Родная земля... Глава 14. Варнаки

Зима 1898-99 года

- Анютка?! Ты?! — удивлённо сказал Лёнька.

Девчонка шмыгнула носом и опустила голову.

- Зачем ты это сделала? Чем тебе Кузьмины не угодили? — спросил Митрофан.

- Небось, Васька, когда уезжал, велел? — с горечью усмехнулся Прохор.

- Нет, - мотнула головой Анютка. — Я сама.

- Зачем? Для чего? — всплеснул руками Митрофан. — За что?!

- За то, что не человеки мы для вас. Так, батраки.

- Не человеки?! — изумился Лёнька. — Кажись, мы плохого вам не делали, и слов дурных не говорили. Батраки? Да ведь мы сами два года в батраках у немцев жили, и ничего!

- Небось, и меня могли позвать на вечёрку, - процедила девчонка сквозь зубы. — Только вы меня и не замечали совсем.

- Анютка! Тебе всего двенадцать! — закричала Зойка. — Маленькая ты ещё! А хотела бы, чтобы дружили с тобой, так сама бы подошла к нам! Разве ж мы прогнали бы тебя!

- Было бы об чём жалиться! — фыркнула Анютка.

- Ну, староста, посмотри, кто мне сено пожёг! — язвительно процедил Филимон подошедшему Фролу. — Ну и подсуропил ты нам соседей! Братец в драку кидался, а эта, куда там, ещё дальше пошла! А маманя их того и гляди за нож схватится! Вот так семейка!

- Фролушка! — из толпы сельчан выметнулась Прасковья, Анюткина мать, бухнулась на коленки прямо в снег. — Не губи… Дитя ведь ещё…

- Утром вы просили за Василия, и я не захотел губить его, - сказал Фрол, качая головой. — Я согласился не сообщать в полицию о драке и об угрозах, я не выгнал вас из деревни… И вот она, благодарность! А что дальше? До смер тоу бий ства дойдёт? Нет, Прасковья, не проси больше ни о чём. По закону сделаю.

- Да поняла ли ты, дурная, что натворила? — заревела баба, поворачиваясь к дочери, но не вставая, однако, с колен. — Сколько бед ты наделала… Что теперь будет с нами!

- Ничего, Прасковья, как-нибудь справитесь. Мне теперь надо думать, чем Филимон скотину кормить будет. Видно, придётся нам с Аглаей половину нашего запаса ему отдать, раз по моей слабости да уступчивости беда случилась. А вы… До возвращения Петра ты останешься жить в избе. Анютку надо бы посадить до завтра под замок, да в такой мороз она живо Богу душу отдаст. Поэтому отпускаю её домой. Авось, не натворит до утра чего похуже. А утром повезу её к уездному исправнику, пусть он решает, как с ней быть.

- Фрооол! — закричала Прасковья. — Грех тебе! Дитё в тюрьму отправляешь!

Фрол повернулся и молча зашагал к дому.

- Ах ты, мерзавка… - едко сказал Филимон, - прознала, что Фрол греха боится?

- Грех будет, если кто-то из вас ещё чего-нибудь натворит! — сказал Митрофан. — Ну вот что, народ, расходитесь по домам. Осип, пригляди за Прасковьей и Анюткой. Чтобы, значится, до утра не сбежали.

- Куда им бежать, - хмыкнул Фёдор. — По морозу пешком далеко не уйти, а коня ихнего я сейчас к себе на конюшню отведу.

- Тоже верно, - согласился Митрофан. — Ну, идите же! А мы с Филимоном тут покуда побудем. Чтоб ни одного живого уголька не осталось. Не дай, Господи, разгорится сызнова!

Народ стал расходиться, направился было прочь и Лёнька, однако остановился, заметив знаки, которые подавал ему Егорий.

- Чего ты? Айда к нам до утра! Замёрз, небось!

- Нет, Алексей, греться потом будем! А сейчас у нас с тобою дело будет. Важное, - сказал Егорий, оправляя на себе тулуп.

- Какое? — удивился Лёнька.

- Стеречь будем революцанерку. Сдаётся мне, сбегут они ночью с маманей. А убегать станут — напакостят напоследок.

