Встреча

 — Не надо нам объяснять, как должно быть. И мы Вам ничего объяснять не будем. Давайте посмотрим на то, что есть и решим подходит оно нам или нет...
 — Не подходит!!!— завопила я.
— Не перебивайте, пожалуйста,— мягко попросил он.— То есть, посмотрим, можем ли мы быть счастливыми в той ситуации, в которой оказались. Вот, я персонально, вполне счастлив. А что? Мне тепло, удобно, делать ничего не надо, и ничего от меня не зависит. Можно совершенно расслабиться и наслаждаться прекрасным видом из окна. И Вы, дорогая моя, простите не знаю Вашего имени отчества, могли бы поступать как я. Но вместо этого, сердитесь, возмущаетесь, шумите и, заметьте, никак не влияете на происходящее, а только понапрасну тратите силы и нервы. —
             Он произнёс это с такой милой доброжелательной улыбкой и таким ласковым отеческим тоном, что не оставил мне ни малейшей возможности ответить резкостью на непрошеную отповедь. Да, и что мне было до его речей, когда трое детей непрерывно теребят, требуют есть, пить, читать книжку вслух, идти в туалет...и.т.п. Ну, и прав он, разумеется, что повлиять на происходящее не в моих силах.
             А происходило вот что: поезд, на котором мы ехали на каникулы остановился в чистом поле час назад. И пассажиров вначале попросили оставаться на местах, пока не будут устранены неполадки, а затем, минут двадцать спустя машинист сообщил, что локомотив вышел из строя.  Но это не драма (он так и сказал), так как он уже предупредил депо и оттуда нам пришлют другой локомотив в ближайшее время, не позднее чем через два часа. А пока мы можем освежиться напитками в вагоне-ресторане или поспать. Выходить из поезда не рекомендуется.
             Услышав эти новости, я стала громко возмущаться порядками на французской железной дороге, а заодно и всеми остальными недостатками моей новой родины. С жаром объясняя, сидящей напротив, молодой даме, как тут все неправильно устроено, в этом «французском борделе», и как должно было бы... Короче, приоткрыла клапан, чтобы выпустить пар. Дети,всегда чуткие к моему состоянию начали меня теребить и требовать, каждый своё. Обстановка в купе стала напряженной. Понятно, что пожилой господин, ехавший с нами в одном купе, попытался меня успокоить. Кому приятно находиться в небольшом пространстве с истеричной мамашей и тремя скандалящими детьми?
             Устыдившись, я постаралась улыбнуться ему и ответила:
— Конечно, Вы правы. Я постараюсь успокоиться и наслаждаться.
— Вот и умница. Давайте, пока во что-нибудь поиграем, чтобы скоротать время.
Услышав это предложение, дети, которые, казалось бы, были заняты, каждый своим срочным требованием, моментально навострили уши и приблизились к нашему соседу по купе.
— А во что ты умеешь играть? — спросила шестилетняя Даша, глядя на него в упор.
— В «пьяницу», — ответил он, доставая колоду карт из кармана.
             Интересный попутчик нам попался, — подумала я и принялась его исподволь разглядывать, пока он объяснял детям нехитрые правила карточной игры. Он выглядел немного старомодно в сером костюме-тройке из добротного сукна и мягкой фетровой шляпе с небольшим фазаньим пером. Круглощекий, румяный, с чуть выпирающим брюшком, он производил впечатление добродушного эпикурейца. Ему было около семидесяти, но он сиял белозубой юношеской улыбкой, и я могла бы поспорить, что это его собственные зубы. Я заметила два обручальных кольца на левой руке. Одно, как полагается, на безымянном пальце, а второе на мизинце. Наверное, вдовец...
             От этих наблюдений меня оторвал вопрос, сидящей напротив, молодой дамы:
— А сколько лет вашим крошкам?
Как я не любила подобные вопросы! Сейчас начнётся: Как их зовут?, В какой класс ходят, Как я справляюсь с ними и т.д. и т.п. Тяжело вздохнув, я сообщила возраст детей, а заодно и их имена. Но, как ни странно, дама ограничилась этой информацией. Видимо, вопрос был задан лишь для того, чтобы начать беседу. Глядя затуманившимся взором на на оживленную игру моих детей с их новым другом, она произнесла с какой-то особо значительной и мечтательной интонацией:
— Вот, он всегда так с детьми...
— Кто? — не поняла я.
— Жак. Мой муж.
Вот тебе и вдовец!— подумала я.
