Когда гаснут звезды. Часть первая. Глава 15

В конце января в Ягодном неожиданно сыграли свадьбу. Тихон женился на девятнадцатилетней Глашке Коротковой. Свадьба была скромной, семейной. Давно уже вдовы и девки молодые про Тихона шептались, мол, женщин избегает, странный уж больно. Тут мать Глашки и подсуетилась. Стала дочь свою к ветеринару подсылать. Девушка ходить по пятам за ним стала, ласково спрашивать о его работе, плечиком нечаянно задевать. 

- Дядь Тишь, а покажите-ка, а расскажите-ка,- лилось из уст девушки.
А как то вечером в коровник его позвала, мол, Ночка телка телиться. Прибегает Тихон, а телка стоит в стойле и спокойно сено жует, а сзади руки его девичьи тут же оплетают, слова ласковые в ухо шепчет.
- Тиша, Тишенька мой...

Сам не понял Тихон, как все случилось. Противно ему после стало. Избегать Глашку стал, да не тут было, мать её жаловаться к председателю пошла, мол, совратил девку, испортил, а жениться не хочет. Бабы сельские тоже на Тихона ополчились, чуть не плюют в его сторону. Тогда он и сдался. Расписался с Глашей, в дом её свой привел и ходит она теперь павой, книги его с места на место перекладывает, цокает недовольно языком. Противно Тихону было смотреть на это, не её в своей избе он мечтал хозяйкой увидеть. Марфа-Марфа, что же нас так судьба развела? С ней он только мог поговорить обо всем на свете, почувствовать себя счастливым. А Глаша? Другой она была. Разные они были с Тихоном, не было у них тем для разговора. Не мог он ей поведать о себе, рассказать о судьбе своей сиротской, о беспризорстве, о том, как жизнь шанс ему дала. Не поймет Глаша его, не поймет.
Бывало, проснется среди ночи, завоет от боли в голове, заметается по избе, а как очнется, видит, сидит испуганная Глашка на кровати, глазами моргает. Не понимала она, от чего это с ним случается, не видела такого раньше. То рука бывало задрожит, вдруг перестает слушаться и крутит её и крутит. Сидит тогда Тихон, ждет, пока его отпустит. Все это было последствия войны.

Марфа его понимала, не боялась всего этого. Садилась рядом в такие моменты, гладила его по спине. Марфа-Марфа... Как ты теперь живешь? Вспоминаешь ли бедного сельского ветеринара?

В середине февраля в Ягодное на выходные приехала Марфа к матери. Трещали морозы в те дни, дым из трубы стремился к небу, пахло повсюду банным духом. Завидя дочь на пороге, Варвара Федоровна кинулась обнимать её, усадила за стол и стала расспрашивать о жизни. Марфа отводила глаза, старалась обойти неприятною ей тему семейной жизни. Тогда Варвара Федоровна почуяв не ладное, строго спросила её:
- Опять ты одна приехала. Уж, не натворила ли ты делов, дочка?
- Мама, Лёня работает в две смены, деньги зарабатывает.

- Ты смотри, Марфа, дров не наломай. Знаю я тебя, когда крутишь, когда обмануть меня хочешь. Чего задумала, а ну признавайся?!
- Мама...,- женщина виновато опустила глаза.
- Ну? Ишь, молчит. По глазам вижу, не ладиться у тебя что-то.
- Мама...

- Ты смотри, своего Тихона забудь. Три недели назад свадьбу отыграли. На Глашке Коротковой женился. Все, баста! Забудь его!

Марфа от неожиданной новости глаза на мать подняла, и губы её задергались:
- Как? Как?
- А так, как все. Мужик он видный. Чего греха таить, не без участия Дашки Коротковой его женили. Это она дочь то свою научила, как ветеринара охомутать.
- Нет, не верю...

- Вот так, дочка. Живи ты с мужем своим и не дури.

