Красная нефть

Ян скучал по времени, когда дороги мостили асфальтом. Теперь последние его куски, герметично запаянные в стекло, выставляют в музеях. Ян по многому скучал. Многое исчезло, сменилось емким “зато”: зато стало чище, зато проживем дольше, зато оживили природу… Но “зато” всегда было тяжелым, неуклюжим, громоздким и безальтернативным. Когда сплошной бетон МКАДа сменился плитами федеральной трассы М10, и колёса их машины застучали по стыкам, Марина поморщилась:

— А чего по платке не поехали?

— Ремонт, — ответил Ян, — полотно перестилают после учений.

— Федеральная трасса, могли бы и сплошняком залить.

— Экономят.

Марина ткнула мужа кулачком в плечо и надула губы.

— Ты чего такой сердитый?

— Ничего

— А всё таки?

— Не мешай, я на дорогу смотрю.

— Ян!

Ян шумно выпустил воздух сквозь зубы и ничего не ответил. Марина глянула в зеркало — дочки видно не было. В машине Вика всегда забивалась в самый угол, чтоб не маячить у неё на глазах. Марина просунулась между сидениями.

— Вик, опять горбишься? А ну сядь прямо!

Дочь ещё глубже натянула капюшон. Оранжевый отблеск шкалы приемника падал на острый подбородок с золотистым шариком в пирсингованной губе — остальное пряталось в тени. От тяжёлых бакелитовых наушников голова её казалась крошечной, совсем детской.

— Оставь её в покое, — сказал Ян.

— Поговори со мной, — Марина откинулась на спинку. — Давай разговаривать, а то заснёшь и в кювет улетим.

— Сплюнь.

— Чего ты дуешься?

— Больше тысячи кэмэ. Из меня эта дорога всю кровь выпьет!

— Не преувеличивай!

— Давай тебе порт поставим, будешь помогать.

— Ну нет, Ян, нет. Я боюсь. Я говорила. Давай не будем снова заводить этот разговор... Ян!

— Что?

— Мама больна. Это форс-мажор. Не надо так к этому относиться!

— Как так? Готов поклясться — сейчас мы приедем в Койкары, а Эмма Германовна в зимнем саду копается.

— Ян, у неё был очень слабый голос...

— Или лопатой во дворе машет. Бульдозер, а не женщина.

— Ян, не надо так!

— Прости!

— ...

— Правда, прости. Я ненавижу дальние поездки. Особенно зимой.

— Съешь гематогенку.

Марина достала из бардачка батончик, развернула вощёную бумагу.

— Открой рот, не отвлекайся.

Она отломила кусок, сунула в рот мужу.

— Заправляться не пора?

Ян глянул на манометр — давление упало, но не критично.

— За Новгородом заправимся, на Гемтеке. Я мелким АЗС не доверяю.

— Мне бы надо уже...

— Час потерпишь?

— Час потерплю.

Ян кивнул и немного прибавил скорость.

— Волма, — кивнул он на синий указатель. — меньше часа ехать.

За Великим Новгородом они свернули к заправке. Было необычно многолюдно, машины не помещались на парковке и тянулись, мигая аварийками, по обочине.

— Что за столпотворение? — удивился Ян.

— Сейчас узнаю. Тебе не надо?

Он покачал головой.

— Вик, пошли.

— Куда?

— В гальюн! Быстро вылезла и топай за мной!

Ян отвернулся к окну, скрывая улыбку. Отец Марины, морской офицер, погиб во время экореволюции. Маринка тогда была намного младше Вики сейчас, но словечки из его лексикона до сих пор то и дело проскакивают — Марина носит их как носят в бумажнике фото, и достаёт время от времени.

В окно постучали. Ян приспустил стекло. К щели прижалась багровая ряха, пахнуло перегаром.

— Земляк, моё почтение. Почему такая очередь, не знаешь?

— Без понятия, — Ян отстранился. Незнакомец был редкой, но очень неприятной породы людей, не держащих дистанцию. — Слышал, дефицит плазмы.

— Ага, ну да. Из-за этих экологов-шмэкологов всё по звезде пошло.

Ян неопределённо передёрнул плечами — развивать эту тему он не хотел, но вбитые правила мнимого приличия мешали поднять стекло обратно. Мимо проехал большой, полностью тонированный микроавтобус, за ним — внедорожник. У крайней колонки он грозно крякнул, и тронувшаяся к стойке машина откатилась назад.

Мордатый присвистнул:

— Знатные упыри! Сколько ж такой жрёт?

— Видимо много, — уже не скрывая раздражения, бросил Ян. — Если у вас вопросов больше нет, я закрою окно — холодно.

— А, ну да, закрывай. Слушай, земеля, не обессудь, подкрепиться нечем? Гнал весь день, уже на ногах не стою.

Ян с сомнением посмотрел на его "вечный румянец", но вынул из бардачка батончик и протянул в окно.

— Благодарочка, земляк, в молитве помяну!

Раздражённо кивая, Ян поспешно поднял стекло. Загорелись стоп-сигналы машины впереди. В промежуток сразу попыталась сунуться спортивная иномарка, но Ян газанул, чуть не ткнув её в переднее крыло. Не обращая внимания на размахивающего руками нетерпеливого водителя, он встал почти впритык к заднему бамперу и решил двигатель не глушить — народ тут нервный. Пока добрался до колонки, прошёл час. За стеклянной стеной кафетерия сидели Марина с Викой. Вика в своём вечно надвинутом на глаза капюшоне — спиной, Марина — красивая, улыбающаяся, отсалютовала Яну высоким стаканом с подсевшей сливочной шапкой. Показала пальцем на стакан, дернула бровями, но Ян помотал головой. Он отключил топливную трубку от порта на левой груди и принял от заправщика шланг.

