Взгляд назад. Анна и Николас

-Что мне нужно увидеть, Учитель?
-Тебе нужно увидеть, почему в этой жизни ты вынуждена расплачиваться любовью.

“Эх, красавица какая!” - восклицает каждый, увидевший Анну хоть мельком. Красавица и есть: длинные белокурые волосы заплетены в две толстые косы и уложены в рогалики. Таким волосам любая девка позавидует! Блестят на солнце, плотные, крепкие, гладкие, густые. Да и вся Анна словно на заказ слеплена хорошим мастером, искусными руками. Роста невысокого, стройная, ножки точеные, грудь упругая, налитая. Загляденье девка. А умом вот не вышла. Дурочка она.

Отец ее, Марк, держит придорожную таверну. Живут они даже с излишком - от клиентов отбоя нет. Во-первых, пива лучше, чем у Марка в таверне, в ближайших поселках не сыщешь. А во-вторых, в Анну влюблены чуть ли не все мужики из этих самых поселков. А она девка податливая, никому не отказывает, у кого член горячий да твердый. Слаба на передок красавица. А вот чего никто не знает, так это того, что у нее с братом родным любовь. Ну как родным... Матери у них разные, а отец один. То ли она его соблазнила, то ли он сам к ней под юбку залез - неизвестно. Но любовь горячая да страстная, хоть и запретная.

-Анна!
Поворачивает голову, видит его. Он машет рукой, мол, иди сюда. Кружки недомытые бросила, побежала. А между ног все так и горит, так и горит... неутолимый пожар, неизбывное желание, вечная страсть и вечная мука... С ним рядом, с братом, с Авелем, еще пуще распаляется, невыносимо жжет, но потом хоть затихает на короткое время. А как сердце с ним рядом поет... Любит брата Анна. Страстно, не по-сестрински любит.

Подбежала - он за дверью сарая поджидал. Обняла крепко-крепко, губами к его рту прижалась, рукой в штаны залезла - ах, как горячо там! Любимый, желанный... Подхватил Анну за бедра, приподнял платье, прислонил спиной к двери сарая и вошел, нетерпеливый, пышущий, в нее, горячую и влажную... Замер... К груди лицом прижался, застонал, задвигался быстро-быстро. И она постанывает, шепчет: глубже, глубже! У нее странное и дикое желание поглотить его, раздвинуть ноги так широко, чтобы он весь в нее поместился... Он целует ее губы больно, мокро, проникает своим языком в ее рот так яростно... И ловит свое мимолетное дикое и странное желание проткнуть ее насквозь, влезть целиком в ее глотку... И все горит, горит огонь...

Анна, оказывается, мужиков привораживала. Никто и не знал, что она ворожить умеет - дурочка ведь.

Отец может и догадался бы - у самого бабка ведуньей была, насмотрелся, - но он гнал от себя вообще любые мысли о дочери. Каждая мысль об Анне ворочала в душе его тяжкий камень черной вины. Как найдет, бывало, как захлестнет горькое чувство чего-то непоправимого, страшного, так и вздохнуть не можется...  А уж когда трезвым спать ложился, и не вспомнить. Каждый вечер напивался, чтобы прийти к себе в комнату, упасть головой на подушку и тут же отключиться. И вину эту черную он гнал от себя, потому что жить с таким грузом, если о нем не думаешь - тяжело и мучительно, но можно. А если дать себе волю да пустить в голову мысли, а в душу чувства - так хоть сразу в петлю.

Так вот. Где и как она этому научилась - неизвестно, а только варила Анна приворотное зелье, да мужикам в пиво подливала. А разносчицей она сама была у отца в таверне. Вот и напоила, считай, всякого. Ну, кого может и не взяло, но это редко. А так с трех сел мужики чуть не каждый день в Маркову таверну бегали. И знали ведь, что от Анны отказу никому нет, друг другу рассказывали, плевались, презирали ее, а все равно тянуло как магнитом. Действенное зелье оказалось, ведьмины руки у девки. И если бы кто спросил у нее: зачем ты это делаешь? Она бы ответила: просто так. Люблю всем нравиться, люблю, когда меня все хотят. В общем, красивая дурочка со сродством к колдовству да с вечным пожаром между ног. Огненная смесь.

Ну и вот мужика-то этого - кто его имя вспомнит? - тоже приворожила. Торговец, что ли, какой-то был. Огромный и черный: высоченного роста, живот как две бочки, черная косматая бородища; носил все время почему-то черную рубаху. Женатый, детей в доме выводок от мала до велика. А Аннино зелье просто ум из Черного вышибло, домой и дорогу забыл. Дневал и ночевал в Марковой таверне. Анна дала ему разок, потешила свой огонь, да и наскучил ей мужик. Других вон полно. А он уперся: люблю и все тут, все брошу, никаких денег не пожалею, только будь моей навеки. Ходит да ходит,  надоел проклятый. Стала она прилюдно гнать его да насмехаться. А он словно и не слышит: таскается за ней как привязанный, про любовь свою бубнит. Ну и приволокся как-то раз следом на задний двор. Притаился за сараем, смотрел, как она белье в корыте стирает. И увидел, как Авель к ней подошел и приласкал не по-братски. И как она на поцелуи его охотно отвечала, и как платье сама задрала, и прикрытые глаза, и гримасу наслаждения, и стон, и любовный шепот - все видел и слышал. И вот почему-то эти полуприкрытые глаза плотину в нем и прорвали. Возненавидел ее вдруг до красной пелены перед глазами... Еле дождался, пока Авель дело свое закончит и уйдет. А дальше все как в тумане: подошел, навалился и душил, душил, сжимал, сжимал тонкую шею... Так сладки были ее хрипы и подергивания... Когда опомнился: она вот лежит, лицо синее, глаза распахнуты, в небо смотрят. Мертвая, конечно. С трудом понимая, что происходит, пошел сдаваться с повинной. На этом история Анны кончается, а его обрывается: неизвестно, чем эта все это для него обернулось. Может, виселицей, а может, и откупился.
_______________________________________

Я могу все исправить. Пока я здесь, я могу все исправить. Мне нужно найти ту самую исходную точку, откуда началась эта интересная, но неприятная история.
_______________________________________

-Будь ты проклят! Будь ты проклят!!!!- визжит женщина, прижимая к себе младенца.

Ее лицо так искажено гримасой ненависти сейчас, что трудно узнать красавицу Милану. Чепец сбился набок, выбившиеся волосы растрепались, глаза безумные, брызжет слюной. Ненависть от отчаяния, так тоже бывает.