- Так ведь пешком по морозу…

- Эх, Алексей! Люди с каторги через тайгу бегут, по морозу, дикого зверя не страшатся! Девчонке ведь и правда в тюрьму дорога! Разве что Фрол не захочет греха на душу взять, заставит Филимона на мировую пойти. Нееет, Лёнька, стеречь их нужно! Ежели бы просто сбежали, так и пёс бы с ними, пускай бы шли, куда глаза глядят. Пакости от них опасаюсь. Пожгут амбары с зерном, али, к примеру, дверь кому припрут снаружи да подпалят…

- Свят-свят-свят… - перекрестился Лёнька. — Что ты такое говоришь-то!

- То и говорю. Ежели ты не хочешь на морозе сидеть, так я тебя не неволю…

- Да разве я отказываюсь! — с укором сказал Лёнька. — Только в голове у меня не вмещается, что такое можно сотворить…

- Поднялась ведь рука на Филимонов двор! Ну ладно, Алексей, поди, скажи бате, что проводишь меня в станицу. А то хватятся искать тебя, шуму подымут… Нам шум сейчас совсем ни к чему.

Когда Лёнька вернулся, Егорий уже нашёл себе место для наблюдения — в неосвещаемом луной закутке между Клашкиным сараем и дровяником, как раз напротив дома, построенного Фролом для батраков.

- С этой стороны заходи, Лёнь, чтобы с окна тебя не заметили! По протоптанному иди! — махнул казачонок рукой и нырнул в темь.

Лёнька осторожно последовал за ним.

- Я тут место обустроил нам, - прошептал Егорий. — Лезь сюда, тут попонка старая постелена. Ходить лишнего не будем — снег под ногами скрипит, далеко слыхать будет. Погоди, Кузьмины угомонятся, помощники по домам разойдутся, тихо станет. Вот тогда каждый шорох по деревне разноситься будет. А мы сейчас затаимся в темноте, никто и не догадается!

- Я тебе хлеба принёс. Поди, голодный!

- Хлеба? Хлеба хорошо бы немного… - Егорий довольно засмеялся, принимая тёплую ароматную краюшку. - Ишь, батраки-то Фроловы не бедствуют, скотину держат, - прошептал он, услышав, как за стеной перхает овечка.

- Угу… - сказал Лёнька. — Они со старого места с собой привели. Как мы когда-то в Шёнервальд.

Время тянулось медленно. Смолкли голоса на Филькином подворье, отбрехались и затихли собаки, только слышно было, как в Клашкином сарае сонно вздыхали овцы. Мороз щипал лицо, уши, медленно подбирался под полы Лёнькиного тулупа. Хотелось вскочить, попрыгать, похлопать руками в меховых голицах. Однако рядом с собою слышал Лёнька спокойное дыхание Егория, и ему было совестно — молчит парнишка, терпит, а ведь и его холод достает не меньше. Да какое там терпит! Как будто и не замечает неудобств, словно сидит вечерком на завалинке с подсолнушком в руках.

От неподвижности и монотонной ночной тишины Лёньку стало клонить в сон. Он временами тряс головой, пытаясь взбодриться, но тут же сознание его уплывало, и парнишка погружался в дрёму.

Внезапно Егорий толкнул его в бок. Лёнька встрепенулся, пытаясь понять, чего от него хочет товарищ, но тут же услышал тихий скрип двери. На пороге Кормухинской избы появилась тёмная фигура. Лёнька замер — кто это? Прасковья вышла или Анютка? Для девчонки фигура слишком крупна и массивна. Значит, это мать. Тогда что ей нужно?

Мелькнул крошечный огонёк и пропал. Снова мелькнул. Похоже было на то, что человек курит, старательно скрывая самокрутку в кулаке. Мужчина?! Кто он? Откуда? Для Петра слишком рано, он ещё до Ново-Николаевска доехать не успел. Да и не замечалось, чтобы он курил раньше. Тогда кто?

Егорий прошептал Лёньке на ухо:

- К Фролу беги, поднимай его. Чужак в деревне. Только тихо, не спугни. Как заходил сюда, так и иди.

Лёнька, стараясь не скрипнуть снегом, выскользнул из укрытия и понёсся к дому Фрола. В окне горел огонёк — опять не спал староста, опять отмаливал грехи под иконами. А может быть, он нарочно не приставил охрану к Кормухинскому дому? Может быть, он втайне желал, чтобы мать и дочь бежали? Чтобы не пришлось ему обрекать глупого ребёнка на наказание?

Лёнька тихо постучал в окно. Отдёрнулась ситцевая занавеска, тёмная тень заслонила собою свет свечи. Лёнька махнул рукой — открывай! Тень отодвинулась от окна, а через минуту послышался звук открываемой двери.

- Алексей, это ты?