— Доверху, — сказал он и вздрогнул всем телом, когда остывшая кровь потекла через порт в вену.

За колонкой, с другой стороны, торчала лакированная громадина микроавтобуса. За открытым окном, откинувшись на подголовник, сидел водитель. Порт у него был в левом виске, как у военного. Заметив Яна, водитель вежливо боднул воздух. Ян ответил, участливо покачал головой.

— Досуха выпивает? — спросил он.

— А что делать? Работа такая, — пожал плечами водитель и, оглянувшись, добавил тихо: — Вицегубернатора вожу. Но нас тут трое, вытягиваем.

Ян с тоской вздохнул. Из всех друзей, родственников и знакомых Марина была единственной без порта. Как ни заговаривал с ней Ян, как ни пытался убедить: и ездить быстрей и дальше сможем, и тебе малолитражку купим — ни в какую. То отговаривалась тем, что уколов с детства боится, то шептала ему на ухо, что не хочет уродовать своё прекрасное тело. Тело было прекрасным, что там — этому аргументу противопоставить было нечего.

Заправщик освободил микроавтобус, на его место встал внедорожник с синим ведёрком, опустилось окно — показался ещё один выбритый висок с портом, громко играло радио. Кто-то уныло бубнил:

"Содержание вечных химикатов в почве снизилось до исторического минимума. Озеро Байкал очищено полностью. Последние замеры воды в Волге показали концентрацию, неопасную для человеческого здоровья. К сожалению, последнее время наблюдаются мутации карбофагов..."

Другой голос, объёмный, хорошо поставленный, спросил:

"Чем это может грозить нам, простым потребителям?"

"Я бы не стал так формулировать вопрос. В сферу, скажем так, интересов карбофагов попал формальдегид и его производные. Первые случаи зафиксированы на Южном Урале и в Казахстане. По опыту прошлых мутаций до всепланетного распространения от полугода до года. Но в этом есть и положительная сторона — почва и водоёмы очищаются от смертельно опасных соединений, которыми десятилетиями бездумно травили планету прошлые поколения".

"Вы говорите "положительная сторона" — значит, есть и отрицательная?"

"Формальдегид входит в состав бакелита, который мы используем вместо твёрдого пластика. Но не стоит беспокоиться — учёные уже ищут новый заменитель, так сказать, не привлекающий карбофагов. Пока же рекомендую с крайней осторожностью..."

Подошёл заправщик, забрал шланг, и Ян закрыл окно. Воткнул топливную трубку в порт, подал импульс. Подкатив к стеклянной стене, помахал жене. Яна подташнивало, как всегда после заправки, и заходить внутрь, в плотный запах картошки фри и полуфабрикатных котлет, он не хотел. Марина встала, Вика осталась сидеть неподвижным тёмно-серым пятном в своём оверсайз худи, слишком большом по сравнению с маленькой головкой, сжатой массивными бакелитовыми наушниками.Марина пощёлкала пальцами перед дочкиным носом, и только после этого она поднялась.

"Ну-ну, — подумал он с каплей злорадства, — карбофаги принялись за бакелит, скоро подростки снова начнут слышать своих родителей...".

Вика пробиралась между столов к выходу — молчаливая, всё время с опущенной головой, надвинутым на глаза капюшоном, в худи на два размера больше, с запястьями, вечно втянутыми в рукава — ходячее воплощение сандзару: ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу. Когда-то давно, до появления карбофагов (Ян был слишком мал, чтобы помнить, но отец рассказывал) всё было из лёгкого пластика, а не из дерева, бакелита, эпоксидных смол. Сейчас, когда Яну приходилось надевать наушники, шея начинала болеть уже через несколько минут, а дети этимонструозные сооружения, кажется, вообще с головы не снимают.

Как-то сразу, без перерыва и переходов, всплыло то, что старательно не вспоминал: залитое кровью тщедушное тельце на залитом солнцем пляже. Их загорелые ноги в царапинах и заживших вавках, крУгом, взметая песчаные вееры, вбивают в крымский пляж бледного мозгляка. Он уже не кричит и не стонет, а утробно гукает и тянет на себя полотенце, будто оно может защитить от ударов. Почему вспомнилось? Потому что Вика так же натягивает манжеты, так же заворачивается в безразмерные растянутые кофты с глубокими капюшонами?

Вика втиснулась в угол за матерью, и Яну захотелось протянуть руку и погладить щёку дочери, но не стал. Последние пару лет никто из них к Вике не прикасался — неуловимым движением она ускользала от любых попыток обнять. Ян так отвык, что, ему казалось, только тронь, и случится что-то страшное — она закричит, забьётся в истерике, расшибёт голову о дверь или, хуже, сожмётся в ещё более плотный комок. Вместо этого, Ян сказал:

— По радио говорят, карбофаги бакелит распробовали. Вик, может, снимешь наушники? На всякий случай.

Вика кивнула, но к наушникам не прикоснулась. Кивнула — не значит услышала, услышала — не значит сделает.

Жена скорчила гримаску вроде "А ты чего ждал?" и спросила:

— Уже и бакелит? А машина не загорится? Как папин корабль...

— Не загорится, — поспешно ответил Ян. — Вся изоляция из натурального каучука. Даже не думай об этом! — но сам думал. Выруливая с заправки, бегал глазами по салону, по суконной обшивке, деревянной торпеде, вспоминал из чего сделаны детали. Сжимая бакелитовый руль, успокаивал себя тем, что распад не мгновенный, и он успеет остановить машину.

