Котомка счастья, книга первая, путь к сердцу

1

Ныне же речь поведу я о том,

Как жил старик в поселенье одном,


Старец глубокий, почтенный пастух,

К странствиям чудным готовил свой дух.


Было два сына у старца сего,

Слава и гордость, и горесть его.


Первому отпрыску имя – Чайбан:

Статен, как ангел, красив да румян.


Был в речах сдержан, отца почитал,

Не прекословил, закон соблюдал.


Шел по торенной отцовой стезе,

Страсти младые держал он в узде.


Пива хмельного и в рот он не брал!

Красных девиц и во сне не лобзал!


Пас он на выгонах коз да овец,

Очень доволен Чайбаном отец.


Праведной жизнью сверкал, как рубин,

Этот примерный, почтительный сын.


Время подходит – он сына женил,

По сердцу ль дева – и сведать забыл.


Отдал имение всё он ему,

Первенцу миленькому своему.


Сына второго рекли Святослав,

Ростом пониже, подтянут, кудряв,


Ясные очи как звезды горят,

Дев как магнитом собою манят.


Отрок непутный, на гуслях играл,

С красными девами зорьки встречал.


Песни слагал, словно сам господь Бог.

Пива хмельного ведро испить смог.


В поле работал, спустя рукава,

Мол, он гуляка – о нем шла молва.


Посох с котомкой взвалил на плечо,

И, кроме гуслей, не взяв ничего,


Двинул по свету бродить младший сын.

Старец остался Чайбаном один.


Срок подошел, Бог призвал старика,

Жизни его иссушилась река.


Легкой пушинкою взмыл в мир иной,

Ничего лишнего не взял собой:


Совесть свою только лишь, да дела.

Новая жизнь в небесах проросла.


Годы бегут, словно вешний поток,

С прежнего в явь переброшен мосток.


Вновь возвратился в село Святослав.

Был он когда-то румян да кудряв,


Годы скитаний согнули его

Пламень желаний угас у него.


Время затейливой кистью своей,

Пышность слизало с чудесных кудрей,


На островках поредевших волос,

Подмалевало молочных полос.


Иней рассеяло по бороде,

Желтого тона подлило везде.


И на ногах, и на тощих руках.

Крепко связало узлы на костях.


Старшему брату ступил на порог –

Свято исполнил Чайбан кровный долг:


Добр и внимателен к брату он был

В старой лачуге его приютил,


Хлеб свой он с ним за столом преломил,

Сыром и брынзой его накормил,


Платы не взял от него ни гроша.

Перед законом – невинна душа!


И с той поры все отары его

Стал Святослав наш пасти у него.


2

Катится по небу шар золотой

И исчезает за темной грядой,


Алая мантия блещет вдали,

И затухает у края Земли.


Крутится мир на Сварожьем кругу,

Овцы пасутся на сочном лугу.


Скоро над миром опустится ночь –

Ясного солнышка бледная дочь.


Стал Святослав наш овечек сзывать,

Чтобы в овчарню затем отогнать.


Видит, овцы не хватает одной.

Пересчитал всех он раз, и другой…


Запропастилась куда-то одна.

Недоглядел он, его тут вина!


Стадо, оставив, пошел поглядеть,

Не убежала ль овца эта в степь?


Ходит пастух средь цветов полевых.

Ищет овцу среди трав луговых,


Видит, мелькнула и скрылась она.

Слышит, как блеет в осоке она.


Ищет в низине травы посочней,

И побежал Святослав вслед за ней.


Но вновь пропала в стене травяной,

И как бы манит его за собой.


Где-то среди камышей уж шуршит,

Глухо по кочкам копытом стучит.


Он устремляет поспешный к ней ход,

Он раздвигает осоку… И вот,


Видит, стоит на полянке овца,

И, как бы ждет Святослава-ловца.


Он осторожно к овечке пошел,

Руки раскинул, иди ко мне, мол,


Кличет ее потихоньку, зовет,

Ну, а скотинка к нему не идет…


«Долушка, Дола, куда ты бредешь?

В топи какие меня ты ведешь?


Ищешь чего ты в лихой стороне?

Гибель готовишь себе, али мне?


Видишь, кончается светлый уж день,

Ночь простирает чернильную тень,


Кутает Землю промозглым ковром,

Звезды кропит своим дивным пером.


Долушка, Дола, иди же сюда!

Ждет нас с тобою в трясине беда».


Близит шаги к ней, с тревогой в очах.

Дола отпрянула, и в камышах


Канула, и там простыл её след.

И побежал Святослав ей вослед.


Чавкают в плавнях пастушьи шаги.

Темень объяла, не видно ни зги.


Ветер студеный срывает листву,

Ветер крученый качает траву,


Треплет он кудри ветлы и ольхи.

Видит овчар наш, дела-то плохи!


Скрылся за тучами сребристый рог.

Скользкие кочки плывут из-под ног.


Вязнет в холодном болоте пастух.

Полнится страхом мятущийся дух.


Хлюпает где-то во мгле болотняк,

Страннику божьему – исконный враг.


Хлопают крылами над ним сычи,

Хохот кикиморы слышен в ночи.


Блазня наводит тягучий дурман,

Ум помрачает и вводит в обман.


Месяц младой из-за туч поглядел,

Топи белесым саваном одел.


Видит овчар, среди диких болот,

Диво-кувшинка так нежно цветет.


А в той кувшинке, как будто в бадье,

Дева младая сидит. И во сне


Вам не увидеть красотки такой,

И на Луне не сыскать вам такой.


Дерзко прекрасна ее нагота,

Манит к себе круглых плеч белизна.


Льется по телу её лунный свет,

Краше прелестницы на свете нет.


Руки подняла к зеленым очам,

Слезы струит по лилейным щекам,


Стонет и плачет так жалко она,

Видно, настигла касатку беда.


Рядом с девицей же, как угольки,

Пляшут светящиеся огоньки.


Гостя заблудшего к себе влекут,

К деве злосчастной как будто зовут.


Что это, греза ночная, иль явь?

Точно во сне, к ней шагнул Святослав,


Он, по колено в воде, к ней бредет

Среди коварных, безлюдных болот.


