепление под собственным весом необходимо усиление. В районе угла, соединить эти два бруса между собой ещё одним, совсем небольшим по толщине брусом. Нет, совсем не умею описывать геометрические фигуры и инженерные конструкции, готовящие меня или тебя к смерти.
     Виселица непременно становится конструкцией (атрибутом) смерти. Насильственной, блистательно уточню, на радость всем тем, кто против казни или суицида. Глубоко морально – этический вопрос в одном и другом, и вот думаю, насколько это станет способствовать описанию пейзажа.
На перекладине, том самом брусе, параллельно земле расположенным, привязана верёвка или небольшого диаметра трос, удавкой венчающий один из концов, тот который ближе к земле.
     А как же плотник? Где он? Уже ушёл? Нет. Он чуть в стороне от своего творения, сидит на оставшихся брёвнах. Брёвен было заказано и привезено чуть больше, чем оказалось нужно для создания того, что превратит меня или тебя в небытие. У плотника ещё сырые от пота волосы на голове, взмокшие подмышки на рубахе. Он обедает. Уверенными движениями рук разламывает хлеб на большие куски. Сыр, и что-то похожее на ветчину, зелень и хлеб – вот обед мастера на этих брёвнах. Возле бревна стоит бутылка с самогоном. Он только, что опрокинул рюмку самогона в рот, из вежливости к напитку поморщился и откусил ветчины. Не прилично заглядывать в рот человеку, который обедает. Аромат дерева, пота, обеда стоит на вершине жизни.
       Я поставил стул под удавку. Стул. И сразу лёгкая усмешка, а не тот ли это стул умершей тёщи. Деревянный, резной. Спинка и сиденье обшито материалом, напоминающим шёлк. Впрочем, может шёлк и есть, разве я разбираюсь в шелках, парче и бархате. Что может стать для нас саваном? Не могу знать наверняка из чего сошьют это одеяние вечности, и даже цвет не смогу предсказать. А так хотелось бы стать красивым уходя. А вам? Цвет одеяние, всегда цвет настроения сегодняшнего дня, моё психологическое состояние. Бывает с вечера думаешь во что завтра будешь одет на церемонии, а утром проснувшись и вот те на, и рука снимает с вешалки совсем иной наряд. Настроение — вот то, что станет решать. Что подскажет настроение здесь, сквозь удавку увиденное небо, бегущих облаков. Вот о чём я силился объяснить про саван, когда не мог сказать про цвет и во что нас могут одеть в печали, те кто станет кутюрье последнего мероприятия.
      Опушка леса. Впереди луг, увядшего цвета. Лето стремительно бежит к своему окончанию, день стал короче, утро влажное и сыростью пахнущее. За спиной лес. Сквозь осины, берёзы виднеется ельник, с тяжёлыми густо зелёными лапами, скрывающими всё солнечное, светлое. Едва уловимое движение лап ельника выдаёт, что Лешак возможно там. Он пришёл. Выглядывает из ельника. Сколько неуважения в слове выглядывает. Смотрит, прости меня справедливой души житель леса, внимательно на все приготовления. Он не спасёт, он не станет подгонят происходящее. Я не могу знать наверняка дождётся ли он. Он всегда был справедлив ко мне. Он знал всё о том, что могло и должно было. Он выходил на опушку и пронзительностью своего взгляда прощал меня. Стану жить – так я слышал его взгляд.
     Посмотрел на стул. И вновь невольная улыбка, в таком стуле должны были быть бриллианты в романе «Двенадцать стульев». И как же я встану на эту обивку, оскверню, даже если сниму обувь. Отставил стул. Нашёл чурбачок, поставил его вместо стула. Снял кеды. Встал на чурбачок. Голову просунул в петлю, помогая руками. Шея ощутила ворсинки каната. Поёжился. Что-то тёплое, горячее потекло по ноге. Я почувствовал намокшую штанину.
      Я не знаю, что далее. Кто-то из вас смог бы описать, рассказать, что должно случится далее, когда из-под ног выскользнет опора-чурбачок. Рассказ, не имеющий свидетеля. Я не хочу вам врать.
Руки сняли петлю с шеи. Я уселся на чурбачок. От обсосанных штанов воняло противным теплом. Слезы текли по щекам. Начинался озноб. Лешак. Мне стало невыносимо стыдно. Видел ли он этот позор. Я вздрогнул от прикосновения к моему плечу.
      «Никто не видел. Скоро всё закончится. Держись, дружище!» - сказал плотник. Он посмотрел мне в глаза и развернувшись, пьяной походкой пошёл в сторону леса.