Голос из прошлого

 Рассказ из будущего сборника "Пять осенних рассказов о грусти" - из серии сезонных сборников рассказов. Предыдущая часть этой истории - рассказ "Осенняя божья коровка" можно найти здесь на моей странице в сборнике "Осенние рассказы" и в иллюстрированном сборнике "Пять осенних рассказов о встречах", который доступен бесплатно на Литрес и многих других книжных площадках.


Когда осенняя листва становится темной, влажной, размокшей, тяжёлой, липкой, грязной?.. К концу осени, когда льют дожди. А сейчас, вроде бы, ещё только середина. И то - до настоящей середины ещё больше недели. Яна пытается себя в этом убедить. Пытается увидеть не только глазами, но сердцем то, что листва абсолютно ещё невредима - совсем яркая, красочная, плотная, сочная рассыпана по ветвям и по земле под ногами. Пытается осознать что не дождь льётся с неба, а солнечные лучи. Пытается почувствовать радость, пытается улыбнуться, пытается говорить... Но всё кажется серым, дождливым, мокрым. Даже ещё хуже - что по-настоящему всё не так. Ещё хуже что вовсе не дождь и не слякоть, не серость и сырость, не липкость и скользкость - на солнце теперь ещё тяжелее. Ещё более странно и не к месту звучит в ней укор от самой себя, который постоянно приходит на ум и постепенно, если к нему прислушаться, принимает образ Илюши. Порой - Илюши того, которого знала она в самом начале: влюблённого, тихого, понимающего всё как будто бы, мудрого. Того Илюши, который в глазах носил тяжесть - похожую так на тяжелые капли дождя, холодные, свинцовые... Порой - обращается Янин укор в образ его же, но только того, каким знала она Илюшу в конце: Илюшу нервного, до ярости часто озлобленного, суматошного, с дрожащими руками, в глазах у которого была теперь расплавленная сталь, то и дело вспыхивавшая кое-где пламенными искрами, а часто и застывавшая в форме острейших кинжалов, которые к ней отправлялись лететь по воздуху и всегда попадали, конечно же, прямиком в грудь. Илюша опять и опять становился во весь рост перед нею и укорял, укорял, укорял... Всего восемь дней ей прожить довелось без него, но казались они месяцем. За этот-то месяц, наверное, и успела уже облететь для неё вся листва с влажных веток, успела намокнуть, пожухнуть, сваляться, смешаться в единую черно-коричневую липко-скользкую массу, успела одеть палисадники в новое, мрачное, осеннее пальтишко и обвинять её, вместе с Илюшей, всё больше и больше. Она вспоминает о нём с тем прекраснейшим чувством - что всё было чудно или могло быть чудно. Прекрасно... Она чувствует это "прекрасно", которого, в сущности, никогда не было, и сейчас во всей полноте. Она чувствует даже и в тех моментах, которые хочется не вспоминать, или, если уж вспомнить - то крепко зажмурившись чтобы не видеть его обезумевшего от злости лица и не чувствовать боли - ни от ударов, ни от того что всё так, как совсем никогда не должно было быть. Она зажмуривается, крепко-крепко, и внутри тогда, даже при воспоминаниях об этих тяжёлых моментах, оживает любимый образ прекрасного ожидаемого - того, что она столько лет создавала сама. Вот, в памяти его рука сжимает до боли её руку, а губы шепчут - почти шипят что-то злое, а кажется ей во всём этом - как быть бы могло невозможно чудесно, держал бы он за руку её нежно, с любовью, и шептал бы слова мягкие, ласковые. Она всегда и во всём привыкла видеть Илюшу желаемого, иллюзорного - того, которого не было никогда, но который всегда жил в её сердце. Она отражала его и всегда отражала по-своему. Она для него - слишком неверное зеркало. Кривое - в нём делается всё и так искривленное, снова прямым, а страшное - светлым, заветным, желанным. В себе Яна все это время творила, и кажется до сих пор творит новый мир - творит его жадно, с азартом, с любовью и радостью. Творила всегда - ещё с самого момента их знакомства. Творила, наверное спасаясь от реальности, но какой же он был - этот мир!.. Чудесный, наполненный пониманием, добротой, любовью, нежностью... Наверное этот-то мир и обвиняет её теперь больше всего прочего. Он - самое нужное, что ей так хотелось бы вместе с Илюшей вернуть. Он - её всё. И хотя создавала она его только сама - но всё-таки, мир неразрывно был связан с ним. Илюша - фундамент её иллюзорной вселенной: пусть шаткий, пусть зыбкий, пусть полностью, наконец, кажется, рухнувший, но... Когда ей опять вдруг захочется хоть на чуть-чуть, всего на капельку только, восстановить этот мир, да пожить в нём счастливо минутку хотя бы внутри себя - а без этого ведь очень сложно - то, всё же, приходится ей осознавать что и фундамент, на котором её мир стоял - нужно складывать сперва обратно. Фундамент этот должен быть собран опять. А собирать его вновь - она, вроде бы, и не имеет теперь права. Хотя бы ради Ани. Её девочка сейчас перед ней - играет с листвой на полянке в парке и кажется радуется солнцу и красочной осени. Но так ли это?.. Наверное она тоже скучает по папе. Каково же должно быть ей, если Яна, не знавшая этого человека с рождения, узнавшая о его существовании только семь лет назад, узнавшая о существовании мира - чудесного мира что может быть с ним связан - всего-то за какой-то ничтожный отрезок времени до сегодняшнего дня - и то так невозможно зависима теперь от Илюши и от его образа? А для Ани он существовал целую жизнь. С рождения для неё он был частью огромного мира такой значительной, такой важной, такой основополагающей, какой только и