Потом мысли снова вернулись к детскому воспоминанию: к лету, к предателю, имя которого он забыл — дурачку-стукачку, заложившему их компанию воспитательнице. Потому и месил со всеми лежачего, потому и имени не помнит, что предатель, что сам из людей себя вычеркнул. А кто люди? Они — Ян с друзьями — кто ж ещё? Предатель потом долго лежал в больнице и, кажется, что-то в нём сломалось необратимо, но Яна это тогда не взволновало. Что детство? Кусок вечности от рождения до взросления, где смерти нет, а раны заживают — только подуй. И вот вспомнил. Кто ж тебя-то бьет, солнышко моё?

Тревожный новгородский звоночек в Петрозаводске завыл сиреной. Все заправки города были переполнены, очереди автомобилей перекрывали улицы. Сновали эвакуаторы — этим стервятникам топлива всегда хватало. Глаза Яна метались между лобовым стеклом и зеркалами, но неизменно возвращались к манометру. Давление падало. Приткнувшись на обочине, он достал карту и нашёл несколько сомнительных заправок на окраине. Лить что попало ему не хотелось, но он всё же вырулил к одной из них — очередь оказалась не меньше, чем к федеральным сетевым, потом к другой — въезд перегораживал штабель ящиков с картонной табличкой «Топлива нет».

— Не, ну что ты будешь делать?!

— Все плохо?

В пяти сантиметрах от порта на груди в топливной трубке застыл крошечный пузырёк — прозрачный в багровом. Не дождавшись ответа, Марина склонилась к его плечу посмотреть на приборную панель. Волосы пощекотали щеку — в этот раз неприятно. В кончиках пальцев начало покалывать, и Яну казалось, что каждое прикосновение высасывает из него то, что не допила машина. Он отстранился и почувствовал, как напряглась Марина.

— Гематогенку съешь, — с ноткой обиды сказала она и полезла в бардачок.

— Да не работает так! — вспылил он и добавил тише: — Не работает. Это, знаешь, так — голову задурить.

— Зачем их продают тогда? Давай вернёмся к последней — там очередь меньше. Постоим, отдохнём, ничего страшного.

— Мать твоя испереживается.

— Ничего с ней не случится! Сам говорил, что она трактор.

— Я говорил бульдозер.

Марина прыснула. Ян театрально вытер щёку, пробурчал:

— Заплевала всего.

Марина уже залилась своим бесстыжим детским смехом, захлёбывающимся, со смешным подхрюкиванием, и он не выдержал, засмеялся. Глянул в зеркало — увидел обтянутую тканью макушку с сетчатой дугой и торчащей антенной, и собственный смех показался истерикой. Веселье оборвалось, как у гуляк, увидевших скорую перед своим подъездом. — Нам осталось чуть больше ста километров, доехать хватит.

— Уверен?

— Не поедем через Кондопогу — там то же самое. У Мунозера есть заправка Гемтека. Очереди не должно быть — там мало кто ездит. Если и там топлива не будет, дотяну. В крайнем случае задержимся на день-другой в Койкарах.

Сзади застонала Вика. Марина вытаращила глаза и схватила Яна за руку:

— Ты слышал этот звук? Дорогой, мне страшно! Здесь кто-то есть…

— Марин, перестань!

Ян повернулся к дочери.

— Вик, я тебе обещаю, как только восстановлюсь, поедем обратно. Хорошо?

Вика и головы не подняла. Края капюшона, как стенки пещеры изнутри светились оранжевым, но никто оттуда так и не выглянул.

— В общем так, — решительно сказала Марина. — едем через Мунозеро. Если там очередь, мы без обсуждений встаем в нее и заправляемся.

Ян кивнул.

— Хорошо. Обещаю. Если топлива нет, едем дальше.

Ян запустил двигатель. Пузырёк в трубке качнулся в обратную сторону и пополз к порту в приборной панели.

Уже на съезде к заправке Ян понял, что и эта надежда не оправдалась. Фары осветили выключенную стелу — крашеное в корпоративный багровый цвет стекло разбито в нескольких местах. От логотипа не осталось ничего — по нему били особенно упорно. За стелой вдаль уходила заснеженная равнина — сплошное белое поле, покрывшее и берег, и замёрзшее Мунозеро. Посреди непроглядной полосой под гигантской снеговой шапкой чернела щель. Ещё один хороший снегопад, и заправку завалит полностью. Ян отцепил трубку.

— Куда ты? — с тревогой спросила Марина.

— Воздухом подышу, — сухо ответил он.

Холод прояснил голову. Ян постоял, привалившись к машине, подышал часто и мелко — в глазах плавали чёрные точки, плохой признак. Слишком много крови выпила машина. Одна из точек коснулась носа и расплылась по нему талой водой. Ян закрыл глаза и выпустил воздух сквозь зубы — просто пошёл снег. Он отлип от машины, покачнулся. Опершись о стойку, двинулся назад, чтобы не проходить через яркий свет фар на глазах у встревоженной жены. Снег валил всё гуще, в полном безветрии, крупными влажными хлопьями. Ян вытер лицо и стало легче. Он добрёл до снежного отвала, зачерпнул полные ладони снега и растёр щёки — это добавило сил. Полоса под навесом заправки расплылась и почти исчезла за пеленой. Он прикинул, что ехать осталось около часа, и за это время дорогу может сильно завалить, а снегоуборочную технику вряд ли выгонят на трассу до утра. Да и выгонят ли? Всё виденное в Новгороде и Петрозаводске говорило о серьёзном топливном кризисе. Он повернулся к машине — на боковых стеклах запотевшие пятна. Обе его девочки следят за ним, обе напуганы, даже Вика, которая давно уже кажется ему не живой девочкой из плоти и крови, а призраком. Боится — значит жива и ценит жизнь, как бы от неё не пряталась. Ян вернулся в машину, щёлкнул ремнём, воткнул топливную трубку, улыбнулся жене — всё размашисто и преувеличенно бодро.

