Я и ты одной крови... Часть 1. Глава 1

       Приключенческий роман с почти прозрачным оттенком детектива и тонким     романтическим послевкусием.



      Все события, описанные в романе, и все персонажи являются вымыслом автора.
Любые совпадения с реальными событиями или конкретными лицами случайны.
      Автор далёк от политики, и ни одно из описанных им событий не имеет политического окраса.






                ПРОЛОГ

     Он видел её изумрудные, кажущиеся бездонными от едва сдерживаемых слёз, прекрасные глаза, и его сердце сжималось от тоски. Сейчас её мысли заполнены лишь болью разлуки, и ей неведомо, что впереди ждут испытания болезненные, жестокие. А он, он уже это знал… знал и терзался тем, что именно он должен стать причиной её будущих бед, потому что над ним самим неумолимо тяготеет то, что принято называть долгом, и сейчас этот самый долг призывает сломать наивную душу, безжалостно раздавить хрупкую юную любовь…


    Август 1984 года. В салоне авиалайнера, следовавшего рейсом из Стокгольма в Москву, царило ленивое спокойствие. Бортпроводницы разносили напитки, разливали из больших блестящих термосов чай и кофе. Кое-кто из пассажиров дремал, откинувшись в кресле. Молодая мама, застенчиво прикрывшись цветной павловопосадской шалью, кормила грудью крепенького бутуза, крепко держащего кончик её платка пухлыми ручками. Летевшая в экскурсионный тур с посещением двух советских столиц группа шведов, весело переговаривалась, с интересом рассматривая буклеты с красочными видами.

     В предпоследнем ряду салона, прихлёбывая кофе из крошечных бумажных стаканчиков с надписью «Аэрофлот», о чём-то тихо, но оживлённо, беседовали между собой несколько юношей и девушек, судя по виду, студентов. На их лицах читалось возбуждение, глаза горели огнём восторга.
 
 Ещё бы! Сейчас молодые люди ощущали себя поцелованными Удачей, избранниками Мечты и без пяти минут полубогами. Стать участниками всемирного форума студентов-биологов, целых три сказочных недели провести в кемпинге бок о бок с такими же, как и они сами, фанатами будущей профессии, ещё год назад это можно было представлять себе только в фантазиях. Но вопреки всему, границам, препонам чиновников, мечта неожиданно сбылась! И это было неслыханное счастье, ощущение раскрывшихся в полёте крыльев, смутное предвкушение чего-то неожиданного и прекрасного…Эмоции переполняли души, не успевшие померкнуть воспоминания рождали дерзкие замыслы.

 Лишь только двое в этой компании выглядели немного отрешёнными, то ли задумавшимися о чём-то, то ли чем-то опечаленными.

   Как и два года назад, форум традиционно проходил в живописном городке Грингрёве, недалеко от Стокгольма. Гостеприимный палаточный лагерь собирал под крыло со всего мира самых одарённых и одержимых выбранной профессией студентов, давал им возможность подружиться, обменяться знаниями, почувствовать себя командой. Ведь это им в двадцать первом веке предстоит бороться с эпидемиями ещё не изученных болезней, создавать новые препараты и вакцины, стать флагманами современной большой науки.

 Говорили, что идея и спонсорская поддержка форума принадлежат одному шведскому бизнесмену, владельцу известного микробиологического института, меценату и филантропу, к тому же неисправимому оптимисту. Впрочем, именем его отечественные чиновники не интересовались. Капиталист – он и есть капиталист, угнетатель рабочего класса.

 Конкурсный отбор для соискателей был нелёгким. Мало было быть просто лучшим студентов из лучших. Требовались ещё и победы в олимпиадах, и собственные научные работы, и непременное владение английским языком.

  Зато участие в форуме, если повезёт, могло открыть широкие перспективы для роста и будущей карьеры. Правда, конечно, не для студентов Страны Советов. Ну и пусть. Хотя бы просто пообщаться с талантливыми сверстниками, поработать с ними в совместных проектах, заодно и упражняясь в языке; побывать на лекциях известных учёных, фамилии которых украшают обложки лучших учебников; посидеть вечером с гитарой у костра плечом к плечу с новыми друзьями – разве это не счастье? И заодно, хотя бы одним глазком или даже краем глаза посмотреть, как живут люди там, в другом мире.

    Советский Союз каждый раз неизменно получал квоту для участия в форуме. И, надо честно признать, для чиновников это всегда становилось изрядной головной болью. Нет, конечно, официальные лица всецело одобряли и поддерживали участие советских студентов в деле дружбы и процветания мирового научного сообщества. Но пресловутый «железный занавес» уже настолько проржавел и деформировался, что приподнять его, выпустить свою неокрепшую поросль в суровый мир капитализма, где маячившую всегда в недосягаемой дали святую цель можно было, не дай бог, сравнить с существующим сегодня и сейчас возможностями, старшие товарищи серьёзно опасались.

 А потому в борьбу непременно вступали таинственные силы, и окрылённые победой конкурсанты получали выездную визу с датой открытия как раз в день окончания работы форума, или же в их незамысловатых научных работах случайно находились следы плагиата.  А бывало, что у официальных лиц, рассматривающих под микроскопом личное дело каждого из конкурсантов, появлялись большие претензии к произношению претендентами английских дифтонгов. Нельзя же позорить государство развитого социализма на загнивающем Западе такими корявыми дифтонгами.

 Как-то раз, совершенно отчаявшиеся подыскать соответствующие кадры, чиновники даже решили закрыть зияющую брешь, пожертвовав самым дорогим, и отправили на форум собственных отпрысков. Разумеется, без всяких конкурсных страстей. Отпрыски не поняли, зачем им биология и песни у костра, но не растерялись, за два дня потратив все выданные родителями средства на скупку популярной в стране победившего социализма фарцы, после чего запросились обратно домой в невыносимой тоске по Родине.

 Запад удивлялся, но упорно продолжал присылать приглашения, очевидно, терзаемый желанием когда-нибудь наконец выяснить, как выглядит настоящее советское будущее светило биологии. Ну не бородатый же это мужик в кафтане с балалайкой и дрессированным медведем на поводке, какими рисуют их в американских комиксах, право слово!

    Но в этот раз всё случилось иначе. Уставшая от пышных кремлёвских похорон, наглухо застёгнутая на все пуговицы страна с недоумением посмотрела на новоизбранного генсека, принявшего бразды правления огромным государственным механизмом, не вставая с койки реанимационной палаты, и вдруг тяжело расслабилась, погрузившись в сонное равнодушие. Ржавые замки «железного занавеса», заскрежетав, ослабили хватку. Пятеро счастливчиков несмело вышли в чужой непонятный мир…



     Пышногрудая бортпроводница, откинув за спину тугую русую косу, объявила о прибытии рейса в международный аэропорт Шереметьево-2. Надпись с просьбой пристегнуть ремень, ещё не погасла, но люди, разминая затёкшие ноги, уже зашевелились, застучали дверцами багажных полок. Лайнер усталой птицей подрулил к терминалу. Пассажиры, суетясь в проходах, ожидали, когда подадут трап.

      Очнувшись от мыслей, он тоже встал, слегка потянулся, достал с полки свою потёртую на локтях куртку и небольшую, видавшую виды, дорожную сумку. Оглянувшись, улыбнулся друзьям. В этот момент он уже знал, что нужно делать. Он принял решение.


                ЧАСТЬ 1.
                CУДЬБЫ  КАК РЕКИ.

                ГЛАВА 1.  ЭНСК, АПРЕЛЬ 2003 ГОДА

    Солнечный лучик пробился через неплотно прикрытую штору и весело запрыгал на подушке. Хельга открыла глаза, улыбнулась солнышку и, с наслаждением потянувшись, спустила ноги с кровати. Ах, какой сегодня восхитительный день! Во-первых, суббота, а значит, в университете всего две лекции, а во-вторых, сегодня Хельге исполняется восемнадцать лет.
 