может быть человек, живущий с тобой в одном доме. Наверное Аня скучает. Но всё же - она может радоваться. Она, вот, подкидывает вверх листву и смеётся когда на неё падает пестрый шуршащий кленовый водопад. А значит - она не так, всё же, зависима от Илюши, как Яна. У Яны не будет сейчас столько сил, чтобы хоть наполовину так радостно рассмеяться, как Аня под ярким кленовым дождём - они все, в последние дни, моментально уходят даже и на крохотную, едва различимую туманную улыбку, которая, и то, получается не до конца и силы иссякают, оставив улыбку кривой, недоделанной, кислой. Как так получилось что занял в её жизни Илюша такое огромное место?.. Как так - если выяснилось что всё, чем Илюша являлся - на самом деле лишь плод её души и сознания?.. Тот мир, о котором она грезила и которым жила - был целиком и полностью её творением - он был создан ею, он жил в ней, он питался, как дерево от подземных вод - от её сердца. Всё то, чем он полнился - находилось для постройки этого мира в ней. Она только пыталась вложить его, готовый, в осязаемую оболочку Илюшиного существа. Сам он, по сути - здесь ни причем. Хотя... Конечно его роль в этом мире мечты тоже очень существенна. Как много стараний он приложил поначалу, чтобы уверить её в собственной ценности, как много шагов сделал он к её сердцу, как много любви он внушил ей тогда... И была ли внушенная ей любовь, на самом деле её?.. А если она была изначально его - Илюшиной - то мог ли, тогда, он, внушив этой силы чувство другому, сам не испытать даже маленького подобия этой любви?.. Или всё же он раньше испытывал, но потом... Что стало потом?.. Потом Яна, должно быть, сама где-то и в чём-то провинилась. Где?.. В чём?.. Она не знала. Но рядом с Илюшей она понимала отчётливо - она виновата и виновата ужасно - наверное даже до степени непоправимости. Она опять и опять и опять сделала что-то не так... Она делала что-то не так все-все дни своей жизни, которые ей довелось прожить рядом с ним. Он всё менялся, и всё укорял. Он разрушал их мир на своей половине, но всегда-всегда давал ей понять что его часть посыпалась по её вине. Он обвинял её поначалу не очень заметно и явно. Но всё же - она всегда чувствовала, понимала и удваивала в себе, силами собственной души, этот укор. Потом обвинение стало открытым, озлобленным, яростным. Потом... Потом обвинение, кажется, коснулось и Ани - коснулось таким же стальным раскаленным свирепым взглядом, таким же шипением - жестким и тихим, таким же, в конце концов, грубым движением, от которого на запястье у Ани осталось ещё синеватое пятнышко. Что дальше могло бы случиться? Его обвинение тоже могло бы обрушиться вскоре на Аню во всей своей полноте - той, которую уже  хорошо знала Яна. И страх за ребёнка заставил её сделать шаг, от которого обвинение стало ещё более невыносимым, гигантским, огромным. Она ушла вместе с Аней и, к счастью, успела уйти незамеченной, ведь если б Илюша вернулся пораньше - то ей бы тогда, конечно, несдобровать. Чуть было отъезд не сорвался в последний момент: собрав чемоданы с вещами и собираясь уже выезжать - Яна узнала что мама не сможет её принять сейчас - у неё гости. Сестра тоже осталась в сторонке и предпочла не участвовать. Других людей у неё в мире не было. Только они. И они отказались. Но вот, на счастье случилось чудо. Случилось невероятное, невозможное, непредвиденное никем, но всё же так нужное тогда. Их встретила старая Янина знакомая, у которой когда-то снимала она квартиру - Елена Георгиевна, та самая, что однажды её сама выгнала со своей квартиры в самый неподходящий момент, и тогда-то ей и встретился её Илюша. Такого нельзя было ожидать - что вот так повстречаешь единственного из знакомых в тот самый момент, когда так это нужно, в огромном городе, да ещё - что знакомый этот человек так изменится. Ведь редко меняются люди к лучшему - всё больше наоборот: в худшую сторону. А вот - Елена Георгиевна, оказывается, совсем теперь ведёт иную жизнь - похоронила мужа, сгорела у неё квартира, ещё пару пришлось, если Яна верно поняла, продать, и осталась Елена Георгиевна одна, с комнатушкой одной на окраине и совсем изменила свою жизнь. Религиозной теперь стала и чуточку более, кажется, человечной. И вот чудеса! К ней Яна и Аня отправились тотчас же - пожить пока что в её однокомнатной, вместе, причём абсолютно бесплатно. И так они все восемь дней и живут. У тёти Лены, коей Елена Георгиевна стала для Ани - есть, к счастью, кровать и диван, и маленькая раскладная тахта, которой почти никогда раньше не пользовались - поэтому все разместились свободно. И Анечка, кажется, очень теперь даже радовалась новой квартире и новому - очень зелёному, а теперь уж конечно скорее жёлто-оранжевому - району, и новой "бабушке", что улыбалась ей, разговаривала подолгу и играла, и новым дням, что текли без Илюши. Как так получилось что знала она почти всегда только хорошего папу, а всё равно - так не грустит, как теперь Яна?.. Как вышло так, что у мамы её перед глазами весь страх и вся боль, всё расстройство и разочарование, испытанные за последнее время - а всё же она не находит себе места, желая вернуть утраченную жизнь?.. Тахта ей здесь кажется жёсткой, природа не очень красивой, Елена Георгиевна - какой-то немножечко странной и невероятной просто для этого положения и, в принципе, во всё это не до конца верится. Ей, вроде бы, можно порадоваться тому, как невероятно решилась проблема. Но...