— Хорошо там — снег падает. Зря не захотели размяться. Дай гематогенку.

— Ты ж сказал, это обман для мозга.

— Дай, пусть обманется. Врать тоже иногда полезно.

— Ты в порядке?

— В полном. Чуть-чуть осталось. Ещё один рывок, всего сорок кэмэ.

Марина достала батончик.

— Предпоследний, — сказала она. — Я знаешь, что подумала? Скоро Гирвас — ГЭС работает. У них топливо должно быть. Давай подъедем к проходной, попросим.

— Марин, ГЭС — режимный объект. Давай без иллюзий: нас никто не пустит и ничего не даст.

— Ян…

— Марина… Мариш, я в полном порядке, до Койкар домчу, а там тёща откормит. Всё, поехали. Вик, ты как?

Шевельнулась макушка в зеркале. Ян тронул. Задние колёса заскользили по снегу, корму повело к отвалу. Он вдавил газ, подтянул вихляющий зад, выровнялся. Включил дальний свет, но снежная пелена сразу стала непроницаемой стеной, пришлось вернуться к ближнему. Прибавил скорости. Руль под пальцами растерял и рельеф, и фактуру, будто держал он его руками в толстых перчатках. Затылок покалывало, и в глазах плавали тёмные точки, но на этот раз не из-за снега.

Показался Гирвас — крохотный посёлок на несколько улиц, окраинные домишки, тёмная пятиэтажка с единственным желтушным окошком на чёрной стене, пустой пятак с «Пятёрочкой». Ян помнил по лету, что во всём посёлке бетонирована только парковка перед магазином и дорога, ведущая к ГЭС. Остальное в лучшем случае выложено брёвнами, ездить по которым — всю душу вытрясет. За прозрачной стеной супермаркета горела одинокая лампа над кассой. Кассир подняла голову, проводила осовевшими со сна глазами проезжающую машину и снова уронила её на руки.

— И здесь люди живут… — пробормотала Марина.

— А что? Тихо, спокойно, места красивые, — сказал Ян.

— Угу, красивые, да — чтоб повеситься.

Ян молча пожал плечами. Он ехал на самой экономной скорости, напряжённо вглядываясь в куцее пятно света на тёмной дороге — фонари не горели, в домах ни огонька. Высокие отвалы снега по краям внезапно обрывались узкими проходами в переулки. Машина шла неуверенно, скользя и ёрзая в колее. Выскочи кто — можно и не успеть затормозить. Впереди и правее в просветы между беспроглядно чёрными плоскими силуэтами домов прорывалось и гасло электрическое зарево над ГЭС.

— Тут живые вообще есть?

— Продавщицу ж видела.

— Это предсмертная конвульсия.

— Очень смешно.

— Восемь вечера, а все дома тёмные, заметил?.. Ян? Ян!

Марина тронула мужа за плечо, он вздрогнул.

— Ты заснул, что ли?

— Нет, конечно.

— Ты заснул, Ян, ты отключился. Ты дёрнулся, когда я тебя тронула!

— Марин, прекрати! Я в полном порядке.

— Я-ан!

Дома кончились, дорога потянулась через еловый лес. Ян изо всех сил старался не закрыть глаза. В глазах плыло — рокот двигателя, голос Марины едва пробивались сквозь ровный белый шум в голове. Шея ослабла, он клюнул носом, но выровнялся и выпучил глаза на дорогу. В дальнем её конце горел яркий свет. Когда они выехали к мосту через Пионерный канал, Марина веско сказала:

— Так! Сворачивай!

— Куда?

— К проходной сворачивай! Я поговорю. Что они, не люди что ли? Нам пару литров всего надо.

— Марина, это бесполезно.

— Я что сказала?! — рявкнула она.

Ян свернул на подъездную дорожку, запетлял среди бетонных блоков с трафаретными надписями «ГематоЭлектроСтанция „Гирвас“, проезд запрещён» и упёрся в поднятый стальной барьер. Оглушительно зазвенел баззер, луч прожектора ударил в лобовое стекло.

— Выйдите из машины, — приказал голос из громкоговорителя.

Ян отцепил трубку и открыл дверь.

— Руки держите на виду!

Ян поднял руки с открытыми ладонями.

— Всем выйти из машины!

Ноги Яна подкосились, он схватился за дверцу.

— Руки!

— Послушайте! — слабо выкрикнул Ян. — У меня перерасход топлива, я еле на ногах стою.

— Руки! — повторил голос.

Марина выскочила из машины, подхватила Яна, замахала, щурясь:

— Нам нужно топливо, хотя бы пару литров.

— Не положено!

— Ну будьте вы людьми! У меня ребёнок в машине.

— Я же сказал: всем выйти из машины! Всем!

— Вика!

Вика нехотя выбралась наружу и встала, угрюмо ссутулившись, сунув руки в карманы худи, у своей двери.

— Цель приезда?

— Я же говорю: У мужа перерасход, нам срочно нужно топливо, хотя бы два литра…

Человек с громкоговорителем молчал.

— Пожалуйста!