-  Ненавижу! Ненавижу! Как же не твоя это дочь, когда она твоя копия? На, на, посмотри! - тычет ему в лицо ребенка.

- Сука! Убери от меня своего вы****ка! Дрянь, мерзкая сука! Нет там ничего моего, брюхатую тебя взял, дурак! Всему селу, наверное, дала, все смеются за моей спиной! И поделом мне! Да ты должна меня на коленях благодарить, сапоги мои вылизывать до конца своих дней, что в законном браке щенок твой родился! Ах, я дурак!

Марк трясется от ярости, от жгучей ревности, от обиды на женщину эту, которую так любил, на судьбу, которая ему подложила такую мерзкую, такую грязную свинью. В бессильной злобе бьет ее по лицу, по голове, по лицу, по голове, тщетно пытаясь выплеснуть с ударами эту невыносимую,  разрывающую душу, пожирающую его изнутри ненависть.

- АААААА!!!! Бей, бей беззащитную женщину, мерзавец, подонок! Бей еще, бей, подлец! Ненавижу, нена..........
______________________________

Жуткая ситуация, конечно. Отец в припадке ревности ударил мать и убил, а у той дочь на руках. Вот откуда у Анны помешательство - страшная травма в младенчестве. Но я ничего не могу здесь изменить. Надо посмотреть, что у них там за история, у родителей? Отчего такая дикая ревность?


Марк вообще был завидной партией. С тех пор, как умерла его жена, оставив малолетнего сына, и молодухи, и вдовицы всячески его обхаживали. Мужик высокий, красивый - и в постели такого обнять приятно, и дети красивые будут. Таверной владеет, значит деньги всегда водятся. И характера серьезного, не гуляка, работящий. За такое счастье стоило побороться!

А он на Милану запал, кузнецову дочь. Оно и понятно, первая красавица на селе. Конкурентки зубами поскрипели, но признали, что пара на редкость красивая: оба белокурые, стройные, лица чистые. И свадьбу богатую сыграли, все чин по чину, все село гуляло и молодым здравицы поднимало. Марк только мрачным показался. А с чего бы ему мрачным быть? Какую хотел женщину, такую в жены и взял, люди говорили, любит ее. В доме хозяйка появилась, ему жена, сыну его мать. Решили, что первую жену вспомнил, вот и загрустил.

А Марк вспоминал время, когда приглянулась ему Милана. Как стал ходить к ней, как радовался ответному ее чувству, как сердце сладко томилось ожиданием встречи. Как мечтал по ночам о сладких губах ее, как представлял, какое нежное, упругое на ощупь ее молодое тело, как дурел от ее завлекающего взгляда. Думал, нашел свое счастье. Только счастье бракованным оказалось.

Это случилось после сватовства, когда уже назначен был день свадьбы. Выпил Марк пива в праздник, может, больше, чем следовало. И хмельной пошел к невесте - так захотелось ее увидеть, так сердце потянуло... Пошли гулять к реке. На берегу ни души, все на празднике веселятся. И что-то такое сладкое разлито в вечернем воздухе, и хмель голову туманит, и она рядом - такая нежная, такая соблазнительная, такая близкая, почти жена... Не выдержал, схватил в свои объятия и давай ее целовать и шарить руками по телу. А она особенно и не сопротивлялась - так, для виду только. Хихикала, легонько отталкивала, да тем еще больше распалила мужика. Хмельной, да и женщины давно не было. Мелькнула мысль: зачем ждать? Почти жена она мне. Мочи нет терпеть! И когда добрался губами до ее полной груди, когда нащупал под юбкой горячее лоно, вовсе голову от страсти потерял. Здесь же на берегу и овладел любимой. А когда кровь снова к голове прилила, осознал, что он у нее не первый. Осознал и растерялся: как же так?!

Милана в слезы: "Как ты можешь такое говорить?! Попользовался, а теперь причину ищешь, чтобы избавиться? Опозорить меня хочешь? А говорил, что любишь, а я тебе верила, дура", - и прочее. Марк слушает ее и думает: "Может, и правда спьяну чего не так понял? Не может быть, чтобы любимая меня обманула! "

И так не хотелось ему верить в худшее, так любил ее, что постарался задавить в себе эти неприятные подозрения, убедил себя, что хмель и страсть затуманили его разум. Но, напиваясь на собственной долгожданной свадьбе, с ужасом понимал, что его просто облапошили, обдурили, провели как юного несмышленого мальчика, сбыли с рук бракованный товар, воспользовались его чувствами!
Держался, молчал, не хотел во всеуслышание себя дураком признавать. Поздно, чего уже... Когда вскоре после свадьбы узнал о ее беременности, помрачнел еще больше. Но еще надеялся, думал: "Вот родит через девять месяцев, тогда точно буду знать, что мой ребенок, все наладится, перестану терзаться ревностью".

Но когда родила она на седьмом месяце, тут уж все сдерживаемые подозрения и сомнения прорвали плотину, возненавидел ее лютой ненавистью, видеть не мог ни ее, ни ее вы****ка.

_____________________________________

Это не моя история. Здесь я тоже не могу ничего изменить.
_____________________________________

Смерть жены не облегчила Марку страдания. Наказания, конечно, никакого не последовало: никто ничего не видел, никакого убийства не было. Шла с ребенком на руках, зазевалась, споткнулась и упала. Так бывает.

Те чувства, которые он испытывал к Милане, теперь исковерканные, задавленные, отравленные, сбились в черный комок где-то в груди и не давали дышать. Хотел было вздернуться, да побоялся божьего гнева. Слышал, что грех убийства бог прощает, а самоубийцам прощения не будет вовек. Жил, тужил. Работа в таверне была настоящим спасением: вставал с петухами, дел невпроворот, пока туда-сюда -  вот и вечер настал. Вечерами пил до густого тумана в голове, но всегда следил, чтобы с лавки не упасть и до комнаты своей дойти.

Анне нанял кормилицу и постарался о дочери забыть. Да и дочь ли она? Думал: “Кормлю, пою ублюдка… выкинул бы щенка на улицу, да что люди скажут?”

Девочка росла красавицей. Уже в пять лет было понятно, что девка будет загляденье: белокурые шелковистые локоны, глаза голубые, ясные, лицо чистое, белое. Но что-то с Анной было не так. Бывало, идет, замрет на полдороги и стоит, в одну точку уставившись, ни на что не реагирует. То вдруг кричать начинает ни с того ни с сего. Пять лет ей, а говорить - не говорит. А иногда кажется, что и не понимает ничего, а может, не слышит.