- Яночка, Вы просто сама не своя. - наконец заметила Елена Георгиевна, с которой они вместе сидят на скамейке и смотрят на Аню, забавляющуюся с листвой. - Порадуйтесь осени, я Вас умоляю! Поверьте,  все жизненные наши, людские, передряги в сравнении с красотами природы - это просто ничтожные мелочи. Детские игры в сравнении с занятиями взрослых людей! Вы прожили ещё гораздо меньше меня, Яночка. А я уж успела за годы свои столько дней чудесных испортить себе пустыми переживаниями, что!.. - Елена Георгиевна шутливо махнула рукой, - А потом всё уходит. Уходят проблемы твои в прошлое, уходят те люди, с которыми переживания твои были связаны... Уходят мечты и желания... Дела твои тоже уходят - уже тебе многие не нужны, без которых ты раньше совсем своей жизни не видел... А что остаётся? Весь мир вокруг, Яночка! Спокойствие, красота. Природа. Вера. Ты понимаешь потом - что это всегда было и есть. И этим-то нужно учиться наслаждаться. Тогда - если научишься - всегда сможешь быть счастливым, какие бы передряги тебя не ожидали. Что б не случилось - на улице есть деревья, есть небо, есть солнце, есть облака... Всё это прекрасно!.. Прекрасно, Яночка... Гораздо прекраснее, чем многие люди, которых мы ставим куда выше. А стоит нам только отдать им чуть меньшую честь - как увидим за ними чудеснейший мир! Наслаждайтесь природой и не обращайте внимание на свои размышления, какими бы там они ни были. Бывает, конечно, что чувства людей таковы, что о них никто другой не в силах судить, кроме самого их владельца, и укорять за них - тоже, естественно. Но я Вас ничуть и не виню, Яночка - прекрасно понятно что Вам сейчас не совсем и привычно, и радостно в новой обстановке и в новых условиях. Но всё же... Хотя бы для Анечки - постарайтесь чуть-чуть развеяться. И это куда проще здесь - на улице, чем после будет дома. Здесь столько всего! А там - будут только стены  и Вы наедине с собой. Пожалуйста, ради Анечки, постарайтесь себя не хоронить под этими проблемами. Дети обычно это очень чувствуют...

- Я... Я стараюсь и так, Елена Георгиевна. - недоделано улыбнулась Яна, - Как могу. Но... Я думаю - Аня не слишком переживает из-за моих... мыслей. Во всяком случае - она всё время радостная и...