           Известие о том, что мои соседи по купе пара меня ошарашило. Дело было даже не в том, что господин, игравший с детьми в карты, выглядел лет на сорок старше моей собеседницы, и не в том, что стиль ее одежды, кричаще-яркий на грани вульгарности резко контрастировал с его потертой фешинебельностью. Просто, ещё в Париже они зашли в купе, как совершенно посторонние люди, и за все время пути ( а с момента отбытия прошло уже четыре часа) не обменялись ни взглядом, ни словом. Может, поссорились перед отъездом? Всякое бывает. Да, нет же! Невозможно, чтобы этот пожилой господин, к которому, надо признаться, я испытывала все больше и больше симпатиии, глядя, как он занимается с моими детьми, был ее мужем!
           Тем временем игра за карточным столом захватила всех четырёх участников. Казалось, дети забыли обо всем, в том числе и обо мне.
— Вы, наверное, с детьми на каникулы едете? А куда? — голос моей попутчицы снова звучал громко и напористо.
— В монастырь.— ответила я довольно резко и посмотрела на неё строго в упор, стараясь показать своим видом, что не намерена с ней обсуждать выбор места проведения каникул. Но она в ответ заулыбалась и, всплеснув руками, воскликнула:
— Невероятно! Жак, ты слышишь? Да, послушай же меня! Они тоже едут в монастырь!
            Пожилой господин на мгновение оторвался от игры и кинул на даму недовольный взгляд:
— Я же Вас просил не разговаривать со мной, — произнёс он ледяным тоном.
— Прости, я забыла, я не нарочно...— пролепетала она. Но он уже снова погрузился в игру с детьми, не обращая на неё внимания.
            Весы моего сочувствия резко качнулись в сторону моей попутчицы. Да, он — настоящее чудовище, думала я. Даже, если и поссорились, как можно так обламывать свою жену, да ещё при посторонних. Она бедняжка как-то сникла, жалко было на неё смотреть. Мне стало не по себе. К тому же, я почувствовала себя виноватой. Мне вообще это свойственно, когда окружающие себя плохо ведут. Видимо, чувство стыда, которое меня охватывает за них, каким-то образом трансформируется в собственную вину. А тут, он ещё с моими детьми занимается, вроде, как я ему обязана. Встать бы и уйти в другое место. Но куда? Поезд набит битком, это ж начало каникул. Да, и дети не поймут и обидятся, что оторвала их от игры...Надеюсь, что они едут не в тот же монастырь, что и мы. Мало ли монастырей на юге Франции.
— А в какой монастырь вы едете? — обратился он ко мне, словно услышал мои мысли.
— В монастырь святой Терезы в Пиренеях.
— Прекрасное место, очень живописное. Я там бывал несколько раз.
— Ваша жена сказала, что вы тоже направляетесь в монастырь. А куда? — спросила я, —
Желание разрядить обстановку. Я уже догадалась, что мы с ними едем в разные места, иначе бы он сразу мне сказал об этом, когда услышал название монастыря. Но очень хотелось услышать подтверждение моей догадки.
— Вы курите? — неожиданно спросил он, доставая из кармана большой серебряный портсигар.
— Вообще-то... — Я в замешательстве посмотрела на детей. Они строили карточные домики на столике, соревнуясь, кто построит выше и не обращали на меня внимания. Курить захотелось ужасно. Даже удивительно, я же не заядлая курильщица, курю, как в том анекдоте, когда выпью или за компанию с друзьями. А тут, просто сил нет, как хочется курить.
— Дети поиграют пять минут без нас. Неправда ли, Ваня? Ты позволишь маме отойти на несколько минут, посмотришь тут за порядком? — обратился он к моему старшему сыну.
— Без проблем, Жак! — ответил Ваня широко улыбаясь.— Можешь на меня положиться, мне уже девять лет. Я привык за ними присматривать. — Он сделал широкий жест в сторону младших и мельком взглянул на меня, успев выразить взглядом мольбу о неразоблачении.
           А было в чем разоблачать: во-первых девять лет ему будет только через полгода, а во-вторых никогда он за братом и сестрой не присматривал, были они погодками, старшинство никем не признавалось. Самой ответственной и заботливой среди них была младшая Даша. Но никто из младших не возмутился Ваниной ложью, они даже одобрительно посмотрели в нашу сторону, когда мы выходили из купе. Похоже, этот Жак их совершенно очаровал.
            Мы вышли в тамбур и закурили. Двери поезда были открыты, и небольшая группа пассажиров, несмотря на рекомендацию оставаться на местах, расположилась неподалёку на лугу, посреди которого застрял наш поезд. Жак тоже спустился по ступенькам на землю и протянул мне руку. Поколебавшись, я последовала за ним. От группы отделились двое и с радостной улыбкой направились к нам.
