Гюстав Флобер

Флобер не просто прошёл на своём творческом пути две стадии — юности и зрелости. В нём будто жило два разных художника. Юный и зрелый Флобер отличались друг от друга практически во всём. От взглядов на искусство до способов выражения своих идей. Юный Флобер — мечтатель, бунтарь, фантазёр с ничем не сдерживаемой мыслью. Из-под его лёгкого пера выходили глубокомысленные философские притчи. Только начав жить, он как будто уже знает ответы на самые мучительные вопросы бытия. Он рвётся одновременно к пороку и аскетизму, славе и отшельническому уединению, красоте и осмеянию всего и вся. Это романтик и нигилист. Он высоко ценил де Сада за его свободолюбие и его же корил за недостаточное следование собственной концепции высвобождения. При этом ему были доступные самые возвышенные и чистейшие устремления. Он не ищет дорог, но прокладывает свой путь. Этот юный мечтатель жил во Флобере всю его жизнь. Его алкание, его страсти не давали зачахнуть писательской музе. Неслучайно, монументальное «Воспитание чувств» зрелого Флобера имело то же название, что и лирически-философский опыт Флобера юного. Связь их никогда не исчезала. Хотя с годами он покрылся житейским жирком, отяжелел во всех смыслах. «Очерствел, поизносился, увял». Зрелый Флобер — солидный маститый мастер. Он был всё ещё лёгок на подъём, но взбирался к литературным вершинам лишь через мучительный, титанический труд. Никто так не работал как Флобер. «Как тридцать негров». И чем старше, известнее, маститее он становился, тем строже относился к тексту, доводя совершенное до идеального. И всё время оставался собою недоволен. Если он брался за освещение темы, её изучал досконально, до энциклопедической точности. Для второстепенного образа провинциального врача, сам становится врачом. Для описания древнего Карфагена переквалифицировался в археологи. При этом Флобер всегда был далёк от примитивного натурализма и по собственному признанию ненавидел реализм. Исторический или географический фон у него служил только «трамплином, чтобы подняться выше», к Красоте, в которой он и полагал цель Искусства.
Литературное взросление проходило не просто. Как всегда бывает при взрослении, первый выход в большой мир — на широкую публику —  имел вид вызывающей хулиганской выходки. В «Госпоже Бовари» Флобер подверг яростной атаке не только общественную мораль и семейные устои, но и литературные каноны. Над браком и религией он всего лишь поиронизировал, кощунственной была насмешка над романтическими идеалами. Жанр любовного романа был вывернут наизнанку. Любви как таковой вовсе не было. Лирическим тоном описывались приземлённые грубые чувства. Ничем иным как пародией выглядит признание Родольфа, перемежающееся речью мэра. У романтиков любовь часто неотторжима от смерти, потому и над ней Флобер основательно поиздевался. Тщательно подготовляемая драма была оборвана гротескными, чуть ли не комическими вставками. В торжественной патетической сцене Эмма умирала под веселенькую песенку нищего, за смертью Шарля последовало награждение ничтожного Эме орденом.