На глазах Марфы вдруг проступили слезы. Она уткнулась в свои ладони и разрыдалась, а потом рассказала матери все про больницу, про измены мужа, про сына его, про то, как не ладиться у них давно. Мать все выслушала, изредка кряхтя и покашливая, потом встала из-за стола и стала тряпкой стол вытирать.
 Марфа подняла на неё красные глаза в ожидании утешения:
- Мама, не могу я с ним жить. Опротивел...

Варвара Федоровна сжала губы, потом вдруг бросила тряпку на стол и сказала:
- Вышла за него, так терпи! Ишь, опротивел он ей! Я с вашим отцом жила и ничего. Жива, славу Богу! Домой деньги приносит, сготовит, приберется, а ей, королеве, другого подавай! Срам на мою седую голову! Поплакала и будет! К мужу езжай, мирись и живи, как жили.
- Мама!

- Хватит! Разбаловала вас власть! Барыня, какая сыскалась! Вот чуяло мое сердце, что не ладное промеж вас твориться, чуяло! И сыну его рада будь, сама раз пустая! А все почему? Потому что не послушала меня, на стройку тогда полезла! Теперь радуйся его дитю! Слышала меня?
- Мама, зачем вы так?!

- Все, молчи! Наговорилась уже! С мужем ласковой надо быть, а ты все разговоры с ним, споришь, все против делаешь. Марфа, что за тетеря ты такая? В кого ты такая родилась?

Марфа неожиданно вскочила из-за стола:
- Я приехала к тебе, думала, поймешь, а ты....!- она махнула рукой и побежала за печку.

Варвара Федоровна тяжело вздохнула:
- Ничего, дочка, присмирит тебя жизнь, пообломает. Сама все поймешь.
 
Марфа быстро накинула на себя пальто, обулась в валенки и вышла на крыльцо. Дыхание сразу перехватило от мороза. Эх, лишь бы метель не закрутила, а то и не уедешь обратно. За воротами послышались веселые голоса племянников. Это Антон с Наткой возвращались, накатавшись на ледяной горке. Увидя тетку, они кинулись её обнимать, снова заманили в избу.

Варвара Федоровна сурово посмотрела на них:
- Накатались, гулены? А кто мне воды обещал натаскать в баню? А корыто отмыть обещал?- спросила она внуков.

- Бабушка, сейчас все отмою, - с улыбкой ответила Ната и, раздевшись, бросилась к корыту, в котором недавно тяпкой порезали капусту и лук.

- Вода то уж нагрелась в чугунке, посмотри. Ей сполосни, того и хватит,- учила женщина внучку,- Тесто сегодня плохо всходит. Пироги с капустой затеяла я сделать.

Марфа медленно разделась, села у печи. В глазах её до сих пор стояли слезы.
- Расселась, барыня,- зло заметила мать, проходя мимо её,- Помогла бы девке чугунок с водой вытащить. Ведь перевернет и ошпарит себя!

Марфа ничего не ответила, только уставилась на полосатый половик под ногами.
- Ну, и молчи. Бог с тобой! - махнула на неё мать и сама ухватом вытащила чугунок из печи,- Сама во всем виновата. Сама решила себе такую жизнь. Вот зачем тебе это училище тогда сдалось? Не послушала отца, опозорила и уехала. Дало оно тебе, это училище, счастье то? Не уехала бы тогда, замуж тут вышла, детишек родила бы, познала бы простое бабское счастье. Так мало ей училища, на завод она подалась. Сдался тебе этот содом? Так и этого мало было, на стройку подалась, последнее в себе угробила. Ну и как тебе это счастье? Муж твой и сам скоро уйдет от тебя. Зачем ты ему такая? Пустая, не хозяйственная и холодная.

- За что вы со мной так, мама? - подняла на неё глаза Марфа.
- Осрамила ты меня, дочка. Как людям в глаза теперь смотреть? Мало слухов про тебя наплели до свадьбы с Леонидом?

