Цыганочка с импрессионистской выходкой

Цыганочка с импрессионистской выходкой (кочующий текст: как приехал — так и уедет)

Когда цирк уехал, по инерции кибитка с клоунами продолжала движение, но со стороны деревни, расположенной в благостной Долине Самолюбования, казалось, что она тормозит. Детишки, бегущие рядом, махали руками, головами и помидорами, неожиданно оказавшимися у них за пазухой. Пришло время разбрасывать помидоры.

Кибитка представляла собой величественный шатёр. Цветастый, как ковёр-самолёт, да и трап, когда колёса амортизировали, подпрыгивал и забивался грязью из кочек и луж, и только поэтому становился картинкой - чёрным квадратом. На вкус и цвет, что называется. В детстве родители и их прототипы ловили меня за неприличным занятием - я ел землю прямо из лунок, в которые сажали картошку. Я так сильно хотел вырасти, что, когда вдоволь наедался, а это было заметно по грязным губам и щекам, сам садился в лунку и кричал всеми словами, насколько позволяла духовная пища, мол, я уже большой. Но и этого мне было мало - за обедом, дрыгая ногами, я требовал, поскольку вырос в собственных глазах ещё в момент посадки, и себе стаканчик самогонки. И как только пригубливал взрослость - воспламенялся страстью по утраченным детским годам. А уж покурить после самозабвенной трапезы - мне само сидение на коленках у взрослого велело. Большой же, больше некуда.

- А вы куда стоите? - спросил я у самого разукрашенного, которого мог только видеть.

Кучер приподнялся на козлах вместе со шляпой, на всякий случай стряхнул пыль с шарообразных ботинок, чтобы, видимо, казаться более красивой версией себя, и, кряхтя, сплюнул в другую сторону от моего вопроса.

- Доброго вечерочка, мал-человек! Едем, вот, с нескончаемой ярмарки Теккерея, владельца этих пышных земель. Обогнём холм - и туда же от огородов до обедов во всей красе явимся. Представление должно продолжаться, независимо от того, что в программке - пусто.

Из-под шуршащего брезента выглянуло милое красноносое лицо и тело в эполетах и с аксельбантом вдоль всей видимой груди и на ломаном цыганском выпалило, как из дзота:

- А вы кем будете?

- Да кем угодно. Я же ещё до того, как с горшка кое-как слез, столько слёз пролил, поднатужившись, что теперь любой выбор шага - полёт. Главное, чтобы солнце не так палило, как в здешних краях. Не выношу жаркого. Сижу вчера в таверне, стемнело вроде бы, а откуда тепло берётся - не пойму. Сам-то я вольный менестрель, поэтому всё своё ношу с собой, а тут пришлось раздеться, снять, так сказать, кожу, чтобы душа задышала. Понятное дело, я же и сам её сжигал дешёвым элем, и вроде как баланс нашёл. Но тут мальчишка - выбежал, значит, из-под стола, я к нему чуть раньше пригляделся, пока мамаша ему в одной тарелке перемешивала первое, второе и компот, и затрепетал аки лист на древе познания: "хочу ружьё". И показывает пальцем на рыбу, неслучайно подвешенную над входом-выходом, в зависимости от того, чего ты больше хочешь - уйти или остаться. Чучело напоминало то ли язя, то ли голавля, несуразное, в общем, а это к тому же вопросу - кем будете, да всё по вашему желанию. Главное, чтобы съедобно было. Но это же только чучело, причём им даже ребёнка не испугаешь, он всё дёргает кулачком да пальцем тычет "дай да дай" и на меня косится. А как я ему дам, если это не моё. Думаю, дилемма в дилемме, о мёртвом либо язе, либо голавле либо хорошо, либо никак. Либо как-то реагировать на сопутствующий пальцу плач.

- Не выстрелила, выходит, рыба в третьем действии? - из кибитки спустилась на своём ходу серьёзного вида барышня, попутно соскабливая со ступенек грязь. Цвета всех её семи юбок были не кричащими, а классически разговаривающими. Чёрный, карий и белый у самой щиколотки, возвышающейся над низкими лакированными сапожками-гармошкой, такого же благородного тёмного цвета.

- Как же не выстрелила, так стрельнула, что я сам стрекоча давал - и не отобрать. Что за гнездо, думаю, я встряхнул, это уже когда бежал и кровящую морось впитывал, добавляя себе по хлебалу супротивными ветками-палками. Я же только хотел медком подсластить и склеить черепки своей горшечной жизни, поесть-попить - и в путь-дорожку. Как только я потянулся к рыбе, все вокруг меня в один взгляд обратились, это я уже потом догадался, что все мёртвые как один чувствуют запах живого присутствия. Разукрасили меня, ой, как только художники-абстракционисты могли, пока их самих не выдумали. Столько синего пролили - и на пятачок, и глаз поплыл по морю синему, а там, где зуб должен расти, он, кстати, через верхнюю губу выпрыгнул или я его сам выплюнул, в суматохе запутался, зияет Чёрная дыра. Она меня и поглощает, не пережёвывая. Крепкие, в общем, ребята, не совру, идолища поганые - из Перу или из Пера нарисовавшиеся. Да вы и сами весь пейзаж видите.

Девочка с лисьими волосами хитро и незаметно подкралась ко мне и схватила за рукав, еле держащийся от прошлой золотой сечи.

- Дяденька, а поехали с нами, у нас место для таких маленьких найдётся. Хотя бы в сундуке будете спать, там столько тряпья - и тепло, и мягко. Только курить опасно.

- Без курева я ни дня не проживу. Я-то к вам чего, - погладил я рыжуху, не придавая ей лишнего значения, сверх того, что имелось мною в виду, - может, загримируете меня под своего? Что нужно делать, как правильно - встать или привстать, чтобы свет ровно падал. Могу и сплясать, правда, только по случаю неусыпного застолья, и спеть могу, пою, опять же, не очень, но зато сам догадываюсь, что фальшивлю и в каких именно местах.

- Да залезай, - хором откликнулись оставшиеся в кибитке яркие, по своему усмотрению, представители древнейшей религии, подмигивая мне и без того закрытыми глазами. Разукрасим - не сотрёшь, и подбросим куда надо, здесь дорога одна - без конца и края - от деревни по долине до холма и вокруг него до вечной ярмарки, всё это время минуя условный лес.

И поехали мы дружно стоять. Только кучер с бородой в борще рассказывал сам себе анекдоты и периодически улыбался лошадке-вертихвостке, чтобы не смущаться по пустякам. А все остальные молча стояли и ехали, чтобы не заблудиться в бороде кучера. Девочка с лисьими волосами настойчиво хотела показать, что у сундука внутри, а мне было неловко, это же наверняка были не столько нужные, сколько дорогие, независимо от состояния и общей ценности, вещи. Достаточно было взглянуть хотя бы на одну, чтобы вся история костюмированного выступления промелькнула между дверцей - то ли в прошлое, то ли обратно - в будущее. Мне вдруг показалось, что иду я по канату, низко-низко, так что фонари, подвешенные посреди площади, заглядывают мне в лицо, то ли чтобы осветить дорогу, то ли чтобы ослепить.