- Я. Фрол Матвеич, у Кормухиных мужик прячется.

- Какой мужик? Откуда ты узнал это?

- Мы с Егорием стерегли возле их дома, чтобы Анютка с матерью не сбежали ночью. А там… Из дома… мужик какой-то вышел. Темно, не увидишь, кто это.

- Почему тогда ты решил, что это мужчина?

- Курит он возле двери. Осторожно курит, кулаком прикрывает. Курит и по сторонам смотрит.

- Я сейчас! — Фрол вернулся в дом, но скоро вышел, накинув на себя полушубок. — Показывай.

Мужика на пороге дома уже не было, и Лёнька огорчился — не подумал бы Фрол, что придумали парни небылицу.

- Прислушивался он, - прошептал Егорий. — Я так понимаю, что скоро попытаются они сбежать. Он и Анютка. Это варнак с каторги, должно. Иначе бы не прятался он, а открыто пришёл бы в деревню. Казаков подымать надо, Фрол Матвеич. Хотя бы батю моего с Семёном.

- Вот что, Алексей, — решился Фрол, - бери коня и скачи в Каменноозёрную.

Сёмка всё понял сразу. В Соловьином Логу он появился вместе с отцом, Василием и тремя товарищами. Многовато, думал он, для одного каторжанина, да кто ж его знает — одного или нет. К тому же, ежели беглый отстреливаться начнёт, то деревенские ничего с ним сделать не смогут.

Когда казаки прибыли, чужак уже лежал связанный на полу в Кормухинской избе. Точнее, во Фроловой избе, построенной им нарочно для батраков. Рядом, на лавке, сидела, набычившись, Анютка.

- Ну, рассказывай, кто ты таков и откуда здесь взялся! — Устин тяжело сел на скамеечку возле остывшей за ночь печи.

Чужак молчал.

- Я, деда, его заметил, когда он покурить выходил. Заодно прислушаться, всё ли тихо в деревне. Алексей вот Фрол Матвеича поднял. Он, варнак этот, покурил да в избу нырнул. Я-то настороже, думаю, сейчас они и попытаются сбежать. И точно. Выходит он впереди, а следом Анютка. Одета тепло, котомка за спиной с харчем. Только я думал, тётка Прасковья тоже с ними побежит, ан нет, она дома оставалась. На другой день сказала бы, что знать не знает, куда дочь пропала.

Устин поднял с пола валявшийся вещевой мешок, открыл его, рассматривая содержимое.

- Как ты его споймал-то? — спокойно спросил он внука.

- Аркан набросил, - с деланным равнодушием ответил Егорий. — А когда он упал, мы его с Фрол Матвеичем и повязали.

- Оружия при ём не было?

- Не было. Я обсмотрел карманы и за пазухой.

- Было, - Устин достал из мешка маленький дамский браунинг.

- Мешка я уже не открывал, - немного виновато сказал Егорий.

Василий с улыбкой смотрел на сына — казак вырос, орёл!

- Так, может, скажешь, человече, с какой каторги ты бежал? — снова повернулся к лежащему Устин. — Ты, верно, старший сын Петра?

Чужак упорно молчал.

- А я вот об чём думаю, - задумчиво произнёс Семён. — Когда он в деревню-то пришёл? Днём никак не мог, да и вечером не решился бы…

- Если бы вечером пришёл, Анютка дома сидела бы, братца встречала, не понеслась бы Филимонов двор палить! — сказал Егорий.

- Это верно. Значит, он здесь был уже не один день, - поддержал Устин.

- Но ведь я приходил к ним утром, разговаривал с Петром! — в голосе Фрола звучало неподдельное изумление. — Я не видел его! Пётр и Прасковья, никого больше не было!

- Значит, он сидел в подполе, - усмехнулся Устин. — Есть в избе подпол?

- Есть…

- Ну, я сейчас и посмотрю, скрывался там кто или нет, - сказал Сёмка. — Я сразу распознаю! Ну-ка, где тут лаз?

Он отбросил в сторону полосатый половичок, которым была прикрыта дверца и наклонился, чтобы открыть её.

- А ну, сынок, в сторону! — Устин, заметив, как напряглась Прасковья, оттолкнул Семёна.

- Что, бать?

Устин зацепил кочергой дверцу лаза и откинул её. Потом не спеша достал револьвер и крикнул в темноту подполья:

- Вылазь, кто там есть!

Ответом ему была тишина.

- Вылазь, сказал!

Василий насадил папаху на кочергу и моргнул отцу:

- Дай, батя, я погляжу! Может, и в самом деле нет там никого!

