Предупредительный выстрел

На кухне, где пахло затхлой сыростью, перегаром и жареным луком, царила вечерняя стратегия. Стол, накрытый вчерашней газетой, покосился в сторону старого гудящего холодильника ОРСК-3. На нём стояли три гранёных стакана, бутылка мутного самогона и тарелка с последними ломтями сала. За окном в фонарном свете кружил мелкий осенний снег. Из старого проигрывателя у окна негромко, будто устало, тянулась песня о далёкой Колыме или горькой доле — русский шансон, под стать их настроению.
— Ну что, Витька, слышал? Трамп опять санкции ввёл, — сказал Колька, наливая до краёв. — На Роснефть, на Лукойл, во как!
Витька отпил, зажмурился и выдохнул с грохотом. — Пусть вводит, Коля, пусть вводит! Нам это как припарка. Чем сильнее давят, тем мы крепче. Это тренировка духа.
Слова слетели с него легко и привычно, будто он цитировал вчерашний выпуск новостей.
— Ага, тренировка... — Колька скептически усмехнулся. — Ты видел, бензин на заправке? А цены в магазе? Это, брат, не дух, это кошелёк тренируют.
— Так это у нас внутренняя перестройка! — Витька принял вид профессора. — Импортозамещение. Скоро всё своё будет: и айфоны, и самолёты, и даже рубль свой введём — золотой.
В дверном проеме кухни появилась Нинка. Она опиралась на косяк, тонкая, как ветка, с лицом бледным, как известь. На плечи наброшено старое шерстяное одеяло. Она не смотрела на них, лишь на бутылку.
— Витя… — её голос был как шелест бумаги. — Я же просила: тихо. Третий день температура. Мне бы в больницу, а не слушать ваши геополитические споры.
Витька вздрогнул.
— Иди, Нин, иди. Мы тихо. Тут разговор за страну. За великую.
Он махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху, и поспешно подлил Кольке. Нинка постояла минуту, ее кашель прозвучал резко и сухо, будто предупредительный выстрел в тишине. Потом она медленно ушла, и за дверью снова стало глухо.
— Америка скоро сама себя задавит, — продолжил Витька, пытаясь вернуть утраченный запал. — У них там моль-демократия, грызёт изнутри. А Украина? Там вообще цирк. Все устанут, бросят, а мы как встанем — и одним махом!
Колька хлопнул ладонью по газете.
— Правильно! Мы-то — терпеливые. Мы стоим, стоим, а потом как... бах! — и всё. Победа.
— Конечно, — сказал Витька, забирая последний огурец. — Потому что у нас Путин. Не человек, а стратегия. Он ходит не пешками, а временем.
Колька уважительно кивнул. Они пили, закусывали и говорили о судьбе державы, верили, что их вера что-то значит. Но чем больше они говорили о величии, тем острее в кухне пахло жареным луком и бедой.
Витька уже еле держался на табурете, Колька, наоборот, стал мрачным и подозрительным.
— Я тебе говорррю... что Трамп всё делает... спе-ци-аль-но, — упрямо тянул Витька, тяжело выговаривая каждый слог. — Чтоб мы потом... геро-и-чески под-ня-лись...
— Да он шут, этот твой Трамп! Всё, что ни делает — про-тив нас! — Колька усмехнулся, глядя в стакан, его речь стала вязкой. — То-лько... вот жить лучше не стало. Сало по-след-нее до-е-да-ем, а Нинка за стенкой по-ды-хает! И это твое... «встанем с колен»?
Эти слова больно задели Витьку. Спор перестал быть абстрактным, он ударил в их униженное достоинство, в их несостоятельность.
— Ты это к чему сказал? — хрипло спросил Витька. — Ты, значит, про-тив Пу-ти-на? Ты против страны?
— Да я не против! Я против вот этого! — Колька с грохотом швырнул стакан на стол, указывая на жалкий натюрморт из самогона и остатков еды. — Вот эта твоя вели-кая дер-жа-ва!
— Ах ты гад… — прошептал Витька. Самогон ударил в голову, превратив стратегию в ярость. Он вскочил, опрокинув стул, и потянул Кольку за ворот. Сало разлетелось по полу, а драка, которую они избегали, говоря о великом, началась из-за их собственного ничтожества. Они завалились на пол, ругались, хватали друг друга за одежду, пока не раздались тяжелые удары в стену.
— Да вы что там, ироды проклятые, с ума сошли, что ли?! — заорала соседка снизу, открыв окно.
— Это из 45-й квартиры, — подхватила другая соседка из другого окна. Спасу нет! Нажрались и буянят. Я звоню в полицию!
Время спустя в дверь позвонили. Нинка, еле стоя на ногах, открыла. На пороге стоял наряд полицейских.
— Здесь шум, драка. Жалобы от жильцов.
Когда дверь за Витькой и Колькой захлопнулась, в квартире наступила мёртвая тишина. Только из комнаты доносился глухой кашель Нинки. Она вернулась в постель и смотрела в потолок, где плясали отблески мигалки. Эта тишина была не спасением, а лишь кратким перерывом. И она думала, что, может, хоть этой ночью боль от головы окажется тише, чем боль от их пустых, но таких громких разговоров.
В обезьяннике пахло сыростью и кислым табаком. Витька, с опухшим лицом и разбитой губой, сидел в углу. Колька, похмельный и злой, смотрел в пол. Молчание было тяжёлым, как гранит.
— Нинка… — тихо сказал Витька, нарушая тишину. — Ей плохо ведь было. А я… дурак.
Колька, не поднимая головы, кивнул. Вина давила сильнее, чем похмелье.
— Ладно, Витёк. Мы-то с тобой за идею глотку рвём, — прошептал Колька, и его голос звучал пусто. — А она там одна. Вот она — настоящая война, а не то, что мы тут обсуждали.
Они поняли, что их «Предупредительный выстрел» был не по врагам на Западе, а по своему собственному дому, по единственному, что у них осталось.
К полудню их отпустили, выписав штраф. Октябрьское солнце било в глаза. Они шли по улице, сгорбившись, не обсуждая ни политику, ни драку.
— Ты к Нинке как? — спросил Колька.
— Не знаю, — честно ответил Витька. — Сначала за лекарствами надо.
Колька достал из кармана мятую купюру.
— Держи. Тоже штраф заплатил. Но на микстуру хватит.
Они посмотрели друг на друга. В глазах не было ни стратегии, ни величия, только усталая, горькая человечность.
— Спасибо, Коль, — сказал Витька.
Они шли дальше, чувствуя на плечах тяжесть октябрьского дня. И впервые за долгое время им было нечего обсуждать.