— Наконец-то! — произнёс один из них, пожимая Жаку руку. — Мы уже начали волноваться.
— Я смотрю, святой отец, вы времени даром не теряете, — добавил второй, разглядывая меня довольно бесцеремонно. — Ах, простите,— обратился он ко мне, смутившись под укоризненным взглядом Жака. — Я не хотел вас задеть.    Просто...неудачно пошутил.—
            Его товарищ представился и назвал имя своего друга. Было видно, что ему неловко за него. Он назвал имена и фамилии, как принято во Франции. Имена были редкие: Ангеран и Жосран, а фамилии начинались на Д и звучали очень аристократически.Оба они были совсем юные, лет девятнадцати, хороши собой и прекрасно одеты.
            Я тоже представилась, куда было деваться? Услышав русскую фамилию, молодые люди засыпали меня вопросами. Они даже постарались перейти на русский, который, как выяснилось, изучали в лицее. Тем временем, к нам приблизились остальные члены их группы. Их было девять человек, включая трёх девушек, которые держались немножко в стороне. Все примерно одного возраста и, судя по одежде и манерам, из одной социальной среды. Жака они называли «mon pеre », значит, он был священником. А как же жена? Вроде, католическому священнику жена не полагается.
              Было ясно, что Жак во главе этой молодежной группы. Судя по разговорам, он их вёз в какой-то духовный центр, где они ещё никогда не были. Но если так, почему до сих пор они не общались, ведь мы уже полдня в пути? Мне было страшно интересно понять, что происходит, и я подумала, что, наверное, разгадаю все загадки, если задержусь с ними ещё немного. Но мысль о том, что дети, должно быть, уже спрашивают себя, куда подевалась их мама, заставила меня вернуться в купе. Там царила атмосфера праздника.
            Наша попутчица, которую, звали Жослин кормила детей конфетами и показывала им в фотографии бесчисленных кошечек и собачек, про которых рассказывала самые уморительные истории. По её словам, все это были животные друзей и знакомых , и сними (с животными) её связывала большая любовь. Она была трогательна в этой роли, как маленькая девочка, как моя Даша.
             Ведь дети, во всяком случае, мои гораздо ближе к миру животных, чем к нашему, взрослому миру. Даша бросалась на шею любой собаке на улице, если я не успевала удержать ее. И мне не раз приходилось слышать гневные отповеди хозяев какого-нибудь ротвейлера или дога, объяснявших, он что мог разорвать ребёнка, что обычно не позволяет до себя дотрагиваться... Даша любила собак, и они отвечали ей взаимностью. Вот и сейчас она так увлеклась рассказом Жослин, что даже не заметила моего прихода. Зато братья ее были очень рады тому, что я вернулась. Они, оказывается видели в окно, как мы с Жаком выходили из поезда и тоже рвались наружу.
— Почему вам можно, а нам нельзя? — Спрашивал Ваня.
— Это несправедливо! — Углублял тему Мишка.
Я глянула в окно и увидела, что Жак ещё там, на лугу в окружении молодежи о чем-то рассказывает, оживленно жестикулируя. Честно говоря, мне и самой хотелось выйти из этого душного поезда, который ещё неизвестно, когда поедет на, залитый солнцем луг.  К тому же я была заинтригована личностью Жака.  О чем он им говорит? Кто он такой, на самом деле? Меня так и подмывало задать Жослин какой-нибудь вопрос о нем, но я понимала, что это совершенно невозможно, тем более перед детьми. Я же сама много раз объясняла им, что говорить о человеке за его спиной недопустимо.
— Ладно, — сказала я детям, — давайте выйдем ненадолго. Только, чур, от меня не отходить.
Мальчики вскочили и бросились к двери. А Даша не тронулась с места.
— Мам, можно я тут останусь. Мне с Жослин интересно.
— Она Вам не мешает? Может,  Вы тоже хотите выйти подышать? — спросила я нашу попутчицу.
— Нет, что Вы!  Обожаю детей, а Ваша Даша такая милая, веселая девочка. Вы только не отходите далеко от поезда и, если можно, присмотрите за моим мужем. Он такой рассеянный! Легко может заболтаться с кем-нибудь и не заметить, что поезд уже ушёл. —
               Выйдя из вагона, я увидела, что молодые люди вместе уже стояли кружком, центром которого были мои дети. Счастливые, с раскрасневшимися лицами, они наслаждались всеобщим вниманием и наперебой рассказывали истории из своего недолгого, но разнообразного опыта жизни.  Я не стала подходить ближе, чтобы не смущать их.  Зато, Жак, заметив меня, сразу подошёл и встал рядом. Судя по фрагментам фраз, которые до нас долетали, это было начало рассказа о том, как Миша с Дашей заблудились, катаясь на велосипедах. Ваня рассказывал, а Миша уточнял и добавлял подробности. Слушатели ахали и обмирали. И было от чего обмирать, особенно в их детском образном варианте.