За трёхметровой сетчатой стеной, спиной к ним, стояли солдаты с автоматами. На правом краю бетонной площадки открылись ворота барака, оттуда вышли люди в одинаковых тёмно-серых робах. Шаркая ногами, построились в неровную колонну по двое, следом вышел человек в такой же робе с жёлтым флажком.

— Пошёл! — скомандовал он, и колонна нестройно двинулась в сторону сияющей огнями ГЭС.

— Слушайте, ну чего вам стоит? У вас же топлива хоть залейся. Нам до Койкар доехать…

Громкоговоритель молчал.

— У меня мать болеет, — жалобно сказала Марина.

— Поехали, это бесполезно, — качнул головой Ян.

Со стороны ГЭС подошла другая колонна, намного более тихая и медленная. Тёмная людская масса медленно втянулась в открытые ворота барака.

Идущий последним человек махнул жёлтым флагом и двери начали закрываться.

— Мы граждане и налогоплательщики! — взвизгнула вдруг Марина. — Ваше поведение это… Это… Оставление в опасности!

— Девушка, — сказал голос в громкоговорителе, теперь более живой: — Я вам сочувствую, но не имею права. Если я вынесу топливо — пойду под трибунал, а у меня тоже есть дети. Помогите мужу, что ж вы?

— Я не могу, — глухо ответила Марина.

— Поехали, — Ян снял руку жены. — Всё в порядке, доедем. Просто разговаривай со мной, хорошо?

Медленно, сжав онемевшими руками руль, Ян двинулся назад. Марина сидела боком и не сводила с него глаз.

— Говори, — повторил Ян.

— О чём говорить?

— О чём хочешь, только говори и спрашивай.

— Хорошо. О чём ты сейчас думаешь?

— Прекрасное начало, — саркастично усмехнулся Ян.

— Дурацкая история. Когда ты говоришь: «Говори!», я не знаю, о чём говорить. Майя Степановна звонила, говорит, у Вики проблемы с концентрацией. Говорит, она не признаёт авторитетов. Представляешь? Америку открыла! Как будто у других не так! Правда, Ян? Ян? Когда мы учились в школе, помнишь? На учителя рот раскрыть? И подумать не могли. Скажи, Ян?

— Угу.

— Ты таким пай-мальчиком был, такой зайка…

— Зато ты оторва. Какие там у тебя авторитеты были?

— О! Указатель. Койкары, пять километров. Совсем недолго осталось.

Ян свернул налево и сразу остановился. Узкая дорога дугой уходила в густой и тёмный ельник и терялась среди деревьев. Ни колеи, ни отвалов не было — сплошная белая кривая полоса.

— Проедем? — спросила Марина.

Ян пожал плечами и включил пониженную передачу. Осторожно, стараясь не буксовать, он съехал на заснеженную грунтовку. Машина шла тяжело, бампер грёб снег, Ян аккуратно подгазовывал, и каждое движение ноги на педали, высасывало из него новую порцию крови. Стрелка манометра дрожала в красной части шкалы, и до чёрной полосы, когда двигатель принудительно отключится, оставалось совсем немного. По нормальной дороге хватило б километров на двадцать, но не по засыпанной снегом целине. Тут в обмене милилитров на метры может и не хватить.

— Едем, — пробормотала Марина. — Я пальцы скрестила.

Ян кивнул. Он дышал очень неглубоко, едва втягивая в себя воздух, ноги и руки стали замороженными кусками чужого мяса. Они пока подчинялись, но Ян их не чувствовал. Поворачивал руль и смотрел, как он вращается, как перехватывают баранку чужие бледные пальцы. Газовал с тем усилием, которое помнило тело, и, судя по движению машины, где-то в сотнях парсеков его нога на самом деле давила на педаль, но было это слишком далеко, чтобы почувствовать её сопротивление.

— Говори, Марин, — сказал он так тихо, что Марина едва его услышала.

— Да, Ян. Представь, знаешь, что я от Алины услышала? Её муж по секрету ей сказал…

— Алине по секрету?

— Да, оцени иронию. Слушай. Он сказал, что в гематронах используют живых людей.

— Смешно.

— Нет, серьёзно. Он вскрыл один. Говорит, сам видел.

— Конспирология. Там искусственно выращенная биомасса без мозга. И ничего он вскрыть не мог — гематроны герметичны, и при попадании воздуха содержимое мгновенно разлагается.

— А ты откуда знаешь?

— В инструкции написано… Вот чёрт!

Снег впереди вдруг вспух горбом — капот зарылся в сугроб.

— Приехали…

— Что случилось? Как это?

— Вот так. Тут дорога вниз уходила.

— А назад?

Ян оглянулся. В алом свете стоп-сигналов сыпал снег, колеи уже не было видно. Сидела дочь — чёрный силуэт на красном, опустив голову, будто её всё происходящее не касалось.

— Я не выеду, — сказал он.

Марина хлопнула крышкой бардачка и сунула ему батончик.

— На, жуй! Ты умный! Ты сейчас быстро всё придумаешь.

Ян помотал головой. Он взял батончик, чуть не выронил, но донёс до рта. После первого укуса стало немного легче, мозг был рад обмануться.

Отцепив топливную трубку, Ян вылез наружу. Прикинул, что они немного не доехали до озера Кивилампи. Арифметика проста. По прямой до Гирваса рукой подать, но через лес, по пояс в снегу — они не пройдут. Вперёд он уже не проедет, слишком много снега. Выехать обратно тоже сил не хватит — он почти на нуле. Онемели затылок и плечи, какая-то чувствительность осталась только в груди, где ещё колотилось кое-как сердце и толкало жалкие остатки крови по сосудам. Ян прожевал ещё кусочек гематогена и открыл капот. Загорелась тусклая лампочка подсветки. Снег валил всё гуще, падал на горячий двигатель и сразу испарялся. Ян неуклюже отщёлкнул шпингалеты на кожаной шторке за ним и сдвинул её вглубь, обнажилась прямоугольная красная крышка с надписью «Гематрон, собственность НК „Новая энергетика“. Не вскрывать!». Ян задумчиво побарабанил по ней пальцами, потом приложил ладонь. Крышка была еле тёплой, неправильно тёплой для холодной погоды, или онемение обманывает его органы чувств?