- Мама...
- Молчи! Наговорилась уже! Езжай обратно к мужу, в ноги поклонись и живи, как должно! Я с отцом вашим всю жизнь прожила, никто слова дурного про меня ни разу не молвил. Трудно было, а все же жила с Никифором и детей рожала.

- Мама, зачем вы так?
- Я перенесла всё, и вы перенесёте. Не барыни, снесете все на своих плечах! Ишь, заявилась и душу всю мою разворотила. Чтоб больше не слышала, что уйти от мужа хочешь! Не пущу иначе! Слышала? Не пущу! Не будет ноги твоей бесстыжей в этом доме!

Марфа медленно встала со скамейки, снова надела пальто и, не попрощавшись, вышла из избы. Варвара Федоровна нервно терла тряпкой чугунок:
- Приехала, королева, жалейте её. Меня что-то никто никогда не жалел...,- пробубнила она.

Марфа шла уже по слабо освещенным улицам в сторону дороги. Надежды чтобы уехать обратно в Заводское-1, было мало, но оставаться здесь не было никаких сил. Проходя мимо дома Тихона, женщина сбавила шаг, посмотрела в его окна, где горел свет, тяжело вздохнула и пошла дальше. Все, упустила она Тихона, чужой муж он теперь.

На дороге стояла она больше часа. Прежде чем остановился грузовик и довез её до Заводского-1, она вся замерзла, уже думала идти обратно к матери на деревянных ногах. Повезло ей в этот вечер, водитель опоздал по времени, загрузился поздно и теперь ехал на склад разгружаться в Филипповку, а потом домой в Заводское-1. Мужчина оказался веселый, всю дорогу рассказывал анекдоты, байки из своей дорожной жизни. Домой Марфа приехала только ночью.

Леонид еще не спал, читал газету, курил за столом. Он с удивлением обернулся на распахнутую дверь, даже газету отложил:
- Что-то случилось? Почему ты приехала сегодня?

Марфа ничего не ответила, села на стул, стала снимать с себя обувь, стянула шаль с головы.
- Марфа?

- У меня нет сил разговаривать, Лёня,- устало ответила она и повесила пальто на вешалку.
- Что случилось?
- Ничего, определенно ничего...

Утром Марфа проснулась с больной головой, в горле першило, а тело все ломало. Не иначе, как застудилась вчера! А завтра уже на работу! Хотела встать с кровати, но голова закружилась, и женщина легла обратно. Через час в комнату влетел Леонид со сковородой в руке, где еще шипела горячая яичница:
- Всё сам! Опять всё сам! - громко и недовольно произнес мужчина, ставя сковородку на подставку,- Для чего женился, спрашивается? Для чего?

Марфа открыла на мгновенье глаза, потом снова закрыла. Не охота ей его слушать. Вот уйдет если от неё и слезинки по нему не проронит!

Через час к горлу подкатил кашель, а потом и вовсе стало нестерпимо холодно. Марфа задрожала вся под одеялом, застонала. Нет, не отойдет она до завтра. Болезнь крепко овладела её телом, измывается, как будто и без этого проблем мало.

Леонид весь день ходил по комнате, громыхал дверью, ворчал. Утром вызвали врача. Он долго смотреть не стал, велел собираться и поезжать в больницу. Так и попала Марфа снова на больничную койку.

Очнулась на второй день, глаза еле разлепила, посмотрела на побеленный потолок и громко сглотнула. Как же хотелось пить...

- Очнулась, что ли? - послышался женский голос в палате.
Марфа повернула голову и встретилась глазами с женщиной средних лет, сидящей на соседней кровати.

- Голова болит? - снова она спросила Марфу.
- Пить... пить хочу...
- Ай, ты Господи... - заскрипела кровать, послышались шаркающие шаги,- Конечно, пей, красавица.

