Квестер. Часть 3. Глава 9

Они снова шли, и Гласс снова видел красную дорогу, ведущую в гору, и людей по её краям, кричащих разное на разных языках. И вновь давил плечи тяжёлый непонятный груз: то ли крест Христа, то ли шпала Корчагина. Этот груз не давал идти быстро и свободно. Сбитые ступни тяжело опускались в красную пыль, шаг был коротким и каким-то судорожным, ноги подгибались под тяжестью…

Гласс понимал, что сбрось он этот груз – в два прыжка покрыл бы эту кровавую дорогу и оказался бы на вершине, но с его ношей сделать это было невозможно. Так что же он несёт? И зачем? И кому? И что кричат эти люди, стоящие по краям дороги? Гласс прислушался и вдруг в крутом месиве разноязыких слов расслышал:

– Давай, парень, ты сможешь…
– Что делать, малыш, потерпи ещё чуть-чуть…
– Вы должны, Константин! Условия Вашего контракта…
– Сынок, давай, донеси его ради нас…
– Да все так делают, всем тяжело…
– Забей на всё и – вперёд! Там, наверху – кайф…
– Повторяю: это – приказ…

Они советовали, просили, угрожали, поддерживали…, они всячески старались повлиять на него, решить за него, направить его…, и всё это было связано с этой красной дорогой и этим грузом, что больно давил ему на плечи. Если б он смог поднять голову и увидеть, что он несёт! Но этот странный (и страшный) предмет всё сильнее и сильнее сгибал его своей тяжестью и придавливал к дороге.

Может, сбросить его, отойти и посмотреть? «Нет!» – тут же в подсознании Гласса откуда-то возникла уверенность в том, что, уронив или бросив предмет, он никогда его уже не поднимет. И не увидит: он погибнет без него, да ещё прихватит с собой многих из тех, кто стоят у этой дороги и что-то кричат ему.
Гласс сделал ещё шаг. Ноги гудели, спину пронзала острая боль, пот заливал лицо, щипал глаза, тело стало кроваво-красным от прилипшей пыли. Ещё шаг. Нога предательски подогнулась и Гласса повело в сторону. Толпа замерла. Кто-то закатил глаза в обмороке и начал сползать по живой стене из человеческих тел…. Но Гласс устоял. Устоял ценой страшного усилия, напрягшего все мышцы так, что потемнело в глазах. Люди вновь закричали:


– Молодец, родной, не стой – дальше, дальше …
– Давай, братан, мы – с тобой…
– Константин! Если вы хотите хоть чего-нибудь добиться в этой жизни…
– Малыш, я умоляю тебя, потерпи…
–  Да я с тебя шкуру спущу, если упадёшь…
– Команды «привал» не было! Приказываю продолжать движение…
– Костя-я-я! Ну-у-у!

Гласс стоял, тяжело дыша. Сердце, казалось, сейчас прорвёт грудную клетку, вырвется наружу и упадёт в красную пыль, в голове поочерёдно ухали два паровых молота. Гласс подумал: «Я же не должен уставать, ведь я – не человек! Почему же так тяжело?» А следом пришла другая мысль: «И почему никто из этих людей не хочет мне помочь, ведь это и им нужно?» Он с трудом повернул голову: сотни взглядов впились в его глаза: надежда, злоба, мечта, ненависть, страх и сомнение были в этих взглядах.

Каждый из них требовал.

Каждый из них отвергал требование другого.

Каждый толкал, побуждал к действию.

Каждый из них что-то обещал…

Но ни в одном из них не было понимания.

Ни в одном из них не было его, Гласса.

И ни в одном из них не было любви…

Поэтому все вместе они, эти взгляды, убивали: своей требовательностью, своим эгоизмом, своей жестокостью, азартом, жадностью и равнодушием. А Гласс стоял и никак не мог понять, почему же ему хочется лишь одного: чтобы все эти голоса и эти взгляды исчезли, чтобы исчезла и эта тяжесть, придавливающая его всё ниже и ниже к красной земле, чтобы всё это вдруг навсегда пропало, как страшный сон, и тогда он сможет взлететь, воспарить как птица надо всем этим гомоном и помчаться к той далёкой стране, к той лёгкой, тихой и красивой земле, которая всегда была с ним, стоило только закрыть от усталости глаза…

Она была прекрасна, эта страна!

Там был Дом!

