Для Тебя, Мое Сердце

Тебе – мои волосы. Целый клок, у корней лоскутки кожи и запекшаяся кровь, и пахнут они мятой и кровью. Длинная прядь русых волос, я намотаю ее на карандаш и закреплю резинкой. Тебе – мои волосы, владей ими, дергай их, покрась в черный и заплети в косички.

«Любовь была и есть самая совершенная форма бытия», выведено на парте корректором. Даша проводит по надписи толстым пальцем. Застывшие белые крошки впиваются в кожу.
- Стася написала это вчера перед выпускным, - говорит она. – Колька сказал, она убила своих родителей.
- Фигня, - говорит Марина. - Толстый сказал, что Колька сказал, что директриса уже вызвала ее маму в школу.
- Может, это не Стасина мама, - говорит Даша. – Может, это уже не Стасина мама.
- Иди ты со своими «уже не», и без тебя страшно.
- А мне не страшно, - пожимает плечами Лиза. – Ну и что, что записку оставила? Просто внимания хочет. Ничего, придет ее мама, получит она свое внимание.
- А вы не знаете, что было в записке? – осторожно спрашивает Марина. – Кроме того, что она где-то в школе?
Они не знают.
- А вы видели, когда она вчера ушла с выпускного?
Они не видели.
- За Новиковой зашел Миша, - говорит Лиза. – Колька сказал, что Стася свалила когда-то после этого.
- Может, она уже того, - говорит Даша, и полнощекое лицо ее морщится, а губы дрожат. – Может, они найдут ее, а она уже висит.
- На чем висит, дура? – поворачивается к ней Лиза. – Ты вообще соображаешь? Люстр в школе нет, спортзал наверняка проверили первым. Заперлась где-нибудь в туалете и ждет, пока ее найдут. Она всегда была странная.
- Она всегда была нормальная, - говорит Марина задумчиво. – Им надо найти Новикову, Новикова должна знать.
Лиза проводит пальцем над верхней губой и поднимает его близко к глазам. Палец мокрый от пота. Она вздыхает и расстегивает две верхние пуговицы блузки, приоткрывая влажную ложбинку между грудями. Потом она подбирает забытую кем-то половину тетрадного листа и начинает обмахиваться. Из коридора через стеклянные двери класса за ней наблюдает Толстый. Он облизывает губы и не сводит глаз с ее груди. Лиза чувствует его взгляд, поворачивает голову, но даже не думает застегиваться. Слишком тошно, слишком поздно, слишком толстый. Где-то в кабинете жужжит муха. Жарко.
- Думаю, нам надо искать ее самим, - Марина встает из-за парты.
- Запретили же, - говорит Лиза. – Я никуда не пойду, раз запретили.
- Тогда сиди здесь и жди, вдруг она сама придет.
Лиза вздрагивает.
- А можно… - Даша умолкает на полуслове. Лицо у Марины жесткое, страшное.
- Ты пойдешь со мной. Проверим туалеты.
- Ну и дуры, - говорит Лиза им вслед и расстегивает еще одну пуговицу. Толстый сглатывает и трогает ширинку.

Тебе – мои пальцы. Они тонкие и длинные, с вытянутыми ногтями, безымянный палец длиннее указательного, на нем кольцо-хамелеон, сейчас оно черное. На мизинце шрам, помнишь две недели назад, зеленые яблоки, острый нож, помнишь? Это правая рука, левая мне еще нужна. Тебе – мои пальцы, ты так любишь играть с ними, переплетать их со своими и покусывать, теперь они твои навсегда.

- Римма Сергеевна, вот водичка. Может, она вела себя как-то необычно в последнее время?
- Нет, ничего такого не было, Стасенька послушная девочка, - болезненно бледная женщина мотает головой и в три глотка осушает стакан. Ее плечи трясутся, пустой пластиковый стаканчик падает на пол. Директриса отпинывает его носком туфли и набирает еще один из-под кулера.
- Не уходила ни на какие встречи? – мягко подсказывает она, протягивая воду. – Не закрывала дверь комнаты, когда разговаривала по телефону?
- Закрывала… Иногда закрывала, а что?
Директриса отвечает что-то, но совсем тихо, неразличимо.
- Это ее мать, что ли? – шепотом спрашивает Даша, вжимаясь в стену.
- Да не жмись ты, им нет до нас дела, - тоже шепотом отвечает Марина.
- Такая худая…
- Она лечилась.
- От чего?
- Не знаю. Знаю только, что лечилась, поэтому худая. Стася что, много рассказывала, что ли?
- Почему рассказывала? – Даша смотрит испуганно, и Марина спохватывается.
- Рассказывает. Рассказывает, конечно, не знаю, почему… Пойдем лучше дальше. Пока она рыдает, нас не заметят.
- Коля Зыков уже ушел за Надей Новиковой, - говорит директриса. – Может, она сможет нам помочь.
- Она же даже не гуляла, - всхлипывает мать, когда девочки пробираются мимо в тени коридора. – Не задерживалась никогда… Сидели с Наденькой у нее в комнате, картины эти рисовали, Стасенька все на выставку хотела попа-а-асть…
Директриса в последний момент замечает их, но тут Римма Сергеевна отчаянно взвывает, сотрясаясь всем телом в сухих рыданиях, и они умудряются проскочить на боковую лестницу.

