Вадьинская осень

Вадьинская осень (Отрывок из книги «Деревенские переглядки»)

Пришла в Вадью осень, да не гостьей робкой, что на пороге мнётся, а полновластной, степенной хозяйкой. Воздух сделался таким чистым и звонким, что сладко становится, когда полной грудью его глотнёшь. Пахнет терпко, густо: прелым листом, смолой да первым, ещё несмелым морозцем, что поутру серебрит поникшую траву. Избы, кажется, ещё ниже к земле припали, словно ищут у неё защиты от грядущих холодов; глядят на свет божий своими маленькими окошками и молчат, думая свои вековые, неспешные думы. Кое-где тянутся к серому, равнодушному небу сизые дымки, прямые и тонкие, будто таятся в нём, стремясь слиться с низкими облаками. А вон у избы, на жердине, кто-то вывесил сушиться домотканые половики — цветастые, полосатые, яркие, как сама осень. Издали покажется, будто бабы в пёстрых сарафанах на завалинке сидят, песни поют да кости кому-то перемывают.

Поля-то наши, поля… Давно уж отдали всё, что могли, и теперь отдыхают, покрываясь молодой, но уже крепкой и цепкой порослью сосенок да колючих ёлочек. Но приглядись-ка, не вся земля погрузилась в сон! Вон там и сям, на косогорах, чернеют свежие латки пашни — значит, жив ещё человек, не ленится, копает свою картоху. А где позабыли в земле клубень-другой, его вымыло осенним дождичком, и лежит он на тёмной, влажной борозде — белый, чистый, точно удивлённый глаз землистый, уставившийся на пологие склоны холмов. Сами же холмы уже дремлют, плотно укрывшись одеялом из жухлой травы. Ветерок по ним ходит, приглаживает бока, словно заботливая мать поправляет одеяло на спящем дитятке, чтоб теплее ему было под первым снегом. Поодаль, на луговине, будто шлем сказочного богатыря, темнеет стожок, а за ним другой, третий... Видать, корову кто ещё в деревне держит, а может, двух али десять — не для себя же одних столько сена косили. Утреннее солнышко нагрело им пухлые, подёрнутые изморозью бока, и растаявшая наледь потекла вниз прозрачными каплями. Плачут стожки: тяжко им в одиночестве зиму коротать, ветрам да метелям сопротивляться.

Вода в реках да озёрах потемнела, стала тяжёлой, свинцовой, застыла, в крепкое, молчаливое раздумье погрузилась. У бережков уже лёг первый ледок — тоненький, хрусткий, весь паутинкой покрытый. А над водой и над былыми пожнями стелется туман, густой и белый, как добрая сметана, — хоть бери ложку да хлебай. Плывёт он низко-низко, самой земли не касается; видно, страшится зацепиться за острую травинку или за голый куст, чтобы не порвать своё нежное, пуховое брюхо.

У маленькой речки на полянке вьётся дымок, с туманом играет, причудливо переплетаясь. Это мужики вернулись с ночной рыбалки. Сидят у жаркого костерка, греются, варят в закопчённом котелке уху из щучьих голов. Ведут негромкий спор, размашисто помогая себе руками: чей улов ноне выдался богаче, чья острога бьёт без промаха. А дух-то от ушицы, наваристый и пряный, плывёт над рекою, разливается по всему берегу и доносится до самой деревни, приятно щекоча ноздри.

Лес, на первый взгляд, совсем притих и замер, но стоит прислушаться — и поймёшь, что в нём кипит своя, невидимая глазу жизнь, идёт свой извечный, мудрый порядок. Берёзки-белянки, давно скинув последние золотые платки, стоят совсем нагие и трепещут на холодном ветру каждой своей тонкой веточкой. А береста на них, по-стариковски шершавая, шелушится тонкими, бумажными лоскутками. В тёмном и сумрачном ельнике хозяйка-медведица уже ладит себе зимнюю квартиру. Под корнями вывороченной ели роет глубокую яму; бока за лето салом нагуляла, оттого и шерсть на ней так лоснится. А как же иначе? К зиме надобно готовиться основательно, ведь зимовать ей не одной, а с медвежатами — где им ещё куковать до самого вешнего солнышка? Зайчишка-бедолага торопливо линяет, и шубейка на нём висит вся в драных серых клочьях, словно его всё лето по кустам таскал волк-проказник. А белка-егоза, рыжая непоседа, знай себе скачет по веткам, пряча орешки да шишки по дуплам и потаённым щелям. Сама же потом и половины своих схоронок не найдёт, да таков уж её беличий закон.

С неба уже начинает порошить. Сперва пролетит в воздухе одна-другая белая муха, а следом за ними вдруг посыпало густо, повалило. Снежок-первенец, мягкий и ласковый, не торопясь обнимает остывшую землю. Он собирается в бороздах, повисает на голых ветках, укрывает крыши домов, словно белоснежным платочком. Воцарится кругом удивительная тишина, такая благость, что кажется, вся деревня замерла и прислушивается к первым, осторожным шагам наступающей зимы.

И во всём этом увядании разлита светлая печаль, тихая отрада, от которой невольно замирает сердце. Всё вокруг засыпает, готовится к долгому и холодному сну, но всем своим нутром чуешь: это не конец. Пройдёт время, и вернётся весна, непременно вернётся, а с нею — новая сила и новая жизнь.

Иван Тюкачев. 2015 г.