Осадок

Они давали друг другу обещания, как строили воздушные замки — высокие, хрупкие, не предназначенные для жизни. «Навсегда» звучало так же легко, как «до завтра». Они произносили эти слова в пылу страсти, не вдумываясь в их вес, пока однажды не обнаружили, что живут не в замке, а в руинах, сложенных из этих самых слов.

Вину искали не в вине. Алкоголь был лишь горьким антисептиком для ран, которые они наносили друг другу холодными взглядами и колкими фразами. Её смех, когда-то искрящийся и лёгкий, теперь обрывался, едва успев родиться, натыкаясь на каменную стену его молчания. Его восхищённый взгляд, прежде всегда устремлённый на неё, теперь видел лишь её недостатки, выискивая новые доказательства собственной правоты.

Любовь, о которой когда-то кричало каждое их свидание, теперь была выброшена, как старый хлам. Они не хоронили её, а просто перестали замечать, пока она не истлела в углу их общего пространства.

И тогда началась игра. Холодная, расчётливая. Он делал свой ход — демонстративно уходил, громко хлопнув дверью. Она отвечала своей картой — язвительным намёком, нацеленным точно в больное место. Это была партия, где дамой и валетом были больные фантазии и обидные подозрения. Каждый ход покрывал душу новой порцией тоски, липкой и удушающей.

Мир, который они когда-то видели в ярких красках, померк, превратившись в чёрно-белый мираж, искажённый болью. Её светлые глаза, всегда такие живые, теперь были постоянно потуплены, затянуты дымкой отчаяния. От безысходности. От этой ядовитой, кровавой субстанции, в которую превратилась их былая страсть.

Но даже в этом пепле тлела одна-единственная искра. Не надежда на примирение — её не было. А странная, искалеченная вечность, дарованная тому самому первому сердцу, что когда-то забилось в такт другому. Оно прошло сквозь весь этот ад, обуглилось, истлело, но не остановилось. Оно продолжало биться. Уже не от любви, а просто из упрямства. Из стремления жить, даже когда всякая причина для жизни, казалось бы, сгорела дотла.