Анжелика и другие

Дни стекали тягучим янтарем, каждый — отполированная капля ожидания. Анжелика вновь считала их, как монах-отшельник — чётки. «Семь… восемь…» Быть без него было не просто нелегко — это была физическая ломка, тихая и изнурительная. Его голос был лекарством. Этот тихий, милый, нежный тембр, в котором даже самые сложные вещи становились ясными и короткими. Она ловила себя на том, что вглядывалась в молчащий телефон, как в хрустальный шар, пытаясь силой воли заставить его зазвенеть. Ей нужен был этот знак, словесная весточка, подтверждающая, что их мир еще не раскололся пополам. Он обещал «букет роскошный чувств», доставленный через расстоянье. И он отправлял их — стихи, смешные голосовые, песни, спетые под гитару. Она отбрасывала прочь «мысли чужие» — советы подруг, трезвый и безжалостный анализ их отношений. Его слова были единственной валютой, имевшей цену в ее вселенной.
Иногда ей казалось, что он дотягивается до нее издалека, через саму звездную бездну. Звонок его телефона был не просто звуком — он был трелью, эхом, разрывающим ткань реальности. В эти мгновения пространство сжималось, и он был рядом.Но в последнее время эхо стихло. Тишина затягивалась, становясь густой и липкой. И в этой тишине родился уродливый, холодный вопрос: а что, если она в его судьбе уже ничего не значит? Мысль обжигала, как током. Она сидела, глядя в окно на угасающий закат, и давала себе суровую, почти жестокую клятву: «Если так… то я забуду о тебе. Да, я смогу. И не заплачу». Она в это почти поверила. Почти. А потом пришла посылка. Не письмо, не сообщение. Коричневая картонная коробка, без обратного адреса. Сердце упало, замерло, а затем забилось с бешеной силой. Руки дрожали, когда она разрывала скотч. Внутри лежал его старый, потрепанный томик стихов, который он всегда возил с собой. И конверт. Она медленно, будто боялась взрыва, вынула листок. «Анжелика, — это было его слово, его короткий и ясный слог. — Я не могу звонить. Не могу подать знак. Играть с чувствами и вправду опасно, особенно когда на кону — всё. Эта верность, на которую ты надеешься… она сейчас — печать, которая может разрушить и тебя. Забыть меня — единственный правильный шаг. И я даю тебе знать, чтобы ты не ждала напрасно». Стеклянный щит, которым она пыталась окружить свое сердце, разлетелся вдребезги. Не заплакать? Это было выше ее сил. Слезы капали на бумагу, размывая чернила. Она потянулась за книгой. Она пахла им. Им и чем-то чужим — пылью дорог, которых она не знала. Книга сама раскрылась на знакомом месте. На полях, рядом со стихотворением о вечной разлуке, он написал что-то новое. Мелко, торопливо, словно в темноте. «Моя милая, как ты далеко… И они следят за каждым моим звонком. Прости. Я должен забыть тебя, чтобы ты была в безопасности. Но это невозможно». Расстояние между ними вдруг превратилось не в километры, а в пропасть, на дне которой лежала опасность. Его молчание было не охлаждением чувств, а щитом. Его жестокость — отчаянной попыткой ее спасти. Вот только от кого и от чего?
.............................
Солнечный свет, яркий и наглый, бил в глаза, заставляя щуриться. Первый по-настоящему теплый день после долгой зимы. Он сидел на скамейке в парке, ощущая странную пустоту. Зима была временем небытия — серого, холодного, бесчувственного. А теперь начиналась весна. С жарких слов небытия. Он пришел сюда, как по зову, не зная зачем. И тогда он увидел ее. Она не шла, а именно вошла — в его поле зрения, в этот новый, только что родившийся мир. Они были похожи на две одинокие планеты, внезапно сбившиеся с орбит. Он один, она одна. Их взгляды встретились на мгновение, и в этом мгновении он почувствовал что-то знакомое и одновременно пугающее. Она подошла первой. Ее улыбка была светлой, но в глазах стояла стена. Невысокая, почти невидимая ограда недоверия. Он понял это сразу. Единице суть дана, что за ней стоит? Стена. Он и сам был за такой же стеной. Но ему вдруг безумно захотелось узнать, что же скрывается за ее личной крепостью.
Они разговаривали часами. О книгах, о музыке, о том, как по-разному тает снег. Он ловил себя на мысли: «Я» плюс «Я» — вот он, закон времен. Казалось, вот оно, долгожданное слово «мы». Они строили планы, смеялись, чувствуя, как рождается то самое равновесие. Будем жить с тобой вдвоем, — мысленно повторял он. Вместе, рядом нужно быть. Мы не делимся на два, не один и не одна.
Он был очарован, ослеплен. Влюблен. Он готов был построить для них обоих тот самый дом, о котором говорил в парке.
