Родная земля... Глава 17. Исповедь

Лето 1899 года

- Аглаюшка! — тихо позвал Фрол.

Жена бесшумно появилась в дверях горницы, тревожно глянула в сторону распростёртого на полу Константина, но вопросов задавать не стала.

- Поди, Аглаюшка, к Анфисе. Степан сегодня рыбы цельный мешок принёс, а перечистить всё — рук не хватает, помоги ей, лапушка. Заодно скажи Степану, пусть отведёт Кузьму в Филимонов амбар.

Аглая кивнула понятливо мужу, торопливо собрала в охапку дочерей и выскользнула из дома.

- Эй, Кот! — позвал Рыжий.

Константин приподнял голову, но тут же застонал и снова упал на пол.

- Не тронь его! — сказал Фрол, заметивший в глазах несчастного нечто, удивившее его. — Видишь, захворал он.

- Чем же это он захворал? Здоровый был! — возмутился Рыжий. — Эй, Кот, ты не придуривайся! Соскочить хочешь? Разжалобить мужика? Он тебя пожалеет, отпустит, а мы за тебя расплачиваться должны?

- Не боись, каждый за себя ответит! — усмехнулся Фрол.

- А ну, Кот! Подымайся! — Рыжий соскочил с лавки, пнул лежащего носком сапога.

- Не тронь, я сказал! — повысил голос Фрол и, обращаясь к вошедшим в избу брату с помощниками, продолжил, — Степан, Алексей, вяжите Кузьму, беспокоен он! Отведите в Филимонов амбар, там до утра держите его.

- А с этим что? — кивнул в сторону Кота Лёнька.

- Тяжко ему. Хворый он. Полегчает чуток — отведёте к товарищу.

Мужики завернули Рыжему руки за спину, связали крепко и вывели из дома. Снова воцарилась в комнате тишина, только тикали часы да билась на окне надоедливая муха. Фрол смотрел на лежащего Константина и мысленно творил молитвы. Наконец Кот вздохнул, шевельнулся.

- Подымись, Константин!

Голос Фрола прозвучал властно, и Кот не посмел ослушаться, он сел на полу, пряча взгляд, горестно вздохнул.

- Рассказывай! — приказал Фрол. — Только не лги. Я сразу пойму, что ты лжёшь. Что поразило тебя? Отчего пришёл ты в расстройство чувств своих?

- Я… я будто в детство попал… - прошептал Кот.

- Рассказывай. Откуда ты? Да сядь же на лавку! Басурманы на полу сидят, да и те ковры под зад стелют, а ты голые доски штанами обтираешь.

- Здешний я, сибирский. Семейство моё пришлое, когда-то давно в Томской губернии осело. Там, в деревне родился, в деревне и рос, - сказал Кот, не меняя своего местоположения. — А потом… года три мне всего-то и было тогда… родители мои померли. Новоприехавшие тиф привезли с собой, вот и скосило тогда много народа. А я жив остался. Забрала меня к себе бабака моя старенькая, она меня и растила. Как уж управлялась она, откуда силы брала, чем кормила меня — того не помню, совсем мал был. Только помню, что молитвенница она была большая. И в избе… Тихо, лампадка под образами теплится, ладаном пахнет… Зашёл я сегодня в твой дом, и будто в бабакиной избе очутился.

- Наверное, она учила тебя доброму…

- Учила. А помирая, заповедала мне жить по законам Христовым…

Кот замолчал, не имея сил дальше говорить, судорожно сглотнул и прижался лбом к сжатому кулаку.

- А ты, значит, выполнил бабушкино завещание… - вздохнул Фрол.

- Что же мне было делать… Я без неё остался в двенадцать лет. Отдали меня учеником на прииски. А там свои правила… Научился вино пить, трубку курить, а то и позабористей чего… Женщин познал рано, отказу от них ни разу не встретил… Про бабакины заветы старался не вспоминать даже.

- Почему?

- Только себе душу рвать. Всё равно ведь не исполнишь. С волками жить — по волчьи выть. Лучше уж забыть и отдаться радостям мира.