    Зевая и потягиваясь, она прошлёпала босиком к зеркалу на туалетном столике и с интересом посмотрела на своё отражение, пытаясь найти какое-то отличие себя, вчерашней малолетки, от себя, вполне себе взрослой совершеннолетней дамы. Честно сказать, отличие никак не находилось, хотя Хельга усердно трудилась над выражением лица, то строго сдвигая брови, то поджимая губы, то, как строгая классная дама, вытягиваясь в струнку.

 Увы, из зеркала на неё, как и вчера, смотрела смешливая сероглазая девчонка с чуть вздернутым носиком, как будто кистью дугой прочерченными пшеничными бровями и копной удивительного цвета волос.

    Волосы у Хельги были не просто белокурые, а того редкого оттенка, при виде которого в мыслях сразу всплывает словосочетание «скандинавский эпос». Когда она была маленькой, мама заплетала ей волосы венком, и Хельге это очень нравилось, потому что, если повязать вокруг талии мамину белую шаль и прицепить на макушку собственноручно склеенную из картона корону, обсыпанную блёстками, то можно было представить себя Снежной Королевой.

 Хельга любила эту сказку, зачитав книжку, что называется, до дыр. Персонажами сказки, как правило, приходилось быть двум плюшевым медвежатам, когда-то бывшей белой и пушистой обезьянке с пятном от супа на носу и краснощёкому пупсу в голубом конверте. Роль Герды доставалась говорящей кукле Маше, а пластмассовый солдат Швейк с добрым чудаковатым лицом превращался в маленького мальчика Кая. Эпизодическую роль бабушки Кая и Герды обычно добросовестно выполняло старое, покрытое клетчатым пледом, широкое кресло. Это была любимая игра маленькой Гели, как называли девочку домашние.

 Когда-то найденная на чердаке бабушкиного дома старая книжка с чудесными старомодными картинками будила фантазию, звала и манила в непознанные волшебные дали. Постепенно сказке становилось тесно в своей оболочке, она разрасталась, обретая новых персонажей и новые события. Это был другой мир, уютный, принимающий Хельгу такой, какой ей хотелось быть, растущий и взрослеющий вместе с ней…

   Сейчас шевелюра девушки была пострижена в модном стиле «шапочкой», что очень гармонировало с её крепкой спортивной фигурой.

  Хельга провела щёткой по волосам, наскоро пытаясь их пригладить, и прислушалась. Из кухни доносился сочный баритон папы, периодически прерываемый звонким маминым смехом. Прокравшись на цыпочках к кухонной двери, она застыла, любуясь родителями.  Высоченный широкоплечий, папа с мокрыми после душа волосами, пощипывая ухоженную русую бородку и смешно гримасничая, рассказывал, по-видимому, что-то очень забавное. Мама, несмотря на субботу и раннее утро, уже успевшая поменять утренний пеньюар на домашние джинсы и уютный джемпер и нанести на лицо почти незаметный макияж, весело смеялась, краем глаза отслеживая закипавший в турке кофе.
 
 Довершала картину утренней безмятежности горка свежих оладий на блюде в центре обеденного стола.

  Потянув носом, девушка переступила с ноги на ногу, и половицы тут же отозвались сварливым скрипом. Родители разом обернулись, быстрым движением нацепив себе на головы крохотные остроконечные бумажные колпачки, и, лукаво улыбнувшись, низким голосом дружно сказали:
– С днём рождения, о Снежная королева!
– Мам, пап, как же я вас люблю…, проговорила Геля, утопая в их объятиях.
– Мы тебя тоже очень любим, наша взрослая дочь, – папа подмигнул, – Что, планируешь большой студенческий сбор с песнями и танцами, или есть другие соображения?

 Усевшись на высокий табурет, девушка наклонила голову, минуту подумала и отрицательно замотала головой.

– Нет, сбор трубить не буду. Мы в группе договорились собраться после сессии и разом отметить все дни рождения. И вообще, – добавила она капризным детским голосом, – Я хочу с вами! С вами! С вами! И, чтобы салат из кальмаров, шоколадное мороженое и шампанское!
– Губа не дура, – рассмеялся папа, – Ладно, тогда зайду к Михалычу, закажу на вечер столик.
  Геля, встав на цыпочки, чмокнула отца в щёку, и подсев к столу, нацепила на вилку сразу две оладьи.
–Вкуууусно, – промычала она с набитым ртом.

Наскоро запив оладьи глотком кофе, девушка унеслась в комнату, и через несколько минут вышла оттуда, одетая в джинсы и черный свитер гольф. Нацепив куртку и замотав горло длинным полосатым шарфом, она крикнула дежурное «пока», хлопнула дверью.
 
Родители задумчиво посмотрели друг на друга и на дверь.
– Не в курсе, что это было? – нарочито флегматично поинтересовалась Ирма Вадимовна.
– Это ураган Хельга. Обычное явление в наших краях, – поглаживая бородку, сообщил Иван Андреевич, и в его глазах мелькнула смешливая искорка.

     Хельга бежала вниз по лестнице, на ходу прикидывая, не забыла ли пропуск, студенческий билет, и успеет ли она к началу лекции, если не будет ждать автобус, а побежит бегом через дворы. На втором этаже она чуть помедлила, краем глаза глянула на тяжелую коричневую дверь с двумя серебристыми «двойками» посередине и вздохнула. Когда-то здесь жил Андрюшка Белкин, друг детства, верный спутник её детских шалостей.

   Они оба обитали в этом подъезде почти с рождения. Вместе лепили куличики в песочнице, вместе кормили неизвестно откуда взявшегося во дворе бездомного котёнка. Вместе пошли в первый класс, и оба дружно навзрыд расплакались, когда учительница попыталась рассадить их за разные парты. Вместе делали уроки и бегали друг к другу в гости, чтобы мультики тоже смотреть вместе.

 Впрочем, годам к двенадцати их дружба пошла на убыль. В пятом классе Андрей отказался сидеть за одной партой с Хельгой. Пряча глаза, он пробормотал, что взрослые парни не сидят с девчонками, по крайней мере, по собственному желанию.

 Хельга не обиделась. У неё появились свои девичьи увлечения, которые намного приятнее было обсуждать с подружками, чем с Андреем. Они по-прежнему приглашали друг друга на дни рождения, но это уже было вроде само собой разумеющееся, больше напоминающее привычку, чем связанное с понятием «дружба».

 В восьмом классе, перед новогодними каникулами Андрей вдруг стал приходить на уроки каким-то усталым и сумрачным. В объяснения не вдавался. Однажды на перемене Геля заметила в кабинете директора школы Андрюшкину маму Раису Петровну, полную женщину с ярким макияжем и пышно взбитыми пергидрольными локонами. Теребя мятый носовой платок, она, изредка прикладывая его к глазам, что-то писала на листе бумаги.

 На следующей перемене вездесущая Майка Кислова прошептала Геле на ухо новость: Раиса Петровна приходила, чтобы забрать из школы Андрюшкины документы. Белкины-старшие давно и часто ссорились и вот, наконец, развелись. Раиса Петровна с сыном уезжают жить куда-то, то ли в Московскую, то ли во Владимирскую область, а у дяди Саши скоро будет новая жена, которая уже ждёт ребёнка.
 
 В тот момент Геля восприняла эту новость почти эмоций, она тогда всерьёз увлеклась работой в кружке юного биолога, параллельно занимаясь бальными танцами и подрабатывая волонтёром в небольшом частном приюте для брошенных животных, но теперь вот всё же нет-нет, да и повздыхает, проходя мимо знакомой двери. Интересно было бы узнать, как сложилась дальше судьба одноклассника. Да и детство заодно вспоминалось, которое, хоть и пришлось на непростые девяностые, всё же запомнилось ей светлой доброй сказкой.

     Иван Андреевич неторопливо облачался в подаренный ему женой на Новый год мягкий тёмно-зелёный пуловер. Несмотря на то, что день выходной, всё же придётся заехать на работу, чтобы просмотреть отчёт о вчерашнем эксперименте, да и обещанный столик в ресторане нужно заказать.