Женщина поднесла стакан с водой к сухим губам Марфы. Так жадно она еще в жизни не пила воду. Утолив жажду, Марфе стало легче. Она тихо поблагодарила женщину и снова закрыла глаза.

- Ой, да разве благодарят за это,- застеснялась та, - Меня Алевтиной Епифановной зовут. А вас Марфой?
- Да-а...
- Вот и будем знакомы.

Кроме них, в палате еще было трое женщин. Они молчали, и были пока невидимы для Марфы.
- Тебе лет то скока, красавица? - спросила Алевтина Епифановна.
- Тридцатый пошел...,- медленно ответила Марфа.
- Смотрю, вроде молоденька, а вроде и нет. Детей то скока?

- Нет у меня никого.
- А-а-а, ну, ничего, оно и лучше. Успеется это. Меня мать родила, когда самой сорок стукнуло. Уж и не ждали они с отцом, а тута я, нежданно-негаданно. У меня у самой четверо. Сидят теперь дома, одни-одиношеньки. Сердце изболелось по ним. Старшему двенадцать стукнуло. Супруг то мой после войны недолго пожил, помер уж через год, как вернулся. Оставить диточек не с кем. А я вот бронхит подхватила. Думала, давно меня зима закалила, а тут после бани то меня и схватило.
Марфа промолчала. Не знала она, что ответить.

- Замужем то? - спросила снова Алевтина Епифановна.
- Замужем.
- Вот и хорошо. Будет, кому навестить.

И, правда, на следующий день пришел Леонид. Достал где то мандарины, аж целых три штуки, сидел рядом, гладил руку Марфы:
- А ты лежала и бредила... страшно так было... мандарины все просила, апельсины... Я в город съездил, нашел вот эти последние три,- волнующе рассказывал Леонид, опуская виновато глаза - Испугала ты меня.

- Лёня, ведь дорого...
- И что? Ты мне дороже!
- Лёня... - женщина закрыла глаза,- Какая я гадина...
- Жена, лежи, молчи и лечись. Не надо этого. Ты устала, болеешь. Не надо себя нервировать.
- Лёня, спасибо...

Вот как бывает, судьба сама все за неё решила. Глупо вышло, но без худа, не бывает добра.

Марфу выписали из больницы только через две недели. Март вступил в свои права, в воздухе запахло талым снегом, воробьи довольны чирикали на проводах.
За это время на работе произошли глобальные изменения. Раиса Леонидовна неожиданно перевелась в город на другой завод, а на её место поставили совсем молодого и малоизвестного Лосева Захара Борисовича. Отец и мать были его партийными работниками, а он сам очень самоуверенный и нагловатый молодой человек лет двадцати пяти. Мало где он уживался, повсюду сеял скандал, повсюду у него были любовницы.
 
Не успела Марфа показаться ему первый раз на глаза, как он сразу любопытным взглядом с головы до ног оценил её и, видимо, женщина оказалась не в его вкусе. Он поморщился, как будто рядом запахло рыбой, и, не представившись, сразу стал отчитывать её за долгое отсутствие на работе. Из кабинета Марфа вышла, оплеванная и униженная. Работать в этот день совсем не хотелось. Впервые в жизни она ждала с нетерпением окончания смены. Ей нестерпимо хотелось убраться отсюда подальше. В ней кипела такая обида и злость! Как посмели её упрекнуть в болезни?! Неужели совсем нет совести у этого молодого начальника?
Уже дома она открыла шкаф, достала оттуда припасенную мужем бутылку водки, откупорила её и налила себе пол стакана. Выпила залпом и только тогда приступила к готовке ужина.

Теперь каждую смену были скандалы с легкой руки Рыжовой и Ахметовой. Хорошо умела Антонина жонглировать словами, пускать слухи, сеять смуту в коллективе, если ей это было на руку. Она умело улыбалась начальству, поддакивала, журналы заполняла так, что создавалась видимость идеального производства. Это очень льстило Лосеву, то, что и было ему нужно. Не работать же на совесть, когда можно все и без лишнего телодвижения достичь нужных "показателей"? А что потом, когда будет проверка или где- то не сойдется однажды? Так это когда будет! Тогда Лосева тут уже не будет!