— Они у вас фантазеры, выдумщики, — заметил Жак.
— Может быть, но сейчас они рассказывают чистую правду, — возразила я. — Хотите я вам расскажу как было дело? Можете потом сверить с детским вариантом.
— Очень хочу. Так что это за история?
— А история эта произошла с нами прошлым летом в один прекрасный субботний день. Дети вышли покататься на велосипедах во дворе под окнами после обеда. Даша только что освоила двухколесный велосипед и они с братом с упоением катались все свободное время. Обычно и Ваня выходил с ними во двор. Он, правда, предпочитал ролики, на которые встал в четыре года и с тех пор достиг в этом способе передвижения определенной виртуозности. Но в этот раз его во дворе не было. Не помню почему, кажется, он ушёл к соседям играть в шахматы.
               Двор наш, вернее даже не двор, а парк, как мы его называли, был огромным закрытым пространством, организованным восьмью длинными многоэтажными домами.  Дома были построены так, что въездов для машин в парк не было, пространство было совершенно безопасным. Парк в окружении домов занимал целый квартал.  Для детей там была сооружена песочница, пинпонговый  стол, несколько качелей, футбольная площадка и множество прекрасных асфальтовых дорожек, разбегавшихся во все стороны, по которым они катались, кто на чем. В выходные дни в парке всегда было много детей и взрослых, которые за ними присматривали.  Поэтому я легко отпускала моих гулять самостоятельно, тем более, что наши окна выходили на парк, и я могла их позвать домой в любую минуту. И в ту субботу я спокойно готовила ужин и поглядывала в окно, как они там катаются.
              В дверь позвонили, это была соседка, она с порога стала рассказывать про свою новую духовку.  Она так давно мечтала о такой же, как у нас, и вот, муж купил точно такую же, но подержанную, без инструкции, она не знает, как выставить режим, не могла бы я зайти помочь, потому что курица уже внутри стоит, а вечером гости.... Она тараторила без умолку и была на таком взводе, что мой муж Саша, занимавшийся починкой компьютера, прибежал с вопросом «Что случилось?» . Выяснив, в чем дело, он велел мне сходить к соседям помочь,    заверив, что он присмотрит за тем, что готовилось на плите. Я и пошла.
А когда через двадцать минут вернулась домой и глянула в окно, моих детей во дворе не было. Сначала я отнеслась к этому спокойно. Просто, подумала, что они решили вернуться домой. Подъезд был с другой стороны, так что им нужно было обогнуть дом, чтобы войти, а затем ещё поставить велосипеды в специальное отделение рядом. Но прошло довольно много времени, по моим расчётам больше чем достаточно, а дети не появлялись. Решив, что они встретили своих приятелей, и, вероятно, стоят и разговаривают с ними у подъезда, я спустилась по лестнице, чтобы позвать их домой. Детей нигде не было.
              Родители малышей, роющихся в песочнице, которые сидели на лавочке и наблюдали за порядком во дворе, сказали, что мои дети давно уж уехали.
— Я думал, они домой отправились. Куда ж они делись? — удивлялся наш сосед-пенсионер, приходивший посидеть на этой родительской лавочке, чтобы убежать от одиночества.
— Далеко они уехать не могли, наверное катаются по тротуару вокруг домов, — сказала чья-то совсем молоденькая мама с доброй улыбкой. —
Она подхватила своего малыша и, посадив его в коляску, предложила мне отправиться на поиски из одного места вокруг нашего квартала в разных направлениях с тем, чтобы встретиться на его противоположной стороне и, таким образом поймать безобразников. Мы и встретились, как предполагалось, только детей нигде не было.
— Наверное, они уже дома. Вернулись пока мы искали. — Успокаивала меня эта мама, видя нешуточную тревогу на моем лице.
              Но дома были только мой муж и Ваня, который успел вернуться й и, как обычно, засыпал папу вопросами.
— Дети пропали! — воскликнула я вне себя от тревоги.
— Куда пропали? — спросили меня  в один голос сын и муж.
— Не знаю. В парке их нет уже больше часа. Я обежала квартал снаружи, там тоже нет.
— Успокойся, вдвоём они пропасть не могли, уехали куда-то вонючки, — сказал Саша довольно спокойно, хотя я видела по его лицу, что он встревожен. — Поеду. Поищу их на велосипеде. Позвони пока их друзьям-приятелям. Скорее всего,  сидят у кого- нибудь, чай пьют. И прекрати метать икру!  Не в первый раз, кажется, они такие пенки выдают, пора бы привыкнуть.