…- Ну давай. Все же знают, что Серому давала.
- Да пошел ты, - она слишком резко дергает заусеницу, и у ногтя сразу начинает кровить.
- Ну че ты ломаешься?
- Солнце невозможное, - она рассеянно смотрит в окно, обсасывая палец. – Представь, если бы не эта дура Стася, никто бы сегодня в школу не пошел. Никто бы вообще в школу не пошел, никогда больше не пошел, не видеть этих рож, какое счастье…
Толстый перестает тянуться к ее груди и кладет руку на колено. Скользкую, горячую руку. Низ живота вдруг сводит спазмом, и Лиза смотрит испуганно. Он не человек. Он мокрый, гигантский, розовый член. Глаза подернуты масляной поволокой, рука поглаживает ее ногу. Серый врал, не давала она ему, и никому еще не давала. Пахнет ржавчиной. Это все равно должно случиться, рано или поздно. Все равно будет не там, не тогда и не с тем, так какая разница… Мам, это больно в первый раз? Мам, что во мне изменится? Мам, хоть что-нибудь изменится или нет никакого смысла?

- Ты первая, - Даша подталкивает Марину к двери туалета.
- Что я-то снова? – огрызается та и не двигается с места. Школа за их спинами шуршит, как потревоженный гадюшник, слышны рыдания то ли Риммы Сергеевны, то ли классной, и кажется, что за каждой дверью – Стася. То ли смеется в кулак, то ли плачет в колени, то ли смотрит пустыми глазами в потолок.
- Слушай, а может, дело в Мише? – говорит вдруг Даша.
- А что с ним?
- Помнишь, они когда начали встречаться, Стася с Надей еще поссорились? Месяц ведь не разговаривали. Может, они его не поделили?
Марина поводит плечами. Она не знает. Никто не знает, только Новикова может знать. Где же она?
- Ладно, давай теперь я первая, - набравшись духу, Даша толкает дверь.
Это один из тех туалетов, в которые по своей воле никто не пойдет – на втором и третьем этаже делали ремонт, а до этого пока руки не дошли. Стены покрыты черной плесенью, шпингалетов нет на половине кабинок, из двух раковин одна затоплена густой бурой жижей. Хотя обе форточки открыты, ни одно дуновение не разгоняет застоявшуюся вонь. Зажав носы, Марина с Дашей осматривают каждую кабинку, но Стаси здесь нет. Ее нигде нет, как и не было никогда, и Даша говорит:
- Может, Лиза права? Может, Стася просто прикололась? Мы даже не знаем, что она написала в записке.
- Ну, что-то ведь такое написала, что класснуха в истерике бьется, - отвечает Марина.
- А может, это кто-то другой вообще прикалывается?
- Тогда где она, Даш, где? Почему не отвечает на телефон? Почему ушла вчера не попрощавшись? – Марина запускает руки в волосы, приподнимает их, но легче не становится. - Ладно, пойдем дальше. Туалеты наверняка они и сами проверяли.
- Тогда зачем мы…
Даша видит ее лицо и замолкает.
- Пойдем проверим спортзал. 
- Его же проверяли…
- Новая директриса может и не знать о чулане в учительской раздевалке.
- Но физрук же знает…
Даша снова осекается и, не говоря больше ни слова, выходит из туалета.

Тебе – мои глаза. Они серые, иногда синие. Зрачок застыл, глазное яблоко измазано густо-вишневым. Руки скользкие от крови и от пота, но я держу их крепко. Скоро налетят мухи, надо спешить. Я всегда прятала от тебя глаза, а теперь они твои, можешь хранить их в шкатулке, которую я подарила на день рождения. Тебе – мои глаза, в них вся моя любовь, тоска, обида – и ты.