Вдруг у кувшинки почти уж самой,

В яму своей угодил он ногой,


Плюхнулся в жижу по самую грудь,

В топи увяз, да и начал тонуть.


С хохотом бешеным в этот же миг

Дева с цветка на него – скок да прыг!


Лапы мелькнули ее, вместо ног.

(Лапы гусиные, помилуй бог!)


Села на шею ему, и ну выть!

Стала душить, колотить и топить.


В глотку костлявая впилась рука.

Видит старик наш, кончина близка.


Хочет он сбросить болотницу прочь,

Да нет уж силы её превозмочь.


В месиво грязное уткнулся нос.

К Богу молитву свою он вознес:


«Боже спаси и помилуй меня!

Боже, избави от твари меня!


Выведи, Боже, из этих трясин!

Хоть непутевый, а все ж, твой я сын!»


Внял Бог молитве горячей его,

Нежить поганую согнал с него.


Воздух хватает руками овчар,

Ловит, злосчастный, болотистый пар,


В грязи барахтается он гнилой,

Машет бедовой своей головой.


В мутных мозгах колокольчик звенит.

Ива над тонущим ветку кренит.


Благодарение Богу послав,

Ветку руками схватил Святослав.


Яро из ямы болотной полез,

Под наблюденьем суровых небес.


Ива клонится все ниже к нему,

Тянет шафрановую бахрому.


Гнется и стонет, надсадно кряхтит.

Тихо листвою над ним шелестит:


«Ну-ка, родимый, давай, выползай.

Из ямы грязной, мой свет, вылезай.»


Яма болотная злобой полна,

Смрад пузырится из клейкого дна,


Хлюпает ненавистью к овчару

Тянет страдальца обратно в нору.


Ивушка добрая вся напряглась,

Яме зловредной она не сдалась.


Гнется, не ломится, ветка-рука,

Тащит с болота она старика.


Вызволен ивой из ямы гнилой,

Встал он на твердую почву ногой.


Руку к груди он своей приложил,

Иву с поклоном возблагодарил.


3

Там, где ни волк, ни лиса не пройдёт,

Путник усталый понуро бредет.


Ночь навалилась на плечи ему.

Сырость пробралась и в кости к нему.


Чмокают ноги в глазницах трясин.

В топях коварных блуждает русин.


Тянется шлейф разбазаренных лет –

Силушки прежней, увы, уже нет.


Немощен, сир и, как перст, одинок!

Но охраняет его господь Бог.


Грешной душе смерти Он не желал.

Ангела к ней своего ниспослал,


Ангел, невидим, по тучам идет,

Грешную душу ведет из болот.


Стопы макает в густых облаках.

Светлый клубочек несет в рукавах.


Тянется с неба тончайшая нить.

Нить ту вовеки не перерубить.


Связаны нитью той ангел и тот,

Кто заблудился средь мертвых болот.


Шел, шел пастух, по гнилому желе,

И вот растаяли хляби во мгле,


Месяц удаленький к тучке подплыл,

Словно в колодец лучи он пролил.


Видит, как вышел из грязей старик,

К белой березке щекою приник. 


Долго стоял так, почти не дыша.

Дивным покоем дышала душа.


Звезды просыпались в прорези туч.

Каждая тянет к скитальцу свой луч.


Терем резной на пригорке стоит

Тайну в себе он какую таит?


Кто же воздвиг его здесь, для чего?

Предназначенье его каково?


Лоб свой, от нежной подружки отняв,

Тронулся к терему наш Святослав.


Словно из сказки дворец этот был.

Но из какой – это он позабыл.


С русскими окнами по всем бокам,

С крепкими башенками по углам.


В хитросплетеньях его витражей,

Блики сияют небесных лучей.


Каменный пояс под грудью его,

Гроздья златые свисают с него.


Шеломом крыта его голова.

Вознесена до небес голова.


Как дивный светоч сияет чертог.

Видно, возвел его сам Господь Бог.


Чуть в стороне пламенеет костер,

Алый язык к небесам он простёр.


Чист и прозрачен его ясный свет.

Даже и пятнышка в свете том нет.


Из-под земли бьет живой родничок,

С холмика к роще течет ручеек.


Ночь тишиною и негой полна.

Дремою виснет на веждах она,


В сон Святослава глубокий клонит.

Время застыло, на месте стоит.


Иль наяву было то, иль во сне –

Это, читатель, неведомо мне.


Но вот к костру Вячеслав подошёл

Палку с просмоленной паклей нашёл.


Факел в костер наш пастух окунул

И ко дворцу с огнём ясным шагнул.


Дверь распахнул и… отпрянул. Свят! Свят!

Демоны ночи в хоромах сидят!


Дым коромыслом повсюду стоит.

Призрачный постень на лавке сидит,


Режется в карты за грязным столом

С грязной свиньей, а под красным углом


Рой копошится чешуйчатых змей,

Мыши на полке шуршат, а над ней,


Злобно горят в паутине глаза,

Сетью оплел кровосос образа.


Тучный Ледащий лежит на печи,

Шумно зевает в осенней ночи.


Мухи сидят на опухших щеках.

Пуки соломы торчат в волосах.


Шиш и шишига (подружка его)

Злобно бранятся у ложа его.


Мерзкие рожи повсюду и смрад

Что это, Господи, если не ад?


И ужаснулся сему Святослав.

И отступил, узрев мерзкий анклав.


Но оробел ненадолго, в груди

Гнев закипел, он сказал: «Погоди!»


Факел поднял, смело в терем ступил,

Пламенем ясным его осветил.


Ласковый свет прожигал до костей

Всех этих звероподобных гостей.
 

Постень подпрыгнул и вдруг заорал,

Точно с него кто-то кожу сдирал.


Бросился, словно пылал он в огне

От топчана к самой дальней стене


И растворился в ней, как чародей

Следом нырнул в стену жирный злодей,


Змеи, шипя, поползли в темноту,

Дабы укрыть в ней свою наготу.


Света трепещут все жители зла,

Пакость и ложь в норы вся поползла.


Только ледащий ещё спит да спит,

Громко зевает, протяжно храпит.