Каждый день он вызывал в кабинет на "ковер" Марфу, каждый день отчитывал, ставил под сомнение её компетенцию. На собраниях и совещаниях хвалил Рыжову и давал понять, что её он хочет видеть в мастерах, а Ахметову в бригадиршах. А Марфа? А её он прилюдно ругал, как ребенка отчитывал при всех.

В конце мая между Марфой и Ахметовой снова завязался скандал. Роза наделала брака, но признавать этого не хотела. Она самоуверенно отстаивала свою правоту, поставила руки на бок, а когда подошел к ним Лосев, совсем от наглости заулыбалась:
- Дорогой наш, Захар Борисович,- сладко запела Ахметова,- Уж разберитесь. Позорит при всем честном народе! Кто-то брак наделал, а на меня всех собак спускает!

- Ахметова, на изделиях твой номер!- кричала уже Марфа.
- Вот видите, Захар Борисович, что происходит? Повышают голос ни за что ни про что! Ведь клеймо моё кто угодно поставить может!
- Ахметова, не дури! Изделие ты изготовила, в журнале все проставлено. Чего несешь? Сейчас же бери и исправляй!

Лосев потер пальцами переносицу и сказал:
- Не смейте так разговаривать с работником, Марфа Никифоровна. Вы ответственная за это, вам и исправлять свои ошибки.

- Это как понимать? - негодующе спросила его Марфа, чувствуя, как злость комком встает у неё в горле.
- А так и понимайте! Как научили работника, так и получили! Теперь вам и исправлять! Берите брак и исправляйте!

- Даже не подумаю! Учили её много раз и как звеньевая обязана видеть брак и исправить его самостоятельно!
- Тогда освободите занимаемую вами должность. Вы не подходите.
- Это кто так решил? Вы, что работаете всего у нас месяц?

- Еще слово, Марфа Никифоровна, и на улице окажитесь!- он прищурил глаза, весь напрягся.
- Уволить меня решили?
- Если другого выхода нет, то уволим! В вас нет руководящей жилки!

- Ах, вот чего!- женщина посмотрела на Ахметову, потом на Лосева,- Языком чесать - это и есть ваша руководящая жилка? А вы встаньте за станок, да покажите, как работать уметь надо! Научите несуразных!

- Марфа Никифоровна, я сегодня же поставлю вопрос...
- Ставьте, Захар Борисович, ставьте! Ваш инструмент-язык, наш - руки!
- Занесу выговор в ваше личное дело...
- Да делайте что хотите!

Марфа тут же сорвалась с места и побежала прямиком к Никитину, начальнику производства. Бежать к Петухову было бесполезно, он был из той же "песни", да и терпеть женщину не мог.

К Никитину Роману Макаровичу попасть сразу не получилось. Как цербер, сидела перед его кабинетом секретарша с ярко-алой помадой на губах и пресным лицом сообщила, что начальник занят. Просидев полчаса на мягком диване, Марфа вскочила и рванула к двери под громкие крики секретарши. Толкнув тяжелую дверь, Марфа влетела в кабинет, где проходило, видимо, совещание. На неё сразу посмотрели четыре пары глаз и оглядели женщину с ног до головы.

- Вы кто? - спросил без единой эмоции Роман Макарович,- Кто вам позволил войти без разрешения?

Марфа, запыхавшись от волнения, оглядела присутствующих и начала:
- И правда, кто я?! Так, баба, что строила этот завод, баба, что работает тут еще с довоенных лет. Мастер сменный второго цеха я, вот кто. Марфа Никифоровна Окунева. Так если не начальник я, так можно меня, как щенка, выбрасывать, когда вздумалось? Унижать? Вот скажите мне, Роман Макарович, разве так можно? Чем заслужила?