- Что ж, посмотри! — сказал Устин.

Василий подсунул папаху к дверце, и тут же свистнула пуля.

- Не ошибся я! — засмеялся Устин. — Ктой-то есть. Вылазь! А то ведь начну выкуривать. С меня станется! — не услышав ответа, он продолжил, - А ну, сынки, несите кусок войлока! Сейчас мы его!

- Не надо. Я сам выйду! — послышался голос из подпола.

- Ну, так бы сразу! — добродушно отозвался Устин.

Над люком показалась голова.

- А ты кто? Второй сын Петра? — спросил Фрол.

- Нет! — сказал человек, выбираясь из лаза.

- Пистолет на пол! — скомандовал Устин.

Чужак бросил оружие под ноги казаку.

- А ну, Вася, осмотри его!

- Чисто! — сказал тот, ощупав одежду незнакомца.

- Так с какой же каторги вы бежали, голубчики? — прищурился Устин.

- Здешней, Омской, - ответил человек.

- Батя, а тут ещё один! — воскликнул Семён, опуская фонарь в устье погреба. — Больной вроде… Как бы не тиф…

- Ранен он. Я прошу для него медицинскую помощь! — требовательно сказал человек.

- Будет ему помощь в жандармерии, - вздохнул Устин. — При побеге, небось ранили? Значит, трое… Хороший улов!

- Вот так! — охнула Прасковья, поворачиваясь к дочери. — Ах, дети неразумные! Поняла ли ты, дурная, что вы с Васькой натворили?!

Анютка тихо заплакала.

- Выходит, вы здесь устроили подпольную фатеру для беглых, да? — спокойным голосом спросил у бабы Устин.

- О, Господи! — простонал Фрол. — Вот почему они так слёзно просили не выгонять их!

Он схватился за голову и кинулся прочь.

- Ну, сынки, вяжите варнаков. Бабу с девчонкой тоже. От них всего ожидать можно! — сказал Устин, поднимаясь с лавки. — Алексей, запряги двое саней, повезём улов в уездную полицию, пускай исправник с помощниками сами там с имя разбираются. Соломы побольше настели, иначе застынут, подлецы, на морозе.

Устин вышел из дома и направился к дому Гордеевых.

- Ты что это? — он с удивлением посмотрел на Фрола, стоящего под иконами на коленях.

- Устин! — мужик обернулся, и голос его был страшен. — Скажи, в чём мой грех?!

- Ты это об чём?!

- Чем навлёк я гнев Божий на свою деревню, на своих людей? Откуда здесь эта мерзость и смута? Не говори, Устин. Знаю, знаю сам. Погнался за наживой, взял батраков на свои поля. Верно сказано в Писании — никто не может служить двум господам, одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Нельзя служить Богу и богатству…

- Ты, Фрол, не дури! У меня тоже батраки есть, выходит, и я грешник, о Боге нерадею?! А про хозяина, который нанимал работников на свои виноградники, ты разве в Писании не читал? Нет, Фрол, нет здесь твоего греха. Ты дал людям кров, ты дал им работу, ты дал им еды. За то Господь тебя и помиловал — ты сам нашёл преступников, сам и отвезёшь их в полицию. А если бы за ними явилась жандармерия, то тебя арестовали бы как пособника! Пока разбирались бы, виноват ты или нет, насиделся бы в камере среди всякого отребья!

- Упаси, Господи! — испуганно перекрестился Фрол.

- Фрол, отчего ты так всякого греха боишься? — прищурился Устин. - Как будто бы неробкого десятка человек…

- Старец один сказал мне… ещё там, на прежнем месте… - Фрол опустил голову, - что, ежели я начну свою жизнь в Сибири с греха, то не будет здесь доли ни мне, ни потомству моему. За детей своих боюсь, за внуков будущих…

- Так ведь ты уже сколь лет здесь прожил! И вот что, Фрол… Не укроешься ты за глухими лесами от того, что в Российской Империи делается. А грядут, я так думаю, тяжёлые времена. Много смуты в головах у людей, ещё больше будет. И тебе, Фрол, пройти через всё придётся вместе со всеми. Не казни себя, нет твоих грехов в том, что случилось. Кормухины — только первая ласточка в твой двор. А теперь собирайся, друг. Нам пора.

Серел за окнами рассвет, потрескивали в печи дрова, догорала под иконами свечка. С тяжёлым сердцем собирался Фрол в дорогу.

Продолжение следует...