 Необязательно, конечно, лично для этого материализоваться, можно было и телефоном обойтись, но Михалыча, то есть Льва Михайловича Вольского, владельца знаменитого на весь Энск заведения под забавным названием «Энский дед Мазай», горожане так уважали, что при случае предпочитали лично зайти, руку пожать, о жизни поговорить. И ведь было за что уважать.

    Лев Михайлович Вольский появился в городе во второй половине девяностых. История умалчивает, почему он выбрал своей тихой гаванью, затерянный в глухих лесах наукоград. Поговаривали, что был у него серьёзный бизнес во Владивостоке, да что-то там неладное вышло, и вроде пришлось ему уносить ноги то ли от тех, то ли от этих, но так или иначе, пробив бастионы пропускной системы Энска, Лев Иванович получил полное право называть себя энчанином. Устроившись ночным сторожем при местной медсанчасти, хотя средств на безбедное существование, по всей видимости ему вполне хватало, Вольский выпросил себе в аренду у городских властей заброшенное помещение столовой советских времён, нанял четырех смышленых и рукастых парней и, каждый день поспав пару-тройку часов после ночного дежурства, отправлялся собственноручно отдирать древнюю, пожелтевшую от времени, плитку, шпаклевать трещины, отмывать от многолетней грязи полы.

 Энчане вначале всерьёз недоумевали, дескать, вот чудак, девяностые на дворе, у людей в карманах не густо, да и город-то, чай, не столица, чего уж тут такой бизнес то мутить? Вроде энчанки супы варить не разучились, а то и пельменей налепить не проблема. Но время шло. За закрытыми дверями кипела работа. Вскоре появилось объявление об открывшейся вакансии повара.

   В один прекрасный день двери заведения, наконец, распахнулись. И… ничего не произошло.  Потрёпанные девяностыми горожане спешили мимо. Неуёмный Лев Михайлович сдаваться не собирался. В ближайший выходной день горожане услышали из окон новоиспеченного ресторана (кстати, названия у него не было), чарующие звуки вальса. Это был «Золотой дождь» Вальдтейфеля. Входную дверь украсил от руки написанный плакат, гласивший незатейливо: «Добро пожаловать! Можно просто посидеть и послушать музыку!»

 Первыми решилась удовлетворить своё любопытство пара продрогших пенсионеров. Войдя внутрь, они ахнули. Оформленный невообразимо эклектично зал сочетал в себе совершенно несочетаемое, но всё это странным образом выстраивалось в уютное прибежище, дарящее ощущение комфорта и спокойствия.

 Вроде бы небольшое помещение было незримо поделено на несколько зон, одна из которых представляла собой что-то такое, что одновременно смахивало на милые ностальгические кафешки конца пятидесятых годов с блестящими вазочками, наполненными шариками подтаявшего мороженого, горячими пирожками и непонятно каким образом добытыми старомодными микояновскими автоматами, за небольшую сумму выдававшими восхитительные бутерброды из мягкого белого хлеба и свежей докторской колбасы, и в то же время обладало чуть заметным флёром парижских кафе времён Хемингуэя и Фицджеральда, какими энчане могли представлять себе их по немногочисленным западным кинолентам.

 Чуть поодаль, на старинном столике с гнутыми ножками пристроился, сияя начищенным рупором, настоящий граммофон, откуда и лились негромкие чудесные звуки, а рядом возвышалась не менее древняя этажерка, заставленная томиками книг, журналов и даже свежих газет.

 В глубине виднелась полукруглая барная стойка с прозрачными стеклянными конусами, наполненными всевозможными соками и морсами. Тут же скромно поблёскивал пластмассовым боком миксер для сбивания молочного коктейля.

 Видеоплейер над стойкой беззвучно демонстрировал мультики. Детская зона плавно перетекала в такую же зону с барной стойкой, но вместо соков вся столешница была заставлена большими цветастыми китайскими термосами, сохранявшими тепло полезных травяных чаёв. Всё остальное пространство было занято современными аккуратными столиками, застеленными нарядными скатертями ментолового цвета. В угловой нише угадывалась современная музыкальная аппаратура.

 Слегка ошалевшие пенсионеры неловко присели за столик «парижского кафе». Несколько минут спустя, когда они, отогрелись, немного расслабились, погрузившись то ли в волшебные звуки вальса, то ли в свои воспоминания, галантный официант, чуть поклонившись со словами: «Как первым клиентам, комплимент от заведения», поставил перед ними на стол две изящные чашечки, кофейник, источающий немыслимый кофейный аромат, крохотный молочник со сливками и два больших, легких как пух, горячих круассана…

 Словом, дело пошло. До трёх часов дня в ресторане властвовали то Бернес, то Монсеррат Кабалье, то Чайковский или Скрябин, а то, бывало, и прелюдию и фугу Баха можно было послушать.  Вольский был большим меломаном, коллекцию пластинок, дисков и кассет имел потрясающую.

 С трёх до пяти, когда в школе занятия заканчивались, наступало время детских фильмов. А вечером молодежь приходила, и тут уж всё по их заказу бывало. Цены для пенсионеров и на детские соки Вольский умудрялся держать такие, чтобы по карману не били, ну а для остальной категории уж как придётся… бизнес всё-таки.

 Через полгода заведение, по-прежнему никак не названное, пользовалось уже огромным успехом. Пенсионеры заходили позавтракать свежим творогом, выпить чашечку чая с сладким пирожком, музыку послушать, а главное, пообщаться. Молодежь забегала погреться, прибывавшие в состоянии вечной борьбы за здоровье и молодость энчанки не забывали про бар с полезными напитками.

 Но неугомонному Вольскому и этого было мало. Однажды субботним днём заведение Льва Михайловича Вольского превратилось в ливерпульский паб. Стены украсили портреты знаменитой ливерпульской четверки, из динамиков лились, разумеется, их песни. В меню предлагалась красная фасоль, жареный бекон, омлеты, конечно же вкуснейший фиш энд чипс, щедро украшенный кольцами соленых огурчиков и отварной брокколи. И разумеется, пиво. Правда, пиво не ливерпульское, хотя вполне себе сносное.

 Затея была более чем рискованная, но горожанам она неожиданно пришлась по душе, тем более что к началу нулевых Энск, как и вся страна, неуклонно скатился в разруху, и других развлечений в городе почти не осталось. Так что тематические субботы в этом необычном заведении пришлись как нельзя кстати. И название своё наконец-то ресторан обрёл, а Лев Михайлович к своей известности в городе ещё и уважение к себе горожан прибавил. Но это отдельная история.

   В то страшное лето два месяца стояла небывалая жара и засуха. Столбик термометра завис на отметке плюс тридцать девять градусов. Зелень полегла и высохла. То тут, то там над лесом поднимался дым пожаров, и над городом зависали вертолёты пожарной охраны. Ощущение тревоги за неминуемое приближение какой–то беды поселилось в вязком сухом воздухе.
 
 Однажды поздним вечером, когда темное зловещее небо наполнилось всполохами молний сухой грозы, на окраине города вспыхнул яркий столб огня. Горела деревянная пристройка одного из домов частного сектора, в которую ударила молния. Огонь перекинулся на жилые дома.

 Пожарные приехали быстро, но два дома успели заняться так, что отстоять их у пламени было уже невозможно. Хозяева, в чём были, успели спастись и стояли тут же, растеряно прижимая к себе детей. К ногам одного из погорельцев жалась мокрая перепуганная собачонка, которую успели отвязать подоспевшие соседи. В руках перепачканной сажей девочки лет двенадцати, закутанные в кофту, тихо и безнадёжно мяукали два котёнка.

 Неизвестно когда появившийся на пожарище Вольский мягкими уговорами увёл несчастных в своё заведение. Пока дети пили заваренный Львом Михайловичем мятный настой, а взрослые пытались отмыться от сажи и хоть немного успокоиться, соседи погорельцев принесли несколько матрасов, постельное бельё, кое-какую одежду для пострадавших, которые и нашли себе приют в отгороженной столами и большими кусками картона от общего зала небольшой площадки рядом с кухней.

