Родная земля... Глава 18. Смотрины

Весна-лето 1902 года

- Луша, здравствуй! — раздалось за спиной у Лукерьи.

- А? — девушка обернулась. — Здравствуй, Николай.

- Гляжу, ты уже с цветами… - голос Кольки упал.

- Да. Алексей для Зои охапку черёмухи принёс, а она и мне несколько веточек подарила. Он ей каждую весну черёмуху с Шишки достаёт. Чуешь, как пахнет?

- Чую. А я тебе тоже принёс… Но они не так сильно пахнут…

- Что?

- Вот… - Колька протянул несколько тонких веточек какого-то низенького степного кустарника, покрытых мелкими розовыми цветами.

- Это мне? — улыбнулась Лушенька.

- Тебе.

- Зоя очень добра, всегда балует меня подарками.

- Да причём здесь Зойка! — вспылил Николай. — Стану я ещё у сестры позволения спрашивать! Она и не знает ничего!

- Значит, ты принёс это только мне?! — поразилась Лукерья.

- Само собой! Кому бы ещё!

Лушенька поднесла веточки к лицу, закрыла глаза:

- Пахнут-то как…

- С черёмухой не сравнишь, само собой… - смущенно сказал Колька. — Надо бы посадить её, черёмуху, на огороде, а годика через три она уже и зацвела бы.

- Нет… эти лучше. Нежнее…

- Тебе нравятся?

- Ещё как!

- Луш…

- А?

- Красивая ты…

Лицо Лукерьи исказилось обидой:

- Зачем ты надо мной надсмехаешься?

- Я по-честному. Ты красивая. Глаза особенно!

- Коль, это неправда. Я же знаю. Я же вижу. Когда ребята в Михайловке смотрят на Зою, а потом на меня глаза переводят, у них лица меняются… А другие вовсе меня не замечают, как будто и нет меня. И бабы с жалостью поглядывают в мою сторону.

- Дураки они, ребята. И бабы дуры. Ты в самом деле красивая.

Лукерья опустила глаза, не зная, верить ли услышанному или прогнать насмешника прочь.

- Ты мне глянешься, Луша. Очень. Я на тебе жениться хочу, - тихо сказал Колька.

- Оооох… - выдохнула Лукерья. — Только не отдаст меня отец за тебя.

- Как это не отдаст? — возмутился Колька. — Вот завтра же и зашлю к нему сватов. Скажи матери, как из церкви вернёмся, пускай ждёт. Отец мой придёт, Фрол Матвеич, думаю, не откажется главным сватом быть, да кто-нибудь из баб.

- Мы завтра после службы к знакомцу тятиному на именины едем, - вздохнула Лукерья.

- Что за знакомый? Не слыхал никогда, чтобы у дядьки Филимона друзья были.

- Не знаю, лавочник какой-то в уездном городе.

- Тогда я сейчас сам к нему пойду! — упрямо сказал Колька. — Но погоди, Луша, а ты-то… Ты-то согласна? Под венец со мной идти?

- Да… - прошептала Лукерья, заливаясь краской.

- Правда? — Колька осторожно взял ладонь Лушеньки в свою руку.

Та, закусив от смущения губу, кивнула, не в силах сказать хотя бы одно слово.

- Тогда я бегу к дядьке Филимону!

Однако Филимон жениху рад не был:

- Чиво ишшо! Ишь, жених нашёлся! — вспылил он, выслушав Колькины речи.

- Чем же не жених? — спокойно переспросил Николай.

- Для такого ли голодранца дочь свою я растил? Она же у меня умница. Ей жить в довольстве и в радости, а ты что? Что ты ей дашь? Работу от зари до зари?

- Она работы не боится. А я ей заботу да любовь дам.

- Много сытости от твоей заботы! Ну, пшёл вон! — Филимон замахал руками, будто прогоняя надоедливую муху.