               Что не первый раз мы их ищем, это точно, но привыкнуть к этому было невозможно. Я бросилась к телефону, чтобы обзвонить всех, известных мне, друзей моих детей. Саша отправился на поиски. Ваня сбегал ещё к трём их товарищам, телефонов которых у меня не было. Все напрасно. Через час Саша вернулся, он объехал весь район, спрашивал у людей, не видел-ли их кто-нибудь, но ничего не узнал. Не могу передать состояние ужаса и отчаяния, охватившее меня. На улице было уже темно. В парке под окнами никого не осталось. Где дети?  Воображение рисовало самые ужасные картины. Побелевшими губами я шептала: «Господи помилуй!» Я чувствовала себя беспомощной, бесполезной и могла только молиться.
— Ума не приложу, куда они могли поехать. Придётся обратиться в полицию — сказал Саша белым бесстрастным голосом,— Хотя, я и не очень верю в их оперативность, это лучшее, что мы сейчас можем сделать.
Я рванулась к телефону, но он зазвонил сам:
— Мадам К?  Добрый вечер. Не волнуйтесь, мадам, ваши дети у нас, — услышала я слегка дребезжащий от старости женский голос.
— Как? Где? Что с ними?
— Все хорошо. Они тут у нас, пьют чай. Они очень устали и замёрзли. Вечером прохладно, знаете ли, а они в майках и шортах, — в её голосе звучал упрёк.
— Они вышли гулять в два часа дня, а сейчас десять часов вечера. Позовите их к телефону.
— Сейчас, сейчас. Да, не волнуйтесь, мы их вам сейчас привезём, муж уже грузит велосипеды в машину. У вас же машины нет, я правильно поняла?
— Нет.
— Ну вот. А дети очень устали. Я только хочу уточнить ваш адрес. Где вы живете? Ваш Миша сказал, но мне кажется просто невероятным, что эти малыши могли  так далеко уехать от дома на своих велосипедиках. —
Я сказала адрес, он был тот же, Миша не ошибся. Какое счастье, что я выучила с ним наизусть адрес, а главное, телефон! И через полчаса милая пара пенсионеров привезла на машине наших блудных детей и их велосипеды. От дома этих старичков до нашего было около пятнадцати километров.—
                Когда я закончила, Жак, явно сопереживавший мне на протяжении всего рассказа предложил дослушать конец детской версии. Почему бы нет? Мне самой было любопытно, как оно там разложилось в их головах. Никем не замеченные, мы подошли поближе к группе, окружавшей моих мальчиков.
 — Вы представляете! — восклицал Ваня победно оглядывая своих зачарованных историей слушателей — Эта малышня проехала почти пятнадцать километров. И все из-за него, — он ткнул пальцем в Мишу.
— Вообще-то это была Дашкина идея, — запротестовал, покрасневший от всеобщего внимания Миша. — Она хотела черешни. Там росла в одном саду в соседнем квартале, и ветки свешивались через забор. Мы ее заметили, когда с мамой ко врачу ходили. Мама ещё сказала, что если за забор вылезает, то можно рвать, это уже всехнее, и мы могли бы набрать, но нет времени, опаздываем. Но только, мы тот дом не нашли. Крутились там по маленьким улочкам долго и потом уже не помнили куда ехать.
— Ага. А затем они увидели вдалеке высокий дом и решили, что это тот, что рядом с нашим и поехали туда, — продолжил Ваня — А это была башня в соседнем городе и...
— Мне все время казалось, — перебил его Миша, — что места, вроде, знакомые. И мы ехали, ехали... А потом Даша сказала, что больше не может ехать, что у неё все болит. Она хотела спросить у кого-нибудь дорогу, но никого не было на тех улицах. Мы слезли с велосипедов и везли их руками, а сами шли... Холодно стало. Дашка хныкала. Потом она сказала, что позвонит в дверь дома, мимо которого мы проходили. Сказала, что там добрые люди, потому что у них в саду были расставлены всякие глиняные зверюшки и гномики. Я не хотел, но она все равно позвонила, потому что уже стало темно..
— Это счастье, что Даша у нас с головой! Этот упёртый, как осел. Нет, ты не обижайся, Мишка! Правда, ведь, ты бы там бродил всю ночь со своим велосипедом. Я-то дома был, маму успокаивал, — вмешался с важным видом Ваня — Мама с ума сходила. Вы представляете в каком она была состоянии? — обратился он к, замершей от предвкушения развязки, аудитории.