Но однажды, зайдя к ней без звонка, он увидел нечто, что заставило его кровь похолодеть. В ее спальне, на прикроватной тумбочке, лежала открытка. Та самая, которую он нашел утром в своем почтовом ящике. Без подписи. С единственной строчкой: «Чтобы было все путем». Почему она была у нее? И тут его взгляд упал на ее записную книжку, лежавшую рядом. Она была открыта на странице, где аккуратным почерком были выведены колонки: имена, даты, короткие заметки. Его имя было в самом верху. А чуть ниже — пометка: «Контрольная группа «Я». Этап 2: Формирование иллюзии «Мы». Он отшатнулся. Весь их идиллический мир, их «равновесие», их планы построить дом — все это было… экспериментом? Те, которые не «мы», так и будете одни, — вспомнил он строчку из своего же стихотворения, которое прочитал ей в тот первый день. Она думала, что это он написал о них. А он и не подозревал, что это она пишет сценарий их отношений. Она вошла в комнату с двумя кружками кофе. Увидела его лицо и открытку в его руке. Ее улыбка не дрогнула. Ни капли раскаяния, только холодный, изучающий интерес. «Ты со мной, а я с тобой, — тихо произнесла она. — Пока не выяснено, что стоит за твоей стеной. Протокол требует завершения». Он понял, что весна действительно началась. Но не с тепла, а с оттепели, обнажившей грязный, холодный лед обмана. И дом, который он собирался строить, оказался карточным.
.................
Время
Он снова опоздал. Всего на пять минут, но это уже не имело значения. Время, которое он так легкомысленно разменивал на пустяки, теперь мстило ему с жестокой точностью. Оно текло сквозь пальцы, как песок в огромных часах, унося с собой в никуда что-то важное. Что-то, что уже нельзя было вернуть. Эта мысль сверлила мозг, пока он лихорадочно собирал себя по кусочкам — осколки растерянности, стыда, страха. Он слеплял их в некое подобие целого, в ту маску собранности, за которой можно было спрятаться. Но в который раз он чувствовал: вот сейчас, в этот миг, осколки разлетятся, и собрать их уже не удастся. Не было никакого «наказа» свыше, лишь зыбкая надежда, что в следующий раз всё будет иначе.
Но «следующий раз» не наступит, если не понять — куда же именно уходят эти украденные у себя минуты? Он решил жить иначе, считая каждую секунду, не позволяя ей бесследно раствориться в рутине. Он начал вести учёт, внося в повседневность странный ритуал: «20:30 — дорога домой, 10 минут потеряны в пробке на Полянке». Он выискивал эти дыры в полотне дня, эти проклятые десять минут, которые всегда куда-то исчезали. И сегодня, перечитывая свои пометки, он замер. Эти злосчастные десять минут сегодняшнего опоздания повторялись с пугающей регулярностью. Каждый понедельник и среду его день делал незаметную петлю, которую он никогда не мог вспомнить. Просто провал. Пустота. Он достал старый, потрёпанный ежедневник и начал листать. Там, за полгода до этого, пометки об этих пропажах тоже были. А потом... они резко прекратились. Как раз в тот день, когда пропала Аннушка. И тут его осенило. Это была не метафора. Время не просто «уходило». Его кто-то забирал. И теперь он понимал, что следующие десять минут, которые по расписанию должны исчезнуть ровно через два дня, станут для него последними. Если он не поймёт, что именно он так бездумно разменивал все эти месяцы.
...............
Хочу увидеться во сне
Твой образ, девичий, душе моей так мил, что я готов был свернуть горы, лишь бы он не померк. Ты всегда была открыта солнечному лучу, а я… я так спешил согреть тебя в руках своих, что, кажется, лишь обжёг. И вот она пришла. Но не с солнцем, а с грозой. Ночной ливень хлестал в стёкла, по ставням громко било — я их закрыть забыл, будто ждал этого. И в воздухе сверкала ты стрелой — ослепительной, разрезающей небо и память. Ты не пришла, чтобы утешить. Ты укоряла меня в том, что я не грустил. Как я могу грустить, если не помню твоего лица? Голос твой я отпустил, как отпускают на волю птицу, и теперь он лишь эхо в тишине после грома. В чём моя вина? Спросил я у призрака в вспышке молнии. Представь, что ты уходишь снова. Нет. Не уходи. День без тебя становится не мил, пуст и бесцветен. Но как же быть тогда? Скорей дай мне ответ! Но ответом был лишь раскат грома. Тревога, проникающая в ночь с грозой, вновь возвращала страстный образ твой ко мне. Он был ярок, как боль, и так же неуловим. Я протянул руку, чтобы коснуться, но ты опять проходишь стороной, скользя тенью по стене. И тут я понял. Это не сон. Это не просто грёза тоскующего сердца. Ты проникаешь в мысль, доверившись своей судьбе, чтобы задать один-единственный вопрос, от которого стынет кровь: «Что случилось в тот день, когда я исчезла? И почему ты единственный, кто не ищет меня?» Но ответа не нахожу. Только молчание будоражит мой мозг и больное воображение.
=============\