 Но стихия не желала успокаиваться. К утру небо затянуло тучами. Тяжёлые капли дождя крупной дробью застучали по безжизненной листве. Пересохшая потрескавшаяся почва жадно вбирала себя влагу. Непрерывно сверкающие зарницы ярко освещали притихшие пустынные улицы. Откуда–то издалека слышался странный гул, который, казалось, приближался вместе с усиливавшимися порывами ветра и вдруг превратился в яростный рёв накрывшего город урагана.

 Как раненый исполин, ураган метался по улицам, круша и сметая всё на своём пути, бессмысленно закручивая стволы деревьев, выворачивая столбы и роняя их на крыши припаркованных машин, срывая крыши со старых домов, поднимая в воздух кучи мусора и рассыпая его гигантским разноцветным конфетти на мокром асфальте. Тяжелый ливень стеной шёл по городу, из долгожданного живительного дождя в одночасье превращаясь в циничную и беспощадную разрушительную силу.
 
 Природа бушевала до глубокой ночи. Не стоит и упоминать о том, что вскоре после того, как ветер утих, приют Льва Михайловича пополнили пожилая пара, в полном смысле слова оставшаяся без крыши над головой, принадлежавшие им два очень говорливых попугая в огромной клетке, перепуганная молодая чета, выбравшаяся с залитого ливнем последнего этажа пятиэтажки и лично спасенная Вольским средних размеров собачка, которая, пытаясь спрятаться от непогоды, застряла лапой в арматуре, кем-то брошенной в яму. Яма быстро наполнялась водой, и псине тут бы и смерть пришла, но, к счастью, её скуление и плач услышал из окна своей квартиры живший неподалёку Вольский.

  Через два дня в Энск прибыло высокое областное начальство. Не то, чтобы оно было сильно обеспокоено тем, что из-за повреждения высоковольтной линии почти весь город третий день жил без воды и электричества или тем, что несколько семей в одночасье превратились в бездомных, а другие ломали головы, где взять средства на ремонт залитых водой квартир.

 Но Энск – город градообразующих предприятий, именуемых в народе «почтовыми ящиками», а вот это было уже серьёзно. За сорванные в «ящиках» планы и эксперименты можно было из Центра не только проблему огрести на свою голову, но и тёплое областное чиновничье место потерять. Тем более, что брошенный на произвол судьбы, город теоретически мог бы вместо экспериментального производства живительных вакцин с тоски сгенерировать и то, что во властных коридорах шёпотом называлось «бактериологическая война».
 
 Так что прибыло начальство лично беду руками разводить. А по дороге к местам бедствия высокая комиссия заглянула в ресторанчик. Чайку попить, то да сё. Глядишь, время пройдёт, и на осмотр жилой части города со покорёженными крышами домов его уже и не хватит. А там и само рассосётся, не впервой.

 Вольский встретил гостей на пороге, гостеприимно раскинув руки в приветствии. Чиновники прошествовали внутрь в предвкушении добротного сытного обеда и… открыли рты.

   Ничто внутри, кроме горки поставленных друг на друга стульев в дальнем углу и пустых барных стоек, не напоминало о гастрономии.  Скорее, это был не то вокзальный зал ожидания, не то приют, в котором на пожертвованных гражданами раскладушках и брошенных на пол матрасах мирно сосуществовало несколько семей с детьми и без, к тому же делившие пространство с котятами, собачками и что-то непрерывно бормотавшей парой попугаев.

 Коварный Вольский тут же представил всех областному начальству, пояснив, что это наиболее пострадавшие от стихии энчане. Закрытая на ключ дверь в кухню явно сигнализировала о том, что сытного обеда высоким гостям не видать, как своих ушей.

– Энский дед Мазай! – хмыкнул один из чиновников.

С тех пор над дверью ресторана Вольского появилась вывеска «Энский дед Мазай», а сам Лев Михайлович стал живой легендой города.

  Ивана Андреевича с Вольским связывала давняя дружба ещё с тех времён, когда после неудачного эксперимента в лаборатории и гибели одного из лаборантов, Иван с сердечным приступом попал в стационар. Мучаясь бессонницей, он по ночам тихо спускался из кардиологии вниз, в коридор поликлиники, располагавшейся на первом этаже медсанчасти. Меряя шагами длинный коридор, Иван многократно проигрывал в голове все стадии эксперимента, пытаясь понять, чья ошибка могла привести к трагедии.

 Тут-то и столкнулся он однажды с несущим свою ночную вахту Вольским. Немало было ими переговорено в те больничные ночи, и мятного отвара с мёдом из термоса Вольского выпито немерено, а на душе потом становилось легко и спокойно, и спалось крепко. И впоследствии находили они время для задушевных бесед, сошлись, как две шестерёнки. Обоим общение было в радость.

   После случая с ураганом Иван как-то спросил Льва Михайловича, что побудило его в ущерб бизнесу закрыть для посетителей заведение, целую неделю бесплатно кормить пострадавших от стихии горожан. Ведь и плату за аренду помещения за эти дни город ему не скостил, и персоналу зарплату полностью выплатил, и налоги в бюджет вынь да положь. Вольский, наморщив лоб, несколько секунд молчал. Потом, вздохнув, ответил:

– Долг у меня перед людьми, Вань. Крови на мне, конечно, нет, но судьбы, мною поломанные, имеются. Сам знаешь, какой в начале девяностых бизнес был. Не ты, так тебя, волчьи законы. А хочется, чтобы люди меня добром поминали. Я ведь один, семью-то не уберёг… Самому много не надо, так что ресторан – это больше моё увлечение, чем бизнес. Прибыли не так много, но и не в убыток работаю, зато людям нравится. И погорельцы, глядишь, добрым словом вспомнят, а мне того и хватит.



     Серебристая «хонда» Ивана плавно подкатил к дверям «Энского деда Мазая». Толкнув тяжёлую дверь, Иван Андреевич вошёл в зал, тут же окунувшись в океан ароматов свежесваренного кофе, корицы с ванилью и горячей выпечки. Увидев Ивана Андреевича, стоявший у барной стойки Вольский широко раскинул руки в дружеском приветствии и, улыбаясь, пошёл навстречу. Друзья обнялись.

– Вроде и город небольшой, и живём рядом, а видимся раз в пятилетку, – проговорил ресторатор, – С чем пожаловал? Может, кофейку выпьем?

– Прости, Михалыч, давно собирался позвонить или зайти, да текучка заела. На работе завал, Москва результат требует, а у нас не то, что мэнээсов, лаборантов не хватает. Дураков сейчас мало в наши дебри ехать. Вот кофейку с тобой за компанию с удовольствием выпил бы.

  Друзья устроились за столиком у окна. Официант принёс две дымящиеся турки кофе, поставил чашечки и маленькие стаканы с водой. В центре стола красовалось блюдо горячих круассанов.

  Наполнив свою чашку кофе, Иван осторожно втянул носом теплый ароматный пар, с наслаждением сделал маленький глоток и, расслабившись, слегка откинулся в кресле.

– Хочу у тебя сегодня столик на вечер забронировать.

– Не вопрос. На сколько мест? – приподнял брови ресторатор.

– На четверых, – улыбнулся Иван, – у Хельги сегодня день рождения. С подругами отмечать не хочет, говорит, летом, после сессии разом все дни рождения планируют отметить. Так что будут мои девочки, я, и очень бы хотелось, чтобы у тебя тоже нашлась минутка с нами посидеть. Девчонки рады будут.

– О, значит, в меню обязательно должен быть салат из кальмаров, шоколадное мороженое и молочный коктейль? – засмеялся Вольский.

– Молочный коктейль велено заменить на шампанское, – хохотнул Иван Андреевич, – Выросла наша снежная королева, восемнадцать лет уже.