Дрыхнет, и дела ленивому нет,

Что воссиял над ним солнечный свет.


Ближе к нему Святослав подошёл,

Над гнусной рожей огнём он повел.


Сонные веки лентяй разодрал,

Зенками хлопнул, вскочил, заорал,


Съежился, бедный, в бесцветный комок,

Лопнул как шарик проколотый: чмок!


И, как убралась вся нечисть долой,

Сор вымел странник ивовой метлой,


Снял паутину со всех образов,

Копоть и пыль он убрал с потолков,


Выгреб совком из печи он золу,

Свечи затеплил он в красном углу,


Выскоблил грязь всю, весь мусор убрал,

И, пока в тереме так прибирал, 


Вышла заря-заряница гулять,

Нежным румянцем над лесом сиять.


Пламенный лев, за сестрою-красой,

Выплыл в короне своей огневой,


Гриву златую подъял выше гор,

Алый, в полнеба, развел он костер,


Выпустил когти из лап золотых, 

Алые копья сверкают на них.


Замер весь мир пред величьем царя.

Стала пред ним умаляться Заря.


4

Но, еще персты пурпурны Денницы,

Мрак не развеяли, ещё сестрица,


Не отворила врата во дворце,

Ясному солнышку в рдяном венце,


Как затрубил в тишине вдруг петух.

Голос горниста услышал пастух.


Или, скажи, то был звон звонаря,

Мир, извещавший: встает, мол, заря!


Стяг свой багряный сейчас вознесет

Солнышко красное на небосвод.


Голос тот чистый для нечисти – страх.

Даже драконы зарылись все в прах.


Но пролился в сердце он старика,

Словно звенящая жизнью река.


С радостью вышел он, чтоб поглядеть,

Где голосисто так принялся петь,


Тот прозорливец удалый. И вот,

Видит он, что пламенеет восход.


Брезжит над лесом спокойный рассвет.

Нет больше в небе блестящих монет.


Зрит он, на башенке, как часовой,

Замер певец тот, петух огневой.


Гребень пылает. Лежит на крылах

Золото с пурпуром. На сапогах


Шпоры с шипами. В роскошном хвосте

Перья распущены, на животе


Шелком малиновым вышит узор.

Грудь – колесом. Устремлен гордый взор,


В даль заревую. Леса и холмы

Уж проступают из дымчатой мглы.


Чистый ручей меж пригорков звенит

Банька из бревен на взгорье стоит.


Вьется дымок из трубы. Благодать!

Нет, рановато пока умирать!


Мир нежным светом Владыки омыт,

Светлой росой каждый листик умыт.


Щебет пташиный слетает с ветвей.

Первую скрипку повёл соловей!


Полнится миром и светом душа.

Ходит пастух по лугу, не спеша,


Славя Зарю и, дарующий свет,

Диск золотой. Свой сердечный привет


Шлет он ручью, и цветам – всей Земле,

Всякой былинке и всякой пчеле.


В баньку пошел потом, видит, в сенях

Кованный золотом ларь. На скобах


Чистый вкраплен изумруд и топаз.

Сверху, как солнце, сияет алмаз.


Крышку поднял, а под крышкою той

Шапки, кафтаны лежали горой,


Порты, рубашечки и кушаки.

Сбоку – отдельно – были рушники.


Шайка и ковшик лежат на полу,

Веник ольховый поставлен в углу.


Мыло и поршни, да пара сапог.

Сложены были отдельно. Порог


Он преступил, обнажив догола

Тело немытое. Уже была


Банька истоплена. В жаркой печи

Угли алели. Были горячи


Камни в поддоне. Бадья под стеной

Полнилась чистой прозрачной водой.


Веник ольховый в воде он смочил,

Камни побрызгал, себя окатил


С шайки водицей. Вновь пару поддал.

Веником весело он замахал.


Потом омылось все тело его.

Грязь убегала вся прочь от него.


Веником банным орудовал так,

Что стал краснее, чем сваренный рак.


Скрылся на полке он, как в молоке.

С веником вновь появился в руке.


Прутьями спину себе он сечет.

Парится, мыльной мочалкою трет.


Шайку поднял над своей головой,

Вновь окатился холодной водой.


Тает на нем груз изношенных лет.

Даже следа от усталости нет.


Вышел из баньки он, как молодой.

Кажется, крылья растут за спиной!


Платье достал, облачился в парчу. 

(Была одежка ему по плечу).


В шапке из бархата и в жемчугах,

В мягоньких щегольских сапогах,


В свите нарядной, узорном сукне,

Выглядел так он, как будто во сне.


Словно не пастырем был, а царем.

Все так красиво, так ладно на нем


Было, что даже и брат бы его

Вряд ли узнал в сем наряде его.


5

Солнышко красное в небе блестит,

Реченька чистая нежно звенит.


Как колокольчик ее голосок.

В сердце трепещет ее голосок.


Грязь очищает, смывает весь сор,

Льется с высоких, заснеженных гор.


Катится, милая, меж бережков.

В душу струится в мелькании снов,


В чередовании дней и ночей,

Чистой слезою стекает с очей,


В Слове звенит, и в картине творца

Музыкой льется в людские сердца.


Гонит болезни и страхи она,

Там, где она – расцветает весна.


Где ж этот животворящий родник?

Я бы устами сухими приник


К этой дарующей силы воде!

Только у Бога. И больше – нигде.


Ты среди мертвых её не ищи,

В чернобородой безумной нощи.


Гнется весь мир от засилья глупцов,

Этих кичливо смердящих слепцов.


Стонет Земля – это ты разумей –

От всевозможных злокозненных змей.


Змеи сии в людских душах живут,

Многие, впрочем, святыми слывут.


В небе скорее ты звезды сочтешь,

Чем этих демонов всех перечтешь.


Если б в реке иссушилась вода,

Рухнул бы мир, и погиб навсегда.


Но не иссякнет река та вовек.

Вечно черпает с неё человек.


В капельке каждой её – гоний свет.

В ней – нашей юности радостный цвет.


Истина в ней и сиянье Творца.

Нет, и не будет реке той конца.


В сердце твоем та вода зазвенит,

Чистым напевом к себе поманит,


И упадет пелена вдруг с очей.