- Не думайте, Яночка, что если ребёнок весел - то он ничего не чувствует. Весёлым он может быть от того что в нём просто ещё не убили способность радоваться тысячам мелочей вокруг, и эти-то мелочи ему и дают возможность быть или выглядеть весёлым. А внутри - он всё улавливает, как маленькая хорошо настроенная антенна. Я Вам говорю - я по себе, лично, помню из детства, что когда были у мамы тяжёлые времена и... хотя мне тогда, вроде как, даже никто не жаловался - но я чувствовала. Такая была тогда, в эти дни, тоска... Невероятная!.. Я только недавно, если честно, Яночка, поняла и разгадала суть этой тоски. Я хорошо и очень хорошо помнила всё время этот период - когда мы ходили, гуляли на улице с мамой по вечерам, и на небе ещё были яркие, невероятно красивые, огненные такие розовые закаты... невероятная красота... а вот мне в эти несколько дней то запомнилось как-то особенно сильно и страшно - как мне было жутко печально и тяжело на душе - просто невыносимо. Я думала, вот почти до сих пор - что наверное это из-за каких-то своих детских миллипроблем и переживаний. Ну например - мне тогда дни стали очень казаться короткими и... Не по длительности - а по насыщенности. Как будто бы я упускала бесценное время, как будто бы целую жизнь в каждом новом дне - и вот, эта жизнь скоро должна была просто иссякнуть, закончиться и уйти безвозвратно с концом дня, а я за неё слишком мало успела прожить чего-то нужного и хорошего. А может быть - так оно и было?.. Возможно я, правда, тогда упускала - как раз в эти дни - как Вы вот, сейчас, Яночка, бесценные и прекрасные в жизни моменты. Ведь концентрировалась не на том. Хотя я и не осознавала, почти до сих пор, что я резонирую с маминой печалью и тяжёлым взглядом в глазах - с таким грустным, долгим, опустошенным, знаете, Яночка... но ведь я резонировала. Действительно. И концентрировалась, значит, на этом тяжёлом чувстве, а не на красках прекрасного мира вокруг. Ну и, наверное, папу я тогда чувствовала - его неприязнь, холодность, отстраненность. Он в тот момент времени очень, вообще, как-то отдалился... морально. И мама всё это носила в себе тоже, естественно - и я как от неё, так и от него наверное, да и вообще - от самой реальности улавливала это чувство опустошения, одиночества, невыносимой тоски. Но разве я говорила об этом?.. Я слишком ещё мало сама понимала себя, чтобы хоть чуть внятно попробовать объяснить это другим. Наверное мама моя тоже думала так, что мне всё всё равно, а если я где-то вдруг и закатываю истерику по поводу и без повода - то и относится она только к той мелкой драме, которая стала в тот момент, очевидной её причиной. Да, были порой у меня слёзы и сопли по поводу какой-нибудь пустяковой совсем ерунды, но... Но я ведь и расстраивалась тогда из-за этой ерунды только потому что и так уже было невыносимо тяжело на душе, а тут вдруг - ещё и какой-то досадный пустяк подвернулся. Да и "истерила" я, как говорится, не в привычном же понимании слова?.. Нет - я просто тихо расстраивалась, начинала себе слёзы лить и ходить вся расстроенная как сморщенный ёжик с влажными щеками. Да вот и всё. Я же не била ногами по полу и не орала во всё горло...

 Елена Георгиевна задумалась, наверное вспоминая себя маленькую, а Яна опустила глаза на сбрызнутую яркими кленовыми кляксами серую плитку под ногами и стала себя тоже пытаться проверить на что-либо похожее в детстве. Могла ли она тоже когда-нибудь радоваться, удивляться, смеяться и прыгать весело каким-нибудь новым восхитительным мелочам, что разбросаны как кленовые листья по миру, а сама в это же самое время - переживать и тосковать внутри?.. Возможно что в чём-то Елена Георгиевна и права, а возможно - что вовсе и нет. Всё нужно ведь проверять на себе. Но себя в детстве... вот странно... Яна почти что не помнит теперь. Почти что, вернее, не чувствует. Себя она помнит, и всякой, но только не может никак ощутить про себя те чувства, что ей пережить в детстве случалось. Как будто бы ей запретили. Но кто?.. Как будто бы и не она - кто-то. Извне. Не Илюша ли?.. Он ей всегда запрещал быть ребёнком - во всём и всем. Всем своим поведением, взглядом, сверкающим на неё так остро, чуть только она вдруг проявит детскость хоть в чем-нибудь, напряженными скулами, иногда даже резкими раздраженными ремарками, которые бросал ей после её детских выходок. Возможно - что это он. Но смог бы он сам запретить ей, без помощи и участия того, иллюзорного, Илюши, который был создан всецело ею самой?..