Марк не интересовался особенностями девочки. Не хотел интересоваться. Каждый взгляд на нее, каждая мысль о ней будили в нем чувства и воспоминания, с которыми Марк никогда больше не хотел встречаться. От этих воспоминаний будто осиновый кол в груди поворачивался. Не надо о ней думать, не надо на нее смотреть, нет ее, пусть ее не будет.

Анна Марка боялась. Только он покажется, она бросается наутек и скорей в свою комнатку. Там в постель прыгнет, подушкой накроется и лежит. Час может лежать, два, и не шелохнется. Говорят, у сумасшедших чутье развито, вот она и чуяла от него угрозу. Не может же она помнить, как отец мать ее убил.

Брата своего, Авеля, она будто не замечала. Как и он ее. По крайней мере, так казалось. Двенадцать лет - разница немалая, да и девочка дикая, не от мира сего. А он парень взрослый, отец уже невесту ему присматривал. Что за дело ему до мелюзги?

Когда все случилось, был обычный день и такой же обычный вечер, перешедший в такую же обычную ночь. Единственное, что было необычно - лишняя кружка пива у Марка (как-то особенно больно сегодня ворочался кол в груди) и тревога пятилетней Анны, которая, хоть давно уже солнце село, никак не могла уснуть: все сидела в своей кровати, смотрела в темноту и будто ждала чего-то.

Перебравший Марк тащился по коридору к себе в комнату. Дышать тяжело… Тяжело дышать… Злость такая вдруг охватила его: на себя, на жену, на Анну, на судьбу проклятую… Девчонка во всем виновата! Ублюдок, сукино отродье… Стоял возле двери в комнату Анны и злился. И неожиданно почувствовал возбуждение: захотелось схватить девчонку, заткнуть ей рот и наказать так, чтобы запомнила… Не дочь она ему… Слабо соображая, что делает, Марк отворил дверь. Анна сидела на кровати, прижав к груди одеяло, и смотрела на него как-то совсем не по-детски. Вломился, как медведь, уронил светильник, в темноте навалился, с рычанием выдернул одеяло из судорожно сжатых маленьких кулачков… дальше все как в тумане…

Анна не издала ни звука, не проронила ни слезинки, только смотрела в темноту широко раскрытыми глазами. Марк ушел, а девочка, будто деревянная, подобрала с пола одеяло, прижала к себе, словно пытаясь закрыться от того, что уже произошло, что теперь стало ее жизнью, что уже никак невозможно изменить.

Тихо отворилась дверь, и вошел ее брат, Авель. Он видел, как отец вломился в комнату девочки, слышал возню и все понял, конечно. Его фантазия дорисовала картину происходящего и теперь застилала глаза красной пеленой дикого, животного желания. Когда он увидел Анну, маленькую, застывшую с одеялом в руках, в нем шевельнулась острая, щемящая жалость. Сел на кровать рядом с ней, обнял, прижал ее голову к своей груди, стал гладить, целовать… Такая нежная, такая беспомощная, так пахнет она - невинностью, чистотой… У юноши кружилась голова, он перестал понимать, что с ним происходит, где он, что он делает. Он чувствовал невыразимую нежность к сестре, желание защитить ее от всех бед, но в то же время непреодолимое влечение. А когда она робко ответила на его поцелуй, Авель совсем потерял голову. Никогда он еще не был так счастлив, никогда не испытывал он такого наслаждения, такой любви…

Приласкал малышку по-взрослому. И влюбился - безумно, бесповоротно, до боли в груди.
И Анна, почувствовав в брате защитника, почувствовав любовь, которой была лишена с младенчества, оказалась накрепко к нему привязана - теми узами, что не увидеть, не понять, не разорвать.
___________________________________________

Очень хочется изменить что-нибудь здесь, но чувствую, что не могу. Не здесь источник, нужно идти дальше, глубже. Увидеть, откуда растет эта цепочка последствий. Вижу предыдущее воплощение.
___________________________________________

Момент смерти:
“Трудно дышать… не могу пошевелиться, не могу поднять голову… вообще не чувствую тела. Наверное, я сломал позвоночник, когда брякнулся с лошади. Только что я мчался - и вот я лежу… Как это может быть? Я не хочу, не хочу! Это сон? Вот оно… Это конец… металлическое во рту… кровь… Не могу пошевелиться… “
Воин в легких доспехах сломал позвоночник, упав с коня. Он не слышит сейчас ничего, кроме своих сбивчивых мыслей: ни топота копыт со всех сторон, ни шума битвы. Как будто в мире остался только он - точнее, только его голова с мыслями и привкусом крови во рту, потому что остального тела он не чувствует. Он и сам не знает, сколько времени он так пролежал и сколько еще пролежал бы, мучаясь от жажды и от бессилия, пока смерть бы не сжалилась над ним. Но бой кончился, и кто-то неизвестный - пусть бог вознаградит его за милосердие! - добил Николаса копьем.
____________________________________________

Понятно. Воин, Николас. Судя по легким доспехам, 13 или 14 век, Европа.
Я хочу увидеть ситуацию, которая спровоцировала инцест в судьбе Анны.
_____________________________________________

Упоение силой, упоение вседозволенностью и безнаказанностью - вот что чувствуют все они и каждый из них.

Мало какая деревня могла похвастаться достаточным количеством достаточно сильных мужчин, которые могли бы отразить атаку профессиональных убийц. Ничего личного: в промежутках между военными кампаниями грабить мирные деревни было делом легким и почти законным. Власти смотрели сквозь пальцы на “проделки” наемников, поскольку те добывали себе средства на жизнь самостоятельно и потому не требовали больших расходов казенных средств. Да и сколько там было тех набегов: одна, ну когда две деревни за месяц, а перерывы между войнами недолгие и нечастые. Крестьяне заново отстроят и заново нарожают, так всегда было, есть и будет.

Эта деревня не была исключением: воины, сплоченные в боях,  напали внезапно, быстро убили более или менее сильных мужчин, которые могли оказать сопротивление, и теперь беспрепятственно вламывались в дома и забирали свою законную добычу. “Мы просто берем все, что плохо лежит, - ухмыляясь говорили они друг другу. - А плохо лежит все, что плохо спрятано”.

Они чувствовали свою силу, да они и были сильными и бесстрашными воинами. Им было нечего терять, смерти они не боялись, поэтому в бою им не было равных. Мирных жителей они воспринимали как низшие создания, низшую касту - ничего личного.