За цепью бледных безрадостных дней,


Явственно выступят те берега,

Где не ступала еще нога


Людей негодных, порочных и злых,

Но ныне речь я веду не о них.


6

Путник усталый! По тропам земным,

Ты держишь путь свой к краям неземным.


Шаг твой нелегок. Уже борода

Стала как снег у тебя. Но вода



Дивной реки тебя к Богу зовет.

Плеск её струй в твоем сердце живёт,


Шепчет сердечку, что есть небеса.

В них обитает любовь и краса,


Верность и истина всякая. Там

Сердца стоит невещественный храм.


И не напрасно бредешь ты, отец.

Пусть с бородой ты, но духом – юнец.

7

Берег. Лужайка. Согбенный старик

Встал на колени, устами приник


Он к животворной водице. Как ток

В жилах его заструился поток


Свежих, младенческих сил. Воспарил

Дух его ясный. Так светел он был,


Ясен и бодр, что едва он привстал,

И очи синие к небу поднял,


Как разомкнулись пред ним небеса.

Неизреченная божья краса


В сердце влилась ему. Увидел он,

В красках закатных иной небосклон.


Смотрит, ладья над рекою летит,

А в той ладье ребятенок сидит.


В золоте пышном его голова.

Словно сияющая булава,


За облаками, лучи свои льет

Солнце дрожащее. Весь небосвод


Дышит покоем. Лежат на воде

Блики рдяные. И нежность везде


Растворена. На скамье челнока

Видит себя уж. Ребячья рука


Борт обнимает небесной ладьи.

Чувствует он, сидят рядом свои:


Матушка милая, бабка и дед –

В мире подлунном давно их уж нет.


Дивной картиною сей потрясен, 

«Матушка! Матушка! – воскликнул он, –


Глянь-ка, какая везде красота!

Какие чудные эти места!»


С лавки привстал он, и руку простер

В необычайный, блаженный простор.


Дальше скользит он над гладью речной.

Видит он берег, поросший травой.


На берегу – поселянин в лаптях.

До живота он стоит в облаках,


Как бы прикрытый волною седой.

С белой, окладистою бородой.


Выше он самой высокой вербы,

Были б травою пред ним все дубы,


Очи лучистые, радостен взгляд.

Справный, крестьянский на нем был наряд.


На рушнике хлеб в руках у него,

И привечает с поклоном его.


Веет родным от него, дорогим,

Связан невидимой ниточкой с ним


Пахарь неведомый этот. Летит

Дальше наш странник небесный и зрит,


Стала сужаться река. Вдалеке,

Тонет она, как в парном молоке.


Чёлн легкокрылый влетел в молоко,

Словно в покрытое тайной ушко.


Небо пропало, не видно земли…

Видит он море в лазурной дали.


Плещет под небом иным уж оно,

В мир детской сказки открылось окно.


Шаром светило висит золотым,

Чует он чувством каким-то шестым:


Всё здесь живое, и волны и свет

И этот необычайный рассвет.


Остров чудесный возник, и стоят

На берегу его стражи, струят


Свет они дивный, в огонь чёлн влетел –

Только в ушах ветерок просвистел.


Вылетел чёлн из стены огневой -

Новое диво он зрит пред собой:


Поле в цветущем убранстве цветов,

Речка бежит меж дерев и кустов,


Дуб на холме величавый растет.

Ветви могучие в небесный свод


Словно ручищи вознес он. На них

Сойки, фазаны расселись. Златых


Полно везде желудей. По ветвям

Белки и куньи снуют. Тут и там


Нежных сережек повис изумруд.

Лебеди-де;вицы песни поют,


И под пушистой небесной чадрой,

Звездочек синих рассыпан был рой.


Месяц младой меж сестренок блестит,

Вещая птица на древе сидит.


Знает на свете она обо всем:

Что было раньше, что станет потом.


Тень птицы той на тебя упадёт –

За руку счастье в твой дом приведёт.


К дубу волшебному чёлн подлетел,

На покрывало зеленое сел.


И слышит пастырь, как птица поёт:

«Вражья орда на тебя уж идёт.


Поясом Правды о, царь, облачись,

Меч свой возьми, и на бой ополчись».


Небо померкло, и снова был он

В мир наш физический перенесён.


8

Тихо стоял Святослав у реки…

Таяло сердце его от тоски


По солнцу ясному, в котором свет

Жизнью дышал, и в который одет,


Мир был нездешний. Вмещало оно,

Это ожившее вдруг полотно:
 

Блики рдяные на тихой воде,

Тихий полет на небесной ладье,


Пахаря доброго, море и в нём

Остров, охваченный дивным огнём,


И ликованье, и трепет, и жар,

Что испытал он, влетев в тот пожар!


И дуб могучий, лужайку в цветах

Месяц младой, щебетание птах,


И словеса птицы вещей, что он

В сердце сложил своё. Нет, то не сон!


Это реальность! Там истина! Да…

Хоть побелела его борода,


Но объяснить себе он бы не смог,

Как очутиться в краю этом мог.


Как он, старик – и вдруг стал молодым,

И годы жизни его, словно дым


Вдруг растворились в реальности той.

Что сие значит? Вопрос непростой…


И объясненье ему не найти,

Ибо не ведомы Бога пути.


9

В жизни твоей, коль торчат из руки

Когти звериные, лишь тупики


Будут везде, и для праведных дел

Станешь негоден ты. И твой удел –


Рыскать по миру гиеной ночной,

Иль, скажем так, быть собакой цепной. 


Пусть в этом мире, исполненном зла,

Ты и вознесся, и пусть нет числа


Твоим богатствам на этой Земле,

Но если сердце в погибельной мгле –


Блага не жди. Сам себе смастерив

Клетку звериную, и посадив


Сам самого в эту тёмную клеть,

Ты не пеняй, что не можешь взлететь.


10

Детское сердце зову я сейчас!

Детскому сердцу доверю свой сказ.


День догорал, и вечерней порой

В терем волшебный вошел наш герой.


Шапку стянул и под образом встал

И, склонив голову, так зашептал:


«О, милосердный, меня просвети,

От злых напастей меня защити,


В душу мою пролей огненный свет,

Видишь её ты, ведь ты – сердцевед.