             Не знаю, что они могли себе представить эти молодые люди, явно проведшие своё детство под надзором бдительных нянь и гувернанток лет так до двенадцати. На их лицах я читала явное недоверие к рассказу моих мюнхаузенов. Но ответить они не успели, потому что в этот момент мы услышали звук приближающегося локомотива, идущего на помощь нашему поезду и все поспешили на свои места. Мы с Жаком поднимались в вагон последними, когда оказались в тамбуре, он придержал меня за локоть:
— У Вас чудесные дети.
— Благодарю Вас.
— Я хочу обьяснить кое-что... — он замялся, — Я видел, Вас покоробило, что я резко ответил этой даме.
— Этой даме?!!!
— Неужели Вы могли подумать, что она моя жена? Впрочем, что же Вы ещё могли подумать после её слов? У меня к Вам огромная просьба, пожалуйста, помогите мне…—
Но он не успел договорить, потому что в тамбур вбежали мои дети с криком:
— Мама, Жак, скорее! Жослин плохо, она умирает!
— Это эпилептический припадок, не пугайтесь, — быстро сказал Жак, устремляясь в наше купе. — Пока не входите, я справлюсь, — бросил он через плечо, задвигая за собой дверь.
               Мы остались в коридоре. В этот момент поезд тронулся. Мои напуганные дети, даже не обратили на это внимания, перебивая друг друга, они старались описать происшедший на их глазах припадок. А я лихорадочно думала, следует ли позвать кого-нибудь на помощь или поверить в компетентность Жака. В конце концов, если он сказал, что умеет с этим справляться, наверное так и есть. Я знала одну семью, в которой у девочки-подростка регулярно были такие припадки. В первые месяцы, когда это началось, каждый раз вызывали скорую и везли её в больницу, а потом сами научились переживать кризисы дома. И всем от этого стало легче.
                В конце вагона показался проводник. И я решила, что, все-таки нужно его поставить в известность о том, что происходит в нашем купе.
— Добрый день, месье, — обратилась я к нему, когда он с нами поравнялся,— в нашем купе у одной дамы, кажется, эпилептический припадок.
— Она там одна? — осведомился он деловито.
— Нет, там с ней один господин, он сказал, что умеет справляться с этим.
— Это её муж, Жак, — вставил свои две копейки Ваня.
— Ну,  тогда все в порядке. Хорошего путешествия! — и проводник прошествовал мимо с видом человека исполнившего свой долг.
                Но меня уже терзали сомнения в правильности принятого решения оставить этого Жака вдвоём с бедной страдалицей. То, что он отказывался признать её своей женой было понятно, если он, действительно, священник.  Она могла быть его гувернанткой и жить с ним в гражданском браке. Вынужденный селибат католических священников нередко приводил к таким ситуациям. Я слыхала когда-то, что римскому папе было отправлено письмо, подписанное сотнями кюре с просьбой отменить это тяжкое условие служения церкви и позволить им узаконить существующие отношения с их женщинами. Просьба эта была отклонена. Так или иначе, этот Жак никак не проявлял ни любви, ни уважения к несчастной Жослин. Интересно, а какой помощи он хотел меня попросить? Не важно. Важно то, что я из малодушия оставила его с ней наедине, как раз в тот момент, когда ЕЙ нужна была помощь. Велев детям смотреть в окно и ждать меня на этом месте, я подошла к нашему купе и решительно открыла дверь.
                Жослин лежала на наших четырёх сиденьях, она спала и дышала ровно, только была очень бледной. Ее осветлённые до платиновой белезны волосы влажными прядями разметались по подушке, вернее по плащу, свёрнутому в валик и подложенному под голову. Жак сидел напротив в какой-то странной, сломанной позе, закрыв лицо руками. Он, казалось, был погружён в себя и не сразу поднял голову, когда я вошла.
— А, это Вы, — сказал он, как-будто для него было полной неожиданностью, что я вернулась в купе. Он через силу улыбнулся,— А где же дети?
— Сейчас я их позову. Хотя... — Я посмотрела на спящую. — Вы уверены, что мы не помешаем Жослин? Для неё сейчас сон очень важен, не так ли? И потом, как мы тут все уместимся впятером на четырёх местах?
— Ее сейчас при всём желании не разбудить. Я даже не знаю, как мы будем вылезать на нашей станции через два часа. Придётся мою молодежь просить о помощи. Пойду предупрежу их. Я там и останусь до конца пути, так что места вам хватит. А вы с детьми не шепчите, говорите нормально. Поверьте, вы ее не потревожите, — добавил он, выходя из купе. Дети бросились ему навстречу, и он остановился, отвечая на их встревоженные вопросы. Что он говорил, я не слышала, но напряженность на лицах детей исчезла, и когда он, наконец, двинулся в сторону соседнего вагона, они гуськом вошли в купе и чинно сели рядом со мной.