- Вот оно как… Зойка тебе зачем понадобилась, ежели тебе от женщин отказа не было?

- Зачем? — Константин болезненно сморщился. — Я в Михайловке по чистому случаю оказался. Был у меня на прииске товарищ, с полгода помер от чахотки, а родом он из здешних мест. Семейство его проживает в Михайловке. Человек этот, когда при последнем издыхании был, попросил меня передать родным сбережения его.

- Передал?

- Передал.

- И ничего себе не утаил?

Константин метнул на Фрола гневный взгляд и уже открыл было рот, чтобы сказать резкое, но осёкся, улыбнулся горько:

- В твоих глазах я преступник, оттого и спросил ты у меня обидное. Нет, не утаил. Не такой уж я подлец, чтобы волю умирающего не выполнить.

- А волю старой бабушки? — спросил Фрол.

Лицо Константина исказилось, он ничего не смог произнести, только горло его нервно дёрнулось.

- Дальше-то что было?

- В церкви увидел Зою. Она была так не похожа на знакомых мне девиц… Столько в ней было покоя и умиротворения…

- Что тебе захотелось смутить её покой?

- Это было так странно… Женщины, которых я знал, даже не слишком красивые, всегда зажигали в моих жилах огонь. Когда я увлекался новой девицей, мне хотелось кричать, драться с другими мужчинами за её внимание, хохотать, плясать какие-то дикие танцы… Но Зоя таких чувств не вызвала. Я смотрел на неё и пытался понять, отчего так. Я пытался представить себе, что было бы, если бы я обнял её, загорелась бы моя кровь или нет. Она заметила мой взгляд и испугалась, но ничего не изменилось во мне. Я подошёл ближе, когда она выходила из церкви, протянул ей руку вместе с нищими. Она положила мне ладонь монетку и тут только заметила, кому подала.

- А Лукерья?

- Что Лукерья… она некрасивая, оттого и не задела меня.

- Но ведь ты говоришь, что даже некрасивые женщины вызывали в тебе желание!

- Да! Нет… Но я не понимаю, отчего так. Я не уехал из Михайловки, стал ждать новой встречи. Я снова смотрел на Зою, и снова не мог найти в ней того, что искал. Плюнуть бы, мало ли девок на свете… Но я не смог. Я подавал ей знаки, от которых вспыхнула бы любая баба, но она не ответила мне. И тогда я стал приходить к деревне.

- Она не созналась нам, что видела тебя за рекой, она сказала, что её испугал волк.

- Я и есть волк… Я стал караулить её, как зверь пугливую овечку. Я дождался этого часа. Я хотел убедиться, что она такая же, как все. Я хотел удостовериться, что и я прежний. Но тут появился Лёнька и всё испортил. Товарищи мои уговорили меня поймать его и поколотить, испугать его, заставить отступиться от девки. Я был так зол на него, что согласился.

- Ты сделал всё так, как ты хотел. Отчего же теперь ты падаешь и стонешь?

- Оттого, что дом твой напомнил мне о бабаке… И будто глаза мне открыл кто. Как я живу… какой я грязный…

- Да вроде чисто и дорого одет, голова у хорошего цирюльника стрижена, под ногтями вычищено… - принял непонимающий вид Фрол.

- Душа моя в грязи. Будто свинья в навозной луже плещется… - заплакал Константин.

- Что же, - вздохнул Фрол,- видно, ради бабушки твоей молитвенницы сподобил тебя Господь увидеть мерзость свою. Теперь дело за тобой.

- Нет мне уже пути назад.

- Жертва Богу — дух сокрушен. Ежели ты в слезах перед Ним каешься, то Он простит тебя.

- Зачем? — усмехнулся Константин. — Ведь завтра будет то же самое, что вчера. Снова закрутится та же жизнь — карты, вино, блудные бабы. Разве что податься мне в монастырь…

- Не нужно. Не сможешь ты в монастыре. В тягость тебе будет монастырская жизнь, возненавидишь молитвы и посты. Да и… нет в том заслуги, чтобы спасаться вдали от соблазнов. Ты сумей спасти свою душу в самом грешном месте.