— Слушай, может поднапряжёшься, а? — тихо сказал он. — На внутренних ресурсах. Я уже не вывожу.

— А ты с унитазом тоже разговариваешь? — раздался над ухом ехидный голос жены. — Хорошо никто не видит.

Ян не услышал, как она подошла.

— Сама ж говорила…

— Я взбодрить тебя хотела.

— Взбодрила.

Ян защёлкнул шторку.

— Марин, — сказал он.

— Что?

— Выхода нет, ты же понимаешь? Помоги мне.

— Я не могу, Ян. Я на самом деле не могу. Я скорей сдохну.

— Марин, мы все можем сдохнуть. Снегоуборочная техника будет тут в лучшем случае утром, к тому времени машина меня высушит, а вы замёрзнете насмерть.

Марина стояла, молча глядя куда-то мимо его левого бедра.

— Тогда остаётся одно: бери Вику и идите пешком. До Койкар три километра. За час-полтора дойдёте.

— А ты?

— А я останусь, я не дойду.

— Я так не могу.

— Можешь. Должна. Ради нашей дочери.

Марина замотала головой.

— Марин, я закроюсь в машине, включу обогрев, слабо-слабо, чтоб помедленнее остывало. В Койкарах попросишь помощи — есть же там трактор какой-нибудь.

— Я не брошу тебя здесь. Ты с ума сошёл?

— Тогда решайся.

— О Боже! — она закатила глаза и глубоко задышала. — Ты же понимаешь, что это не придурь.

— Я всё знаю, родная.

Непослушными руками он обнял жену и едва устоял на ногах — так сильно он устал.

— Так! Пошли сядешь. Если упадёшь, я тебя не удержу.

Еле передвигая ноги, Ян доплёлся до двери — вроде только что стоял, что-то делал руками, но, только Марина подставила плечо, и сразу ослабел, потёк, упал на сиденье. Жена опустилась на корточки и переставила его ноги в салон. Закрыла дверь, захлопнула торчащий капот.

— Давай, — сказала она, решительно стягивая куртку. — Давай только сразу, пока я не передумала.

— Уверена?

— Не переспрашивай, ради всего… Что надо делать?

— Рукав закати.

Марина засучила рукав свитера и протянула ему дрожащую руку.

— Только я отвернусь, смотреть не буду, хорошо?

— Хорошо, — кивнул Ян и вытащил каучуковый жгут.

— Это не так больно, как ты думаешь.

— Я кровь не выношу. Держи нашатырь наготове, а то отрублюсь.

— Как ты выжила до сих пор в нашем мире?

— Да вот как-то выживала.

Ян попытался затянуть, но ничего не вышло — жгут выскользал из пальцев.

— Вик, — позвал он. — Помоги пожалуйста.

С тяжёлым вздохом дочь сняла наушники и втиснулась между сидений. Молча забрала у отца жгут и быстро перетянула мамино предплечье. Ян протёр сгиб спиртовой ваткой и достал резервную трубку с иглой.

— Всё, сиди спокойно, смотри в окно. Поработай кулаком.

Марина быстро-быстро начала сжимать и разжимать кулак. Ян увидел, как шевелятся её губы, повторяя беззвучно «Господи, Господи, Господи…».

— Всё, зажми кулак.

Он склонился, но было слишком темно. Бесчувственными пальцами попытался нащупать вену, но безуспешно.

— Подсвети, Вик.

Вика достала динамо-фонарик, в его жёлтом свете Ян, наконец, увидел набухшую венку, потянулся к ней иглой — рука сильно дрожала. Марина зажмурилась и отвернулась. По щеке чёрной полосой покатилась крупная слеза.

Ян коснулся иглой кожи, Марина подпрыгнула, и Ян отдёрнул руку.

— Родная, я прошу…

— Да, да, да, я в порядке. Давай побыстрей, я не могу уже.

Марина вцепилась рукой в подлокотник, выгнулась всем телом, вжимаясь в дверцу со своей стороны. Ян снова попытался воткнуть иглу — проколол кожу, но в вену не попал. Марина тихо завыла.

— Всё! Стоп! — вдруг резко сказала Вика. Она стащила через голову худи. Ян успел удивиться коротко стриженым ярко-лимонным волосам — когда ж это она успела покраситься? Давно он не видел дочь без капюшонов и огромных бесформенных шапок. Вика сдёрнула с матери жгут и быстро, зубами, затянула его на своём предплечье.

— Дай сюда, — сказала она и протянула руку.

Ян нерешительно протянул ей иглу.

— Вик, ты уверена?

Вика молча забрала иглу, закусила губу и, тяжело сопя, воткнула её в вену.

— Поехали! — сказала она.

Стрелка манометра упёрлась в ограничитель на зелёном поле.

— Поехали! — процедила сквозь зубы Вика.

Ян завёл двигатель и подал назад. Машина качнулась и вернулась обратно.

Ян включил пониженную и попробовал проехать вперёд. Снег пополз по капоту и остановился. Машина упёрлась. Ян понимал, что если начнёт газовать, только спрессует снег под колёсами в скользкую плотную массу. Он переключил на заднюю и медленно двинулся назад. Марина уже пришла в себя и повернулась к Вике

— Дорогая моя дочь, а откуда у тебя такие удивительные навыки, позволь узнать? — спросила она.