– Ой вэй! – притворно горестно вскинул руки ресторатор, – Как время летит! Скоро оперится, замуж выйдет и улетит из гнезда. Для кого же я буду с такой любовью делать свои коктейли? Приходите, самый уютный столик оставлю для вас.
 
– Спасибо. И ещё на вечер четверга столик нужен, – Иван озабоченно вздохнул, – наверное, на двоих… или на троих.

Лев Михайлович вопросительно посмотрел на друга, но ничего не сказал.

– В среду из Москвы комиссия приезжает, – немного помолчав, продолжил Иван, – Возглавляет её Сергей Лисовец, я тебе про него когда-то рассказывал.

Вольский молча кивнул, ожидая продолжения.

Иван Андреевич отщипнул слоёный кусочек, задумчиво пожевал и сделал ещё глоток кофе.

– Позвонил он тут на днях, – продолжил он, – предложил встретиться всем нам троим в неформальной обстановке, вспомнить юность. Вроде отказать ему в этом повода нет.

– А что Ирма? Ты ей уже говорил?

– Нет пока. Даже представить себе её реакцию боюсь, если честно. Надо бы уже оставить всё в прошлом, да, может, вообще это и не Лисовец был. Но мне, конечно, проще, рассуждать, у меня шкура потолще, а Ирма тогда долго в себя приходила, я уже бояться за неё начал.

Ресторатор тоже отхлебнул кофе.

– Столик сделаю на троих, а там как у тебя получится, так и выйдет, – резюмировал он, глядя через стекло на подъезжающий к заведению небольшой фургон, – Извини, Вань, надо идти продукты принимать. Значит, вечером жду вас!

Друзья пожали друг другу руки, и Вольский исчез за дверью. Иван остался за столиком один, потягивая горячий напиток и наслаждаясь тишиной.

  Через три четверти часа он уже сидел в своём кабинете, изучая свежие отчёты. Весеннее солнце, пробиваясь сквозь мутные после осеннего ненастья и зимних вьюг окна, ласково гладило своим теплом Ивана по щеке, дразнило прыгающими по столу задорными солнечными зайчиками.

 Иван Андреевич усмехнулся, вспомнив, как когда–то маленькая Хельга трогательно ловила пухлыми пальчиками задиристых зайчиков и каждый раз смешно обиженно пыхтела и надувала губки, не сумев удержать их, ускользающих из-под ладошек.
 
  Память уводила всё дальше и дальше. Он вспомнил, как восемнадцать лет назад, молодой, счастливый, он бежал к роддому с охапкой пушистых хризантем, которые так любила Ирма. Как трепетно взял в руки розовый свёрток, перевязанный нарядным белым бантом, в котором тихо кряхтел и посапывал крохотный беззащитный человечек, новорожденная дочка.

 Вот её маленькое личико сморщилось и покраснело от беззвучного плача, который тут же перешёл в умиротворённое чмокание. Иван осторожно прикоснулся губами к её вкусно пахнущему молоком лобику. Вспомнил, как благодарно улыбнулась и прижалась к его плечу измученная Ирма.

 Как давно это было и как недавно. Время залечивает раны, но шрамы остаются и, растревоженные, иногда и болят, и ноют. С этим надо смириться, с этим просто надо жить, жить счастливой наполненной жизнью, стараясь не переживать прошлое заново. Просто жить. Просто идти дальше.

  Разминая затёкшие ноги, Иван встал, пересёк кабинет, открыл дверь и выглянул в коридор. Там было непривычно пусто и тихо. Не слышно стука каблучков смешливых лаборанток, бережно несущих в руках контейнеры с пробирками. Не подпирали плечом стены вечно спорящие аспиранты. Суббота, люди отдыхают, набираясь сил для новых поисков и открытий.

  Окрашенные в унылый больничный голубой цвет стены коридора покрыты паутиной трещин, местами не очень умело зашпаклёванных или декорированных плакатами в стиле «В здоровом теле здоровый дух!».

  Работники института, как могли, старались создать хотя бы видимость уюта там, где они проводили большую часть своей жизни, но царящее в стране безразличие к собственной науке практически не оставляло шансов хотя бы на минимальный комфорт для работников. Дай бог, чтобы необходимые реактивы для работы на складе были, да зарплату получить с минимальной задержкой. А уж о том, чтобы хотя бы столовую с горячими обедами, как при СССР было, вновь открыли или собственный здравпункт с ежегодной диспансеризацией, даже и разговору не было.

 Сами скидывались на микроволновки и кофеварки, чтобы в отсутствие ещё в девяностые закрытого здравпункта не загнуться от гастрита или язвы. Сами покупали шпаклёвку и приносили из дома оставшиеся от ремонта материалы, заделывали трещины в стенах, подкрашивали облупившиеся стены лабораторий и кабинетов.

  Не жаловало государство своих научных работников, хотя нагружать любило под завязку и требовало, как правило, сурово бровь насупив, результаты в кратчайшие сроки.

   Слушая эхо собственных шагов по затёртому серому линолеуму, Иван Андреевич всё глубже и глубже проваливался в внезапно нахлынувшие воспоминания.

  Ваня Княжич, архангельский паренёк, первый ученик в классе и гордость школьной баскетбольной команды, с двенадцати лет имел свою большую мечту. Тогда на тренировке он, подпрыгнув в броске, неудачно приземлился на выкатившийся из подсобки, где хранился школьный спортинвентарь, теннисный мяч.

 Охнув от острой боли в лодыжке, мальчик сел на пол. Школьный врач отвёз Ванюшку в травмпункт, где хмурый доктор с усталым лицом, просмотрев рентгеновский снимок, диагностировал перелом.

  Проведя полтора месяца в гипсе, Ванечка не на шутку увлёкся чтением. Прочитав всё, что было в небогатой домашней библиотеке, Ваня, было, заскучал, но шестнадцатилетняя сестра Прасковья стала брать для него книги из школьной библиотеки, и мальчик опять с головой окунулся в книжный рай.
 
 Однажды Паша принесла Ванечке толстенный том Вениамина Каверина. За три дня мальчик «проглотил» таинственную историю шхуны «Святая Мария» и взялся за «Открытую книгу».

  Сначала роман показался ему слишком скучным. Девчонка какая–то, любовь…одним словом, фу. Но постепенно Ванюшка так увлёкся, что забывал о еде и сне. Ему вдруг до слёз захотелось так же, как и героям романа, в белом халате (да, обязательно в белом халате!) сидеть в лаборатории над микроскопом, вновь и вновь погружаясь в  сложный и таинственный микромир.

  Ванечка представлял, как он смело борется с эпидемиями, создаёт новейшие препараты, благодаря которым десятки больных или раненых (Ваня ещё толком не знал, что он будет создавать и для кого, но определённо то, что должно спасти мир) тут же пойдут на поправку.

 Ванюшка даже представил, как он, конечно же в белом халате, уверенной походкой идёт по огромному залу между коек с лежащими на них спасёнными Ваней больными или ранеными (потом определимся), и больные или раненые пересохшими губами чуть слышно шепчут ему слова благодарности. Рисуя в своей голове эту картину, мальчик млел от счастья.

  Лодыжка в конце концов срослась, а мечта стать микробиологом в душе парнишки поселилась навсегда.

  Закончив с золотой медалью школу, Ванечка бесстрашно ринулся покорять Москву. Но столица вовсе не собиралась сдаваться наивному архангельскому парнишке. Не сумев сдать на «отлично» второй экзамен, Ваня растерялся, не справился с волнением, чтобы достойно сдать и два дополнительных испытания.  В списках счастливчиков, прошедших конкурс, фамилии Княжич не оказалось.

 Собирая в комнате общежития свои пожитки и стойко сдерживая слёзы разочарования, Иван мучительно соображал, что делать дальше. Возвращаться обратно в Архангельск не позволяла гордость, приём документов в другие столичные институты уже закончен, и как зацепиться в столице, семнадцатилетний паренёк совершенно себе не представлял.

