О чем всё это было?

   Лето — это что-то бесконечно большое, но короткое. Как юность. Там слишком много всего, но так несправедливо быстро и коротко...

   Да, было лето. Я перешел на четвертый курс Велико - Анадольского лесного техникума и на время летних каникул никуда не уехал, а остался «охранять четыре общежития» нашего студенческого городка. Конечно же, я ничего не охранял, просто так получилось, что все студенты разъехались по домам, а мне ехать было некуда, вот и остался.

  Роскошь южного лета в этом удивительном месте (сказочный, могучий и дремучий лес в Донецкой степи) стала для меня подарком, который я был просто не в силах «весь использовать».

  Чем я занимался? С утра уходил куда-нибудь с этюдником. Или с альбомом для работы карандашами, грифелями, углем. Мне нравилось рисовать и писать всё. Морщинистую кору столетних дубов, мелодию пластики ивовых веток, прохладу летних теней и залитые солнцем луга, поля, дороги.

  Потому как техникум у нас был совершенно необыкновенный, то, разумеется, был при нем творческий клуб. И назывался он «Лесная фантазия».

 Чем мы там занимались? Много чем. Приносили из лесу разные причудливые поленья, сучки, корешки, капы, сувели и делали из них нечто художественно-интересное. Занимались резьбой по дереву, рисовали, выжигали, морили, точили, шлифовали, подкрашивали и пропитывали, одним словом — учились делать что-то своими руками. И замечу, у нас неплохо получалось. Наши работы регулярно участвовали в областных и республиканских выставках. С хорошими отзывами оттуда. Забавно, но руководителем этого чуда был я. Начиная со второго курса. Меня на эту «должность» назначили как наиболее подготовленного в художественных  делах.

  Ключи от нашего «клуба» были у меня, и своё последнее студенческое лето я проводил или в мастерских клуба, или на озерах, в лесах, лугах, полях на этюдах. Вечером притаскивал туда добытое/написанное/нарисованное за день, раскладывал, смотрел и соображал — из чего что можно делать дальше. Так потихоньку скапливался мой драгоценный фонд «для дальнейшей работы». И это «накопление» наполняло меня ощущением — как всё здорово!!!

   Но странное дело... Почему-то при всем обилии и разнообразии моего «фонда» начатая прошлой осенью живописная работа «Осенняя дорога» была не дописана и значила для меня больше, чем весь мой «фонд». Что-то слишком важное для меня там было схвачено, но не закончено. Я боялся ее «прикончить». Она стояла у меня на видном месте, чтобы часто видеть и понять — как ее закончить, очень  не хотелось испортить.

  Недалеко от наших общежитий было три лесных озера. Не знаю, зачем их называли прудами, они давно уже перестали напоминать о своем искусственном происхождении и превратились в полноценные и настоящие лесные озера. Для себя я и называл их озерами.

  На эти озера летом приезжали отдыхать со всей Донецкой области.

  И все берега в летнее время были усыпаны и утыканы палатками, мотоциклами, автомобилями. Эти озера в лесу были прекрасным местом отдыха для многих сотен и даже тысяч людей большого, трудолюбивого Донбасса. И не столько потому, что бесплатно, сколько потому, что попасть из города, да на самое настоящее лесное озеро... это нечто сказочное. Похожее на настоящее чудо. Чудо, которое в зоне доступа.

  А еще на этих озерах были несколько пионерских лагерей, где отдыхали  дети простых людей из Донецкой и соседних областей. К сожалению, после урагана
«Перестройки» слово «лагерь» обрело для нас предельно негативный смысл. А тогда... это было лето, солнце, лес, озеро и восторг, радость от полноты жизни советских детей.

  Я частенько устраивался неподалеку и делал наброски. В основном — чисто учебного характера. На пластику, движение, анатомию... дети подходили, смотрели, им было интересно. И   они  даже пытались угадывать, кого это я нарисовал...

  А   однажды окружившие меня малыши вдруг заявили:

— А у нас вожатая — тоже художник! Она тоже рисует! Хотите, мы ее позовем?

— Конечно! Позовите.