Николас выбил дверь в очередном домишке: в просторной, светлой комнате, прижав к себе девочку лет пяти, забилась в угол молодая красивая женщина с длинной косой. Зажмурившись и закрывая голову ребенка руками, будто желая спрятать ее от беды, женщина рыдала и причитала что-то на незнакомом Николасу языке. Он на мгновение остановился: “Чужестранка? А, плевать!” Схватил девочку за волосы, отбросил назад. Ударил наотмашь по лицу плачущую женщину, та опрокинулась на сундук и затихла - похоже, потеряла сознание. Удар профессионального воина и крепкого мужика с ног собьет, не то что хрупкую красавицу. Развернул ее поудобнее, намотал косу на кулак, задрал ей юбку и принялся насиловать. “Я просто беру то, что плохо лежит”. Тут начала кричать девочка, громко, истошно, захлебываясь слезами. “Заткнись, выродок! Убью!” Но девочка то ли не слышала, то ли не понимала его рычания и продолжала кричать. С досадой оторвавшись от женщины, Николас метнулся к девочке, высоко поднял ее за волосы и с размаху швырнул о стену. Удар, чмокающий звук, и девочка замолчала. По стене, там, где она сползла вниз, тянулся кровавый след. Шумно потянув ноздрями, словно вдыхая запах свежей крови, воин, пошатываясь, как пьяный, вернулся к женщине и вновь принялся ее терзать. Перед финалом он достал нож и, рыча и подвывая, перерезал женщине глотку. Оргазм был настолько мощным, что Николас не смог удержаться на ногах. Какое-то время он лежал рядом с трупом, подергиваясь и постанывая. Потом открыл глаза, поднялся и подошел к мертвой девочке. Присел рядом на корточки и долго смотрел на нее. Потом погладил ее по голове, вытер кровь с ее лица, словно сожалея о содеянном. Затем встал, отвернулся и, избегая смотреть на окровавленных мать и дочь, быстро пошарил по сундукам и поспешно покинул дом.

____________________________________________

Жуть какая… Но здесь я тоже не могу ничего изменить. Какой-то он странный, этот Николас. Одержимый, что ли?
____________________________________________

 Возбуждение и злоба… Животная ярость… Николаса накрыла знакомая волна, которой он желал и которой боялся: рвать, терзать, убивать, насиловать… Жажда крови, жажда причинять боль, жажда власти и невероятно сильное сексуальное возбуждение были мучительно сладкими. Он не контролировал себя в такие моменты. Словно внутри просыпался зверь, жестокий и беспощадный - теперь это был не бесстрашный воин, а кровожадный и злобный убийца. Николас всегда потом плохо помнил происходящее - только слабый отголосок мучительного наслаждения, которого, впрочем, хватало, чтобы вновь и вновь желать  оказаться под властью зверя, стать зверем. Как ни странно, сострадание тоже стучалось к нему в сердце, но Николас не впускал его - какой смысл сожалеть о том, что уже сделано? Если эта волна накрывала воина в бою, он один стоил сотни. Мало того, что он голыми руками мог раскидать десятки вооруженных мечами солдат, так он еще был неуязвим, будто дьявол, который в него вселялся, оберегал его от ран и от смерти.

Соратники знали об этих приступах и слегка побаивались Николаса. Слегка, потому что и сами были немного дьяволами. Тем более, что в нормальном состоянии Николас был спокойным, никогда в драку первым не лез, даже пьяным не бузил. А в бою - ну что ж, для общего дела это даже хорошо, а под руку ему нечего лезть, не разбирает он в такие моменты, кто свой, кто чужой. А как он в набегах с женщинами развлекается - это его личное дело. Сами не безгрешные.
___________________________________________

Итак, Николас одержим. Вероятно, убийство пятилетней девочки и ее матери - причина инцеста в судьбе Анны. Я не могу изменить его действия в состоянии одержимости, но я могу посмотреть, откуда эта одержимость взялась.
___________________________________________

Придорожная таверна. В ней пирует “Отряд бессмертных” - так они будут себя называть. Но это в будущем, а сейчас они только что вернулись из похода, потеряв половину бойцов, но взяв солидную добычу. Плюс вознаграждение золотом от короля за взятие крепости. Жители крепости сражались словно черти! Это достойно уважения, и все павшие были похоронены по-христиански. Сила уважает силу.

Николас, еще молодой, но уже опытный воин, выпивает кружку за кружкой. В первый раз он побывал в таком месиве, в первый раз он потерял столько соратников, в первый раз ему стало страшно. Он ведь действительно думал, что они не смогут победить в этой битве. Смерти он не боялся, нет - чему быть, того не миновать. Он боялся поражения, боялся плена и неволи. Он стыдился своего страха, стыдился того, что он, словно какой-нибудь слабак, вообще способен испытывать страх. До этой битвы он мнил себя абсолютно бесстрашным, а вот поди ж ты - испугался. Не хотел думать об этом, не хотел вспоминать.

Николас славен тем среди соратников, что остро чует и удачу, и неудачу. Еще ни разу его сердце не обмануло, еще ни разу отряд не терпел поражение: его чутье подсказывало удачное время, место и удачные стратегии. И перед этой осадой сердце сулило удачу. Был момент, когда Николас решил, что предчувствие его обмануло - но нет. Хоть и дорого обошлась им победа, но - победа.

Пьян Николас, уже очень пьян. Думает: “Не буду больше пить. Не хочу больше.” И когда приносят очередной поднос, полный кружек с хмельным напитком, сомневается, взять кружку или не взять. Неизвестно, что его подтолкнуло выпить еще пива. Эти несколько глотков затуманили последние остатки разума, заглушили голос сердца.
Вышел по малой нужде на задний двор. Темно, ночь беззвездная, безлунная. За таверной - густой лес. Кругом тишина.  Отлил, икнул мучительно, продышался, отгоняя подступившую тошноту. Постоял еще, держась за деревянную балку, и зачем-то повернулся к лесу. А в лесу два огонька горят. Собрал глаза в кучу, присмотрелся: зверь. Огромный. Приближается.

Бежать даже в голову не пришло - не та порода у парня; ни от человека, ни от зверя никогда не бегал. Пьяный ли, трезвый, а с ножом обращаться умел в любом состоянии. Вытащил клинок и ждет. Сердце екнуло: удача! Это твоя удача! Но не услышал Николас голос сердца - слишком густым оказался хмельной туман.
А два глаза-огонька все ближе и ближе. Темно, не рассмотреть, что за великан. Да и какая разница? Хоть кем он окажись - все равно из плоти и крови, и ножа ему не миновать.