— В школе учат на ОБЖ, — неохотно ответила Вика.

— А ну-ка покажи мне руки.

— Смотри, — пожала плечами Вика.

Никаких проколов не было.

— Говорю же, на ОБЖ учили.

— В наше время такого в программе не было.

— А в наше есть, — отрезала Вика и неуклюже, одной рукой натянула наушники.

— Ничего, — негромко сказала Марина. — Так со всеми подростками. Подрастёт — поумнеет. Правда, Ян?

Ян молча дёргал машину то взад, то вперёд, и понимал, что с каждым движением зарывается всё глубже. В отчаянии он вжал педаль в пол, корма поплыла, раскатывая снег в лёд.

— Всё, — сказал он и убрал ногу с педали. — Не выберемся.

— И что?

— Я не знаю, что, — пробормотал он и откинулся на подголовник. Он больше не мог держать глаза открытыми. Сознание плыло, тело было будто завёрнуто в горячую вату, и все звуки, голоса, щелчки двигателя под капотом, шуршание дворников, едва справляющихся с валящимся снегом — всё это было где-то очень далеко. Веки опускались. Осознание того, что открыть он их больше не сможет тянуло какую-то тоненькую жилку в груди, но веки падали, всё ниже, свет мерк, и сопротивляться сил не было. Оставалось одно желание: чтоб всё кончилось, чтоб не надо было бороться.

«Пусть их спасут», — подумал Ян, но мысль была какой-то отстранённой и безразличной, будто самые дорогие ему люди были сейчас так же далеко, как их голоса. Вдруг что-то больно врезалось в его плечо, и тишину разорвал автомобильный гудок.

— Что ты сидишь?! Не видишь? Он отъезжает.

Ян разлепил глаза, увидел лицо дочери, перекошенное гневом и испуганные глаза Марины за её головой. Левой рукой с вставленной иглой Вика оперлась на подлокотник, а правой давила и давила на клаксон.

— Зачем ты это делаешь? — спросил Ян.

— Затем, что я не дам тебе сдохнуть, пока ты нас отсюда не вытащишь! Я жить хочу! — выпалила Вика. — И хочу, чтоб вы жили… — Лицо её передёрнулось. — Не хочу возиться с вашими трупами, — сказала она и снова вжала клаксон.

— Никто не придёт, уходите, — прошептал Ян. Говорить он уже не мог.

Голова медленно клонилась к плечу, но казалось, что всё его тело постепенно переворачивается, кренится влево, к двери. Она была в нескольких сантиметрах, но Ян падал, а двери всё не было и, получалось, что он может так падать вечно. Дочь жала сигнал, колотила по рулю свободным кулаком, кричала что-то зло и яростно, и этот шум мешал упасть. Ян морщился, но ничего поделать не мог — оставалось ждать — гудело всё дальше. Когда-нибудь звук затихнет, и он, наконец, упадёт до конца и отдохнёт.

— Гладкий какой, — сказал незнакомый молодой голос.

— Из богатеньких, сразу видно. Вон зубы какие — белые, ровные, один к одному — отозвался другой, пришепётывающий. — И как он сюда попал?

— Солдаты привезли. Сказали, что в снегу завяз, и машина его высушила, — пояснил третий голос, солидный.

— Эх, блин, живут же люди — машина своя, квартира наверное есть, на курортах отдыхает. Вон загар какой.

— Может, из солярия.

— А какая разница? Старший, у тебя есть деньги на солярий?

Ян не открывал глаз — присутствие посторонних его испугало. По разговору он понял, что возле него сидят доноры, может даже мигранты из каких-нибудь бедных стран, так и не оправившихся после экореволюции — в их речи слышался слабый акцент. Свет лампы, проникавший сквозь веки потускнел, в ноздри ударил запах лекарств и хлорки.

— Смотри какой у него крестик с камушками, и цепь солидная… — тихо сказал шепелявый.

— Совсем дурак? — одёрнул его старший. — В гематрон захотел?

— Да я так, — стушевался шепелявый. — Ему-то что? Может, солдаты тиснули, пока тащили, кто докажет?

— Дважды дурак, на веки посмотри — он очнулся, только притворяется.

— Шухер, — шикнул молодой.

Тень исчезла, заскрипели кровати. Открылась дверь, и кто-то вошёл. Ян осторожно приоткрыл глаза. Над ним стоял пожилой мужчина в форме военврача и накинутом халате.

— Доброго утра, Ян Давыдович, как вы себя чувствуете? Оправились?

Ян кивнул. Он и в самом деле чувствовал себя заполненным под завязку, только саднила вена под портом. От кивка забурлило в груди, толкнуло мощно в горло, рот наполнился острой желчью, и Яна вырвало в подставленный таз.

— Прополощите, — сказал врач и поднёс Яну к губам стакан. — Немудрено после такого переливания. Знаете, вам удивительно повезло, что наши лыжники были на вечерней пробежке в лесу и услышали сигнал.

— Где я? — спросил Ян и спохватился: — Где мои жена и дочь?

— С ними всё в порядке, — успокоил врач. — Вы скоро увидитесь. Они в гостевом домике. Это санчасть реабилитационной зоны «Кивилампи» Гирвасской ГЭС.

— Мы там были… Просили топливо… Не дали.