  И они позвали. Пришла девушка примерно моего возраста. Тоненькая, высокая, с тонким лицом и черными глазами.

- Здравствуйте! Меня зовут Галя.

Я представился, и какая-то легкость, появившаяся с первых секунд нашего общения, стала фоном, тоном и особенностью наших отношений.

 Посмотрели мои наброски, потому как больше ничего с собой не было и показать было нечего. Наброски ей понравились, она призналась, что сама обожает этот «жанр», но он ей не очень удается. И мы решили вместе нарисовать что-то поинтереснее. Выбрали лес и его отражение в воде. У Гали была хорошая школа, но с «чувством материала» там было никак. Лес у нее «не жил и не дышал». Но, разумеется, я ей этого не сказал. Потом болтали. Обо всем. Было легко и просто. Я рассказал про свой техникум, про "Лесную фантазию" и тут же договорились, что завтра я опять приду и мы вместе сходим в наш "волшебный лесной клуб".

  Разумеется, в назначенное время я пришел. Мы встретились. Она показала мне другие свои работы, но они у меня почему-то совсем не откликнулись... они мне показались слишком механистичными. Не прочувствованными. Но, разумеется, я отметил хорошую школу, четкость линий, хороший ритм. И мы пошли ко мне в «Лесную фантазию».

  В мастерских она слегка растерялась. Здесь в основном был не ее стиль.

  Здесь был другой подход. Здесь не было «хорошей школы», но была «теплота исполнения», настроение и некая "лесная тайна" как первооснова. Она молча ходила, смотрела... иногда что-то отмечала. Когда подошли к моей недописанной «Осенней дороге», она уверенно, четко сказала:

- Эта лучшая. Это твоё?

- Да, моя. Но она не дописана. Боюсь прикончить.

Галя долго смотрела на работу, потом спросила:

- Когда допишешь, ты мне ее подаришь?

- Конечно!

  Наша «Лесная фантазия» ей явно понравилась, но это был точно не ее  стиль.

  Я отвел ее обратно в лагерь, договорились встретиться завтра и чего-то вместе порисовать.

  Так мы встречались, ходили, бродили, рисовали, болтали... нам было легко и просто. Пока не начали проскакивать какие-то жаркие искры молодого мужского и женского.

  Все наши прогулки были строго лимитированы ее свободным от работы временем. Она ведь была пионервожатой. И покидать своих подопечных надолго не могла. Да и распорядок в лагере был довольно строгий. А тут еще приближался конец смены, и она должна была уезжать к себе домой. Мы обменялись адресами и обещали писать друг другу.

  За день до конца смены Галя предложила встретиться после отбоя и побродить по ночному лесу. Я, конечно же, с радостью поддержал эту идею!

  Встретились. И это уже была не дневная прогулка двух приятелей. А что-то совсем-совсем другое. К «жарким искрам» прибавился еще какой-то дико волнующий туман и невесомость. Взявшись за руки, мы побрели по какой-то дороге вглубь ночного леса.

  Что такое ночной лес летом? Это стихия. Самая тонкая, глубокая и волшебная. Мы брели через эту стихию в какую-то новую, запредельную Неизвестность.

  И эта Неизвестность переключала мозги с разговора (который давался неизмеримо сложнее, чем днем) на участие в Тишине, которая была просто переполнена всем, что было, есть и будет независимо от нас.

 Прошли немного. Остановились. Обнялись. Наши губы встретились, и мир рухнул. Исчез, пропал, перестал быть. Осталась только бешеная новизна чувств, которая шквалом снесла всё. Ничего больше не было. Только ее губы, лицо, шея, талия, руки... то есть была только она и ничего больше.

  В какой-то момент мы опомнились. Мне кажется, мы оба испугались. Мы оба не были готовы к такому урагану. Нас обоих трясло. Мы стояли оглушенные и непонимающие, не зная, что это и что с этим делать.

— Я не могу... отведи меня в лагерь, — с трудом произнесла Галя.

— Да, хорошо.

А что я мог сказать еще?