               Так они сидели притихшие и смотрели на Жослин. Одна ее рука с багрово-красными ногтями свесилась вниз, и от цвета ее маникюра мне  стало почему-то тревожно. А потом я вспомнила почему;  это был образ из детства, сохранившийся в памяти из-за слов моей мамы о маникюрном лаке.
               Мне тогда было почти четырнадцать лет, и я мечтала о настоящей женской косметике. Почти у всех моих подруг она уже была. Но женщины нашей семьи косметикой не пользовались. Когда однажды я вернулась с дня рождения подружки с легким макияжем (мы так веселись, пробуя, подаренные ей родителями тушь для ресниц и тени), моя бабушка фыркнула и велела мне немедленно умыться. А когда я вышла из ванной заметила:
— Учти, Анечка, косметические украшательства придуманы для уродок или тех, кто себя считает уродками.
Уродкой я себя не считала, и больше мы к этой теме никогда не возвращались.
А вот маникюр бабушка и мама делали. И не потому, что считали свои руки некрасивыми, наоборот, это был какой-то культ красивых рук. Например, когда рассказывали о новом знакомом, в описании его внешности руки занимали важное место. Иногда об остальной внешности даже не говорили, просто: «у него красивые, нервные руки музыканта». Это уже звучало как положительная характеристика. И удивительно, что тогда, в детстве мне это казалось предвзятым и нелепым, а теперь я и сама всегда замечаю какие у моего собеседника руки, и для меня это важно.
               Так вот, в день моего четырнадцатилетия мы с мамой отправились покупать мне лак для ногтей. Мама обещала, что я смогу выбрать какой захочу, но при этом всю дорогу объясняла мне каким он должен быть:
— Прозрачный, розовый, максимально близкий к натуральному цвету ногтей.
— Ма, ты же сказала, что я смогу выбрать!
— Именно поэтому я тебе все это и говорю, чтобы ты могла правильно выбрать. Знаешь, люди часто не понимают, как они выглядят со стороны. Намажет девушка ногти багрово-красным лаком, ей кажется, что это ее украшает. А глянешь на эти руки, и мороз по коже продирает, как-будто она в чьих-то внутренностях ковырялась бррр!
                Вот оно откуда пришло тревожное чувство при виде этой свесившейся руки.
А лак я тогда выбрала какой хотела, несмотря на все мамины уговоры взять что-то поскромнее, «поэлегантнее», я настояла на ярко-розовом, перламутровом, который было видно за версту. Но для того, ведь, я его и покупала, чтобы все видели. А на следующий день в школе, когда меня вызвали к доске, наша учительница русского и литературы и, по совместительству, классная дама, поймала мою руку с мелом и кричала, потрясая ею перед классом: «Чтобы я никогда больше этого не видела!»
              Даша пристально смотрела на Жослин и шевелила губами. Я поняла, что она молится. Я сама ее научила проговаривать про себя «Господи помилуй», когда страшно или не по себе, проговаривать без конца, ни о чем не думая, пока тревожное чувство не отступит.  Мальчики о чем-то тихо переговаривались. Я смотрела на Жослин. Лицо ее без яркой косметики (видимо, Жак умыл ее после припадка) было совсем детским и каким-то вопрошающим. Я подумала, что теперь уж точно не узнаю разгадки тайны этой пары. Сама я не очень верила в свою версию сожителей. Не были они похожи на сожителей. Но что-то же их связывало!
«Любопытной Варваре нос оторвали», сказала я себе и повернулась к двери купе, чтобы прикрыть ее от сквозняка.
                В дверях стоял один из тех молодых людей из группы Жака. Как его звали? Ах, да, Ангеран.
— Мадам К, позвольте мне от имени нашей группы пригласить этих молодых людей в вагон-ресторан на бокал лимонада. — сказал он, сделав широкий жест в сторону детей,— У нас впереди ещё больше часа дороги, и нам будет очень приятно провести его с вашими детьми. Разумеется, если и Вы присоединитесь к нам, все будут просто счастливы. — Он произнёс все это самым изысканным образом, и даже слегка поклонился в конце своей речи.
— Мама можно? Давай пойдём мама! Они такие классные! — мгновенно откликнулись дети. Даже Даша, только что абсолютно погружённая в себя, уже стояла в дверях готовая бежать отсюда, из этого грустного купе в иное , обещающее быть радостным, пространство.
— Идите, я вас догоню, — разрешила я.