 Автоматически перелистывая уже бесполезный справочник ВУЗов, он случайно наткнулся на адрес военного училища, которое проводило вступительные экзамены позже остальных учебных заведений. Ванюшка так обрадовался, что даже не стал особо вникать, кем ему предстоит стать, получив диплом.

  На утро следующего дня Иван стоял в приёмной комиссии. Седой как лунь, сухощавый полковник цепким взглядом, едва сдерживаясь от смеха, с весёлым интересом рассматривал симпатичного, похожего на молодого журавля, длинноногого и широкоплечего паренька, который просто катастрофически не подходил для выбранной им впопыхах профессии, к тому же, не прошедшего процедуру прибытия через военкомат, а влетевшего с улицы, размахивая аттестатом.

 Но мальчишка понравился ему и своей неукротимой позитивностью, и провинциальной наивностью, и детской непосредственностью, и стремлением не сдаваться ни при каких обстоятельствах. К тому же, желающих поступить в училище в тот год было не особенно много. Набранных в институте баллов для поступления Ване хватало, физподготовку гордости школьной баскетбольной команды сдать труда не составило. Так Иван Княжич стал курсантом.

  Учиться Ивану нравилось. Выросший без отца, он уже с младших классов имел свои обязанности по дому и всегда старался сразу исполнять их обстоятельно, чтобы мама или сестра Паша не заставили переделывать. Тогда оставалось время на тренировки или на интересную книжку.

 В этой новой жизни такие навыки сильно помогали. Ваня даже после ночной вахты легко грыз гранит науки, не отнекивался, если кто–то просил растолковать непонятое, не тяготился незамысловатым курсантским провиантом.

  Но через два года военной жизни Ванюшка вдруг загрустил. Детская мечта, на время отступившая, вдруг затрепетала крыльями, как первая весенняя бабочка и, опустившись на Иваново плечо, несмело заглянула в его глаза. Несколько дней парнишка ходил хмурым и поникшим, но потом взгляд его просветлел, а плечи расправились.

  Сдав последний экзамен летней сессии, Ваня твёрдыми шагами прошел к кабинету начальника факультета полковника Судденка и постучал. В руках он держал рапорт с просьбой после практики отчислить его из училища по личным обстоятельствам.

 Прочитав рапорт, Судденок изумлённо вскинул брови. Увидев в его взгляде немой вопрос, Ваня, забыв про устав, краснея, сбивчиво объяснил причину. Грузный полковник помолчал, вытер платком потную лысину, вытянув губы трубочкой, что-то обдумал.

– Да, Иван… я с самого начала понимал, что не наш ты человек, не приживёшься. И внешне ты слишком приметный, да и… – не договорив, безнадёжно махнул рукой полковник, – Но вот отпускать тебя всё равно жалко. Сметливый ты, соображаешь быстро, мыслишь неординарно.

  Ваня молчал, не очень понимая, при чём здесь его приметность и неординарное мышление, но взгляд его говорил о твёрдой решимости следовать выбранным курсом.

– Ладно, – махнул рукой полковник, – Давай сделаем так. Армию ты, считай, отслужил. Впереди отпуск. Документы тебе выдадут, я отдам распоряжение. Поступай. Поступишь, подпишу твой рапорт. Не поступишь, вернёшься обратно в училище. Лады?

– Так точно! – обрадованно щёлкнул каблуками Ваня, – Спасибо, товарищ полковник!

  Вступительные экзамены на биофак Иван сдал удивительно легко и вскоре, простившись с курсантской формой, с головой окунулся в бурную студенческую жизнь. Непосредственный, общительный и любознательный, он быстро завоевал симпатии и преподавателей, и однокурсников.

 А вскоре в его жизни случилось то, что сделало её ещё ярче. В его сердце постучалась большая любовь.

  Однажды поток, на котором учился Ваня, по какой–то причине объединили в большом лекционном зале с параллельным потоком, и тут Ваня увидел ЕЁ, черноволосую девушку с неожиданно светлыми бездонными глазами.

 Довольно плотная, но хорошо сложенная спортивная фигура, прямые развёрнутые плечи, пухлые зовущие губы, чуть сходящиеся на переносице широкие чёрные брови. Девушка запыхалась от быстрой ходьбы, и щёки её пылали нежным румянцем. Длинные волосы были забраны в небрежную загогулину на макушке, и эта небрежность не только не портила девушку, но наоборот, придавала всему её облику бесконечную трогательность.

 Вряд ли девушку можно было назвать классической красавицей, но было в её не совсем правильных чертах лица что-то такое, что неудержимо притягивало взгляд Вани.

  С тех пор, собираясь на лекции, Иван неизменно загадывал встретить ЕЁ. Если сталкивался, ноги становились чужими и ватными, в груди порхали и били крылышками бабочки, а сердце колотилось так, что Иван старался придержать его локтем.

 Познакомиться не пытался, прослышал, что она – дочка известного конструктора, чья деятельность была связана с достижениями новых высот в оборонной промышленности. Куда ему, архангельской безотцовщине до таких вершин, а вот любоваться тайком красавицей никто не запретит.

 Особенно Ивану нравились её глаза. Обычно серые, но, когда она приходила на лекции в облегающем пышную грудь зелёном джемпере, то глаза приобретали удивительный бирюзовый оттенок, а при ярком солнечном свете превращались в настоящий изумруд. Ваня про себя называл её то «ящеркой», то «Медной горы хозяйкой».

  На втором курсе Иван понял, что стипендии ему катастрофически не хватает. К матери обращаться не стал, пусть отдохнёт родная, для себя поживёт. Устраиваться сторожем или грузчиком тоже не хотелось. Работы не боялся, но задумал найти себе подработку в соответствии с будущей профессией.

 Секретарь в деканате обещала помочь, и вскоре Ивану предложили для начала поработать лаборантом в студенческих лабораториях. Заодно можно и поприсутствовать на «лабах» у студентов родственных специализаций. Парень, не раздумывая, согласился. Секретарша улыбнулась, но посмотрела на него как-то странно и вроде бы задумчиво.

  Пару месяцев спустя, закончив мыть пробирки, Иван закрыл лабораторию, намереваясь отнести ключ на вахту. Идя по коридору мимо кабинета декана, он почти нос к носу столкнулся с вышедшим оттуда высоким плотным лысоватым мужчиной.

 Через открытую дверь Ваня разглядел в кабинете самого декана и сидевшего к нему спиной человека в неприметном сером костюме. Человек оглянулся, и парню показалось, что он узнал этот пронизывающий, как луч рентгена, взгляд.

 Иван подумал, что, если бы не штатский костюм, то он похож на того полковника из приёмной комиссии, что тогда долго и пристально рассматривал наивного провинциального паренька. Но откуда ему было взяться здесь, в этом храме науки?

 Ваня отдал ключи вахтёру и через минуту уже забыл эту странную встречу.

  Двумя днями позже староста группы передал Ивану, что ему нужно зайти к декану.

  Декан, коротко глянув на паренька, не стал затягивать суть разговора.

– Тут вчера «купец» приходил, – сказал он, – Просил подыскать ему толкового помощника из студентов. Сперва на грязную работу, пробирки мыть, всякое такое. Потом обещает допустить к участию в экспериментах, упоминание фамилии в научных работах. Тему для диплома даст.

  Ваня молчал, не понимая, куда клонит декан и ожидая продолжения. Заметив это, декан добавил:

– НИИ хоть и малоизвестный пока что, но перспективный. Денежек подзаработаешь, да и место, куда распределиться после защиты диплома, будет. Ну, чего задумался-то? Пойдешь работать?  Или деньги не нужны? Всё ж не институтские лаборантские гроши.

  Очнувшийся Иван заторопился:
– Да, да, конечно, я согласен! Хоть прямо сейчас! Интересно применить теоретические знания на практике, да и деньги лишними не будут, пора уже о маме позаботиться.

  Уже на следующий день Иван Княжич был принят лаборантом в небольшом и почти неизвестном НИИ вирусологии.