Наконец увидел Николас зверя. Волк! Огромный волк! Идет спокойно, не торопясь. Подошел совсем близко, тут Николас и всадил ему клинок прямо в сердце. И сам потерял сознание. Очнулся к утру там же, где и лежал. Во рту пересохло, голова трещит, в глазах муть какая-то стоит. Нож в руках… Что за нож? Что было? Вспомнил про волка, огляделся, но трупа не нашел. Решил, что волк ему по пьяни причудился, а может, приснился. И махнул бы рукой, но почему-то при мысли о волке стало тревожно ныть сердце, будто безвозвратно, непоправимо утрачено что-то ценное, гораздо более ценное, чем золото и даже чем жизнь.

С тех самых пор выражение глаз молодого воина изменилось. Поселилось в его взгляде что-то дикое, страшное. Это все заметили, но никто ничего не сказал - не в обычае воинов в чужие души лезть. А потом в бою увидели, как Николас будто в зверя превратился и вместе с двумя десятками вражеских бойцов двоих своих разорвал. Сначала сторонились его, как опасного и непредсказуемого зверя, потом привыкли - научились с ним обходиться.
___________________________________________

Вот оно! Я знаю, чувствую, где я могу вмешаться!  Я могу изменить маленький, незначительный выбор!
___________________________________________
 
Придорожная таверна. В ней пирует “Отряд бессмертных” - так они будут себя называть. Но это в будущем, а сейчас они только что вернулись из похода, потеряв половину бойцов, но взяв солидную добычу. Плюс вознаграждение золотом от короля за взятие крепости. Жители крепости сражались, словно черти! Это достойно уважения, и все павшие были похоронены по-христиански. Сила уважает силу.

Николас, еще молодой, но уже опытный воин, выпивает кружку за кружкой. В первый раз он побывал в таком месиве, в первый раз он потерял столько соратников, в первый раз ему стало страшно. Он ведь действительно думал, что они не смогут победить в этой битве. Смерти он не боялся, нет - чему быть, того не миновать. Он боялся поражения, боялся плена и неволи. Он стыдился своего страха, стыдился того, что он, словно какой-нибудь слабак, вообще способен испытывать страх. До этой битвы он мнил себя абсолютно бесстрашным, а вот поди ж ты - испугался. Не хотел думать об этом, не хотел вспоминать.

Николас славен тем среди соратников, что остро чует и удачу, и неудачу. Еще ни разу его сердце не обмануло, еще ни разу отряд не терпел поражение: его чутье подсказывало удачное время, место и удачные стратегии. И перед этой осадой сердце сулило удачу. Был момент, когда Николас решил, что предчувствие его обмануло - но нет. Хоть и дорого обошлась им победа, но - победа.

Пьян Николас, уже очень пьян. Думает: “Не буду больше пить. Не хочу больше.” И когда приносят очередной поднос, полный кружек с хмельным напитком, сомневается, взять кружку или не взять. Неизвестно, что его подтолкнуло выпить вместо пива воды. Эти несколько глотков как-то рассеяли хмельной туман в голове. Подкатывающая тошнота ушла, Николас ощутил какое-то непонятное облегчение.

Вышел по малой нужде на задний двор. Темно, ночь беззвездная, безлунная. За таверной - густой лес. Кругом тишина.  Отлил, постоял немного, вдыхая свежий ночной воздух, напоенный лесными ароматами, и зачем-то повернулся к лесу. А в лесу два огонька горят. Присмотрелся: зверь. Огромный. Приближается.
Бежать даже в голову не пришло - не та порода у парня; ни от человека, ни от зверя никогда не бегал. Пьяный ли, трезвый, а с ножом обращаться умел в любом состоянии. Вытащил клинок и ждет. Сердце екнуло: “Удача! Это твоя удача!”
 Удача?! Гигантский зверь - удача?! Что за…

Не стал размышлять Николас, доверился голосу сердца.

А два глаза-огонька все ближе и ближе. Темно, не рассмотреть, что за великан. Да и какая разница? Предчувствие еще ни разу не подводило…
Наконец увидел Николас зверя. Волк! Огромный волк! Идет спокойно, не торопясь, явно не собирается нападать. Чувствует парень - нет угрозы, нет опасности… Чувствует странное - будто душа запела, затрепетала! Мечутся мысли: “Да! Да! Случилось! Родной… Родная… Случилось!”

Совсем близко волк! Не волк - волчица. Подошла, встала рядом. Николас, не понимая, что он делает, выпустил из рук нож, сделал шаг к ней, встал на колени, обнял за шею, уткнулся лицом в мягкую шерсть, вдохнул и почувствовал прилив любви необычайной силы... Почувствовал родную душу в этом звере, почувствовал такую нежность и благодарность, какой не испытывал никогда ранее! Словно встретил кого-то горячо любимого и родного после долгой разлуки, а ведь и не чаял уже никогда увидеть…

“Кто ты?” - подумал Николас, и в его голове прозвучал ответ: “Я твой родич, я твой патрон, я твоя защита... Со мной рядом ты будешь неуязвим до тех пор, пока не придет время тебе прощаться с этим миром. Тогда я дождусь тебя на пороге, и мы уйдем вместе, брат мой, сын мой…”

Волчица растаяла в воздухе, а Николас с этих пор изменился: стал более задумчивым - это все заметили, но никто ничего не сказал - не в обычае воинов в чужие души лезть. Но стал и более человечным, и более отважным. Словно сердце его кто-то помыл, и почистил, и отчистил, и отполировал до блеска - такое сияющее, чистое и благородное стало сердце у этого молодого воина. И в разные передряги он попадал, но всегда чудом удавалось ему выжить, словно кто-то невидимый стоял у него за спиной и охранял его жизнь.

Обретя способность к состраданию и милосердию, он оставался воином, он продолжал следовать своей судьбе...

__________________________________________________

Упоение силой, упоение вседозволенностью и безнаказанностью - вот что чувствуют все они и каждый из них.

Мало какая деревня могла похвастаться достаточным количеством достаточно сильных мужчин, которые могли бы отразить атаку профессиональных убийц. Ничего личного: в промежутках между военными кампаниями грабить мирные деревни было делом легким и почти законным. Власти смотрели сквозь пальцы на “проделки” наемников, поскольку те добывали себе средства на жизнь самостоятельно и потому не требовали больших расходов казенных средств. Да и сколько там было тех набегов: одна, ну когда две деревни за месяц, а перерывы между войнами недолгие и нечастые. Крестьяне заново отстроят и заново нарожают, так всегда было, есть и будет.