Флоберу было отчего негодовать. Романтизм давно покоился в могиле, но закопать этот труп никто не решался. По-прежнему многие не могли оторваться от вздыхающих кавалеров и томных дам. «Бовари» послужила для общественных вкусов отрезвляющей пощёчиной. Хотя общество Флобера интересовало в последнюю очередь. «Бовари» была вызовом  самому себе, огранкой таланта. Только господством безвкусия можно объяснить то, что эта не самая успешная проба пера добилась наибольшего признания и только глупость могла назвать её «лучшим» романом Флобера. Первая часть грешит откровенными недочётами. Повествование начинается от лица соученика Шарля Бовари, но далее следуют наблюдения взрослого человека (будто ребёнку может быть дело до того, как подбиты ботинки его однокашника) и монолог от первого лица без необходимого перехода превращается в обычное авторское вступление. Большое логическое упущение, что у Шарля и Эммы нет братьев и сестёр, при этом папаша Руо и старый Бовари — жизнелюбцы и бонвиваны. Как это они умудрились не наплодить себе ещё отпрысков? Всплывающий в самом конце брат Эммы прожил как-то незаметно, не оставив по себе никаких следов. К свадьбе у главных героев находятся вдруг друзья, с которыми они к тому же были в ссоре. У Шарля, как не раз подчёркивалось, друзей не было, да и поссориться он ни с кем не сумел бы (не смог же разозлиться на любовника своей жены). Воспитанница монастыря, безвыездно жившая в деревенской глуши Эмма также не обнаруживала особого стремления обзаводиться товарками. Впоследствии, эти мельком упомянутые друзья так и не появляются больше. Среди прибывающих на свадьбу гостей в каждой повозке вместе с мальчиками обязательно присутствует кузина, строго 14-16 лет. Многовато закономерностей на полсотни человек. Не всё ладно и с характером героини. Она становится матерью — важнейшее событие в жизни любой женщины, но беременности в книге места не нашлось и почти нет проявлений материнства. Экзальтированная дамочка могла преисполниться равнодушием к собственному ребёнку, однако именно вследствие своего характера, своей обозначенной чрезмерной сентиментальности, она должна была, пусть на короткое время, отдаться инстинктам. У Флобера этого ожидаемого и логически неизбежного периода нет. В женском сердце ему были интересны только те чувства, что занимали его самого. Госпожа Бовари действует и мыслит скорее как господин Бовари, как мужчина. Такие характеры, конечно, встречаются в жизни, но чаще как исключение. Флобер же задумывал создать психологический портрет типичной женщины. Ещё одно логическое несоответствие. Все эти оплошности, если таковыми их признать, скорее, сюжетного, чем стилистического свойства. Чуткий к слову, Флобер не писал непродуманных и непроработанных тщательно текстов. Крохотные неровности не способны исказить гармоничной красоты целого. Достижением было уже то, что Флобер смог хоть что-то извлечь из «архипошлой среды». Как автор и как человек он был максимально далёк от мира своих героев. Пошлый сюжет, пошлые персонажи, пошлые разговоры. Только гений его уровня мог осветить эту посредственность. Постепенно в череде почти памфлетных персонажей даже появляются ростки идеала, зачатки чего-то если не выдающегося, то по крайней мере выделяющегося. Преданная любовь Жюстена, искренняя дружба госпожи Эме, благородный «врач-философ» Ларивьер, в горе Шарль наконец-то становится мужчиной. Пусть Флобер угробил любовный роман, но в то же время он заставил сиять новыми красками роман психологический.
Следующей покорённой вершиной стал исторический роман. Тут уже Флоберу не пришлось пересиливать себя, хотя усилий было им приложено не меньше. Только для того, чтобы проверить свои представления, он предпринял поездку по Египту, после которой начисто уничтожил всё написанное. Приноровившсь к жанру, Флобер блестяще справился с поставленной целью. В Карфагене после унылого Ионвиля его фантазия разгулялась вовсю. От любовных интриг и психологических зарисовок плавно перешёл к древним баталиям,  для чего не только перечитал всё доступные античные и археологические труды, не только объездил пустыню. Он сам перенёсся туда, в античный мир. Карфаген Флобера выпуклый, ощутимый, так что, кажется, можно пройтись по нему или в самом деле уколоться о варварский кинжал. Писатель воссоздал-создал древний город, восстановил полуразвалившиеся, разграбленные остовы дворцов и населил их, оживив истлевшие тысячелетние трупы. Восстановлением исторической канвы Флобер не ограничился, он и здесь расширил жанровые рамки. От историко-приключенческого романа изначально не приходится ожидать философско-символического подтекста. Разные художественные и этические задачи нуждаются в разных подходах. Стивенсон — не Диккенс, Дюма — не Бальзак. Но Флобер не был реалистом в узком понимании. На страницах «Саламбо» в битвах сталкиваются между собою не столько варвары и карфагеняне, сколько хаос и цивилизация. И последняя отнюдь не вызывает у автора сочувствия. Кое-что от ненавистных ему буржуа досталось гражданам Карфагена. Снова на главную сцену выступили страсти, в этот раз религиозные. Но их-то Флобер и не сумел разжечь как следует, поскольку так и не мог решить, верит он или не верит. В части повествовательной, чисто формальной история восстания наёмников, полная ожесточённых битв и религиозных экстазов, более грандиозна, чем внешне незатейливая история отравившейся женщины, но проигрывает в части содержательной, в эмоциональности. Реки пролитой крови, отчаяние запертых в ущелье варваров, истязания Мато не производят такого ужаса, как несколько капель мышьяка, выпитых Эммой Бовари. Хотя этот небольшой провал в эмоциональности не убавляет красочности полотну. В конце концов, существует и холодная красота. Мрамор, хоть и хладен, а прекрасен.