 Впрочем, то, что институт не был известным, было как раз большим плюсом, ибо работало там немало таких же одарённых, как Иван, студентов, исследования и эксперименты частенько были слишком смелыми и слишком спорными, зато поглощали целиком. Всяческие же «высокие официальные комиссии» обычно обходили вирусологов стороной и работать своими посещениями не мешали.

  Через год Ваня купил матери на день рождения дорогущие духи «Диориссимо», а однокурсникам гордо показал свежеизданную методичку, где в списке авторов последней мелким шрифтом была напечатана его фамилия.

 Очень бы хотелось похвастаться перед зеленоглазой, но потоки теперь занимались в разное время, да и робел Иван по-прежнему перед девушкой.

  Тем временем, годы учёбы уже миновали свой экватор.

 На четвёртом курсе случилось событие. Деканат факультета предложил студентам побороться за право представлять Советский Союз на студенческом форуме в Швеции. Ходили слухи, что советских студентов приглашают туда не впервые, только вроде ни разу туда никто почему-то так и не поехал.

 Конкурсный отбор выглядел непреодолимо сложным, но Иван решил всё же в нём поучаствовать, не столько питая надежду побывать в капиталистической стране, одной из тех, о которых Ваня ещё со школы твёрдо знал, что, в отличие от стран социалистического лагеря, там сплошное угнетение рабочего класса жадными капиталистами, сколько стремясь просто проверить свои силы на глубину знаний, а нервы – на прочность.

  Конкурс проходил в нескольких крупных профильных ВУЗах страны. Иван с головой ушёл в подготовку.
 
    Через месяц на дверях деканата появилось броский плакат, из нарисованного ярко-красной тушью крупного заголовка которого следовало, что факультет выиграл в конкурсе четыре места из пяти. Прежде, чем прочитать фамилии победителей, Иван несколько раз глубоко вздохнул, чтобы унять нахлынувшее волнение, принял выражение беспристрастное и даже скучающее, неспешной походкой подошёл к плакату и задохнулся от счастья.

 Первой в списке стояла его фамилия. А вторым победителем была она! Она, зеленоглазая! Кроме их фамилий, в списке победителей значился комсорг потока и Президент студенческого научного общества Сергей Лисовец и аспирантка Суламифь Немерецкая.

  Остававшееся до поездки время неслось со скоростью локомотива. Ваня, как на крыльях, летал по кабинетам, ставя подписи на характеристике, готовил материалы для выступления. Он неплохо читал по-английски, но говорил довольно неуверенно, поэтому по вечерам по несколько раз перечитывал вслух свою речь, стараясь произносить сложные английские дифтонги как можно чётче.

  Правда, однажды, время слегка притормозило свой безумный бег. Это произошло в тот день, когда в кабинете декана Иван имел беседу с неприметным человеком с ничего не выражающим лицом, говорившим тихо и спокойно, но взгляд его при этом был жёстким, проникающим прямо в мозг.

 Княжич вышел тогда из кабинета уставшим, поникшим, каким-то опустошённым и даже на мгновение подумал, не отказаться ли от поездки. Но пластичный юношеский ум быстро заслонил эту идею восторженной мыслью, что там будет ОНА. И это решило всё.

  Позже, вспоминая тот день, он не раз и не два задавал себе этот вопрос: если бы он знал наперёд о том, что произойдёт, принял бы он тогда это роковое решение. И каждый раз понимал, что да, принял бы. Принял бы хотя бы для того, чтобы снова принять весь удар на себя.

 Он ведь так сделать и пытался, но не вышло. Беда настолько сильно отрикошетила на зеленоглазую, что та чудом не сломалась.

  Да и Ване досталось. Он по-прежнему учился и работал в НИИ, но после зимних студенческих каникул младший персонал вдруг сократили на одну должность, как раз на Ванину.

 В марте началась обычная для выпускного курса суета. «Купцы» из различных организаций выбирали из выпускников самых достойных кандидатов для будущих побед над всевозможными вирусами.

  Иван не сомневался, что на него обязательно придет заявка из НИИ, но каждый день, с надеждой заходя в деканат, он видел, как секретарь отрицательно качает головой. Время шло, надо было что-то решать.

 Набравшись смелости, он позвонил своему руководителю. Тот долго мялся, мямля в трубку, что НИИ испытывает большие проблемы с недофинансированием, дескать, из-за этого пришлось закрыть несколько проектов и сократить работавших на этих проектах сотрудников, поэтому открытых вакансий в этом году нет, и посоветовал наведаться через годик-два.

 Словом, понял Иван, дали ему полный от ворот поворот. Юношеская наивность уже несколько выветрилась из умной головы парня, и истинную проблему своих мытарств он понемножку начал осознавать, но верить в это по-прежнему не хотелось.

  Оставалась надежда получить распределение через деканат. И тут для первого студента факультета, будущего краснодипломника Ивана Княжича нашлось целых два «замечательных» предложения. Можно было вернуться в родной Архангельск, где средней школе номер два требовался учитель биологии. А можно было взять билет до «дальней станции» и уехать в затерянный в сибирских лесах, никому не известный наукоград.

 Первый вариант перечёркивал навсегда все мечты о большой науке. Второй был совершенно непонятен, не содержал никаких сведений ни о точном адресе городка, ни о профиле предприятия, на котором предстояло работать, ни о сути предлагаемой должности.

 Но в тот момент Ивану мучительно хотелось закрыть дверь за этим жестоким тщеславным миром, оставив за ней и боль от неудач, и горечь от предательств, и начать жить с нуля. И Ваня выбрал неизвестность.

  Возвращаясь домой, Иван очень переживал, как рассказать о своём решении жене. Они с Ирмой поженились в конце октября. Свадьбу играть не стали, просто расписались в ЗАГСе, и Ваня в тот же день перевёз её вещи в снятую ими крохотную однушку на самой окраине города.

 Ирма ждала ребёнка. Беременность проходила очень тяжело, мучал тяжёлый токсикоз, сильно отекали ноги. Княжич не раз предлагал жене взять академический отпуск, но Ирма лишь упрямо стискивала зубы и отрицательно качала головой.

 В институт она теперь ездила только на практику, по ночам писала дипломную работу то себе, то помогала писать мужу, когда он уходил на дежурство ночным сторожем. Княжич с тревогой наблюдал, как похудела и осунулась его юная жена. Темные круги под глазами, уже большой живот, в котором билось маленькое сердечко новой жизни, потухший потерянный взгляд.

 «Держись, моя маленькая, держись!», мысленно говорил тогда Ваня, «Мы обязательно справимся с любой проблемой, я тебе обещаю!»

  К его удивлению, новость о том, где им предстоит жить, Ирма встретила спокойно. Ване даже показалось, что с облегчением.

  В конце апреля Ирма родила дочку. Девочку назвали непривычным для русского уха именем Хельга. Так захотела Ирма, и Ваня знал, почему. Слегка его это задело, но виду он не показал. Хельга так Хельга. Главное, девчушка была здоровой, крепенькой и, на радость студентам-родителям, очень спокойной.

  Перед выпиской Ирмы с Хельгой из роддома, из Архангельска приехала мама Ванечки. Так все вместе одолели последние, самые напряжённые, месяцы студенчества.

  В августе, когда Москва пламенела флагами XII Всемирного фестиваля молодёжи и студентов и дружно скандировала лозунги про дружбу и братство народов земного шара, Иван отвёз маму с женой и крохотной дочкой в Архангельск и, не без некоторого внутреннего беспокойства, отправился обустраивать свою новую жизнь.

  Неожиданно место, в котором семейству Княжичей предстояло жить и работать, Ивану понравилось.

 Небольшой наукоград Энск появился ещё в пятидесятые на месте постепенно пустеющей деревни, когда-то промышлявшей заготовкой пушнины. Её обитатели и стали первыми жителями городка, оставшись при этом в своих добротных, сработанных ещё предками, бревенчатых избах.

 За несколько лет строители воздвигли здания для целых трёх НИИ, призванных в условиях политической нестабильности, разрабатывать средства отражения возможных бактериологических и химических войн. Со всех профильных факультетов ВУЗов страны сюда направлялись лучшие выпускники.