Знаешь моё ты, о, царь, естество.

Сам без тебя не могу ничего.


И отозвались тогда небеса:

«В сердце сложи ты сии словеса.


В призрачном мире, средь мертвых теней,

Много таится чадящих огней.


Речи коварные льстиво текут,

В пропасть неверное сердце влекут


Дух свой мятущийся ты укрепи,

Бодрствуй, о, витязь в нощи сей, не спи».


11

Серые тучи на Землю сошли.

Тлеет огнище в свинцовой дали.


Курится смрадный бесовский дурман.

Стелется по ветру мозглый туман.


Трон чародея стоит между пней -

Сделан злодеем из русских костей.


На троне этом воссел Машиах.

Посох железный сжимает в руках.


Космы свисают с висков у него,

Словно у жабы, глаза у него,


Уши козлиные, мертвенный взгляд,

Из-под хламиды копыта торчат.


Нежить стекается с темных долин

К трону лукавого. Змеиный сын


Взором надменным обводит кагал

Упырей мерзких. Вот посох поднял


Он над своей безобразной главой.

Трость его стала гремучей змеей.


Выпучил бельма, ощерил свой рот

И возгласил: «О, мой древний народ!


О, всемогущие отпрыски тьмы!

Быдлом людским править призваны мы!


На бой лихой нас ведёт сатана,

И покорятся нам все племена.


Будем же волю отца исполнять!

Гоев заклятых со света сживать!


Если случайно упал в яму он –

Камнем добей, и исполнишь закон.


Дело прекрасное тем совершишь.

Семя негодное искоренишь.


Коли увидел, что стала рожать,

Гоя жена – ей не смей помогать!


Пусть подыхает с приплодом своим.

Делай добро – но лишь только своим!


А коль увидел ты дом золотой,

(Тот, где молитвы творит русский гой)


Плюй за плечо, и волчком ты крутись.

Топай ногой и разрушить стремись


Терем неверных. И время придет:

Кровью их скотской наш древний народ


Выкрасит кровли достойных домов.

Этих баранов, двуногих скотов,


Станем мы резать, давить, истязать.

Под нашу скрипку все станут плясать.


Весь свет утопим в потоках крови,

В грязь зашвырнем дар христовой любви,


Смуты вселенской раздуем пожар,

Весь мир разрушим мы, и млад, и стар,


Позеленеет от зависти к тем,

Нет кого боле на свете уж сем!


И когда погань он так наставлял

К трону его некто проковылял,


Пал на колени, простёрся в пыли

Льстиво захрюкал: – Владыка Земли!


Сеющий ненависть, злобу и страх.

Черного воинства ты падишах!


Тучи ты гонишь рукою своей.

Кто может с мощью сравняться твоей?


Мудрость твоя – темных волн океан.

Знак превосходства тебе змеем дан.


Носишь на лбу ты дракона печать.

Вправе ты миловать нас и карать.


Ты – повелитель. Рабы твои – мы.

О, змееносный! О, ставленник тьмы!


Слово позволь мне правдиво сказать.

Знак ему дан был: мол, ты продолжать


Можешь свою сатанинскую речь.

Мутными волнами начали течь


С черной души лицемера слова:

– О, всемогущий, о, бесов глава!


Всех богоборцев крепчайший оплот!

От корня древнего идет мой род.


Свинтус я, сын чернокнижных свиней.

Все предписанья с младых когтей


Наших законов всегда исполнял:

Гадил, как мог я, как мог, осквернял


Все те святыни, что чтят племена

Руссов презренных. Бросал семена


Похотей жгучих и распрей лихих

В души людские, и много иных


Доблестных дел я отважно свершил:

Крал я безбожно, ушаты я лил


Грязи и лжи в их простые сердца.

Волю всегда исполнял я отца.


Чаял я предвозвещённых времён,

Жил я надеждой, когда легион


Воинов черных захватит весь мир,

В храме воздвигнет шайтану кумир,


Выйдет из бездны морской существо,

И на спине крокодильей его


Будет блудница нагая сидеть.

Станут, ликуя, в восторге реветь


Вольные демоны. Скинув штаны,

Пустятся в пляс все сыны сатаны.


И возведен тогда будет на трон

Князь преисподней, великий дракон!


Миром прокатится цепочка смут.

На все народы накинет хомут


Вождь наш великий. Настанет черед,

Всем нам владыке представить отчет.


Кто сколько гадил? Кто сколько сгубил

Душ человеческих? Рьяным ли был


Демоном он? Что скажу я в ответ?

Верным ли свинтусом я был – иль нет?


Есть похвалиться мне чем перед тьмой!

Рой черных дел в ад идет вслед за мной.


Верным слугой я шайтану слыву.

По букве древних заветов живу.


Тропками скользкими всегда я петлял.

И, о великий, однажды гулял


Темной порой я в глухой стороне.

И, о великий, вдруг видится мне:


Терем высокий на взгорье стоит,

Шелом на тереме к небу струит


Свет золотой. На плечах у него –

Башенки крепкие. И никого


В доме не видно. Хозяин ушел,

(Так я подумал) и в терем вошел.


Сунул везде, где сумел, свой пятак.

Вижу, премудрый, тут что-то не так!


Ночь мир объяла, властителя нет,

А изливается в горницах свет!


Был неприятен, великий, он мне:

Жег он несносно, пылал как в огне


Я в его светлых дрожащих лучах. 

Душу пронзал ужасающий страх,


Но не сбежал я, а смело, как лев,

Все обошел, там нагадить сумев!


Черною тенью я рыскал, плевал

Во все углы, а потом свой кагал


В терем привел, как велит наш закон.

Храм превратили мы в грязный притон.


Блуд поселили в нем, злобу и мрак.

Действовал хитро я, грамотно, так,


Чтобы стяжать себе славу и честь.

Чтоб прогремела крылатая весть


О тех деяньях великих, что я

Там совершил, своих сил не щадя.


Смрадом наполнил Я солнечный дом!

Стал как Гоморра он и как Содом!


Тьмою слепой зачернил все углы!

Лжи и порока связал в нём узлы!


