С казачьимх правил не собьюсь

Книги "С казачьих правил не собьюсь" и "Карачаево-Черкессия - Родина моих предков" перекликаются по содержанию.
Семья Ткаченко исконно зналась по кубанским станицам. Это была не просто фамилия, а состояние души. Глава рода, дед Василия, был выкован из того самого, иного теста. Седые усы, как пшеница, выгоревшая на солнце, и взгляд, что насквозь пронзал и друга, и недруга. Слово его было крепко, как стальная шашка. Раз сказал — так и будет.
Его сын, Василий, был вылитый отец — статный, с орлиным взглядом, не знавший слова «страх». Но в глазах его, в отличие от отцовских, жила неугомонная тоска, готовность к перемене места. Он часто уходил на дальний курень, к старому дому на отшибе, будто искал чего-то. Женщины в их доме — мать Мария и жена Василия, Оксана — были окружены почтением. Их слово в хозяйстве было законом, их тихая мудрость скрепляла семью крепче любой клятвы.
А сколько тайн в казацких родах!.. Вот тайна имелась и у казаков рода Шведовых, с коими Ткаченко были в свойстве. В хате Василия бережно хранилась главная фамильная реликвия: кружка из молочного стекла, подаренная самим государем Александром II их прапрадеду-кубанцу «за верную службу и лихую отвагу». Хранили её, как зеницу ока. По семейному преданию, вместе с чаркой государь за особые успехи по службе даровал дворянский чин. Но документ бесследно исчез во время Гражданской войны, осталась от него легенда да сама кружка — молчаливое доказательство былых привилегий.
В станицу вернулся Макар Шведов, когда-то ушедший на заработки в горы с проектом — построить на окраине станицы, у старой казачьей переправы, большую гостиницу для туристов. Место это было намоленное; там ещё дед Макара со своим конём, по легенде, от турецкой сабли казаков увёл.
— Прогресс, Василий Васильевич! Деньги в станицу потекут! — убеждал Макар, сверкая белыми зубами и размахивая бумагами.
Василий не соглашался:
— Земля та — не для прибыли. Она — для памяти. Не продадим, не сдадим. Казак гнётся?
В станице зашумели. Молодёжь поддерживала Макара, старики — Василия. Интрига витала в воздухе, пахнущем полынью, зверобоем и горным мёдом. Но главная тайна крылась не в споре, а в семье Василия.
Его жена, Мария, хранительница очага и семейных преданий, молчала. А молчала она потому, что знала то, чего не ведал её муж. Её покойная бабка, умирая, шептала ей о старом кладе, спрятанном как раз у той переправы. Не золото или серебро, а нечто более ценное — фамильная икона Покрова Пресвятой Богородицы, вывезенная предками-запорожцами с Сечи и утерянная во время одного из набегов. Бабка заклинала не поднимать ту историю, дабы не вносить смуту в род.
Их сын, Петро, помогая матери разбирать сундук в чулане, нашёл старый дневник той самой бабки с намёками на тайну. Его художническая душа воспламенилась. Он желал найти икону и примирить с её помощью старую веру с новым веком.
Однажды ночью он признался отцу:
— Бать, я знаю, почему ты стоишь горой. Но, может, не супротив прогресса надо стоять, а память свою вплести в него? Чтобы не гостиница на костях предков стояла, а как памятник им.
Василий глянул на сына, в чьих глазах горел не юношеский задор, а серьёзная, мужская дума.
— Что знаешь? — сурово спросил он.
Тут в разговор вступила Мария, нарушив зарок молчания. Она рассказала всё. Об иконе. О тайне бабки. О том, что, возможно, сама судьба даёт им шанс не просто отстоять землю, но и вернуть утраченную святыню.
Василий слушал, и буря бушевала в его душе. С одной стороны — завет предков хранить тайны. С другой — долг вести род вперёд, а не цепляться за прошлое. Вспомнились ему и другие семейные предания, и старые раны его рода. Вспомнился страшный, лютый 1918-й год, о котором ему шепотом рассказывал его двоюродный брат, Макар Шведов, про разброд и измену, про то, как рушился старый мир и каждый кубанский казак выживал как мог. Вспомнил он и про Григория Федосеева, записывающего всё происшедшее с ним в особую тетрадь, пытаясь уловить подтекст кровавого времени. Говорили, что та самая тетрадь с рассказами до сих пор хранится у кого-то из рода Шведовых, но найти её так и не смогли. Вся жизнь и все книги Федосеева — сплошной подтекст, уберегающий от «оголённого провода» правды. Может, и сейчас пора не лбом стену прошибать, а искать свой, казачий путь, как искали его предки в горниле Гражданской?
На следующее утро он пришёл к Макару не с отказом, а с условием.
— Строй свою гостиницу. Но первый камень заложим вместе. И прежде, чем техника придёт, дадим мы с сыном археологам поработать на том месте. Для истории станицы. Согласен?
Макар, удивлённый, согласился.
В тот же день Василий, Петро и несколько доверенных стариков начали тихие раскопки у переправы. Они не искали клад. Они искали свою историю. И когда кирка Петра звякнула о кованый сундук, Василий понял — ненастье действительно перемелется. И его семья, его казачий род, выйдет из этой бури не сломленным, а окрепшим, сумевшим и традицию почтить, и будущее принять. Слово его было крепко, и теперь оно вело род вперёд.
А в сундуке том лежала не только икона. Лежало молчаливое доказательство былой верности, гордости и мужества — всё, из чего исконно знался и будет знаться кубанский казачий род.