***

Еле заметное голубое облако появилось в небе Бестерленда. Его можно было бы спутать с другими облаками, если бы не одна деталь: голубое облако двигалось навстречу остальным. Оно быстро приближалось к путникам, одновременно снижаясь и стремительно разрастаясь. Вот облако коснулось верхушек деревьев, вот заволокло голубым туманом лес, вот развернулось над лугом, по которому они шли…

– Гласс, ты видишь? – крикнул удивленный Хась.
– Облако? – медленно уточнил Гласс, который ощущал себя одновременно и наяву, и в своём видении.
– Что это может быть, братцы? – спросил Док и сорвал с плеча делейтор. Хась проделал то же самое.
Разросшееся облако, ставшее теперь голубым туманом, приближалось к ним, не снижая скорости. Края его обогнали центр, придав облаку форму гигантской подковы. Непонятное явление будто старалось окружить их. Поднялся ветер (которого никогда в Бестерленде не было!), полетели сорванные с деревьев листья...
– Что-то новое от дяди Чака? – закричал Док, оборачиваясь к Хасю.
– Не иначе! – ответил Хась. – Мож, шмальнем?
– А чо остаётся? Попробуем! Бери правую сторону! – крикнул Док и «от пуза» пустил луч «веером» прямо в центр облака-тумана. Хась, став к нему боком, проделал то же с правым «клыком» голубой субстанции. Облако замедлило своё движение, а в местах попадания лучей делейторов – и вовсе остановилось и начало клубиться бурым дымом. Хась оглянулся.

– Гласс, ты что, заснул? – заорал он. – Бей по левой стороне!
 
Гласс, словно в замедленной съёмке, медленно снял с плеча делейтор, поднял ствол и… не успел. Голубое облако накрыло его, он почувствовал, как миллионы игл впиваются в его тело, потом в его глазах что-то ярко вспыхнуло, и он потерял сознание.

***

Исчезли люди, исчезла красная дорога, а главное – исчезла с плеч непонятная тяжесть. Гласс видел себя лежащим на сочной траве…, точнее, это было его тело, а сам он оставил его и поднимался всё выше и выше в голубое небо. А тело, удаляясь, становилось всё меньше и меньше, пока не исчезло совсем. И тогда Гласс взмахнул руками, поднял голову и… вынырнул из глубины прекрасного голубого океана на залитую солнцем гладкую поверхность воды. Лёгкие весёлые брызги, сопровождающие его полет, вмиг наполнили душу небывалой радостью, непонятным счастьем…. И Глассу стало так хорошо, как никогда не было раньше, потому что он понял: он – ДОМА!

***

– Глазик, милый, что с тобой? – услышал он голос Хася. – Ответь, братишка!
Хась тряс его за плечи, и из Гласса медленно уходило блаженное ощущение покоя и радости. Расставаться с этим состоянием очень не хотелось, и, открыв глаза, он прошептал прямо в лицо Хасю:

– Оставь меня! Отвали!
– О! Очнулся! – не среагировал на грубость Хась. – Док! До-о-ок! Гласс очнулся! Живой!
– Окейно! – только и сказал Док, который в это время бродил по лугу, пытаясь поймать ополоумевших от произошедшего собаку Точку Ру и кота Квеста.
– Да фиг бы с ними, со зверями, Док! – недовольно закричал Хась. – Иди сюда, здесь твоя помощь нужна, ты же врач!
– На кой хрен в Бестерляндии врач, сам посуди, умник! – огрызнулся Док, но всё же пошёл к друзьям, по пути внимательно осматривая свой гудящий делейтор. – Я вот что думаю: стреляем мы, стреляем, а патроны всё не кончаются и не кончаются…. Вот закончатся в самый неподходящий момент – весело, блин, будет! Да и где здесь патроны вставляются?
– Нет тут никаких патронов, Док, – сказал Хась. – Делейтор, я думаю, стреляет энергией, получаемой от Бестерленда, той самой, от которой и мы работаем…
– Он, что – живой, что ли, делейтор этот? – с усмешкой спросил Док.
– Да какая тебе, блин, разница! – рассердился Хась. – «Живой – не живой?». Стреляет и ладно…. Главное – Гласс живой! А ты – «патроны, патроны…». Дались тебе эти патроны…!
Док уселся перед Гласом на корточки, опираясь на децифровщик.
– Ну-с, пациент, как себя чувствуете, на что жалуетесь? – «докторским» тоном спросил он.
– Что это было? – спросил окончательно пришедший в себя Гласс.
– А хрен его знает! – ответил Хась. – Мы с Доком пальнули по этой мерзости, она и ушла куда-то. А тебя вот зацепило…
– Не фиг варежкой хлопать! – сердито пробурчал Док. – Говорят тебе: стреляй, значит – стреляй! Хорошо хоть, что очухался, а то мало ли чего могло приключиться! Как чувствуешь себя: с катушек не съехал?
– Вроде нет, – слабо отозвался Гласс. – Но проколбасило меня добре…
И он рассказал друзьям о своём видении: о красной дороге, о голосах и взглядах, о теле, оставленном в траве, о прекрасном океане, из которого он вынырнул, словно…
– Дельфин! – подсказал Хась.
– Примерно, – согласился Гласс. – Я же, понимаешь, никогда дельфином не был!
Док расхохотался:
– Да-а! Ты, Гласс, уже всеми зверюгами перебывал, а вот дельфином, ха-ха, нет!
– Да погодите вы, уроды! – заорал вдруг Гласс. – Что это было-то со мной, как думаете? Если вообще, думать не разучились?
– Ты идти-то можешь? – спросил его Хась вместо ответа.
– Да… вроде.
– Тогда пошли, чего здесь «ля-ля» разводить! По дороге поговорим.

