Свеча горела...

Огонь в штабной теплушке
(Из воспоминаний писаря воинского эшелона, 1972 год)
Воинский эшелон из Бреста во Франкфурт-на-Одере  шёл всю ночь — гудел, дрожал, раскачивался на стыках. За окнами — снег, редкие огни станций и зимняя тьма ночной Польши. В штабном вагоне – «теплушке»  справа от входа, за занавеской из плащ-палатки, жили прапорщик и трое офицеров, среди них — лысый майор, начальник эшелона. На  деревянном  столе стояла  керосиновая лампа и лежали какие-то  бумаги.
Слева — двухъярусные нары. На нижнем ярусе спали шестеро солдат: трое из  охраны, повар – парень с Алтая, трубач-посыльный – узбек Джурабаев, так и не научившийся извлекать необходимые звуки из трубы    и писарь при начальнике эшелона.
В солдатской половине теплушки, на верхнем ярусе нар, штабелями лежали матрасы и подушки — предназначенные для офицеров из других вагонов.
Дежурным по вагону  в эту ночь был писарь - невысокий москвич, который еще обживаясь в «теплушке,  устроил между штабелями матрасов «норку» — тёплое местечко, свежий зимний воздух в которую проникал снаружи из небольшого  окна, закрытого фанерной задвижкой.
Ближе к полуночи, устав сидеть около буржуйки, писарь забрался в с вою «норку» , чтобы почитать  при свете свечного фонаря. Из окна дуло, поэтому  писарь  укрылся с головой одеялом. Рядом с его изголовьем тихо горела свеча.
Поезд дернулся, лязгая буферами, одна из запасных  подушек, лежавших  на щтабеле матрасов,  соскользнула — и упала на свечу. Писарь проснулся уже от жара, когда подушка под  под его головой начала  тлеть.
Он вскочил, и оказался в облаке ядовитого дыма, который уже заполнил почти всю «норку». Полусонный москвич  спрыгнул на пол, схватил чайник с водой и полез обратно, поливая горящие подушки.
Вода потекла вниз — прямо на лица солдат, спящих на нижнем ярусе нар.
— Эй, прекрати дурака валять! — заорал кто-то снизу.
— Москвич, ты что, дождь привёз из Бреста?! — рявкнул повар, отплёвываясь.
Всё завертелось. В темноте кто-то споткнулся о ящик с посудой, кто-то ударился о стену.
Услышав шум, в одних кальсонах, выскочил лысый майор, начальник эшелона.
— Что за чертова баня?! — крикнул он сипло. — Всё, что горит, вниз!
Писарь начал хватать тлеющие  комки ваты и швырять вниз. Один комок угодил  — прямо на лысину майора.
Тот дёрнулся, но поздно — на лысине вспыхнуло кольцо искр, словно огненный нимб.
— Твою ж мать! — гаркнул майор, хлопая себя по макушке.
Солдаты внизу захохотали, повар даже привалился к стене, захлёбываясь.
А писарь, не понимая, что смешного, продолжал швырять вниз горящую вату.
Минут через пять всё закончилось. Пламя потушили, дым выпустили, откатив дверь «теплушки».
Босой майор в кальсонах стоял посреди теплушки, мокрый, красный, с подпалёнными волосами вокруг лысины.
— Ефрейтор, — хрипло сказал он писарю, — мы едва не сгорели  к чёрту. А сколько имущества,  матрасов сгорело .…
________________________________________
Утром, когда всё остыло, солдаты занялись ремонтом «трофеев».
Матрасы и подушки, которые ещё можно было спасти, резали ножом, подгибали, скручивали и сворачивали в рулоны, чтобы не было видно, что они стали короче.
— Главное — аккуратней обрежь, — наставлял повар. — Чтоб прапорщик не догадался.
— А если догадается? — спросил трубач.
— Тогда скажем, что новая форма — облегчённая, летняя, — буркнул писарь, штопая обугленное место суровой ниткой.
К обеду всё имущество было «приведено в порядок»: кое-где подушки стали квадратными, кое-где — похожими на мешки, но общий вид был вполне складской.
________________________________________
На следующий день эшелон прибыл во Франкфурт-на-Одере.
На складе за столом сидел   толстый прапорщик, завскладом, с блокнотом в руках и усами, похожими на пыльники от грузовика.
Погрузили на тележку «погорелое добро». Писарь пошёл сдавать.
Пока прапорщик с важным видом проверял списки, писарь стоял перед ним и травил байки — как тушили, как майор светился нимбом, как чайник стал боевым.
Прапорщик ржал, прикрывая рот рукой, а за его спиной солдаты быстро спихивали укороченные матрасы на кучу, пряча подпалины и обрезы.
— Ну вы даёте, — сказал наконец прапорщик, утирая слёзы. — Я тридцать лет служу, а чтобы теплушку поджечь — впервые слышу.
Он махнул рукой:
— Ладно, сдавайте. Всё, что горело, — к списанию. Главное, чтобы люди целы.
Когда выходили со склада, майор догнал писаря, улыбнулся краешком губ и сказал:
— Москвич, если когда-нибудь пойдёшь в артисты — бери с собой чайник. С ним у тебя всё выходит правдоподобно.
Солдаты засмеялись. Поезд уже стоял пустой, прохладный, только  на стенах и потолке штабной теплушки ещё темнело пятно — след той ночи, когда из огня и смеха родилась настоящая история.