Зато в следующем своём шедевре Флобер сумел смешать на одной палитре и чувства, и мысли. В «Воспитании чувств» даётся  не просто детальная картина эпохи, но, что выглядит даже масштабнее, история зарождения и развития любви. Несколько её видов проходит перед нашим взором. Любовь юношеская, пылкая и платоническая, к госпоже Арну. Она мучает, сжигает, но и возносит главного героя. Это чувство взрослеет вместе с ним, со временем ослабевает, но никогда не умирает. Появляется и любовь страстная, скорее плотская: кокотка Розанетта. Флобер описывает и редкий для мужчин вид любви корыстной, рассудочной: госпожа Дамбрёз. Фредерик всех их любит. Одну как недостижимый идеал, другую как объект желания, третью в ответ на её чувства. Это далеко не «скучная история скучных людей», это вулкан страстей, где друг против друга в жестоком поединке сходятся людские чувства и амбиции. Задуманный как портрет посредственной личности, Фредерик разросся до сложного, одарённого, чистого в устремлениях, хоть и не брезгующего дурным человека с большой буквы. Он — буржуа, но не мещанин. Отдаёт все карманные деньги музыканту, заступается за Дюсардье, в любой момент готов пожертвовать всем ради любимой, не ожидая при этом благодарности, что и доказывает неоднократно. Прекрасное восхищает его. Это скорее художник, чем юрист. Отказываясь встретиться с госпожой Арну, Фредерик тем самым не отказывается от своего идеала, а лишь подтверждает, что он у него был. Хотя Флобер и наделил его некоторыми своими чертами, ошибочно было бы видеть в нём автопортрет писателя. Во многом они расходятся. Зарисованы тут не факты биографии, а сами чувства.
Наследие Флобера не велико, но богато шедеврами. Если попытаться выбрать что-то как вершину его писательских достижений, то наибольшие основания считаться таковой будут у «Искушения св. Антония». Ничего подобного в литературе ещё не появлялось. Что это: философская драма или поэма в прозе; мистическое откровение или изощрённое святотатство? Одно неоспоримо: это чистая мысль, чистая красота. С помощью искусства Флобер смог оторваться от «дерзкой претензии» материализма.
Творчество Флобера в высших своих пиках было сродни ясновидению. Поэтому неудивительно, что обнаружилась «реальная» Бовари, чья судьба оказалась точь в точь схожа с литературной. Неудивительно, что он знал о существовании цветка, отрицаемого академиками-ботаниками. Неудивительно, что он оказался точен в описании быта тысячи лет назад исчезнувшей цивилизации. Не только прошлое хорошо знал Флобер, ему было открыто и будущее. Уже предвидел общество, «одетое в униформу» и многомиллионные войны. Может быть, не «предвидел», а в самом деле видел? Как он видел древний Карфаген. И не «галлюцинации» то были (как сам их называл), а видения, не менее реальные, чем энциклопедии, над которыми корпел днями и ночами?