- Как?! Глупости говоришь ты, Фрол. Кто даст мне отойти от прежней жизни?!

- Конечно, мешать будут. Привыкли тёмные силы повелевать тобою, привыкли, что ты в их руках как послушная кукла. Тем выше цена будет твоим подвигам. Конечно, сразу ты не очистишься. А ты понемногу, понемногу. Будешь падать, плакать, и снова подниматься, только так и спасёшься.

- Фрол Матвеич! — на пороге появился Лёнька.

- Что ты? — поднял на него глаза Фрол.

- Рыжий… Сбежал Рыжий.

- Как сбежал? — спокойно переспросил Фрол.

- Попросил он у дядьки Филимона воды…

- А разве вы не оставили ему?

- Оставили полное ведро с кружкой. Да он сказал, что опрокинул его в темноте, а теперь во рту пересохло. Дядька Филимон дверь только открыл, а он, Рыжий-то, в челюсть ему хряснул и побежал. Сбежал он, Фрол Матвеич!

- Ну и Бог с ним! — махнул рукой Фрол. — Найдёт ещё свою долю. Филимон-то не шибко пострадал?

- Живой.

- Ну и хорошо. А ты, Алексей, скажи Степану, чтобы за скотиной моей присмотрел, покуда мы с Константином разговариваем.

- А его когда в амбар вести? — удивился Лёнька.

- Не надо его в амбар. Здесь он заночует, в моём доме.

Алексей кивнул и вышел, не понимая, отчего староста так мягок с бандитом, но вполне доверяя его решению.

Долго разговаривали Фрол и Константин, много рассказывал Кот о своей жизни. Рассказывал и дивился себе — отчего открылся он незнакомому мужику? Отчего плачет он в размягчении чувств? Но сладки были слёзы и понимающи глаза сидящего рядом человека. Дивился и Фрол произошедшим в собеседнике переменам. Может быть, нашёл Константин в нём доброго отца, которого не знал с малых лет? Может быть, потянулся к нему, будто сирота к теплу родного человека? Как бы то ни было, но раскрывал Кот ему своё сердце и душу, и нужно было решать, что делать с ним дальше.

Утром Фрол разбудил Константина, так и не согласившегося занять лавку и всю ночь проведшего на полу, поставил на стол кружку кваса, отрезал большой ломоть хлеба.

- Поешь на дорогу, Константин. До приисков путь не близок.

- До приисков?! — Кот в изумлении повернулся к Фролу. — А разве…

- Уезжай, Константин. Не сдам я тебя в полицию. В Михайловку не ходи, товарищей своих не ищи. Про бабушку свою светлую помни. Мучается ведь она на том свете, видя жизнь твою. От людей не беги, ничего это тебе не принесёт, кроме мук. От грехов беги. Знай — загорелся в твоих жилах жар рядом с чужой бабой — это темные силы тебя в оборот берут. Хочется тебе дико смеяться, драться, плясать — это снова они. Не давай им власти над собою.

Ушёл Кот, унося в кармане краюшку хлеба, а в душе тепло и удивление — что за человек на пути ему встретился, и Кем он был послан?

Через несколько дней в Соловьиный Лог приехал Устин, осматривал поля, интересовался мельницей.

- Кого в мельники берёшь? — спросил он, выпив кружку холодного кваса, поднесённого Аглаей.

- Да кого же мне брать! Осипа или Луку — так они на арендованных участках пластаются, а больше и некого.

- Найду я человека, - пообещал Устин, усаживаясь на скамейку в тени дома. — Надо ведь такого, чтобы за себя постоять мог. Мельница на отшибе стоит, да и вообще — место здесь пустынное.

- За себя постоять? — удивился Фрол. - От волков, что ли, отбиваться?

- От двуногих…

- Ты об чём это?

