Концерт для лопаты с оркестром

 Концерт для лопаты с оркестром

Большинство людей хоть раз в жизни задумывалось, откуда берутся анекдоты. Не из газет же, в самом деле, и не из телевизора. Они рождаются, как правило, из чистого, незамутнённого абсурда.

Из того мгновения, когда реальность сталкивается с планом, и от этого столкновения в воздухе остаётся только соль, только квинтэссенция нелепицы. Так случилось и в небольшом провинциальном городке N, где местная администрация решила убить сразу двух зайцев: отчитаться по плану «Благоустройство» и по плану «Культурное Наследие». Выбрали середину осени, городской парк, и назначили субботу.

С одной стороны парка, у самой эстрады, разворачивал свои ноты струнный оркестр. Тут всем руководил Глеб Киселёв. Киселёв был дирижёр из столицы, человек пафосный, тонкий и убеждённый, что он, по меньшей мере, второй Шостакович.

— Тише, тише, — шипел он на струнников. — Смычки нежней! Нас тут, между прочим, слушают.

С другой стороны парка, за десятью метрами мокрой травы, копала ямы бригада ЖКХ. Это был плановый субботник по посадке казенных саженцев. Главным тут был не дирижёр, а Тетя Валя. Женщина внушительная, в оранжевом жилете, грозный бастион «плана».

— Коля! Ты что, спишь, что ли?! — кричала она. — Лопатин! Время идёт! План горит! Нам до обеда ещё двадцать пять лунок!

Коля Лопатин, работник честный и покорный, но с вечной обречённостью в глазах, только крякнул и в очередной раз вонзил лопату в почву. Коля не любил Вивальди, но ещё больше он не любил Тётю Валю.

Киселёв взмахнул палочкой. Скрипки вздохнули, заиграла «Осень» из цикла «Времена года». Мелодия потекла по парку, красивая, торжественная, чистая...

В это же мгновение Коля Лопатин, навалившись всем весом на лопату, почувствовал, как что-то под землёй хрустнуло и с противным стоном сдалось. Он попал в старый, чугунный стояк, который забыли вырезать ещё при Союзе.

Коля взял лопату. Работник трудился быстро, точно и без лишних движений. Для него это была не просто земля: это была его территория, его план. Лопатин верил в «Закон Лопатина»: если взялся копать, то копай, пока не найдешь, а все остальное — шум. Музыка его раздражала.

Из земли, с присвистом и бульканьем, вырвалась тугая, вонючая струя. Грязная жижа, смешанная с рыжей глиной, подхватила прошлогодние листья и устремилась прямиком вверх. Струя сделала идеальную параболу. Она обрушилась прямо на Глеба Киселёва в ту самую секунду, когда он, закрыв глаза от вдохновения, брал самую высокую ноту. Музыкант вздрогнул. Вивальди оборвался на полуслове.

Киселёв, ещё минуту назад воплощение божественного вдохновения, стоял теперь по уши мокрый, абсолютно грязно-рыжий. Из волос капала вода, смешанная с глиной. Он выронил палочку.

— Это что такое?! — завизжал он не своим голосом, его пафос мгновенно смыло. — Вы что творите?!

В ту же секунду на него набросилась Тетя Валя. Её плановый гнев был сильнее культурного шока.

— Лопатин! Ты сорвал ПЛАН! — орала она, притопывая оранжевым сапогом. — Я на тебя квартальную премию повешу! Где твоя культурная сознательность?! Ты концерт испортил!

Публика вскочила, и на площади возникла идеальная звуковая какофония: возмущенный гул, визг, смех и грохот от падения пюпитров. Разговоры начались немедленно, отражая весь спектр зрителей:

Пожилая женщина в первом ряду, член клуба любителей Барокко: — Это же кощунство! Это нападение на искусство! Глеб Киселёв обличен! Я требую полицию!

Мужчина лет сорока, с ребенком, пришедший ради бесплатного зрелища: — Ого! Вот это фонтан! И ведь долетел! Я же говорил, Петя, не экономят они на напоре. А Вивальди-то прервали! Это, конечно, минус. Но шоу — плюс!

Тонкий юноша в очках, студент-философ: — Это перформанс! Комментарий к столкновению идеализма и материальной реальности! Дирижёр стал метафорой буржуазного угнетения, смытым потоком пролетарского быта!

Его спутница, практичная девушка: — Какое угнетение? Он стояк пробил. Сейчас нам воду отключат, вот и вся метафора. И, кстати, его белый костюм уже не отстираешь.