- Всё равно не отступлю, батя! — сказал Колька и вышел из дома, не глядя на задохнувшегося от возмущения Фильку, не знавшего, чем больше возмущаться — «батей» или упрямством несостоявшегося зятя.

- Ну что? — грустно улыбнулась Лушенька, увидев Кольку.

Впрочем, она уже и так знала, что ответит ей тот.

- Ничего, Луша, я от своего не отступлю.

- Не согласится он.

- Луша, а может быть, мы сами? Обвенчаемся, а ему потом скажем. Куда он денется тогда?

- Нет, Коль, нельзя так. Грех без родительского благословения венчаться. Не смогу я.

- Ну, ежели для тебя грех… - вздохнул Колька. — А я бы рискнул.

На другой день, после литургии в Михайловской церкви Филимон пересадил меньших ребятишек в телегу Крупенкиных, и повозка Кузьминых покатила в сторону уездного городка.

- Куда это они? — удивлённо спросил Силантий, глядя им вслед.

- На именины к какому-то товарищу Филькиному, - ответил Фёдор. — Просил за ребятами его присмотреть.

- У него где-то товарищи появились?! Вот те на!

- Полину с Лушенькой с собой взял… - подала голос Ефросинья Татанкина. — Поди, на смотрины дочь повёз!

- Эвон! — почесал голову Силантий. — Зоя, доченька! Что же ты нам ничего не говоришь? Видно, скоро подружку твою проводим из деревни в уезд.

- А Лукерья мне тоже об этом не упоминала! — удивилась Зойка.

- Втихую… Ну что же, Лушенька у него золото. Дай Бог ей здоровья и жениха хорошего! — перекрестился Силантий.

- Личиком, правда, не особо вышла! — хмыкнул Митрофан. — Шибко на мать похожа.

- С лица воду не пить! — отрезала Марфа, показывая глазами на Филькиных сыновей. — И вообще, нечего кости перемывать людям. Из церкви вышли, и тута же грешить принялись.

- И то верно, - смутился Митрофан.

В доме Игната Потапчикова, содержавшего небольшую лавку в уезде, было уже шумно и весело. За стол, правда, ещё не садились, но звенела гитара и лощёный молодой человек исполнял модные романсы, гости хлопали в ладоши и нахваливали певца. Кто-то договаривался о выгодной сделке, кто-то обсуждал свежие сплетни, и в комнате стоял тот особенный гул, который создают люди, предвкушающие хорошее застолье.

- Господин Филимон Кузьмин прибыли! — объявила пухлозадая ключница, приодетая по случаю именин и поставленная исполнять обязанности распорядителя торжества.

- Просим, просим! — закричали гости.

- Милости просим! — раскрыл объятия хозяин, увидев входящего в комнату Филимона.

- С именинами Вас, Игнат Васильич! — сказал Филька, обнимаясь с ним. — Желаю здоровья и всяческого благополучия!

- Благодарю, благодарю! — ответил лавочник со сладкой улыбкой. — Где же семейство ваше?

- Прихорашиваются перед зеркалом! — ответил Филимон и повернулся к двери. — Полина, Лукерья! Ну где вы там?

Вошла Полина, а следом за нею, смущаясь и краснея, Лушенька. Не ускользнуло от Фильки, как вытянулось лицо у хозяина дома, как переглянулся он с переставшим петь романсы молодым человеком. Не укрылась и изумлённо-презрительная гримаса на лице певца.

- Милости просим, милости просим, гости дорогие! — Игнат с трудом натянул на лицо улыбку и обнял Полину. — С сыном моим познакомьтесь! Митрий Игнатьич, пожалуйте!

Подошёл молодой человек, отложив в сторону гитару, небрежно поклонился Полине, сделал вид, что целует ручку Лукерье, и тут же отошёл.

- А вы присаживайтесь, присаживайтесь на диван! — сказал хозяин и тоже покинул прибывших.