***

Был в истории такой русский композитор: Александр Николаевич Скрябин, родившийся в Москве в январе 1872 года. Музыкальная одарённость его оказалась весьма незаурядной и не удивительно, что Скрябин занял в мировой музыке своё особенное место, высоко ценимый просвещённым человечеством наряду с Шопеном, Рахманиновым, Прокофьевым…. Но не многие знают, что кое в чем Скрябин пошёл гораздо дальше своих предшественников, сверстников и даже последователей.

Он придумал «Мистерию».
 
«Мистерия» – цель всего творчества и цель всей жизни Александра Николаевича, к сожалению, так и не достигнутая им, призвана была поставить на новый уровень существования не только искусство, но и само человечество. Это должно было быть очень необычное, невиданное (и неслыханное) доселе сочинение. Исполняемая всеми жителями Земли в течение семи дней, вобравшая в себя все виды искусства, включая свет, цвета и ароматы, использующая природу, как инструмент – наряду со скрипками и валторнами – «Мистерия» должна была, по замыслу Скрябина, оторвать человека от его бренного тела, освободить гордый творческий дух и преобразовать человечество в иную, более соответствующую этому духу форму, субстанцию.

Не получилось. Не успел Александр Николаевич записать «Мистерию», музыка и многие тексты которой, говорят, были им не раз представлены друзьям. Умер Скрябин в расцвете сил и славы от дурацкого фурункула на губе – нелепой даже в те годы смертью. Остались только наброски «Предварительного Действа» – своеобразной «репетиции» «Мистерии». Но никто не воспринимал эту идею Скрябина всерьёз при его жизни, никем не завладела она и после смерти композитора. «Утопия» – вот и весь сказ.

Однако, теперь, когда в каждом доме работают угаданные Скрябиным телевидение и радио, когда весь мир слушает музыку, написанную на предсказанных им синтезаторах, и смотрит светомузыкальные шоу, принцип которых был придуман Александром Николаевичем, его «Мистерия» уже не представляется бредом сумасшедшего художника. Скорее, наоборот, глупая смерть Скрябина от прыщика на губе видится чем-то закономерным и символическим: как будто композитор-философ перешагнул невидимую черту, вторгшись в чуждые владения, куда ему входить явно было нельзя… И тут же был наказан…

Так, может быть, не совсем утопична идея освобождения человека от плоти во имя бессмертия его духа и разума? Или Александр Скрябин зря прожил свою яркую, насыщенную сорокатрёхлетнюю жизнь?

***

– Опять ты, Гласс, за своё? – раздражённо воскликнул Хась. –  Тебя хлебом не корми – дай в человеческих проблемах поковыряться! Вот эти твои видения – это ж результат постоянного пребывания в затяжных размышлизмах! Голоса слышал, взгляды чувствовал, какого-то Скрябина зачем-то приплёл… Доразмышлялся ты, Глазик…, до того доразмышлялся, что замучили тебя эти размышления и представил ты себя в образе мученика Христа! А теперь пытаешься понять, что к чему, мыслитель фигов!