На фоне этого хаоса Тетя Валя, бледная, как сметана, подбежала к Коле. Она не слышала ни Барокко, ни философии, только одно: крах плана.

Глеб, дрожа, поднял глаза на Колю, который стоял с торчащей из земли лопатой, как с флагом.

— Что за варварство?! — закричал дирижёр, отряхиваясь. — Я здесь искусство даю! Высокое!

— А я, между прочим, — пробурчал Коля, — яма нужна. План посадки.

Лопатин остолбенел. Он не мог понять, что не так. Посадка — план. Концерт — тоже план. Но почему они, эти два плана, так неистово друг друга уничтожают?

— Он мне весь костюм испортил! — верещал Глеб. — Этот ваш быт!

Коля Лопатин снял фуфайку и вытер ею грязное лицо. Работник посмотрел сначала на измазанного в глине, вопящего Эстета, а потом на Тётю Валю, которая требовала продолжить копать.

— Выходит, как, — начал он свой медленный, крестьянский анализ. Он сформулировал то, что витало в воздухе последние тридцать лет.

— Выходит, что культура и быт… Они у нас в стране назначены на одно и то же время.

Он покосился на лопату, потом на струнный инструмент.

— Искусство у нас по плану, и стояки у нас гнилые тоже по плану. И вот сидят эти два плана, — Коля махнул рукой. — Один другому кричит: «Не шуми, я тут прекрасное делаю!» А другой: «Не мешай, я тут необходимое ломаю!» И что, выходит?

Он сплюнул в сторону и подвёл итог. Это был не просто вывод. Это была чистая, незамутнённая, горькая философия.

— У нас, выходит, культура и быт друг друга ненавидят! И всегда победит лопата! Потому что вода из неё сильнее Вивальди бьёт!

Коля, уставший от всей этой возни, воткнул лопату обратно в землю. Оркестр, видя разгром дирижёра, начал сворачивать инструменты. Киселёв, насквозь мокрый и униженный, собрал свои ноты. Он пошёл к черному автомобилю, который его привёз. У самого багажника он остановился, обернулся, и, словно проклиная весь русский мир, выкрикнул:

— Я здесь больше не работаю! Здесь вместо литавр — лопаты!

Сотрудник администрации, который должен был отчитаться о «культурном подъёме», стоял рядом с Тётей Валей и судорожно записывал в блокнот. Он никак не мог понять, как описать инцидент.

— Что писать? — спросил он Тётю Валю.

— Пиши: «Мероприятие по посадке прервано, — прорычала она. — Обнаружен прорыв коммуникаций. Лопатин виноват».

— А концерт?

— Концерт… — она махнула рукой. — Скажи, что дирижёру было некомфортно.

Но фраза дирижёра уже ушла в народ. Сначала она попала к рабочим, потом к их женам, а потом — в районную газету, где её сократили до формулы, которую можно повторять каждый день.

Спустя неделю, когда Коля Лопатин чинил прорванный стояк в соседнем дворе, к нему подошел знакомый сантехник.

— Слышал историю про тебя? — спросил он, улыбаясь.

— Про какую? — Коля уже и забыл. Он чинил.

— Про оркестр и лопату.

— А, это. Ну и что? — Коля поднял голову.

— А то, что люди говорят:

— Слышал анекдот про дирижёра?

— Нет.

— Почему дирижёр на концерте Вивальди вместо дирижёрской палочки взял лопату?

— Не знаю.

— Ему рабочий на субботнике, когда музыкант стал возмущаться, что его оторвали от репетиции перед важным концертом, сказал: «Ты кто? Дирижёр? А здесь ты такой же, как и все. На вот тебе лопату и дирижируй!»

— И что дирижёр?

— Дирижёр взял её и говорит: «Вы абсолютно не понимаете ничего в искусстве. Человек должен заниматься своим делом, это прежде всего».

Коля Лопатин откинул грязный сапог. Он вдруг понял, что его простой, но фатальный удар лопатой в гнилой стояк породил нечто большее, чем просто смету на ремонт.

Он породил истину. Чистую, как вода, и грязную как глина. И, главное, смешную. Вот где собака зарыта. Анекдот — это просто наша жизнь, которую сжали до одной, едкой фразы. Коля Лопатин выкопал эту правду лопатой вместе с грязной водой.

И теперь, наверное, понятно, откуда и как в нашу жизнь приходят эти анекдоты. Они рождаются из вечного столкновения: когда кому-то хочется слушать скрипку, а кому-то — срочно копать яму. Когда высокое искусство сталкивается с грубой, но очень нужной реальностью, всегда получается что-то такое, над чем можно хорошо посмеяться, чтобы не заплакать.