Флобер вполне бы мог запустить свою сагу, но слишком ценил свой стиль, слишком оттачивал каждый виток фразы, слишком был предан своей музе. Это поэт, полностью отдавшийся прозе и в ней достигший поэтизма. Рифмы ему были не нужны. Его романы в наиболее плавных своих изгибах и лиричных переливах уже поэмы. А поэт не может слагать бесконечных песен. Он потому так внимательно и бережно относился к слову, что знал цену мысли и понимал всё несовершенство мысли воплощённой. Всю жизнь стремился к недостижимому и порою достигал. Кто, кроме глупцов из «Ревю де Пари», искромсавших «Бовари», может придраться к текстам Флобера?
Сумасшедший или святой? Ни то, ни другое. Поэт. Значит, всё это вместе. Мечта заточить себя в «башне из слоновой кости» не была блажью, это было насущной необходимостью для спасения от мерзостей и глупостей жизни, сосуществовать рядом с которыми для поэтической души нестерпимо. Как истый поэт, Флобер всегда презирал толпу. «Массы всегда останутся массами». И как любого гениального поэта современники не оценили его. «Непонятая душа». Даже близкие друзья не понимали его. Каким ограниченным надо быть, чтобы автору «Искушения св. Антония» посоветовать писать лучше на современные темы? Запоздалое признание коллег как и не дававшая дивидендов скандальная известность не меняли его. С собственным издателем, от которого не мог не зависеть, Флобер держался очень строго, выговаривая его за малейшие орфографические упущения и грозя отказом от сотрудничества — отлучением от себя. Никакой правки он не позволял. «Антония», «труд всей жизни» даже не хотел издавать.
Со временем, что неизбежно при таком постоянном неослабном горении, огонь пылкой юношеской души начал затухать. Зрелый Флобер «иссяк, устал от жизни». «Бувар и Пекюше» стилистически идеальны, как всегда точны в деталях, но лишены того, что сделало «Бовари» и «Воспитание чувств» великими романами. Флобер словно взялся воспеть покой, и не отшельнический покой Антония, полный борения с миром и собственными страстями, а покой житейский, примитивный обывательский комфорт. Возможно, работа над романом, уход в него были бессознательной попыткой оживить потерянного друга (Альфреда), прожить вместе с ним непрожитые годы, возродить те «бесконечные беседы, мечты и упования». И действительно «мокрицы» во всём жалки и ничтожны, кроме своей дружбы. Это чувство искренне и взаимно. Однако повернуть время вспять Флобер не смог. Вот роман и не задался.
Утомление его объяснимо. Он воспел Красоту, воспел Дух, прожил десятки жизней. Изнывал в тоске вместе с Бовари, мучительно взрослел вместе с Фредериком, затворял себя в пустыне вместе с Антонием. Однако вспышки ещё были. «Легенда о св. Юлиане» — тонкой огранки бриллиант в безупречном обрамлении. Юный Флобер вовсю разгулялся в зрелом, воспользовавшись его профессиональным наработками, его литературным опытом. «Юлиан» был написан в самый худший период, когда душевные переживания душили его не менее, чем финансовые трудности. Ему необходимо было отвлечься. Занять истомлённый разум и разжечь остывшую музу. «Повестушка» вылилась в шедевр. После воспламенения «юных чувств» Флобер ожил и  заработал «бешено, как одержимый». Он снова поверил в себя и почти поверил в Бога.
Исторический роман, психологический роман, философская драма. Всё ему по плечу. Отдельный жанр составляют его письма. Вот где истинный Флобер, весь он. Как критик, как философ и, самое важное, как человек. Здесь он не заслонён личинами персонажей. Остаётся сожалеть, что Флобер не оставил после себя  чисто философского труда. Он разбросал драгоценными жемчужинами свои сокровенные мысли по всем произведениям, в том числе и своим письмам. Мы можем, лишь произвольно нанизав их на одну нить, составить отдалённое представление о флоберовском понимании жизни, смысл которой был заключён для него в Искусстве.