 Несмотря на неплохие зарплаты сотрудников, всяческие льготы и даже собственное жильё, серьёзная работа здесь долго не налаживалась. Отбыв необходимые три года и распрощавшись со статусом «молодой специалист», сотрудники всеми силами стремились выбраться из этой глуши поближе к центру, пусть и с меньшей зарплатой, зато вернуться в жизнь с парками, театрами и прочими радостями жизни.

 Вместо храма науки градообразующие предприятия Энска превратились в подобие инкубаторов, выращивающих из молодых неоперившихся вчерашних студентов вполне компетентных специалистов, пополняющих впоследствии и без того переполненные столичные лаборатории и НИИ.

 История Энска на этом бы и закончилась, если бы не назначили сюда в середине шестидесятых главой местной администрации молодого и амбициозного и, при этом, целеустремлённого и образованного хозяйственника, к тому же получившего от центра серьёзный финансовый карт-бланш.

 Молодой Глава, что называется, засучил рукава, и за каких-то десять лет Энск преобразился до неузнаваемости.

 На городском пустыре появился великолепный спортивный комплекс с футбольным полем, площадками для пинг-понга, великолепным теннисным кортом и прекрасным пятидесятиметровым бассейном.

 Следом появились кинотеатр и детский парк со аттракционами, кафе-мороженым и даже милым лохматым пони, всегда готовым покатать детишек в расписной тележке.

 Апофеозом стало строительство Драматического театра, который не только собрал собственную талантливую труппу, но и начал принимать в своих стенах самые известные имена, гастролирующие по стране.

 К концу семидесятых Энск, хоть и оставался по-прежнему одиноким поселением среди лесов, но превратился во вполне комфортный и для работы, и для жизни городок, жители которого уже почти не ощущали себя оторванными от цивилизации.

 Вершиной стратегической дальновидности была и последняя идея талантливого администратора. Он предложил основать в Энске собственный университет. Высшее руководство предложение одобрило и, на удивление, быстро выделило средства.

 Учебный корпус и общежитие были возведены за территорией закрытого города, и туда потянулись не только юные энчане, но и молодёжь из других мест, нередко пополняя потом рабочие места в Энске.

  К тому времени, когда Иван Княжич оказался в Энске, город выглядел уютным обжитым местом, которого, казалось, совсем не затронули такие плотно вошедшие в конце семидесятых годов прошлого столетия в обиход понятия, как «фарца», «колбасные электрички», «дефицит».

  Коллектив Ивану тоже понравился, люди здесь были спокойными и доброжелательными, всегда готовыми разъяснить то, что не понятно и помочь там, где это нужно.

 Вскоре он получил своё первое собственное жильё, небольшую «двушку» на последнем этаже добротного четырёхэтажного дома, и перевёз сюда Ирму с маленькой дочкой.

  Ирма легко приняла свою новую жизнь. Обустраивая семейное гнёздышко и занимаясь дочуркой, она заметно успокоилась, похорошела, стала чаще улыбаться.

 Несмотря на то, что, как сказал классик, Аннушка уже разлила своё подсолнечное масло, и у штурвала государства стоял его последний рулевой, твёрдой рукой ведущий свой огромный корабль прямиком на рифы, маленький мир Княжичей становился всё более сплочённым и устойчивым к бушующим ветрам истории.

 

  Иван Андреевич, наконец, очнулся от воспоминаний. Потёр руками лицо, вернувшись в кабинет, сделал себе кофе. Что-то тревожило его, что-то, чего он сам пока не понимал.

 Казалось, что стоит он на краю плывущего по воде плота. Чуть пошевелишься, сделаешь неверное движение, и плот выскользнет из-под твоих ног. А как отличить, какое движение верное, какое - нет, если у тебя для этого есть всего один шанс?

  Иван Андреевич подозревал, что тревожные чувства связаны со звонком его бывшего однокурсника Серёги Лисовца. Серёга после защиты диплома остался в столице, и связь их с Иваном прервалась.

 Но как-то года полтора назад они с Ирмой случайно услышали фамилию Лисовец в теленовостях и оба, не сговариваясь, прильнули к экрану.

 Новый заместитель министра Сергей Лисовец смотрел на них с экрана честно и строго. Диктор зачитывал его биографию. ВУЗ с отличием. Распределение и успешная деятельность в НИИ Вирусологии имени Рощина. (Иван и Ирма переглянулись), работа над диссертацией под руководством профессора Н.

  Двухлетняя стажировка в крупнейшей в Восточной Азии лаборатории Бингду, год практики в одной из микробиологических лабораторий США.

 В настоящий момент возглавляет стратегическое направление в области вирусологии, профессор, активный член лидирующей в стране партии. Женат, дочь школьница.

  Тогда они с Ирмой не стали обсуждать услышанное, распределение Лисовца в НИИ Рощина подтверждало многое, о чём они оба догадывались и старались не думать, не желая бередить старые раны. Но Иван Андреевич почувствовал, что болезненные воспоминания опять начали терзать его жену.

  И вот теперь в Энск приезжает высокопоставленная комиссия из столицы, и возглавляет её старый институтский друг (или не друг?) Серёга Лисовец.

 Пару дней назад он позвонил Ивану прямо в кабинет, похохатывая, будто и не было стольких лет взаимного забвения, рассказал о жизни, о новой даче, о проделках подрастающей дочки и запросто предложил всем вместе встретиться, посидеть, вспомнить студенческие годы. Иван, по характеру мягкий и незлопамятный, собственно, и не был против. Но вот Ирма… её реакция будет вполне предсказуемой.

 Иван Андреевич вздохнул, допил кофе и засобирался домой.

  Субботний вечер прошёл весело. Счастливая Хельга, забыв о вечной своей борьбе за осиную талию, с аппетитом поглощала любимое шоколадное мороженое, поминутно любуясь красовавшимся на её запястье золотым браслетом, подарком родителей.

 Лев Михайлович, смешно жестикулируя, рассказывал забавные одесские анекдоты.

 Мама в изящном костюме из тонкой итальянской шерсти, выглядела английской герцогиней, случайно попавшей в компанию свободных художников. Тонкий, почти прозрачный макияж, волнистые тёмно-каштановые волосы, очерченные брови, чуть заметно сходящиеся на переносице. Слегка зарумянившись от тепла и шампанского, что ей необыкновенно шло, она весело смеялась шуткам Вольского, и, подыгрывая ему, сама изображала тётю Соню на Привозе.

 Хельга заметила, что папа исподтишка любуется мамой, чем-то напоминая сейчас Пигмалиона, с восторгом взирающего на свою Галатею.

  Сам он, высоченный, широкоплечий, тоже не оставался без внимания дам из числа посетителей ресторана, изредка кидающих на него томные взгляды из-под покрытых толстым слоем туши ресниц.

 Хельга подумала, что это один из лучших дней её жизни. «Наверное, счастье – это, когда рядом те, кого ты любишь, и у них всё хорошо», – подумалось девушке. Ей было весело и спокойно, а будущее виделось ей ярким, счастливым, безмятежным, как первый тёплый день после долгой суровой зимы.

  Домой вернулись поздно. Слегка осовевшая от шампанского, уставшая от долгого шумного дня Геля, почти засыпая, запрыгнула под тёплый душ, постояла там, подставив лицо колючим водяным струям.

 Нащупав на вешалке банное полотенце, кое-как вытерла лицо и тело, с удовольствием натянула на себя пижаму. Проходя мимо кухни в свою спальню, краем уха услышала обрывок тихого разговора.

– …он тебя подставил, это же ясно… мог пойти в ректорат…

– …а может, и не он… уметь прощать…

–…и эта диссертация… не смогу…

–…ни к чему не обязывает…

  Хельга попыталась прислушаться, о чём говорят родители, но не смогла, упала на подушку, улыбнулась своим мыслям и закрыла глаза.

 Через минуту она уже спала спокойным крепким сном.


ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...