- Я не скажу, Яночка, что я именно в тот период была как-то особенно весела или радостна внешне. - снова появился голос Елены Георгиевны на свет из тоннеля внутренних размышлений, по которому, видимо, проезжал какое-то время наподобие маленького легкового автомобиля, - Во всяком случае - я этого чётко не помню. Тогда я была ещё очень маленькой - вот, вроде Вашей Ани как раз. Но после - когда я чуть-чуть подросла и уже научилась хорошенечко контролировать эмоции - то, напротив, старалась тем больше развеселить свою маму, чем тяжелее мне от её внутренних переживаний становилось. Я, как раз-таки, была тем более весёлой и радостной, чем более тяжко мне внутри становилось. Я этой веселостью просто старалась стереть, как будто бы, всю тоску и печаль - как со своей души, так и с маминой. Вот и... Я не могу внешне, конечно, судить - ни по кому и по Вашей Анечке, конечно же, тоже... Но мне так сейчас кажется, Яна, что девочке и самой тяжело. Но просто она веселит себя тем, что находится в мире вокруг хорошего, и таким образом избавляет себя от тоски или, по крайней мере, пытается. Нам нужно ещё поучиться с Вами у неё!.. Ведь мы можем делать почти то же самое. Дети просто острее ещё ощущают потребность избавиться от того неприятного, что появляется в их жизни - от чувств, эмоций. Это взрослый человек уже, с позиции своей выдержки и мудрости учится с ними мириться и уживаться. Как, вот, с едой... Или с лекарствами. Ты детенку даешь кашку манную, которую он не любит - и он её с криком и явной истерикой отвергает, ну или микстуру какую-нибудь горькую. Бьёт ножками, слёзки роняет, кричит, но не хочет брать в ротик. А мы, взрослые - едим. Мы можем уже себя заставить принять то, что нам неприятно. Мы можем. Но не в вредим ли мы этим себе в чём-то, Яночка?.. Не лучше бы было для нас иногда прогнать от себя так же, как прогоняет ребёнок, свои неприятные чувства и переживания, если они появляются, а не выдерживать их рядом, как и неподходящих нам людей?.. Ведь мы же разумные люди! Но только мы разумом своим, заставляем себя, почему-то, страдать, а не употребляем его на то, чтобы сделать себя счастливыми. Вам как кажется, Яночка, не умнее ли в чём-то и маленький несмышленный ребёнок, который чётко мир вокруг разделяет на "хочу" и "не хочу" - тех нас, что становятся собственными же надзирателями и диктуют себе то, чего нам не хочется и не нужно?

 Яна попробовала что-то ответить, но получилось не сразу. В ней слишком ещё мало сил на то, чтобы после полуулыбки, на которую пришлось уже ранее растратиться, суметь ещё выжать из себя и слова. Получилось беззвучно пошевелить губами, потом хорошенько набрать воздуха, а потом уж поторопить отстающие мысли, что задержались в ней - там, где-то в глубине - и не спешат выходить, а без них, между тем, ну никак нельзя начинать. Они добежали почти, и уже прямо у губ стали опять заплетаться и путаться. Мысли строились, строились, как детишки на пионерской линейке, но всё никак не выходило у них ровной линии. То тут, то там - выбегал кто-нибудь из шеренги и переменив своё место замирал по стойке смирно, в то время как новый растерянный мысле-малыш искал своё место среди толпы перепуганных школьников. Но Яна должна была говорить. Не хотела, почти не могла, но должна была. Ей нужно было ответить хоть что-то, хоть из приличия... И отвратительная манная каша, о которой сейчас говорила ей Елена Георгиевна, была насильно отправлена в рот.

- Я... Думаю... Я стараюсь для Ани казаться весёлой. - вжавшись в плечи очень криво заулыбалась Яна, да так - что улыбкой в итоге получившееся точно назвать было нельзя, - Но... Елена Георгиевна, Вы понимаете, это очень и очень сложно... Когда... Когда человек... в котором видел всю жизнь... и... Мне очень тошно сейчас от себя самой. Очень. Мне тошно и от того что я так... так поступила... Нет, я понимаю - что больше никак я не могла, но... Мне очень совестно что я так сделала. Что я оставила... Илью... вот так вот... просто. Не предупредила, ничего не сказала, никак не подготовила. Он может быть... Он... наверное тоже... Да и ещё потому от себя тошно, что очень я... понимаете, Елена Георгиевна, стала, да, и правда, зависимой от него. Вот Вы говорите что нужно порадоваться, полюбоваться природой вокруг, а я не могу. Вот не могу и... - Яна с усилием сглотнула большущий комок, - Я просто сама виновата. Я слишком... Я слишком уж долго его рисовала себе - таким, каким мне хотелось, а вот теперь не могу отпустить этот образ - прекрасный и чудный. Он для меня - всё. Я как-то надеялась всё время, что и сам Илюша однажды таким станет, каким я его себе воображаю... И даже... Мне даже казалось так, почему-то, что он им и стал. Что он - такой и есть. Мне Аня вчера принесла... Ну, картинку нарисовала, где мы все, и говорит: "Раскрашивай! Я, говорит, в раскрасках рисую и вот тебе тоже раскраску сделала. Это ты, папа, я и тётя Лена." И Вас, кстати, тоже, Елена Георгиевна, да, нарисовала. - Яна сама не заметила как разулыбалась совсем спокойно и естественно, - Но я Вам показывать не стала - чтоб Вы не пугались, каким Вас ребёнок видит. Он и себя и меня тоже... - даже засмеялась девушка.

- Ну!.. Это уж да! Дети просто рисуют как могут, а мы не должны подавать виду что не портретное сходство, так сказать!..