Эта деревня не была исключением: воины, сплоченные в боях,  напали внезапно, быстро убили более или менее сильных мужчин, которые могли оказать сопротивление, и теперь беспрепятственно вламывались в дома и забирали свою законную добычу. “Мы просто берем все, что плохо лежит, - ухмыляясь говорили они друг другу. - А плохо лежит все, что плохо спрятано”.

Они чувствовали свою силу, да они и были сильными и бесстрашными воинами. Им было нечего терять, смерти они не боялись, поэтому в бою им не было равных. Мирных жителей они воспринимали как низшие создания, низшую касту - ничего личного.

Николас выбил дверь в очередном домишке: в просторной, светлой комнате, прижав к себе девочку лет пяти, забилась в угол молодая красивая женщина с длинной косой. Зажмурившись и закрывая голову ребенка руками, будто желая спрятать ее от беды, женщина рыдала и причитала что-то на незнакомом Николасу языке. Он на мгновение остановился: “Чужестранка? Вот черт, попала девка…”

Пожалел вдруг. Показал жестом: “Спрячьтесь!” -  толкнул женщину за сундук, набросал сверху каких-то тряпок. Пробежался по комнате, разворошил постель, перевернул стол и стулья, делая вид, будто устроил погром. Вышел быстрым шагом на улицу, крикнул своим: “Пусто! Нищета чертова!” - и сплюнул презрительно.

Отряд еще немного покуражился, собрали добычу, какую нашли - негусто на этот раз, ну да ладно, голодными так и так не останемся - и, подняв тучу пыли, ускакали.

В просторной комнате за сундуком, прикрытая тряпками, сидела, согнувшись в три погибели, молодая красивая женщина с длинной косой. Она прижимала к себе пятилетнюю девочку, закрыв ей рот рукой, чтобы та не вздумала заплакать или закричать. Молилась на своем языке, чтобы ЭТИ поверили своему товарищу, чтобы не пришли еще раз, чтобы не нашли… “Если понадобится, - думала она лихорадочно, - сутки просижу, не шевельнусь! Неделю! Только бы не тронули! Только бы доченьку не тронули!”

То ей потом казалось, что вечность она так просидела, то казалось, что один миг. Когда услышала крик: “Ушли! Ушли!” - не поверила, осторожничала. Сначала голову приподняла, потом осмелилась пошевелиться, прислушалась: точно, ушли. Женщины голосили, причитали, оплакивая своих мужей, отцов, братьев, оплакивая свою разрушенную жизнь, посылая проклятия вслед разбойникам. Только она одна, молодая чужестранка с длинной косой, не проклинала их, хоть и убили воры ее мужа. Молча молилась она за того, кто пощадил их с дочерью. Не проклинала, а благословляла, и помнила о нем всю оставшуюся жизнь.
_____________________________________________

“Трудно дышать… не могу пошевелиться, не могу поднять голову… вообще не чувствую тела. Наверное, я сломал позвоночник, когда брякнулся с лошади. Только что я мчался - и вот я лежу… Как это может быть? Да, да… Был ведь сон… Волчица…  Вот оно… Это конец… металлическое во рту… кровь… Не могу пошевелиться… “
Николас, воин в легких доспехах, сломал позвоночник, упав с коня. Он не слышит сейчас ничего, кроме своих сбивчивых мыслей: ни топота копыт со всех сторон, ни шума битвы. Как будто в мире остался только он - точнее, только его голова с мыслями и привкусом крови во рту, потому что остального тела он не чувствует. Но недолго он так пролежал: еще даже не кончился бой, как кто-то неизвестный - пусть бог вознаградит его за милосердие! - добил Николаса копьем.

И когда мир погрузился во тьму, Николас вдруг увидел свет и… волчицу. Как обещала, встретила она его за порогом, своего сына, своего брата, своего родича, и ушли они вместе по ту сторону света.
______________________________________________

Марк, вообще, был завидной партией. С тех пор, как умерла его жена, оставив малолетнего сына, и молодухи, и вдовицы всячески его обхаживали. Мужик высокий, красивый - и в постели такого обнять приятно, и дети красивые будут. Таверной владеет, значит деньги всегда водятся. И характера серьезного, не гуляка, работящий. За такое счастье стоило побороться!

А он на Милану запал, кузнецову дочь. Оно и понятно, первая красавица на селе. Конкурентки зубами поскрипели, но признали, что пара на редкость красивая: оба белокурые, стройные, лица чистые. И свадьбу богатую сыграли, все чин по чину, все село гуляло и молодым здравицы поднимало. Марк сиял от счастья. Можно бы позавидовать, но даже завидовать не хотелось - даже самые вредные тетки в селе пускали слезу, видя его счастливые глаза. Какую хотел женщину, такую в жены и взял, и слепому было понятно, что любит ее. В доме хозяйка появилась, ему жена, сыну его мать. Совет да любовь молодым!

А Марк вспоминал время, когда приглянулась ему Милана. Как стал ходить к ней, как радовался ответному ее чувству, как сердце сладко томилось ожиданием встречи. Как мечтал по ночам о сладких губах ее, как представлял, какое нежное, упругое на ощупь ее молодое тело, как дурел от ее завлекающего взгляда. Знал, что нашел свое счастье. И гроза была готова разразиться, но и та стороной прошла.
Это случилось после сватовства, когда уже назначен был день свадьбы. Выпил Марк пива в праздник, может, больше, чем следовало. И хмельной пошел к невесте - так захотелось ее увидеть, так сердце потянуло... Пошли гулять к реке. На берегу ни души, все на празднике веселятся. И что-то такое сладкое разлито в вечернем воздухе, и хмель голову туманит, и она рядом - такая нежная, такая соблазнительная, такая близкая, почти жена... Не выдержал, схватил в свои объятия и давай ее целовать и шарить руками по телу. А она вроде и не особенно сопротивлялась сначала, а потом как ударилась вдруг в слезы! Что такое?
И хмель прошел, испугался Марк: так горько она рыдала, такой слабой и беспомощной вдруг оказалась его бойкая и дерзкая на язык Милана.

Сначала только головой мотала и, рыдая, повторяла: “Обманула! Я тебя обманула! Прости! Прости меня!”
Еле успокоил, еле уговорил ее рассказать, в чем дело. Пряча глаза и запинаясь, девушка рассказала Марку, как изнасиловал ее дядя, когда ей было пять лет, как она хотела солгать и скрыть, что не девственница, потому что боялась, что все узнают, опозорят, замуж никто не возьмет. “Не могу, - говорит, - больше лгать! Хочешь - прогони, хочешь - всем расскажи, но не могу я больше этот камень на душе носить!”