Мне хотелось хоть немного побыть одной. Я вдруг почувствовала себя ужасно усталой, вымотанной всем происходящим и затянувшейся дорогой, и этими сложными отношениями наших попутчиков...
                Мы выехали из дома в шесть часов утра, а сейчас было уже шесть вечера, и нам предстояло ещё три часа пути по железной дороге, а потом почти час пешком до монастыря, в который мы направлялись. — Конечно, — утешала я себя, — там нас покормят и уложат, они же нас ждут.  И кровати уже постелены... Сейчас эти наши соседи сойдут, а я положу детей поспать пару часов до приезда, а то им ещё рюкзаки тащить, — думала я.
                Эту рюкзачную традицию (каждый несёт рюкзак со своими личными вещами) мы с мужем ввели в нашу каникулярную жизнь ещё до рождения детей, когда ездили по всему Союзу с палаткой. У Саши, разумеется было меньше одежды в рюкзаке, но ему я доукомплектовывала мешок всякими необходимыми вещами, такими как жидкость от комаров, аптечка, походная посуда и т.д. Сверху он привязывал палатку и мы без страха вдвоём отправлялись в самые отдаленные и неизвестные края. Когда родился Ваня, походы пришлось на время прекратить, да и средств на них у нас не было. В тот год мы переехали жить во Францию. Приехали с небольшим чемоданом, причём, половину его содержимого составляли Ванины пеленки. Нужно было начинать новую жизнь на пустом месте и обзаводиться всем необходимым, а не о путешествиях думать. Но когда Ване исполнилось три года папа подарил ему рюкзачок и обещал, что летом мы отправимся в поход. Пришло обещанное время, мы с Ваней сложили его одежду в рюкзачок, и малыш гордо шагал рядом с нами и всю дорогу нёс свои вещи сам. Затем рюкзачок перешёл к Мише, а Ване купили другой побольше. Теперь в нем были вещи Даши, хоть для неё он уже был маловат, и часть ее вещей жила в моем, с чем я была не совсем согласна. Была какая-то глубокая справедливость в том, что подрастая дети могли нести все больше, ведь, и одежка их росла, а, стало быть, росли и рюкзаки.
                Жослин по-прежнему спала. Мне показалось, что ей холодно и я накрыла ее пледом, который всегда возила с собой на случай прохладных вечеров или импровизированных пикников. Взяв сумочку, я отправилась на поиски вагона-ресторана и по пути неожиданно наткнулась на Жака, он курил в тамбуре.
— А я Вас ждал. Всего десять минут, пожалуйста! Выслушайте меня! Я думаю, что Вы, действительно, тот человек, который сможет мне помочь.
— Хорошо. Я вас слушаю. Но только, пожалуйста, конкретнее. Я очень устала. Да, и времени, — я взглянула на часы, — у нас осталось мало.
— Да, да. Сразу начну с просьбы, хотя знаю, что она Вам покажется странной, но я объясню в чем мой план. Пожалуйста, возьмите Жослин в вашу семью няней!
— Няней? К моим детям?!!!
— Подождите. Я все понимаю. Вашим детям не нужна няня, по крайней мере, вы думаете, что не нужна. Но это нужно ей. И мне...— добавил он грустно.
— Но у нас нет средств платить няне. Мой муж потерял работу, и мы уже год живем на социальное пособие.
— Вам это ничего не будет стоить. Все расходы я возьму на себя. Послушайте меня! Она чудесный, добрый человек, совершенно адекватный, кроме одного пункта...— он замялся, — Как вы поняли, она считает себя моей женой.
— А это не так? Я имею в виду, что вы не живёте вместе, то есть, у вас нет отношений, я хотела сказать...— взглянув на его растерянное, перевёрнутое лицо, я совсем смутилась и замолчала.
— Да нет же, я Вам говорю. Нет никаких отношений. Она появилась в моем приходе два года назад. Кажется, кто-то из прихожан привёз ее из деревни в качестве няни для своих детей.  Но она им не подошла, потому что дети в той семье были очень избалованы и не слушались ее. Им нужна была другая няня властная и авторитетная. А Жослин... Да, вы сами видели какая она. Знаете, она, ведь, совсем молоденькая, двадцать два года всего.
— Это я поняла, когда Вы ее умыли.
— Это семейство с ней церемониться не стало. После десяти дней испытательного срока дали сто евро и выставили с чемоданом на улицу. Ей этого даже на дорогу до дома не хватало. Она пришла в церковь, потому что ей некуда было идти. А наш приход она знала, была в воскресенье на мессе со своими хозяевами и в среду ещё детей на катехизис приводила.

Продолжение следует…