Назначение6

(извлечение из повести)

      "...Вспомнил, как желал побыстрее стать офицером вооруженных сил Советского Союза, хотелось как можно быстрее окунуться в армейскую жизнь полноценно, в качестве проводника политики партии и правительства, обучать и воспитывать подчиненных. На стажировки, которые раз в году были согласно учебного плана, курсанты разъезжались в различные уголки первого в мире социалистического государства, только добавляли энергии, и не важно было – где, в каком гарнизоне придется начинать службу.
      Курсант Сударев не был искателем великих приключений – взвешенно и, посоветовавшись с другом-Витькой Морозовым, решил начинать с отдаленных мест, добрую часть которых именовали «дыра», и таких гарнизонов было немало.
Не сомневался, что карьера будет не очень радужной, так как «волосатой руки» не было, учился стабильно ровно без каких-то «забросов» получить по итогу госэкзаменов диплом с отличием.
      «Пусть это будет именно путь в непростую армейскую жизнь… Без блата, но и без каких-либо обязательств… Буду сам пробиваться… У каждого есть право и возможности отыскать свой храм славы…», – так размышлял тогда еще курсант 3-го курса.
      Каждому стоило почувствовать себя «рыцарем», ведь это как «нежели сесть в седло», следует направить всего самого себя морально и физически на определенную борьбу… Да, именно так. Не представлял и не предвидел еще курсант тех самых путей с их неровностями, глубокой колеей с весьма неровными и скользкими краями, где надо будет принимать неоднозначные и порой опасные решения.  «Ступать через поля, чрез горы, чрез дубравы», как «рыцарь»-герой И.А. Крылова от 1816 года, курсант в то самое время никак не мог, ведь «ретивый и верный конь» в условиях современности – это более-менее устойчивые знания и умения от КПСС и ее верного союзника ВЛКСМ, различные теоретико-практические знания военной и специальной техники, определенные навыки в организации партийно-политической работы, личные моральные, психологические качества и физические навыки-возможности. Ведь недостаточно того: «Делай, как я сказал», всегда лучше и доходчивее – «Делай как я», тогда пример для подчиненных предлагается в натуре, без рассуждений и ненужных увещеваний.
      Уже на 4-ом курсе, во время стажировки в одном из гарнизонов, решили с Витькой Морозовым отлучиться – съездить в один городской торговый центр за покупкой фотопленок, химических реактивов и фотобумаги накануне проведения учений полка связи. Инициатива была хороша – хотели сделать фоторепортаж, выпустить фотогазеты, поснимать солдат и сержантов для памятных фото, но добиться увольнения было сложно, вот и рискнули…
      Попались самому командиру полка, стояли на обочине дороги, поджидая попутный автомобиль. Подъехал УАЗик, за стеклом знакомый лик полковника Дорофеева в папахе. Наш, с Витькой, короткий доклад на предмет нашего места нахождения на обочине автодороги, почему имеем умысел убыть в город Иркутск, и в итоге: «…объявляю вам, товарищи курсанты, 7 суток ареста… Ка-а-аждому. Прибыть в подразделение и доложить о наказании начальнику политотдела, подполковнику Ширшову… Так-то, товарищи корреспонденты».
   
      После отбоя, уже ближе к часу ночи, в канцелярию тихо кто-то постучал. Сударев не спал, чуть приподнявшись, тихо спросил: «Кто там еще?».
Дверь отворилась, и на пороге возникла фигура легендарного майора Аскольдина. В должности зам.начальника приемного радиоцента он был как будто всю свою жизнь. Во всяком случае Судареву так показалось.
      – «Подъём, замполит! Точно знаю, не спишь…», – не очень громко, и как будто с сожалением сказал он: «Давай, одевайся, проветримся… Стажировка скоро закончится, а по нормальному-то еще и не поговорили». Сударев с неохотой, но быстро оделся. Представил, что надо будет выходить на улицу из теплого помещения казармы, и заранее поежился. Как-то не очень хотелось куда-то идти, тем более в февральскую ночь.
      Накинув шинель, шапку проследовал за майором. Проходя мимо, где за освещенным куском плексигласа с надписью: «Дежурный по полку», восседал старший лейтенант – помощник дежурного, который принял информацию:
      – «Я буду на посту оперативного дежурного… Если что, звони сразу по прямой линии!». Покинув помещение казармы узла связи, окунулись в круговерть мороза и снежных сполохов метели. Февраль традиционно, с особой аккуратностью закручивал свою снежную поземку.
      Курсант приподнял ворот шинели, чуть ссутулился и поспешил за майором, сделав вывод: «Утром физзарядки не будет… Это здорово! В самый раз снег-союзник… Не придется руководить группой полусонных связистов на утренней физзарядке. Будет физзарядка на «Ла-5»-х на «взлетке» снежной».