Марк обнимает ее, чувствует прилив нежности, ему хочется защитить ее от всего мира… Но точит его червь сомнения… Дядя ли? В детстве ли? Может, все обман? Может, за дурака меня держит?

Милана поднимает на него глаза, полные слез, и взгляд этот настолько чист, настолько искреннее в нем страдание, что Марк забывает о своих сомнениях. Поверил, доверился - без оглядки! Бросился в любовь словно в омут с головой! Настоящая любовь, она ведь без доверия не бывает.

В их первую брачную ночь он ласков, нежен и терпелив с ней. “Боже, неужели это все происходит со мной?” - думал он. Разве бывает на свете такая любовь, бывает такое счастье? Он не просто муж для нее - он защитник, соратник! Он делит с ней ее страшную тайну, он принимает ее вместе с ее тайной, и ему кажется, что от этого его любовь еще сильнее. А она так благодарна ему за терпение, доброту и нежность…Утром посмотрит на него, спящего, потом на себя в зеркале - и удивленно смеется. Неужели это я, эта счастливая женщина? Разве бывает на свете такое счастье? 

Влюбленные счастливы, как только могут быть счастливы  богатые молодожены. Она зачинает сразу же, он с нетерпением ждет появления младенца. Говорит: “Сын у меня уже есть, хорошо бы доченька родилась!”

Когда родилась Анна, Марк сразу заметил, как сильно она на него похожа... Он боготворил жену, был преисполнен любви и нежности к дочери...

Наверное, правду говорят, что сильное счастье долгим не бывает. Когда Анне едва исполнился год, Милана погибла. Нелепая случайность: шла с ребенком на руках, зазевалась, споткнулась и упала. Ударилась головой - ни крови, ни заметного ушиба, а умерла мгновенно. Малышка, как ни странно, не пострадала: прибежавший на грохот Марк обнаружил мертвую жену и Анну, сидящую на полу возле головы матери и орущую в голос.

Марк почернел от горя. Два года пил страшно - не понимал, как и зачем ему жить дальше. Ту любовь, которую он испытывал к Милане, теперь заволокло туманом тоски, и это не давало ему дышать. Хотел было вздернуться, да побоялся божьего гнева. Слышал, что самоубийцам прощения не будет вовек.
Анны избегал: она была живым напоминанием о той счастливой жизни, которую уже не вернуть, и одновременно живым свидетелем смерти его любимой. О малышке заботилась сестра Марка, которая также взяла на себя заботу и о его повзрослевшем сыне, и о таверне.

Примерно два года спустя после смерти жены, в один из немногих трезвых дней, Марк вышел в зал таверны. Туда же вбежала с улицы маленькая Анна: остановилась, внимательно посмотрела на него, а он рассеянно - на нее. “Папа!” - уверенно произнесла девочка и, подбежав к Марку, обхватила ручонками его ногу. “Первые слова, поздравляю, папаша! - в зал вошла его сестра.- А я-то грешным делом думала, что не заговорит девчонка никогда!”

Марк стоял как вкопанный посреди зала, прижимал к своей ноге голову маленькой дочери и беззвучно рыдал. Вместе со слезами вышла из него наконец та скорбь, которую он безуспешно пытался утопить во хмелю.

Мало-помалу жизнь вошла в свою колею. Марк перестал пить, вернулся к своим делам, сестра его уехала, оставив Анну на попечение няни.

Девочка росла красавицей. Уже в пять лет было понятно, что девка будет загляденье: белокурые шелковистые локоны, глаза голубые, ясные, лицо чистое, белое. Но что-то с Анной было не так. Бывало, идет, замрет на полдороги и стоит, в одну точку уставившись, ни на что не реагирует. То вдруг ночью выскользнет незаметно из дома - и в лес. Утром возвращается, мурлычет себе что-то под нос, а в волосах - трава, и в руках букетик. “Папа, не бойся! - говорит она испуганному Марку. - Я не одна в лес хожу, а с волчицей! Она меня никому в обиду не даст!”
“Что за волчица, доченька? Откуда она взялась?”
“Из моих снов, папа. Не бойся за меня, папа мой!”

Это ее “папа мой” растапливало сердце Марка окончательно и лишало его возможности возражать. Такая маленькая, такая доверчивая, она тем не менее излучала что-то необыкновенное, какую-то силу, что ли… Марк привык к ее походам и успокоился.
Брат ее, Авель, девочки сторонился. Двенадцать лет - разница немалая, да и девочка словно не от мира сего. Может, ревновал втайне к отцу, а может, была другая причина. Он-то парень взрослый, отец уже невесту ему присматривал. О чем ему с ребенком толковать? Анна, видимо, это чувствовала, и тоже не изъявляла особого желания сближаться.

В тот вечер Марк засиделся с гостями и выпил больше, чем позволял себе в последнее время. Весь день он ощущал какую-то смутную тревогу, словно занозу в душе - ноет и ноет, а в чем дело - непонятно, вроде все хорошо. Чего тревожиться? Из-за Авеля разве что: сын с самого утра сегодня сам не свой. Но мало ли - парень молодой, может влюбился неудачно или еще что. Марк в душу сыну не лез: нужен будет совет - сам расскажет.

Перебравший Марк тащился по коридору к себе в комнату. Остановился возле двери дочери. Ни с того ни с сего ему стало тяжело дышать… Такая тоска вдруг охватила его: вспомнил жену, сердце заныло с новой силой. Никогда, никогда он больше не увидит ее, не обнимет, не скажет, как сильно ее любит! И ничего, ничего он не может с этим поделать! Какая несправедливость! Какую свинью подложила ему злодейка-судьба! Да будь оно все проклято! Охватила его злость на судьбу, на жизнь, на жену, на дочь… Что-то мутное, темное поднималось из глубины его души.

Не думал он больше ни о чем, не понимал и не хотел понимать, что за чувства, что за силы в нем кипели в этот момент: будто красная пелена застилала ему глаза. Посмотрел тяжелым взглядом на дверь Анны. Повинуясь своему гневу и смутному желанию, взялся за дверную ручку. Постоял-постоял, но дверь почему-то не открыл. Через несколько секунд будто спал с него морок, и Марк ужаснулся: “Что я делаю?!” Вспомнил о своих желаниях, о своих мыслях и поспешил их прогнать: “Чур меня! Не иначе, бес в меня вселился! Господи, помоги!”

Девочка спала крепким сном. А в комнате возле двери мерцал силуэт волчицы.