- Купца на днях за стрел или недалеко от Михайловки. Один ехал, бедолага. Забрали всё, что с ним было.

- Ах ты, Господи! — всплеснул руками Фрол. — Поди теперь, узнай, кто это сотворил!

- Нашли уже.

- Да ну!

- Вот те и ну. Бандиты бывалые, не впервой душе губствуют. На прииске где-то скрывались, а тут занесло их в Михайловку.

У Фрола засосало под ложечкой:

- А имён их ты не знаешь?

- Имён не знаю, только михайловские говорят, что прозвища у них были потешные, будто у ковёрных — Серый да Рыжий.

- Вот оно что…

- А ты что, слыхал что про них?

- Поневоле услышишь, - вздохнул Фрол. — Как же полиция узнала, что это они? Чем бандиты выдали себя?

- Пытались расплатиться украденным именным чеком, а продавец оказался знакомцем того купца, и о несчастии уже знал. Пока разговоры вёл с бандитами, товары показывал, приказчики его полицию вызвали. На том мерзавцев и взяли. А у тебя с ними что вышло?

Фрол рассказал без утайки, что и как было.

- Револьвер был у Серого, это я понял. Рыжий подбивал его Лёньку пристрелить. Однако Константин говорил, что они только попугать парнишку хотели.

- Константин, может быть, и думал только попугать, да у Рыжего другое в мыслях было, - покачал головой Устин. - Замазали бы парня мокрым делом, он потом из их власти никуда не вышел бы. В воровском мире так и делается.

- Как бы они из пакости не притянули его к своим делам! — вздохнул Фрол.

- Эти могут! — согласился Устин.

Константин появился в Соловьином Логу через месяц. Солнце уже садилось, мычали во дворах вернувшиеся с пастбища коровы, и бабы с подойниками хлопотали возле них.

- Здорово, Фрол Матвеич! — Кот подошёл к дому Гордеевых, приветливо кивнул отдыхавшему после жаркого дня хозяину.

- Константин! — всплеснул руками тот. — А я всё о тебе думал. Боялся, что втянут тебя Серый с Рыжим в свои делишки тёмные. А ты проходи, проходи. Посиди рядом со мной.

- Пытались втянуть. Только я от вас прямиком в монастырь подался, там грехи свои исповедовал. Когда полиция разбираться стала, где я в день гибели купца был, монахи за меня вступились, сам игумен подтвердил, что я в монастыре находился. Уберёг меня Бог от каторги. Спасибо тебе, Фрол Матвеич, что прочистил мне голову.

- Полегчало на душе?

- Полегчало. Только одно меня теперь тяготит — прощения ни у Зои, ни у Алексея не просил я. Вот… пришёл помириться с ними.

- Помириться — это хорошо! — одобрил Фрол.

Зойке в подарок Константин привёз дорогую шаль, Лёньке — фасонистый картуз. Лушеньке, чтобы не оставить без гостинца, коробку ниток цветных для вышивания, а самому Фролу — богато украшенное Евангелие.

Зойка подарок брать не хотела, смущаясь и сердясь, но в конце концов обидчика простила и шаль приняла. Лукерья ниткам искренне обрадовалась и от всего сердца пожелала парню добра. Да и Лёнька зла держать не стал. Что же, ежели Фрол поверил Константину, то отчего бы и ему не довериться!

А сам Константин снова смотрел на Зойку и уже не удивлялся, что её близость не вызывает в нём огненных страстей. Он прислушивался к себе и приходил к выводу, что он был всё тем же Котом, что и раньше, но всё-таки что-то в нём изменилось, и понимал, что впереди у него долгий путь и борьба. Борьба с самим собой, со своими привычками и наклонностями, с обстоятельствами. Однако он верил, что эту борьбу он выиграет, потому что у него есть Соловьиный Лог, где он может отдохнуть душой, есть Фрол, который втайне молится за его выздоровление, есть новые товарищи. А самое главное — есть Бог, дающий ему силы в борьбе со злом.

Продолжение следует...