      Дежурный нуждался в собеседнике. Да и Судареву как-то веселее стало. Было видно, что майор проникся, и даже как будто пытался успокоить курсанта-стажера, пребывавшего в должности заместителя начальника предающего радиоцентра по политической части. Говорили о многом. Какое-то время пили чай подливая рижский бальзам.
      Где-то через час дежурный по столовой принес картофель-фри, несколько больших кусков запеченной индейки с чесноком, лепешку-лаваш, консервированный сыр, банку шведских сосисок и термос горячего морса с брусникой.
      Майор рассказывал, что после окончания училища его тесть, который уже является настоящим генералом в штабе округа, а тогда еще, когда Аскольдин был лейтенантом, был всего лишь майором на «хорошей» должности, да и «определил» его в этот самый полк связи ВА ВГК.
      Все ладилось по службе до тех пор, пока не стали возникать не очень яркие на предмет эмоций, но все же конфликтные ситуации с женой – дочкой генерала. Это было просто повествование от старшего офицера к курсанту-стажеру, и достаточно полезное.
      Майор был человеком добрым и начитанным, много знал, мог вести задушевную беседу, внимательно выслушивал, ненавязчиво советовал, хотя, судя по его внешнему виду, можно было принять его за несгибаемо-непробиваемого старшего офицера, с громким командным голосом, в котором еще жил мягкий, бархатный баритон. Внешность в большей степени, особенно изначально – обманчива, тем более, если это касается армии. Почему-то именно тогда, в разговоре, когда и вкусно ели, и пробовали очень хорошие напитки, майор показался курсанту как будто одиноким скитальцем.
Вошел он в семью старшего офицера из управленческой структуры военного округа, дочь единственная, бытовые условия более чем хорошие. О матери своей жены - тёще, говорить было изначально не принято, он это понял, и вопросов не задавал. Да-а-а, майор напоминал почему-то одинокого скитальца, так подумал Сударев, а тогда:
      – «Товарищ майор, вы же всего все равно добились сами… Это же надо, всю службу на одном месте, в одном и том же гарнизоне… Лично я бы так не смог», – сказал курсант, как будто хотел поддержать, на что майор ответил, как будто не соглашаясь:
      – «Представь себе, что ты просто входишь в ворота большого города… Тебя встречают, улыбаются… Потом это становится до неприличия противным… Знаешь, как рвотный порошок», – потом он говорил так, как будто его всегда «мучила жажда». Это было сказано о той самой жизни, которой не было в том самом «большом городе», где продвижение по службе, академические курсы, даже сдавал кандидатские минимумы для преподавательской и научной работы в высшем инженерном авиационном училище города Иркутск…

      Внешне все было в порядке и, все кто окружал майора (тогда он был еще лейтенантом), пытались сдружиться с ним, а начальники служб и подразделений полка показывали свою лояльность, как будто хотели быть вежливыми и тактичными. Но, все равно что-то было не так. Жена так и не родила наследника, тесть-генерал видел, что в семье что-то не ладится, и разобрался – принял сторону единственной, пусть избалованной, внешне красивой, и как будто умной, дочки.
      Служба продолжалась, майор выслужил право на пенсию, но продолжал служить. Бывало, что иногда опаздывал на построение, и когда становился в строй без обращения к старшему начальнику, то этого как будто никто и не замечал. На совещаниях и подведениях итогов, после оглашения приказов, не очень церемонился – прямо, и не очень лестно высказался о старшем начальнике, а на партийных собраниях тактично, без какого-либо превосходства, критиковал своих товарищей за недостатки по службе, предлагая методы искоренения таковых, методично обучал рядовой и сержантский состав срочной службы, в компаниях с сослуживцами вел себя непринужденно, с уважением относился к офицерам и членам их семей.

      Ничего сверхестественного от него никто не требовал, на совещаниях его фамилия не упоминалась насчет взысканий, хотя некоторые офицеры периодически наказывались за нерадивость своих подчиненных, но и фамилия его так же и не озвучивалась насчет поощрений. Как будто он и не «горел» по службе с целью повышать и укреплять, а просто, как он сам и высказался:
      – «Вижу себя со стороны так, как будто мокрое горит…», – при этом чуть угрюмо, но открытым своим отчаяньем посмотрел в глаза курсанту, и добавил: «… даже не представляю себя уже в каком-то другом гарнизоне, среди других… Как будто иссох и даже порядком подиссяк… Выпить не тянет. Иногда "спасает" физическая нагрузка. В спортзале нашел многих более-менее адекватных людей... Знаешь, старик (это для Сударева прозвучало весьма уважительно), есть и такое средство - баня с парилкой... А когда еще и хороший можжевеловый с пихтой веник... Это просто кла-а-с-с!".    