Мерзость разврата везде поселил!

В гадкий вертеп божий храм обратил!


Но, о прекрасный, однажды в ночи

Дверь распахнулась, и света лучи


Храм озарили. Вошел в терем гой

И утвердился в нем крепкой ногой.


Факелом стал все углы освещать.

С дома акума мы стали тикать.


Ибо несносен для нас горний свет.

О, духовидец, о наш сердцевед!


Ты так велик, так хитер, так могуч!

Солнце закроешь ты стаями туч!


Если лишь только ты топнешь ногой –

В бездну провалится проклятый гой!


Можешь ты так колдовать, чаровать,

Облик любой так легко принимать,


В мысли и сны проходить, искривлять

Правду на ложь, в очи пыль напускать,


Что пред тобою мы все – муравьи.

Все же, однако, мы слуги твои.


Молим тебя: Помоги! Изгони

Солнце из терема. Тьмою сомкни


Свет лучезарный. Посей мрак и ложь,

Правду и свет, о, колдун, уничтожь.


Русскому мужу дыханьем своим

В очи подуй и арканом тугим


Шею сдави шельмеца, а потом

К Змию приди вместе с этим скотом,


Чтоб поклонился сей гой сатане.

И, может быть, ты позволишь и мне


Вместе с тобою к дракону прийти,

Дабы и мне с ним знакомство свести.


И, если спросит тебя древний змей,

Кто сей ничтожный, в пыли, фарисей?


Скажешь ему: мол, раб верный твой он.

Свинтус-законник, твой чтящий закон.


12

Темная полночь, не видно не зги

Чавкают в поле глухие шаги.


Нелюдей шайка куда-то спешит,

Нежитью звероподобной кишит.


Собраны черти тут всяких мастей,

Каждый из них раб безумных страстей.   


Что-то о воле, о правде звенят,

О сексуальных свободах бубнят


И вопиют о гражданских правах. 

Массы возглавил колдун Машиах.


На бой бесовский ведёт за собой,

Всех, кто обижен злосчастной судьбой.


Хоть на кого ты из них погляди,

Каждый несёт змей ужасных в груди.


В дерзкой ухмылке рот набок кривит,

И укусить, словно пёс, норовит.


Меж сих безумцев, что Бога хулят,

Нету таких, кто б порадовал взгляд. 


Сей – хром и наг, на спине у того

Горб как валун. Не видать никого


Кто бы имел благообразный вид.

В каждом уродце прообраз сокрыт


Князя лжецов и кичливых убийц.

Рожи, да хари одни вместо лиц.


Камни в коросте на месте сердец.

Этот – восставший из гроба мертвец.
 

Тот – криволап, на гиену похож.

Нос у иного – разбойничий нож.


Череп его как яйцо удлинён.

Что это, господи, кошмарный сон?


Или привиделось в жутком бреду?

Каждый несет за спиною беду.


Ворох болезней влачит за собой.

Вот кодляк упырей пестрой гурьбой


К терему по-воровски подвалил

В дверь приоткрытую тихо ввалил,


И шарить начал по разным углам.

Где же хозяин? Уже к образам


Ведьма косматая бойко спешит.

Фартук пунцовый на пузе висит.


Тряпку замшелую тянет она

Прикреплена уж чертями струна


Пред ликом Спаса и уж на неё

Баба пришпилила своё тряпье.



Скрипнула дверь, чёрной тенью злодей

В спальню пробрался, и зрит чародей


Гой спит на лавке. К нему он скользит.

Свинтус несёт колдовской реквизит.


Пузо своё важно выставил он.

За свиньей следует Нахаширон.


Словно у пса голова у него.

С древним драконом ведёт он родство.


На голове растут бычьи рога.

И – уж конечно же – баба-яга.


Встали вокруг над уснувшим они,

Над ним воздели кривые клешни.


«Ключ Соломона» открыл Машиах.

Злоба пылает в безумных очах.


Забормотал заклинания маг.

Стал подвывать богомерзкий вахлак.


Хрюкает Свинтус, беснуется Шиш.

Носится, с писком пронзительным, мышь.


Постень скользит вдоль стены слюдяной,

В заводи топкой плывёт водяной.


Сладко зевает на печке лентяй.

Смотрит в окно тонконогий Жердяй.


Черными крылами реют в ночи

Сны колдовские, Морфея бичи.


Ямы, провалы разверзлись у ног.

Стерся меж явью и навью порог.


Морок сочится из темных щелей.

Сонмы неясных, безликих людей


Кружатся медленно в сонном мозгу.

Сердце теснят, навевают тоску.


Скользкие змеи на ветках висят.

Девы нагие в колодцах шипят.


Грязь под луною блестит, как фольга.

Хлюпает в луже босая нога.


Див черноликий у синей избы,

Греет ладони у теплой трубы.


Свинтус-законник плюет по углам.

Пена течет по свирепым губам.


Чёрный мессия заклятья бубнит,

Бедное сердце в клоаку манит.


Черти с иголками саваны шьют.

Бесы со спицами сети плетут.


Тропами мглистыми бродят сыны

Лжи и порока, сочатся во сны,


В ум проникают, чтоб душу сгубить,

Сердце, что тянется к Богу, разбить.
 

Бабы распутные в призрачных снах

Плоть искушают. Колдун Машиах


Вяло взмахнул посиневшей рукой –

Новые силы бросает он в бой.


На Святослава рогач заскочил,

В сердце коленом уперся, завыл.


Стал Святослава душить, адов пёс.

Саван болотный шут мерзкий принёс.


Небо закрыл от него. Рогачей

Полная спальня. Без светлых лучей


Воину – смерть. Где же небо? Где свет!

Сдаться? Погибнуть бесславно? О, нет!


Врешь ты, раб бездны глухой, Машиах!

Вспыхнул огонь в лучезарных очах.


Разом слетел наваждения сон.

На ноги взмыл сокрушительный слон.


В ухо козлиное так звезданул,

Что бес копыта свои протянул.


Свинтусу знатного дал тумака,

Бабе-яге прописал он пинка.


Хвост, поджав, кинулся с горницы вон

С воем испуганным Нахаширон.


