Язык мой

      До чего сложно порой описать виденное, вдыхаемое. Вот небо. Вижу, ухмылка довольства, жадности до жизни и сказать то не могу, от чего так сочно мне. Жадно втягиваю небо ноздрями, пытаюсь весь этот аромат цвета, настоящести втянуть в себя, и вот не хватает объёма лёгких и умения описать это небо.
     Синие, светло – синие, ультрамарин – нет это чуть позже, намного позже станется. А теперь вот лазурное. А может на пол тона пониже. Не знаю. Не могу. Уж простите.
     Время забежало после обеда. Глаза чуть прикрыты. Ресницы едва касаются друг друга, сквозь них пробивается свет, оранжевостью пробивается. Пробивается довольством. Порой же бывает раздражением, ну вот просыпаетесь, вот дрожат ваши ресницы и свет пытается своей яркостью ворваться к вам, непрошено, незвано, слишком откровенно и сколько неприятностей. А тут сегодня приятность, восхищение, обожание этой оранжевости, а от того, что уже знаю, когда открою вот оно небо разлившееся лазурью.
     Это слова. Язык. Он разный. Он играет со мной всегда. Пытается обмануть меня, ввести в заблуждение. Забавляется скорее вот так скажу. Порой подкидывает неверность слова, недоговоренность. Ошибочность звука. Не слышу я себя. Не могу рассказать. Включить повествование. Грамматика, пунктуация и всё необходимое тут и не столь становятся важными. Будь хоть точка тире, вот бы суметь донести до себя ароматность кожи возлюбленной, её касание пальцев моей спины, переходящей на шею, вот я уткнулся в волосы, вдыхаю этот аромат вместе с небом, с запахом соломенного солнца. Забава. Каждый раз я промахнулся, на полтона, на ползвука.
     И тут позволю себе немного из иного. Месяцев шесть, семь назад декан одного Екатеринбургского вуза сказала, что русское слово «девица» оскорбительное. Я вдруг было хотел обидеться, возмутиться, рассердиться. Но разве могу я осерчать и заступиться за язык мой, ваш, её? Нет. Язык вот играет со мной, забавляется вами, ставит вам задачи, ускользает, смешит, печалит, умирает. И вот кого – то может оскорбить. По всей видимости и в академических кругах Екатеринбурга язык Бунина, Набокова и иже с ними может обижать, оскорблять.
       Язык может стать злым, оскорбительным, пошлым и похабным. Всенепременно так и кто станет судится с этим. Порой он нужен и таким, наверное. Кто же его знает. Он есть такой. Настоящий. Всамделишний. Свой. Родной. И подводит тебя, и спасает. И до немоты обожает.
     А я расплываюсь в ухмылке обожания, что снова не смог вам рассказать и пол того самого о чём сегодня узнал, когда снова оказался живым.