      Сударев не раз замечал, что почти все стаканы, которые ему попадались, были с надписями. Сейчас тоже он держал в руке стакан с надписью, из которого прихлебывал горячий морс, но как-то не спешил прочесть «крылатое выражение», потому-то много чего уже прочел, и даже запомнил поневоле.
Когда впервые, в столовой, он взял стакан с компотом из сухофруктов, то заметил, что на нем имеется гравировка.
      Выпив содержимое – компот был превосходный, терпкий и с богатым воспоминанием об урожае плодов ягод, груш и яблок, он прочел вязь гравировки на стекле: «Пей до дна – истина на дне, как в ПРЦ!». ПРЦ – приемный радиоцентр, как раз  о самое подразделение для курсанта-стажера. В то самое время, не ведомо было знать, что сия гравировка – творчество от майора Аскольдина, ведь стажировка только-только началась.
      Творчество майора началось именно в период дежурств по полку. Приняв доклады от подчиненных ему дежурных служб и подразделений, докладывал обстановку «на верх», проверив службу суточных нарядов и караула, он доставал бор-машинку, раскладывал фрезы, к этому времени уже ему приносили из столовой и чайной пару подносов со стаканами, и творчество начиналось.
      После того, как впервые курсант прочел «полет мыслей», а уже спустя какое-то время, находясь в канцелярии ПРЦ, стал присматриваться к нескольким стаканам, окружившим пузатый графин – они тоже имеют гравировку.
      Стал читать строки на стекле. Повествования были короткими, но емкими. Где-то были пропуски в виде снежинок-звездочек между словами. Не трудно было догадаться о тех самых словах «под звездочки-снежинки». Такое не забывается: «++++ в мыле, ++++ в грязи, к Вам  с приветом рота связи!», «Я ++++ тебя в лесу, хочешь, справку принесу?», «Мы стоим сейчас на сопке, ++++ нам все эти сопли?!», «Я ++++ тебя в малине, вместе с конспектами твоими!», "Я ++++ тебя на пне, и зарисовка при мне!", и т.п.
      Такое  бывало состояние души и, собственно, каких-то порывов майору немудрено было связать в то время как-то по иному, а именно так, с неким «отличием», весьма получалось. Когда Сударев спросил Аскольдова о надписях на стаканах и графинах, то тот с удовольствием рассказал:
      – «Когда-то, еще в курсантскую пору я занимался оформлением класса по спецподготовке, и кто-то из преподавателей принес бор-машину, показал как надо промаркировать оборудование, вот я и пристрастился к этому. Маркировал потом все что попадалось под руку. В нашей роте всё было промаркировано! Все мыльницы, зубные щетки, расчески, внутренняя поверхность кожаных ремней, сами бляхи, клапана планшетов… Всё! А здесь я сначала попробовал на металлической посуде… Ничего себе, материал!  На ложках, поварежках, кружках, тарелках, котелках… Потом мне было рекомендовано прекратить это… Начальник политотдела попросил. Мужик он хороший… Сейчас у нас другой главный политик-идеолог. Я слово сдержал – по металлу и эмали прекратил «работать», а вот насчет стекла процесс пошё-о-о-ол. Наблюдаю... Вижу – зна-а-ают, что теперь я по стеклу гравировку делаю, но никто претензий не предъявляет. Молчат… Если молчат, значит все в порядке».
      
      По мере того, как протекала беседа, майор готов был убыть в какой-нибудь гарнизон, пусть это будет отдаленная местность, и с не очень хорошим бытом. Явным было то, что было это сокровенным его желанием. Те же самые вензеля-гравировки, да еще и тексты по стеклу, несколько приглушали внутреннее состояние майора. Хотя, если бы, майору было предложено: «Сделаешь тысячу надписей без повторов на корпусе радиостанции «Р-107», и скатертью дорога! В любой гарнизон… Выбирай только», думается, что сделал бы.

      Сударев живо вспоминал то самое время и майора, и даже вкус шведских сосисок. Да, и не забывал о той самой беседе никогда. Майор тогда сказал:
      – «Твоя жизнь совсем другая… Лучшее всего не зависеть по службе от своих родных и близких… Хотя, какие они мне родные?! Пешкой можно и побыть какое-то время, но ведь постоянно быть в зависимости никак нельзя… Редко, но все же бывает, что пешка становится ферзем…».
      Хоть и врос в ту самую должность майор и, как будто, все у него ладилось – это все было только лишь с точки зрения многих его сослуживцев, но ему хотелось стать путником из одной легенды, который искал источник с чистой водой, которой очень хотел испить…
      Мысли-искания от майора, подвели Сударева к выводу, что он, майор, и есть путник, который явно напился-нахлебался вдоволь той самой водицы, называемой «протеже - мохнатая лапа». Настроение его в то самое время, его рассказ указывал, что он обязательно найдет тот самый желанный источник.
      Сложно всегда по жизни продвигаться, когда есть не только зависимость от службы, хуже дело, когда тяжкая зависимость от семьи… Точнее сказать – от груза-пресса-багажа семьи.  В любом случае, так размышлял Сударев, путник-майор (назвать его «скиталец» тоже возможно) минул затхлость болот в своих помыслах, возможно, что и пересек бурлящие потоки в отношениях с разными людьми, ведь в его положении как раз наметилось длительное восхождение к тому самому источнику с кристально чистой, живительной родниковой водой"...