- Да-да... Ну и... - смех Яны затих потихонечку, втянулся внутрь, как гул пылесоса после выключения, а за ним и улыбка втянулась - кусками, оставив ломанную линию губ. - И я села раскрашивать для неё немножко, чтоб не обидеть, и начала с папы. И думаю... Ведь оно так и было. Всегда. Была ведь его оболочка - внешняя - а я уж её заполняла изнутри своими красками... Вот и всё. - Яна тяжело вздохнула и помолчала. - Вот и теперь - я, наверное, тоже его заполняю своим. Мне так кажется, что он ужасно скучает и очень ему тяжело там, без нас. Наверное - это всё тоже не его. Ведь откуда я знаю?.. Я знаю только что мне тяжело без него, и этим же чувством - его наполняю. Но мне, всё равно, от этого вдвойне сложно: я, как бы, и за него проживаю всю боль... которой, может быть, у него и нет. Я не знаю... - пожала плечами Яна. - Возможно - что это всё только мои домыслы, которые мне же и добавляют страдания. Я не могу быть уверена что Илюша грустит, но мне так кажется отчего-то, что он места себе не находит.

- Так Вы позвоните ему, Яна, да и поговорите как взрослые люди - так, на расстоянии. И может быть что и душа успокоится, когда его услышите и...

- Я боюсь. Он будет очень кричать и.. Вы просто не знаете Илюшу. Он даже в обычное время часто выходит из себя, а... Наверное он очень зол.

- Ну, так и пусть покричит! Тем более! Вы ведь боитесь того что приняли неправильное решение?.. Так возможно с этим звонком просто развеются Ваши страхи. Вы сами ещё раз убедитесь в том что правильно поступили - если он поведёт себя так, как Вы и опасаетесь. Как можно жить с человеком, от которого не ожидаешь ничего кроме ярости?.. Позвоните сейчас же, Яночка и, уверяю Вас - хоть остаток прогулки Вы проведёте уже чуточку легче! Вы слишком прекрасный день теряете из-за какого-то психованного типа, которого опять слишком уж романтизируете, пока находитесь на расстоянии от его реального естества. Уж если Вы жили с ним рядом, бок о бок, и то умудрились о нём представлять что-то лучшее - то теперь, когда он не проявляет себя во всей своей красе прямо перед Вами - конечно же Вы уже сделали из него убитого горем страдальца, которого Вы же и обрекли на такую немыслимую тоску! Звоните сейчас же и давайте потом прогуляемся все вместе к реке. Пока Вы в таком настроении я Вам показывать реку отказываюсь! Она у нас замечательная и её нужно воспринимать только с радостью, а не вот так вот!

- Я... просто сейчас не смогу позвонить, Елена Георгиевна. Я телефон дома оставила. - с некоторым облегчением боязливо проговорила Яна, но тут же сама почувствовала что отсрочка, данная ей оставленным дома устройством, совсем не такая уж большая, чтобы предотвратить скорое страшное общение со своим лучшим и худшим что есть в жизни. Придётся однажды звонить. А этого - ужас как хочется и не хочется...

- Так звоните с моего! - решительно кивнула головой Елена Георгиевна и её серёжки от этого, поблескивая на осеннем солнышке, затанцевали в воздухе, пока их владелица, погрузившись в сумочку, искала телефон. Может быть что во многом она, с тех давних пор, когда Яна снимала у нее комнату, и изменилась, но вот что осталось в ней - так это любовь носить неизменные красные, капельками, серьги и завитую наставленную прическу. А в остальном - Яне даже теперь удивительно и невероятно становилось иногда - как так изменился этот человек, да настолько, что если раньше всегда рядом с ней, в бытность квартиранткой, Яна чувствовала только тревогу, опаску и некоторый даже страх - то теперь, ощущала себя так спокойно, так ровно... И даже могла говорить ей, почти как самой себе вещи, которые не решилась бы высказать наверное и родной матери. Они иногда как-то так просто вдруг из неё вылетали, что Яне даже не до конца верилось тогда в реальность происходящего.

- Да ну, что Вы - я лучше потом, дома... У Вас ещё деньги спишутся...

- Не спишутся! - шутливо-назидательно кивнула полная решительности Елена Георгиевна. - У меня столько минут в этом тарифе, что я их совсем никогда не проговариваю. Вот. Держите. - протянула она Яне найденный телефон. - Говорите сколько захочется. И говорить нужно обязательно на улице. О-бя-за-тель-но! Я, знаете почему Вам так говорю? Я оччч-чень и очень много в своей жизни не очень приятных пережила разговоров. И если они происходят в закрытых стенах - то это другое. Совсем другое. Как будто бы ты наедине с этими нелёгкими для тебя словами и мыслями, с переживаниями, с какими-то... может быть даже грубостями с того конца провода. И ты будто заперт в них. А здесь - на воздухе - всё сразу уносит ветер, твои волнения растворяются на куда больший объем пространства, чем в комнате, и тебе сразу становится легче. К тому же, когда говоришь с человеком, который почти для тебя целый мир - то ещё хорошо и другой мир вокруг себя видеть, чтобы не складывалось такое ощущение что ты полностью зажат внутри его слов. Понимаете? Смотрите и сравнивайте - своего благоверного и прекрасную красоту вокруг! Что больше? Что лучше? Что более стоящее и на что стоит время и силы свои тратить больше? Смотрите на мир, пока говорите и помните - что Вы тоже его часть. Это очень и очень важно!