— Ну а что вы хотели? Режимный объект. Моя епархия посвободней. Показатели у вас, Ян Давыдович, в норме. Недельку желательно отдохнуть и не напрягаться, дайте организму восстановиться. Ваша супруга сказала, что вы направлялись в Койкары? Это чуть больше трёх километров, доедете легко, но там поставьте машину на прикол и за руль ни-ни. Усиленное питание, гемоглобиновая диета. Семь дней минимум. Договорились?

Врач дождался кивка.

— Встать можете?

Ян откинул одеяло и спустил ноги. На нём была тёмно-серая пижама, вылинявшая от многократных стирок. На соседних койках лежали люди в таких же пижамах. Лиц он не видел — только короткостриженые затылки.

В раздевалке с длинными рядами узких шкафов ему выдали одежду. На дворе ярко светило солнце. Среди заснеженных елей стояли симпатичные домики тёмного дерева. Десяток лыжников пробежал мимо Яна, обдав его потным жаром. Здоровые румяные лица улыбались — утомлённые, но счастливые. Один за другим, они съехали с берега и размашистым шагом двинулись по озеру, исчирканному лыжнёй. Ян с наслаждением вдохнул полную грудь воздуха — мир был прекрасен, и всё же было в нём что-то неправильное — как трещина на глянцевой эмали.

Они ждали. Марина в белом свитере, подкрашенная легко и элегантно, как всегда, но с глубокими тенями под глазами. Вика — в чёрной футболке с какими-то монстрами, пожирающими кривые буквы, сейчас — без капюшона. Жена повисла у него на шее, и сразу отстранилась, заглянула в лицо — не тяжело ли, не больно — он покачал головой. Дочь стояла рядом, и Ян силой притянул её к себе и поцеловал обеих в макушки.

— Зачётный цвет, — сказал он.

— Должен был быть белым, — пробормотала Вика.

— Хорошо, что не белый. Белых много, а ты такая одна.

Вика подняла на него глаза, губы дёрнулись.

«Посчитаем за улыбку», — подумал Ян. Он крепче прижал к себе дочь, радуясь, что та не пытается выскользнуть.

Они сели в машину. Ян снял с панели топливную трубку и замер. Пронести пять сантиметров, вставить в порт до упора, чтобы открылся клапан, и провернуть на пять градусов, пока не щёлкнет фиксатор — так просто, но рука с трубкой уперлась в невидимую стену, в мягкое, но непроходимое поле противоположно заряженного магнита. Он растерянно посмотрел в окно. Врач стоял рядом и следил за ним. Заметив замешательство, постучал в стекло.

— У вас проблемы? — осведомился он, склонившись.

— Скажите… — Ян посмотрел в спокойные, холодные глаза врача, скользнул взглядом по серебристым орлам с кадуцеями на жёстком воротнике-стойке. Трубка в его пальцах задрожала сильнее, и Ян воткнул её обратно в держатель.

— Вы хотели о чём-то спросить?

— Я? Нет. Я, знаете… почему-то не могу…

Врач понимающе кивнул.

— Это возможно. Вы пережили сильный стресс. Я радиографирую в поликлинику по месту жительства, чтобы вам назначили курс психотерапии.

Он задумался.

— Вот что. Я откомандирую бойца, он отвезёт вас в Койкары и вернётся на лыжах обратно, будет ему вместо тренировки.

Ян молча пересел на пассажирское место. Через пару минут появился крепкий парень в спортивном костюме и задорной шапке с помпоном, поскрипел ремнями багажника на крыше, закрепляя лыжи, сел, и в просторном салоне сразу стало стало тесно от его налитых силой плеч. Он улыбнулся Яну, обернулся и улыбнулся ещё шире Марине и Вике.

— Мигом домчу, — сказал он, подмигнув. На розовом полнокровном лице засияли пунцовые пятна.

— Мигом не надо, мы не торопимся, — сказала Марина, тоже улыбаясь.

— Меня Борис зовут, — он воткнул трубку в порт на левом виске и натянул сверху край шапки. Включил радио и спохватился: — Вы не против?

Ян неопределённо пошевелил рукой.

Борис завёл двигатель. По топливной трубке побежала кровь — тёмно-красная, с оттенком спелой вишни.

«На таком две тысячи километров без дозаправки проехать можно», — подумал Ян.

Они выехали за ворота и свернули направо, к Койкарам. По радио закончилась музыкальная программа, началось интервью.

«А скажите, какие-нибудь альтернативные источники энергии разрабатываются? Этот вопрос беспокоит всех наших радиослушателей. До каких пор бездушные механизмы будут сосать кровушку народную?»

«Такие исследования ведутся, да, но, к сожалению, пока значительных прорывов не наблюдается. КПД биологических топливных элементов несоразмеримо выше, и, что важно, они экологически стерильны. Посмотрите на ситуацию глобально. Вся наша цивилизация была построена на симулякрах, реальный сектор составлял незначительную долю мировой экономики. Мы продавали друг другу несуществующие продукты за несуществующие деньги. Долго так продолжаться не могло. Экореволюция спасла нас, когда искусственно раздутые финансовые пузыри начали лопаться. Мы просто вернулись в естественное русло развития, к самому натуральному и неиссякаемому ресурсу — крови. Как говорил один деятель прошлого, люди — новая нефть…»

«Мы прервёмся на рекламную паузу. Автобусный парк Кондопоги приглашает на работу водителей до пятидесяти лет с правами категории Дэ-Е и уровнем гемоглобина не ниже пятнадцати с половиной…»

Ян переключил канал, заиграла электронная музыка из его детства. Он закрыл глаза. Солнечный свет проник сквозь веки, потом померк. Ян нащупал крестик и сжал его в ладони — камушки впились в кожу.