-----------------------------

  Галя уехала. В первом письме она мне написала, что, когда встречалась со мной, она была не свободна. У нее остались какие-то сложные и смутные отношения с каким-то парнем, с которым она должна расставить все точки по местам, чтобы быть свободной. Я принял это спокойно и даже с готовностью и благодарностью. Наше общение в письмах опять стало легким. Но легкость... она хороша до тех пор, пока не превратилась в легковесность. А тут уже начало проглядываться и такое.

  Лето давно закончилось, собрав немного осенних этюдов, я дописал свою «Осеннюю дорогу», и она уехала в Донецк на областную выставку, оттуда в Киев на республиканскую. Я писал Гале, что не могу подарить ей эту работу, пока она на выставке. Галя согласилась ждать сколько угодно, написала, что парень ее оказался совсем не тем, за кого она его принимала, у них всё закончено и нам надо встретиться.

  Зима в Донецке была теплая, слякотная. На зиму не похожая. Какая-то промозглая и никакая. Мы встретились возле картинной галереи и пошли по залам.

  Всякий раз Донецкая галерея меня просто поражала... созвездие авторов, достойных лучших музеев мира.

  Мы бродили по залам, останавливались у разных работ. Делились мнениями. Они у нас как-то не очень совпадали. Как-то по-разному мы видели эти картины... Тем не менее, общение у нас было легким, теплым и добрым.

  Переписка наша после встречи не изменилась. А может, и изменилась. Трудно сказать... но она стала еще легче. И реже.

  В феврале моя учеба заканчивалась. Моя «Осенняя дорога» вернулась из Киева в Донецк, и нужно было ехать ее забирать. Я ведь обещал Гале эту работу. И я написал ей, что у меня такая ситуация — картину уже можно забирать, но для этого надо ехать в Донецк. А я через неделю уже буду вообще уезжать из этих краёв, «с рюкзаком и этюдником далеко в Сибирь». То есть, когда буду уезжать (мне ведь всё равно через Донецк ехать), в этот день заеду в галерею, заберу работу и подарю ей.

Галя не ответила.

  Ну, раз не ответила, значит, встреча отменяется. За картиной я не поехал, да и зачем она мне? Я другие напишу.

  Поэтому в Донецк приехал поздно вечером. Автобусом  на Южный автовокзал. А поезда в Сибирь ходят с железнодорожного вокзала, и чтобы попасть на железнодорожный вокзал, надо ехать сначала на одном троллейбусе, потом пересесть на другой. И тот уже привезет на железнодорожный.

  Вечер был поздний, троллейбус полупустой, доехал до остановки, где нужно делать пересадку. Накинул рюкзак, этюдник, выхожу в распахнутую заднюю дверь. И выходя, едва не столкнулся с парочкой... они стояли обнявшись, чуть ли не возле самого троллейбуса.

  Я оказался от них в полуметре. На остановках общественного транспорта такое случается. С полуметра я увидел изумленное лицо и ужас в черных глазах Гали. Это была она. С каким-то «своим парнем». В миллионном Донецке. На остановке, где больше никого не было. А может и были. Но я их не видел. Я как с неба вывалился из троллейбуса «с рюкзаком и этюдником» едва ли не ей в объятия или прямо на грудь.

   Как только ко мне вернулась возможность соображать, я сообразил спрятаться. Быстро за угол, за заднюю стену остановки. Там присел, провалившись в невесомость. Но это была не такая невесомость, как случилась у нас летом. Это была ее противоположная сторона. Там были крылья и взлет и полет, а здесь — оцепенение и дно глубочайшего колодца. А в мозгу одна, чужая, из Пространства пришедшая мысль: «Не бывает легких отношений».

  Когда вышел — пары на остановке уже не было.

   Я не понимал, что, уезжая из Донецка, я заканчиваю грандиозный этап. Детства, учебы, юности, студенчества. Что один из самых важных этапов жизни закончился. Совсем и полностью. А дальше всё будет другое и по-другому. Я не знал, что всегда «Конец этапа густ определяющими вехами». Но о чем были эти вехи? Картина и Галя, которые остались в Донецке. Эта строчка из моего последнего письма про «с рюкзаком и этюдником». Эта «нос к носу» встреча на остановке как мистическая финальная точка... О чем всё это было?