– Во-во, и я о том же! – вставил Док. – Голоса уже слышит – значит, шизофрения в первой стадии.
– Да идите вы! – огрызнулся обиженный Гласс.
– А мы и идём! – улыбнулся Док.

Они действительно шли: троица пересекала огромную скучную равнину и, чтобы как-то отвлечься от её зелёного однообразия, Хась предложил обсудить Глассовы видения…  Гм…, как теперь выяснилось – сделал он это весьма опрометчиво.
Гласс хоть и обижался на не всегда корректные шутки друзей, но остановить его поток сознания было невозможно:

– Да поймите вы, не случайность это! Не просто так мне всё это привиделось: и красная дорога, и пыль, и тяжесть, и взгляды эти, и голоса. Теперь я знаю: это мой разум корчится под весом моего тела, пытаясь освободиться от него и взлететь над этой суетой, над этими злыми голосами и жадными взглядами… А эти голоса, эти взгляды требовали: иди, терпи, неси, не останавливайся…, потому что так положено, потому что это жизнь – все идут, и ты иди, все несут, и ты неси! Я слышу эти голоса, я чувствую эти взгляды… и понимаю: здесь что-то не так! Не так, не так, не так… Не здесь моё место, не здесь мой ДОМ – не на этой красной пыльной дороге, не среди этого гомона и этих безумных глаз!

Гласс замолчал. Он шёл по траве и глядел строго вперёд странным, невидящим взглядом. Хась и Док, шагавшие рядом, молчали: такого Гласса им наблюдать ещё не приходилось.

– Мы тысячелетиями привыкали жить исключительно заботами нашего тела, – продолжал Гласс. – Мы – рабы своего тела: мы вкалываем для него и радуемся тому, что оно у нас есть. Вся наша цивилизация построена на культе тела, и вся наша история – культ тела… – Гласс вздохнул. – И все интеллектуальные достижения меркнут перед культом тела. И погубит человечество какая-нибудь энная мировая война, которая тоже начнётся из-за культа тела…  И никто не задумывается: а действительно ли оно нам так необходимо – это тело? А может быть, пора уже избавиться от него и освободить свой дух и свой разум?

Док грустно усмехнулся:
– Как в милицейском рапорте: «Убийца избавился от тела, выбросив его в мусорный бак».
– Именно – в мусорный бак! – сверкнул глазами Гласс. – И вот, что я вижу потом: моё тело на траве, мой разум отрывается от него и летит, летит… выше и выше… И вдруг я оказываюсь на поверхности океана, и понимаю – это ДОМ. Дом, понимаете? Мне хорошо здесь, я понимаю, что сюда я и стремился всю свою жизнь, сюда стремилась моя душа, мой разум, здесь живут и сбываются мои мечты. И не только мои – мечты всего человечества сбываются здесь. И это – не фантазия! Я видел это так же ясно, как вижу вас сейчас, как вижу Квеста на плече у тебя, Хась, как вижу Точку у ног Дока… Я видел это! Дом нашей мечты, он – существует!

– Да вот он – Дом твоей мечты! – воскликнул Хась, делая широкий жест рукой – Мы как раз внутри него. Органического тела человек здесь не имеет, свобода разума – полная, бессмертие опять же… Так что, Глазик, вот он – Дом-то, здесь, в Бестерляндии окаянной! Ты сам же нам об этом говорил! Или забыл? 
Гласс как-то виновато взглянул на Хася, улыбнулся и тихо сказал:
– Да нет… не здесь.
– Что-о? – удивился Док. – Не зде-есь? А где ж ещё? Мож, ты из этой..., из Атлантиды?
Гласс остановился. Задумался. Затем, что-то, видимо, обдумав, ответил:
– Понимаешь, дружище, в Бестерленде всё идёт по земному сценарию. Снова вражда, снова оружие, войны, выстрелы, смерть. Здесь есть ещё повод для нажатия на курок, и мы это знаем. А значит, Новый Мир тоже – обречён. Он – заложник человеческого мышления, выработанного культом тела…– Гласс огляделся. – Да и океана здесь нет!
 