Солнечный витязь свечу засветил,

Все уголки ею он осветил.


И когда в горнице свет засиял,

Демонов адовых страх обуял.


Мечутся, в ужасе, вражьи сыны.

Знатные вышли из них бегуны!


Нечисть из спальни стрелою летит.

Следом выходит хозяин и зрит:


Батюшки-светы! Какой кавардак!

Лишь прикорнул – и такой вот бардак!


Тряпку пред образом светлым сорвал,

И урок добрый чертям преподал:


В гневе большом опрокинул на пол

Дурью бесовской заставленный стол,


И из светелки ретиво погнал

Весь этот ушлый змеиный кагал.


13

Ад. Ставка Дьявола. Беельзебул   

У карты мира. В раздумье взглянул


Он на театр вселенских боев.

Западных, северных, южных фронтов


Был он доволен теченьем войны.

Были успехи его стороны


Явны в сей битве! Немалый урон

Нес он народам. С различных сторон


Двигал он орды, теснил, брал в котлы.

Души губил. Чернил тех, кто белы.


Сеял раздоры и смерть, клеветал.

Многие души он затушевал


Красками лжи и гордыни слепой. 

За сердце каждого вел лютый бой.


Запад во мраке под игом его

Хрюкал уже, было всё в нём мертво. 


Лишь на востоке ещё свет алел.

Только славян дьявол не одолел.


Рядом с владыкой стоял Асмодей.

Молвил с презреньем ему древний змей:


– Как же так вышло? С такой силой тьмы

Ты не сумел испоганить умы


Внуков Даждьбога? Посеять в сердцах

Злобу, коварство и подленький страх?


Ты, мой помощник, бессилен? Ну, что ж!

В руки свои я возьму острый нож


И покажу тебе, как я овец   

Режу невинных. И что их Отец


Им не поможет с небесных высот.

Небо – далече. А я – здесь. Я – тот,


Кто всех превыше в сем мире земном.

Я – повелитель! А ты – жалкий гном.


– Но, о владыка,   ему отвечал

Змея служитель. – Твой верный кагал


Делает все, чтобы в ЭТОЙ стране

Тьма воцарилась. Чтоб в адском огне


Души горели у ЭТИХ людей!

Папой клянусь тебе, я, Асмодей…


В ставку, робея, ступил караул.

Строго нахмурился Беельзебул:


– Ну, в чем там дело? – Примчался курьер, 

Стражник ответил. – И рвется он в дверь


С вестью какой-то. – Вот как? Кто же он?

Цербер ответствовал:   Нахаширон.


– Ладно, впусти,   молвил Беельзебул.

Карту зашторил. Вот в ставку шагнул


Нахаширон, как вколоченный пес. 

– Ну, что нам скажешь? Какую принес


Весть ты полей? Видно, всех покорил

Руссов уже ты? – диавол спросил.


– О, повелитель! Владыка всех мух! 

Молвил посланец. – К тебе во весь дух


Мчался я борзо. Тебе шлет поклон 

Ставленник твой, Машиах. Просит он,


Раб твой покорный, тебе передать:

Сердце и душу готов он отдать


Ради тебя. Ночи все напролет

Для гоев сети упорно он ткет,


Саваны шьет им, колдует, грязнит

Души их светлые. В твердый гранит


Их обращает сердца. Сотни лет

Он затмевает от них горний свет.


И, коли видит, что в мире рожден

Светоч от Бога, то сразу же он


Лучших к нему посылает бойцов,

Чтоб совратили пресветлых юнцов.


И вот однажды узрел чародей

Светоч великий. В сиянье лучей,


Чистых, как снег, он явился с небес.

Зело встревожился твой верный бес.


Лучших своих мракобесов послал

К Свету тому он, коварно напал


На русса юного дьявольский рой.

Долгий, упорный вели с гоем бой,


Демоны самых различных мастей,

С божьих его уводили путей.


Брел он, по жизни беспутно, ведом

Нами, о, мудрый и, бросив свой дом,


В мире разгульном и лживом петлял.

Но, как ни бились мы, не угасал


В сердце его свет небесной любви.

Нашей, бесовской, закваски в крови


Не было в нем, и хоть как Машиах

Сети не плел ему, возлюбить мрак


Русс не желал, и в селенье свое

Снова вернулся, и сердце свое


К небу все чаще теперь обращал.

Свет в нём все чище, все ярче сиял!


В храм свой небесный желал он войти.

Божьи, прямые избрал он пути.


Зло он отринул, и в мирной тиши

Дни доживал. С его светлой души


Вся исчезала короста и грязь.

Солнце всплывало над миром! О, князь


Сил преисподних! Могли ль мы терпеть,

Видя всё это? Спокойно глядеть,


Как он живет, удаляясь от тех,

Кто возлюбил свой воняющий грех?


Свет возрастал с каждым днем, с каждым днем!

(Хоть, до поры, был сокрыт, и о том


Руссы не ведали.) И внушать страх

Начал нам гой сей. Тогда Машиах,


Поняв, что душу не может сгубить

Русса пресветлого, со свету сжить


Нам повелел его. В темную ночь

Мы завлекли гоя в топи, и дочь


Смрадных болот, подманила глупца

К яме зловонной. Как будто овца


Брел он к чертовке. Недолог был путь!

Плюхнулся в яму   и начал тонуть!


Прыгнула лярва тогда на него,

Стала топить, но слетела с него.


Сам Машиах тогда в небе ночном

Реял над тонущим черным сычом 


И не сумел ничем делу помочь!

Выбрался странник из ямы, и прочь


Стал удаляться из топких болот. 

Вышел на холм он средь леса, и вот,


Видит он храм своей чистой души.

Факел зажег и в звенящей тиши


Дверь отворил, и увидел, что в нём

Демоны наши. Палящим огнем


Их озарил. Разбежались они.

В небе холодном угасли огни,


Утренний свет над землей воссиял.

Был посрамлен наш бесовский кагал.


Молнией черной крылатая весть

Всех облетела: средь руссов, мол, есть


Силы великой небесный герой!

Рассвирепел Машиах. Клятый гой


Торжествовал! Как его превозмочь?