- Не понимаю, чего вы от меня хотите? О чем речь?
- О справедливости! Поставили нового сменного начальника цеха, а он и давай старые устои рушить! Не по душе ему видишь ли мастер оказался, а тобишь, я! Увольняйся, говорит мне сегодня! Я работницу на браке поймала, так он мне говорит, сама, мол, исправляй. Сама, говорит, ты виновата! А сам и к станку не знает, как подойти! Устройство его внутреннее не знает! А с журналом что твориться? Я боролась сколько времени, чтобы правду только писали, чтоб как есть, а не из головы брали. А тут на тебе! За правду теперь выговор дают!

- Марфа Никифоровна, вас ведь так зовут?
- Да-а...
- Послушайте. Вы сорвали важное совещание ради ябедничества. По-вашему это серьезно? Возможно, Захар Борисович прав. Может, вам было рано вступать в должность мастера?

К горлу Марфы подступила обида, и тут же перехватило дыхание. Она ничего не ответила, а начальник продолжил:
- Возможно, вам нужно вернуться к бригадирству и пересмотреть свои приоритеты...
- Простите, Роман Макарович, я так понимаю, вы согласны с тем, что я не справляюсь?

- Возможно, да...
- То есть, то, что бригады мои выполняли план и перевыполняли, это не имеет ко мне никакого отношения? К кому же тогда?

- Марфа Никифоровна, это была ваша прямая обязанность. Вы путаете причины и следствия. Сегодня вы поступили не допустимо, так не ведет себя мастер, это неприемлемо. Я лично поставлю вопрос о вашей компетенции.
- Ставьте, Роман Макарович! Ставьте! Чихать я на все хотела, раз такая песня пошла!

- Не шумите, Марфа Никифоровна, вы не на базаре.
- А как не шуметь, раз такая несправедливость? К кому обратиться? Вот вас тут сидит четверо здоровых мужиков, все в пиджаках, кто-то даже в очках, а как беда на производстве, так ни одного не найдешь! Все сама да сама! Так еще и недовольны! Я вот этими руками сама с бабами порою станки чиню, а все почему? Потому что слесарей на месте нет, потому что деталей нет. А мы с бабами умудряемся чинить, работать на них как то. Посидишь, подумаешь, сочинишь какую-нибудь ерундовину, сам сделаешь и чинишь! Бардак у вас на заводе, а вы тут совещайтесь! И не совестно ведь!

- Это уже, ни в какие рамки! Прекратите это безобразие! Вон из кабинета! Вон!
Марфа уставилась на мужчин, обвела всех суровым взглядом и ответила:
- Извините, что прервала важное совещание. Всего доброго! Всего доброго всем!
Марфа кинулась из кабинета сразу в отдел кадров и в этот же день получила расчет и уволилась.

Дома она сразу достала бутылку водки, налила пол стакана и залпом выпила. Ей показалось этого мало, и она еще два раза наливала стакан и выпивала до его дна. Когда пришел Леонид с работы, она, не поворачивая к нему головы, произнесла:
- Поздравь меня, я теперь безработная.
- Не понял, жена...

- Я уволилась. Я не смогла, не сдюжила. Слабачка, одним словом.
- Марфа, зачем? Ну, перешла бы снова в бригадиры или в звененьевые.
- С этими людьми и за стол один не сяду. Нет, кончилась моя заводская эпоха! Вся кончилась!

Леонид сел рядом, взял руку жены, в свою:
- Да и черт с ними со всеми. Ко мне пойдешь работать, там работники всегда нужны.

Марфа неожиданно разревелась в голос. Как же обидно, как больно! Столько лет работала верой и правдой на заводе, сама отстраивала цех после войны! Работала честно, не завышала и не занижала показатели. И вот как закончилось! Вытерли ноги об неё, облили грязью! Нет, нельзя было увольняться! Остаться, доказать! Всем назло остаться!