Тощий мальчишка согнулся вдвое, уперев руки в колени, и тяжело дышит.
- Коля, почему ты без Нади? – спрашивает директриса ласково, опускаясь на корточки, чтобы быть вровень с его лицом. – Где Надя Новикова?
- Нету ее… - выплевывает Коля между клокочущими вдохами. – Дома нету, и телефон выключен. Я Мишку привел.
Высокая фигура маячит за ним в полутьме коридора.
- Мишенька! – бросается к нему Римма Сергеевна. – Где Наденька?
- Да фиг ее знает, - он пожимает плечами, крепкая челюсть боксера перемалывает жвачку. – Должна была прийти ко мне.
- Так, давай без этих твоих фигов, - говорит директриса сердито. - Про Стасю что-нибудь знаешь?
Миша перекатывает жвачку от щеки к щеке и снова пожимает плечами.
- Поссорились они вчера, - говорит он. – Стася увязалась за нами, я пошел купить… э-э… фисташек, вернулся, а они орут как бешеные, про Питер там, про дружбу че-то, про любовь… Я хотел Надьку забрать, а она меня прогнала, сказала, что придет сегодня. 
- Стасенька моя… - начинает всхлипывать Римма Сергеевна, обхватив себя руками.

Между стекол бьется муха. Толстый расстегивает джинсы, и Лиза закрывает глаза. Всего одна муха, а воздух гудит, как под напряжением. Электрон вращается вокруг ядра. Нейтрон влетает в электрическое поле со скоростью вэ смотри рисунок. Истинный кварк, очарованный кварк и прелестный кварк. Вычислите энергию, необходимую для разделения ядра… Толстый обхватывает ее бедра скользкими руками, притягивает к себе, но боли нет. Боли вообще нет. Боль выдумала мама, чтобы Лиза не врала и курила. Лиза врет и курит, значит, боли нет. Сильный толчок, и она зажмуривается так крепко, что перед глазами расплываются огненные язвы. Где-то в Африке тощие дети умирают от голода.

- Говорю же, нет ее здесь, - Даша разочарованно заглядывает в щель между задней стенкой шкафа и стеной. – Зря надрывались, шкаф двигали. Слушай, может, Новикова вообще уже уехала?
Марина без сил прислоняется к прохладной двери душевой и тяжело вздыхает.
- Куда, в Питер?
- Да, она же собиралась документы отвозить.
- Если бы она поехала в Питер, она бы взяла с собой Стасю.
- А что ей Стася? – Даша проводит толстым пальцем по слою пыли на задней стенке шкафа. – Она туда осенью с Мишкой поедет. Не втроем же им жить.
– Ну а что ей Мишка? Со Стасей она с садика вместе, а с ним только год встреча…
Марина запинается на полуслове и смотрит себе под ноги.

- Что значит, кроме одного помещения?
- Все проверили, Вера Михайловна, - чеканит физрук, - кроме учительской душевой. Ключа нет в связке.
- Нет ее нигде? – вскидывается Римма Сергеевна радостно. – Нет моей Стасеньки, наврала она! Никогда ведь не врала, а тут…
- Подождите, - растерянно говорит директриса. – Подождите, Римма Сергеевна…
- Ох, и попадет ей… Ничего себе как наврала! Дайте мне эту записку, уж я ей покажу, как мать пугать…
Директриса протягивает ей мятую половинку тетрадного листа, не отрывая взгляда от физрука.

Толчок. Мухи садятся на черные тела безымянных солдат в безымянной пустыне. Толчок. Параллельные прямые никогда не пересекаются.
- Не в меня, - шепчет она, облизывая пересохшие губы. – Не в меня, ты обещал.
Мир налит кровью. Толчок. Миллионы будущих ненужных устремляются к розовому свету. Толчок и рывок. Где-то в школе умирает Стася, с которой они сидели за одной партой в первом классе. Толчок, рывок и стон. Через несколько часов лучший из миллионов прорвется к яйцеклетке, и мир перевернется. Закушенная губа сочится теплым. Кисло пахнет железом.

В тошнотворной тишине слышится только отдаленный стук каблуков по коридору, да невыносимо жужжит муха где-то совсем рядом. По Дашиной спине стекает холодок.
Марина пытается что-то сказать, но из горла вырывается один сип. Под ее ногами расплывается багровая лужа.

- Это писала правша, - говорит Римма Сергеевна при одном взгляде на записку и ее начинает трясти.
Тишину школы разрывает захлебывающий крик и так же резко обрывается.

Тебе – мое сердце. Мои пальцы холодные и липкие, я запустила их в узкий разрез под левой грудью и впилась ногтями в плоть, мою слабую, слабую плоть. Это было больно, о да, любовь моя, это был ад, я впервые закричала, но это стоило того. Кровь растекается по полу, сочится в сливы, ты жмешься к стене, подбираешь ноги, тебе неприятна моя кровь? Твой рот разевается в немом крике, скотч обдирает нежные губы. Ты стала совсем седая, милая, что с тобой? Ты спросила, что я могу тебе дать, и я дала все, что могла. Тебе – рваная рана,  разодранный перикард, лопнувший правый желудочек и целый левый, обрывки сосудов, обломки ребер… Эти кусочки так нелепы, что они рядом с тобой, моя светлая любовь, что они без тебя? Тебе – мое сердце, все тебе.