Всех нас собрал он, и в темную ночь,


В спальню проникли к нему, когда спал

Русс светозарный, колдун налагал


Ада заклятья, душили во сне

Спящего мы, и казалось уж мне,


Гою - копец! Но проснулся герой!

Поднялся с ложа. Суровой горой


Мощно вознесся над нами. Чудес

Дивных таких мы зрели. С небес


Верно, сошел он. Был старец – восстал

Воином света! Как солнце сиял


Лик его грозный. Пинков надавал

Всем нам, взял бич, из храма погнал!


Кончил пролог, и умолк, как актер.

Бросил на лузера глумливый взор


Беельзебул и слезинку смахнул.

– О, мой несчастный! – и он протянул


Лапы к посланцу. – Приди мне на грудь!

Вместе поплачем! И ты ж не забудь


Дать мне платочек. Слезу Я утру

С глаз твоих мокрых. Я с сердца сотру


Твои обиды, облегчу печаль…

Как я растроган! Ах, как же мне жаль,


Что задал трепку вам русский мужик!

– О, всемогущий…

– Какой-то старик!


– О, всемогущий, позволь мне сказать!

Русс ведь не прост тот…

  – Да будет уж врать!



Запад и полночь под игом моим!

Юг покорен, дышит духом моим!


Все континенты на этой земле

Бродят в смердящей удушливой мгле.


Свету поставил надежный заслон

Бесов послушливых мой легион.


А на востоке? Все силы собрал

Здесь Я. И что ж твой хваленый кагал?


Гою вы нос утереть не смогли!

К сердцу его отыскать не могли


Даже малейшей лазейки! Оно

С кремня, иль с золота сотворено?


Иль не земной он уже человек?

Дива такого под небом вовек


Не было. Грешник – и, глянь, стал святой!

Нимб засиял над его головой!


Или ослеп у вас там Машиах?

Гири порока висят на ногах


Каждого! Каждого! Весь мир во зле!

Всякий, живущий на этой Земле


Носит в крови семя древней Лилит.

Все с червоточинкой! В каждом горит


Пламя страстей, самолюбий. Оно

В каждом – учти это!   заключено! 


И вдруг примчался ко мне ты – ах! Ах!

Справиться с гоем не смог Машиах!


Гой – поглядите-ка, у нас герой!

Нас попирает своей он стопой!


Сопли утри наши, Беельзебул!

Выручи нас ты, о, Беельзебул!


Сами не можем! Мы все – слабаки!

Лапы у нас там у всех коротки!


Ну, что стоишь предо мной, хвост поджав?

Как имя русса того?

  Святослав.


– Что? Святослав? Триста тысяч чертей! 

Беельзебул помрачнел:   Асмодей!


– Да, мой владыка!

– На Землю пойдешь!

– Понял. Исполню.

– И мне принесешь Душу героя.

  – Все сделаю, царь.

– Да там гляди, рожей в грязь не ударь…


14

Вот к Машиаху пришел Асмодей –

Бес-искуситель, большой чародей.


И, усмехаясь, так слово свое

Начал вести: донесенье твое


Мол, получили, мы. Нахаширон

К НАМ прискакал и посетовал он,


Что русский гой вам хвоста накрутил,

Что ни ума у вас нет тут, ни сил,


Справиться с ним. Мол, мы все – слабаки!

Лапы у нас там у всех коротки.


Русского витязя окоротить,

Нам не под силу. Его совратить


Как мы ни бились - не можем, увы

Нет никого среди нашей братвы,


Кто б одолел его. Ох, мол, да ах!

Лапки поднял кверху наш Машиах!


Всех попирает своею ногой

Этот могучий, блистательный гой.


Так Машиаха русс сей посрамил,

Что тот от страха в штаны наложил!


Мол, пропадаем все! Мол, Асмодей!

Выручи! Молим! - Сто тысяч чертей! –


Тут я промолвил! – Ужель без меня

Вы все бессильны? И кроме меня,


Не в состоянии вся ваша рать

Гою паршивому уши надрать?


Иль не земной он уже человек?

Дива такого под небом вовек


Не было. Грешник – и, глянь, стал святой!

Нимб засиял над его головой!


Или ослеп у вас там Машиах?

Гири порока висят на ногах


Каждого! Каждого! Весь мир во зле!

Всякий, живущий на этой Земле


Носит в крови семя древней Лилит.

Все с червоточинкой! В каждом горит


Пламя страстей, самолюбий. Оно

В каждом – учти это! – заключено!


И вдруг примчался ты к нам – Ох, да ах!

В лужу сел доблестный наш Машиах!


Сопли утри наши, о, Асмодей!

Выручи, батюшка наш, Асмодей!


Ты лишь один можешь горю помочь!

Кто еще сможет его превозмочь?


Только лишь ты! Машиах – дуролом!

Прет, как баран он, всегда напролом!


Тонкости нет в нём и капли твоей.

Лишь кур щипать может сей бармалей.


Даже в одном лишь мизинце твоем,

Разума больше, чем в олухе том.


Тут речь держать начал Беельзебул:

- Да… Ловко он дурачину обул… 


Ну, да известный ведь тот раздолбай!

Дров наломал там – а мы разгребай…


Ай, Машиах, Машиах! Чёртов князь!

Мордой козлиною – да прямо в грязь!


Ты ж – говорит мне – другой коленкор.

Ты – наша гордость! А он – наш позор!


Знаю, как тонко игру поведешь!

Ловко смешаешь ты правду и ложь,


Из-за кулис станешь всем управлять

В нужное русло спектакль направлять.


Дергать искусно за нити греха,

И раздувать всех пороков меха,


В обликах стыдных являться во сне,

И запылает русс в чадном огне.


А акте последнем скользнешь из кулис

На авансцену, как ласковый лис


В облике девы бесстыдно нагой,

И попадет на крючок этот гой.


В ад привести на аркане страстей

Русса сумеешь лишь ты, Асмодей!


Этой игрою владеешь сполна,

Но недоступна баранам она!


Ведь, чтоб с умом дело нам учинить,

И ко греху Святослава склонить,


В спину толкнуть простака с высоты –

Нужен гроссмейстер! То бишь, нужен ты!