Леонид достал еще припасенную бутылку водки, на случай гостей. Налил и себе и Марфе, оба выпили, посидели, помолчали. В этот вечер женщина так сильно напилась, что даже сама не смогла встать из-за стола. Леонид за руку отвел жену на кровать, накрыл её одеялом и на всякий случай поставил рядом тазик.
Утром Марфа проснулась по привычке рано. Её замутило и тазик, оставленный мужем, тут же и понадобился. Когда в сознание вспыхнули воспоминания вчерашнего дня, женщину снова и снова выворачивало наизнанку, и только потом она легла обратно и закрыла глаза. Она упрашивала себя не думать об этом, ей хотелось забыть этот позор, эту обиду.

Леонид, молча, забрал таз, видимо, вымыл и принес обратно. Постоял рядом с женой, повзыдахал и ушел на работу. Марфа открыла глаза, как услышала, что дверь хлопнула. Господи, как же пережить ей этот день? Как все пережить!?
Марфа скоро снова провалилась в сон на три часа. Ей ничего не снилось, лишь кружилось все и кружилось... В десять она встала, умылась и решила, что выйдет на свежий воздух. Невозможно было находиться в четырех стенах.

Женщина надела простое коричневое платье, простые туфли и вышла во двор. Вот-вот настанет июнь, настоящее лето. Вокруг все зелено, теплый ветерок тревожит листву, птицы поют, и солнце так нежно греет кожу. Когда Марфа в последний раз наслаждалась летом, солнцем и простым вещам? Когда она в последний раз безмятежно гуляла по улицам поселка? Давно, очень давно... Все завод, да завод, а что в итоге? Она оказалась не нужна! Вот так...

Марфа шла между двухэтажных деревянных домов в сторону новостроек. Красивые стояли там дома, кирпичные с колонами, а рядом построили новые ясли и стадион уже почти достроен. Эх, хорошо бы тут квартиру получить...

Впереди показался сквер, и женщина решила завернуть в него. Она прошла вдоль молодых лип, села на скамейку и, закрыв глаза, вдохнула свежего воздуха. Хорошо, свобода... Рядом послышались детские голоса. Марфа открыла глаза и увидела, как учитель ведет учеников девяти-десяти лет в сторону леса. Видимо проводит им урок и решила показать на примере природы, как солнце влияет на растения. Молодая учительница явно была моложе Марфы. Она держала в руке веточку сирени и очень увлекательно что-то рассказывала детям, а те, держась за руки, слушали её, как родную мать. Вот ведь какая у неё профессия! Вот без кого будущее не возможно! Не будет таких учителей и все пойдет прахом, вернется на круги своя, забудут о прогрессе, о заводах, о больницах, школах... Марфу взяла такая гордость за эту молодую учительницу, что и не заметила, как горлу предательски подошел комок обиды и тоски. У неё никогда не будет детей, никогда её ребенок не пойдет вот так в поход с учительницей, не будет дружить со сверстниками, никто не скажет Марфе "мама". За что с ней так судьба? Что она ей сделала? Иные женщины ведут такую несуразную жизнь, рожают от разных мужчин, пьют и курят, ходят к бабкам избавляться от плода, а потом снова и снова рожают. Марфу с детства учили, что живут так только падшие женщины, одновременно убеждая, что у тех, у кого нет детей, тоже грешные во всех смыслах, даже хуже первых. Что ж, получается она, Марфа, нагрешила так сильно, что и шанса судьба ей не дает. В глазах женщины появились слезы, предательские горькие слезы. Нет, нет! Нельзя плакать! Хватит! Она ничего не сделала такого в жизни, за что её можно так наказать! Это все чушь! Раз она не может стать матерью, будет жить, как хочется, не оглядываясь на других! Все, решено!