Док вздохнул.
– Да, океана нет, хотя… мы ещё не всё здесь обошли. Но, извини, Гласс, мне кажется, что всё гораздо проще, чем ты нам рассказал. Нет никакого Дома и не будет никогда! И по очень простой причине.
– Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался «оживший» Хась, – интересно!
– Ничего интересного и ничего необычного – лениво продолжал Док, зачем-то глядя на небо. – Вот этот твой Скрябин, Гласс, придумал такую идеальную, такую одухотворённо-божественную «Мистерию», способную превратить человечество в миллиарды Иисусов, предсказал по ходу дела кучу всего…, а предприимчивые граждане создали предвиденные им телек и радио, дискотеки с цветомузыкой и концерты «под фанеру». И стали всё это продавать. И философская романтика на деле обернулась звонкой деньгой! Но дальше всех пошёл наш Дядя Чак: он взял самую главную идею твоего Скрябина: освобождение разума от тела, грёбаное бессмертие, и – на; тебе: успешненько превращает её в бизнес. Прям на наших глазах! Так что глянем на вещи трезво: не будет в нашем человеческом мире никаких «Мистерий» и никаких «Домов». Всё – в дело, «бабло побеждает зло»! А всякие там романтизмы, философии, возвышенные стремления, любовь, мечты о спасении человечества – так, песенка красивая для отвода глаз! Самообман. Или пиар, реклама! Главное же, Гласс: и на Земле, и в Бестерленде «материя – первична, сознание – вторично»! Классиков читать надо, Марксэнгельса!

– Ты считаешь, – решил уточнить Хась, – что Грубер будет… зарабатывать на Бестерленде деньги? Входные билеты продавать? Однако вспомни, Док: Филгудыч ведь не шутил, когда рассказывал, что Грубер хотел создать новую цивилизацию…!
– Я со Старика нашего вообще протащился тогда: это ж надо – с его-то опытом поверить в такое «разводилово»! – рассмеялся Док. – Ну чем, скажите мне, чем Грубер занимался раньше? Придумывал и продавал, а больше ничем! Конечно, будет продавать билеты: не сейчас, так потом! А ты думал, папаша Чак, как Скрябин, будет о человечестве думать? Щас, разогналси! Тока шнурки погладит: «леди и джентльмены, билеты в бессмертие продаются в шестой кассе! Членам профсоюза миллиардеров - скидки!»
– Остекленеть! – тихо сказал Гласс. – Неужели и этот Новый Мир, в котором мы живём теперь, превратится в… простой балаганный аттракцион? Не может этого быть…, я не верю…
– А я не верю в твой «Дом-океан», – воскликнул Хась. – Откуда ты его взял?
– Я его видел! – огрызнулся Гласс. – Как сейчас тебя вижу!
– Марксэнгельс, Гласс, Марксэнгельс! – успокаивающим тоном сказал Док.– Это папаша Чак подсунул нам какой-то цифровой галлюциноген, а ты его «нюхнул».

Гласс, похоже, готов был заплакать от бессилия:
– Док, но я же видел океан, я чувствовал себя свободным, я летел, я…, я видел ДОМ, настоящий дом! Ведь всё это существует, я знаю!
Док остановился, повернулся и, глядя прямо в глаза друга, сказал – медленно и зло:
– Знаешь, Глазик, я на Земле тоже видел во сне, что сплю с Шарлиз Терон, так что ж с того?

Возникла пауза. Гласс вроде бы что-то хотел ещё сказать, но лишь буркнул «Да что тут с вами…», махнул рукой и, широко шагая, ушёл далеко вперёд. Его спутники, переглянулись и двинулись следом. Пока нагоняли Гласса, Хась признался Доку:

– Знаешь, если бы там, на Земле мне мой самый лучший друг сказал, что человек теперь может жить вечно и обходиться без еды и воды, я бы, не колеблясь, его в психушку отвёл. А теперь вот – сам убедился, что есть такое дело…
– Это ты к чему? – спросил Док.
– Да так просто… Думаю вот: может наш Глазик-то не так уж и не прав? Откуда-то он взял этот «Дом-океан»?
– Всё может быть! – задумчиво ответил Док. – И «Дом-океан», и «Ковер-самолет», однако я пока своими глазами видел только «Диван-кровать».
Друзья засмеялись и тут на них сзади из травы, словно леопард, бросился человек.

 Он сбил их обоих с ног, прижал своим телом к земле и прохрипел:
– Ти-хо-о!
Осторожно повернув головы в сторону нападавшего, Хась и Док с удивлением узнали в нем Гласса.
– Ты чо, Глазик? Нельзя ж так обижаться! – прошептал Хась, пытаясь подняться. Но Док уже всё понял:
– Хась, блин, лежи тихо! Там впереди кто-то есть!


Продолжение: http://proza.ru/2025/10/25/1252