В это время Авель, терзаемый ненавистью к сестре, прислушивался к удаляющимся шагам отца. Он ненавидел ее - да, ненавидел всей душой! Сначала ее мать, потом она украли у него отца, украли его любовь! Да Марк никогда и не любил своего сына так, как эту женщину и эту девочку. Он был рад, когда Милана померла. Ему казалось, что он теперь сможет занять ее место в сердце отца: Авель так старался быть рядом, когда тот страдал, старался угодить ему во всем, прибегал по первому зову, но отец словно не замечал стараний мальчика. И Анна - Анна всегда была и будет отцу дороже и любимее, чем он, Авель. Ненависть душила его. Он хотел причинить боль этой маленькой гадине, сделать так, чтобы она запомнила… чтобы всю жизнь страдала!

Слабо понимая, что он делает и зачем, Авель поднялся с кровати и тихо вышел из комнаты. Подошел к двери Анны, прислушался: полная тишина. Он стоял, сжимая кулаки, и не мог решиться ни зайти к ней (избить, задушить маленькую дрянь, бить головой о стену, пока не сдохнет), ни уйти восвояси. Так стоял он, бездействуя, и гнев его понемногу начал стихать. Мальчик вздохнул, прислонился лбом к двери комнаты Анны и вдруг заплакал. Тонкий ручеек сменился бурной рекой, и Авель уже не мог сдержать рыданий. Жалость к себе, ненависть к сестре, ревность, обида на отца - все это было смыто очистительными слезами. Когда поток иссяк, обессиленный Авель еще немного постоял, прислонившись к двери и восстанавливая дыхание, а потом развернулся и ушел к себе. В эту ночь он спал крепким сном без сновидений.

А за дверью комнаты Анны по-прежнему мерцал силуэт волчицы.

Следующим утром и Марк, и Авель чувствовали раскаяние и стыд. Каждому казалось, что Анна почему-то все знает о вчерашних ужасных мыслях и намерениях, и оба боялись встречи с ней. Анна, конечно, не догадывалась о терзаниях отца и брата, но, едва проснувшись, почувствовала неодолимую потребность крепко-крепко обнять их обоих.

Иногда прикосновения, объятия могут выразить больше, чем слова, особенно если души людей открыты друг другу. В это утро незримо что-то изменилось в отношениях отца и дочери, брата и сестры, отца и сына. Искреннее, горячее чувство соединило этих трех самых близких друг другу людей.
__________________________________________

- Папа! Смотри, что я нашла! - Анна прибежала к отцу с книгой в руках. - На лавке лежала. Наверное, кто-то забыл вчера.
- Милая, книга - это редкая и дорогая вещь, убери ее куда-нибудь, чтобы не испортить. Хозяин потом обязательно вернется за ней.
- Нет, папа, не вернется. Это для меня книга. Здесь, смотри, про всякие травки! Папа, научи меня читать!

Марк, знавший о способности дочери видеть и понимать то, чего не видят и не понимают другие, тем не менее не мог поверить, чтобы книгу можно было вот так просто оставить. Нет, это кто-то из вчерашних гостей перебрал, да книга из котомки и вывалилась. Вернется, конечно, за такой драгоценной вещью.
Сам Марк читать умел: его отец питал необыкновенное уважение к грамотным людям и дал сыну то образование, которое только смог. “Ладно, - решил Марк, -  Анна - девочка аккуратная и ответственная, пока книгу не забрали, научу дочь читать”.

Анна оказалась удивительно способной к чтению, так что уже через короткое время осилила книгу самостоятельно. Хозяин, кстати, так и не объявился, и волей-неволей Марк стал подумывать о том, что книга действительно каким-то образом предназначалась его дочери, тем более, что это оказалась книга про магические свойства растений и заговоры.

А вот Анна была ничуть не удивлена такому странному происшествию. Она рассказала отцу, что ей часто снятся сны, в которых волчица ведет ее в лес и там показывает разные травки, так что она давным-давно знает, что и какой травкой можно вылечить. Но в книге, говорит, конечно, травок больше и заговоры есть интересные. “Папа, - говорит Анна, - они ведь живые, эти травки! Они со мной иногда разговаривают, правда! Они мне рассказывают, что и как они хотят, чтобы я сделала: как сорвать, как высушить, как сделать их полезными”.

К Анне ходили со всех окрестных хуторов. Травками своими полумертвых поднять могла. Денег не брала, никому не отказывала. Чаще других приходил торговец один. Огромный и черный: высоченного роста, живот как две бочки, черная косматая бородища; носил все время почему-то черную рубаху. Женатый, детей в доме выводок от мала до велика. Так вот, для жены заболевшей все время лекарства просил. Анна чувствовала, что лжет, не за тем ходит, но каждый раз просто молча отдавала зелье. Чего хотел на самом деле, попросить так и не решился.

Брат ее давно женился, жена родила ему двух сыновей. Анна в невестке и племянниках души не чаяла. А сама так и осталась в девках. Кто только к ней не сватался, у нее для всех один ответ: “Не судьба мне замужней быть, не судьба детей сиротить”. Отец волновался: что значит “детей сиротить”?  Она не объясняла, улыбалась успокаивающе: “Так, просто сказала”, - обнимала его, и тревога куда-то улетучивалась... 

Марк умер легко и быстро - во сне. Анна не предвидела его ухода и очень растерялась: она чувствовала даже надвигающийся насморк племянников, а кончину отца не почувствовала... Утром, когда не увидела его в таверне, даже не подумала, что что-то могло случиться. Не могла поверить своим глазам, когда нашла его в постели мертвым. Боль от потери была такой сильной, что она едва могла дышать. У гроба почти не плакала - не могла. Словно все застыло в груди. Брат, невестка, племянники были рядом, но это не утешало - горе всадило ей в сердце осиновый кол.

Возле гроба отца Анна почувствовала, что скоро последует за ним. Через три года Анны не стало. Она не пыталась даже лечить свою легочную болезнь - травы не помогут, это болезнь от горя, а как вылечить себя от такой болезни, Анна не знала.
Когда мир погрузился во тьму, Анна вдруг увидела свет и… волчицу. И ушли они вместе по ту сторону света.
___________________________________________

- Учитель! Это совсем не тот финал, которого я хотела! И Николас, и Анна напрочь лишены сексуальности, будто стерильные! Учитель! Учитель?
Вместо седобородого старика я увидела высокую женщину с длинными черными волосами и рогами полумесяцем.
- Я твой учитель, девочка. Эти старики знают только правила и ничего, кроме правил! Они не знают, что такое жизнь - настоящая, неприкрытая жизнь! Ведьма и священник... Иди и смотри: ведьма и священник...