 Елена Георгиевна завершила свою патетическую речь и телефон оказался в ладони Яны. Теперь только красные капельки-сережки с прозрачными маленькими камушками у основания ещё слабо позвякивали, приходя в равновесие после долгой активной тирады, а их хозяйка молчала и только воодушевляюще глядела на новую владелицу телефона.
 Делать было нечего. Яне пришлось звонить. Она набрала номер телефона - тот самый, который, хоть на её собственном устройстве и был давно введён в контакты - но всё же она всегда помнила и, наверное, всегда будет помнить наизусть. От этих циферок - как от нежных майских цветов - от каждой повеяло сладким до восторга ароматом воспоминаний, ассоциаций с теми, первыми днями, когда ей ещё нужно было их набирать вручную - когда в них ещё был запечатан, как Джин из восточной сказки, его голос, что вот-вот ответит на том конце провода, что вот-вот подарит ей чувство невиданной доселе радости, новую, светлую, чудную жизнь... Когда ей ещё приходилось набирать этот номер - тогда в нём ещё содержалась вся сказка, которой теперь потихонечку, видимо, суждено будет развееваться в её сознании. Когда первый гудок прозвучал - прозвучал он уже боевым кличем какого-то гигантского пяти-шести-тонного слона и Яна внутренне содрогнулась от мысли, что в нём запечатан теперь так же, как Джин в кувшине, его же, такой милый, желанный и пробуждающий лучшие ожидания голос, но только теперь...
 Второй гудок с хрипом оборвался на середине и на долю секунды слышна стала Яне пугающая, невероятная, немыслимая для неё тишина простого пространства - такого же как и здесь, вокруг неё, но только другого - там, на другой стороне. Через миллисекунду его голос заговорил. Наверное был телефон в руках как раз, поэтому так быстро и взял трубку Илюша.

- Алло... Елена Георгиевна, здравствуйте! Не ожидал Вас услышать! Добрый день.
 
 Голос Илюши звучал не уныло, не скорбно, не раздосадованно. Звучал голос чуть ли не радостно. Во всяком случае - приподнято. Две женщины на этом конце провода растерянно переглянулись и обменялись удивленными взглядами. Так как обращены были слова с того конца провода именно, как ни странно, Елене Георгиевне, то она, не зная что и подумать, судя по всему, взяла осторожно трубку, которую ей так же растерянно передала Яна, и ответила сама.

- Алло... Да... Илья, здравствуйте. - непонимающим, но немного строгим голосом начала Елена Георгиевна. - Вы... Вы меня помните?.. - узнала она, очевидно ещё собираясь спросить - откуда. Но сам же Илюша ответил быстрее.

- Конечно же помню, конечно, Елена Георгиевна! Мы, хотя и всего один раз в жизни виделись, но помню. И у меня даже контакт Ваш остался, поэтому сразу и понял что Вы звоните.

- А... Илья, не подскажите - где мы с Вами, если конкретно, могли видеться?.. - послав Яне до ужаса удивленный взгляд переспросила Елена Георгиевна.

- Ну... как?.. Тогда - на Дне рождения, помните? Ну наверное не помните конечно - это же давно было. Мы к Вам приезжали все на День рождения, лет... ну не знаю - семь назад?.. Я, дядь Коля, Тётя Света и ещё несколько наших... Ну - я тогда ещё был студент, если вдруг вспомните. Из политехнического. Я просто рано ушёл - ещё до всех - мне ехать домой было надо, на поезд. И Вы меня, видимо, не запомнили от того.

- Это... Тогда, когда Вы мне ещё букет привезли - такой, малиновый, с ягодками на шпажках, да?..

- Да - эт тётя Света. Она выбирала. А я ещё в пестрой рубашке такой был...

- Такой... В горошек?.. Зелёная?..

- Ну, да-да. Я просто помню - потому что её мне Витек одолжил - из наших тоже. Мои все какие-то были потертые... - засмеялся Илюша на том конце провода. - Вот я её и запомнил. А Вы просто контакты, наверное, чистили и на мой номер наткнулись, да, Елен Георгиевна? Или по какому-то делу звонили?..

- Да нет, я...

- Я просто сейчас, извините пожалуйста, долго болтать не смогу - у нас тут стёкла делаются... на балконе. Ремонт и все такие дела. - опять засмеялся Илюша. - Вы не против, если что-то не срочное - чтоб мы с Вами потом созвонились, ага?.. Когда время будет?

 Елена Георгиевна вопросительно и растерянно по прежнему обернулась на Яну, а та со всей силой, беззвучно приговаривая что-то, замахала руками о том что - да, пусть уж лучше потом созвонятся, и Елена Георгиевна, тогда дала положительный ответ:

- Да, Илья, хорошо, я... По небольшому вопросу... Перезвоните тогда, когда сможете, хорошо?

- Да, ладненько! Я, может, завтра смогу, если время останется. Ну или в четверг может быть - потому что на завтра ещё шины планировал ехать менять и может быть не до того. Ну, тогда до связи! Всего доброго!

- Всего... - кивнула в ответ и Елена Георгиевна, глядя растерянно на телефон, в котором закрылась после этого вкладка разговора. - Ну надо же!.. - покрутив головой от удивления обратилась она к Яне. - Так получается что Ваш муж - это тот молодой человек, что тогда приезжал... Ведь это как раз был тот мой День рождения, когда я... простите ещё раз, Яночка, попросила Вас, так настоятельно, освободить квартиру... Ко мне приезжала родня отмечать - и все из далёкого города, и вроде бы с собой привезли и его. Он какой-то там наш дальний родственник. Или нет... Подождите - пожалуй что он, вроде бы, жил и в Москве - это ведь он-то, по-моему, как раз и был - кто единственный отсюда. Учился тогда, да... Я его слабо запомнила, но помню что он с моим мужем так, как-то... попал сразу, скажем так, в диссонанс и... Они как-то не очень-то вежливо поговорили, а этот молодой человек очень быстро ушёл после... Ну, да. Вроде бы на поезд. Он и сейчас так сказал - да и тогда тоже... Хотя тогда какой же поезд, если  он жил в Москве?.. Или я что-то путаю?..

- Да, он тогда жил в Москве. - задумчиво кивнула Яна. - Он жил в той же квартире, где мы и сейчас... Были. Она ему от какой-то тёти, по-моему, осталась. Я очень стеснялась его об этом расспрашивать, чтоб не подумал что я... Ну, на жильё претендую. Но, да - он тогда уже жил здесь. Мы с ним, получается, как раз в этот день встретились и... А я ещё думаю - почему я потом никогда его больше в этой рубашке не видела?.. Ещё очень много раз вспоминала... Но мне он сказал тогда, что с работы пришёл в парк... Ну, тот где мы познакомились... - Яна глубоко задумалась.
 
Елена Георгиевна какое-то время тоже, с ней вместе, молчала, но всё же наконец прервала её размышления:

- Я думаю, Яночка, что, в любом случае - он уж не жутко страдает. Мне так показалось. Он, вроде бы, абсолютно весёлый... Вы можете этим, по крайней мере, себя успокоить. Мне кажется что ему можно было бы быть и чуточку погрустнее когда не знает где его жена с дочкой и как им там. Ну, во всяком случае - Вы уж судите сами.

- Я в первый раз за долгое время услышала как он смеётся. - задумчиво сообщила Яна серенькой плитке под своими сапогами. - Я думала что... - и опять замолчала. Надолго. На три или четыре огромных секунды. За них пролетела почти что вся жизнь перед нею - все годы с Илюшей от первого дня, до сегодня. И несколько раз пролетал первый день. Порой - там, на своём собственном месте во временной реке, а порой - отражением в волнах уже новых дней. Потом Яне в этой реке встретились окна. - Я очень давно уже просила его вставить окна. - сказала она вслух. - Мы всё хотели когда-нибудь остеклить этот балкон и... Никак. Он, наверное, думает что всё по-старому. Он наверное... Но он всё никак его не остеклял. А вот теперь...

- Мне казалось, когда мой меня несколько раз выводил до крайней степени и я уходила уже из дома... а это раз шесть точно было - что он, будто, совсем и не сомневался что я вернусь. Звонили потом, разговаривали, прежде чем я вернусь - а он как ни в чём не бывало. Вот когда он уходил - я боялась. Я думала что это уже навсегда. Ваш тоже, наверное, не сомневается, Яночка. Спокойно себе шины делает и ждёт - когда Вы просто вернетесь и всё.

- Может быть... А может быть - ему без меня лучше. - с новым для себя безразличием пожала плечами Яна. - Всё может быть. Может - и нет. Может быть он просто скрывает то, как ему плохо - и от себя и от других, и потому, как раз, такой радостный как никогда. Как Вы мне сегодня говорили... Не знаю. По нему не понять часто - где он... по-настоящему что-нибудь... а где... Он очень хорошо врёт. Только вопрос в том -  кому больше: себе или другим? И я не знаю. Во всяком случае... - Яна оставила наконец в покое свои серые плитки и подняла взгляд на деревья. Под ними Анечка уже носилась, во всю шурша листьями и иногда падая в кучки пестрого осеннего конфети, которые встречались тут и там на газоне, с какой-то своей новой подружкой, у которой в руках, мотая блестящими пластмассовыми волосами, качалась кукла в красивеньком платьице. - Я действительно почувствовала себя чуточку лучше после этого разговора. Спасибо Вам большое, Елена Георгиевна.

- Конечно же не за что, Яна. Я рада за Вас. Если, правда, у Вас настроение чуточку стало светлее, то я доверяю теперь Вам свою обожаемую реку на созерцание. Пойдёмте, я думаю Анечке там тоже очень понравится!