Скоро ключница объявила, что столы накрыты, и пора уже занимать места. Кузьминых усадили далеко от именинника, но на протяжении всего ужина Митрий Игнатьич поглядывал оценивающе в сторону Лушеньки, а она краснела, и кусок не лез ей в горло. К Филимону никто не обращался, в разговор никто не приглашал, а его фразы чаще всего оставались без ответа, либо удостаивались вежливой ничего не значащей реплики. Наконец гости стали подниматься из-за стола, а нанятые в ближайшем трактире половые принялись сновать, меняя блюда и тарелки.

- Тятя, поедем домой! — попросила Лушенька.

- И правда, Филимон, едем! — подала голос Полина. — Мы здесь никого не знаем, сидим на чужом празднике, будто незваные и нежеланные.

Филимон, обескураженный невниманием хозяина, пробормотал:

- И то верно. Именинника поздравили, подарок вручили, за здоровье выпили, пора и честь знать.

Хозяин внезапному отъезду гостя удивился, но удерживать не стал:

- Что же это вы? Посидели бы подольше. К чаю пирожные подадут, каких и в Омске не сыщешь, не то что в вашей деревеньке! Из самого Петербургу нарочно для моего праздника доставили.

- Благодарствуем, сыты! — ответил Филимон, в очередной раз уязвленный упоминанием его деревни. — Приезжайте к нам в Соловьиный Лог, когда возникнет охота. Место райское, только пирожных с морожными у нас не подают.

Распростились Кузьмины с хозяином, а Митрий Игнатьич даже и не появился, чтобы проводить гостей. Вышли Полина и Лушенька из дома, а там уже ночь тёмная. Тихонько стали пробираться вдоль стены к стоящей у ворот повозке. Тут и услышали из раскрытого окна:

- Нет, нет, Игнат Васильич, хотя я и сын вам послушный, а про девицу эту и не упоминайте мне.

- Да, она не красавица. Однако, видно, у неё душа добрая и кроткая. Такая жена с твоим нравом тебе куда как удобна была бы! — отвечал голос хозяина.

- Ежели бы папаша ейный хотя бы тысчонку какую ей в приданое приложил, я бы ещё подумал. Но триста рублей и сундук с рухлядью — это никуда не годится. За триста рублей и траченую молью шубейку пускай на ней мой мерин женится!

Полина даже при скудном свете, падавшем из окна на Лушеньку, увидела, как побелела девушка, как пошатнулась и едва не упала без чувств. Дрогнуло материнское сердце, подхватила Полина дочь:

- Что ты, что ты, лапушка! И не слушай эти слова злые! Гляди, жених нашёлся! Да я бы тебя за такого вертопраха и не отдала никогда! Мы к ним от всей души поздравить именинника приехали, а они подумали, что мы дитё родное на торги привезли! Тьфу!

Крякнул от обиды Филимон, шедший позади и услышавший всё до слова, однако промолчал. Потому что, не сказав жене ни слова о смотринах, он и в самом деле привёз свою любимую дочку к Потапчиковым, чтобы познакомить её с сыном лавочника, представлявшимся ему выгодным женихом. Ну, а в случае, если молодые друг другу не глянутся, показать её другим состоятельным людям — вдруг да найдётся ей пара в другом семействе!

Переночевали Кузьмины на постоялом дворе, а на другой день вернулись в Соловьиный Лог.

- Что это, Филимон, Лукерья твоя с именин сама не своя приехала? — спросила через несколько дней Марфа. — Алибо случилось что в городу?

- Отравилась. К чаю пирожные подавали, каких и в Омске не сыщешь, из самого Петербургу на поезде привезённые. Видно, прокисли пирожные, пока доехали, вот и подурнело ей.

- Вон оно что… - сочувственно покачала головой Марфа, поняв истинную причину болезни Лушеньки и оценив прозорливость Ефросиньи Татанкиной. — Может, надо чего? Может, снадобья какого добыть надо? Травки какой или, к примеру, коры дубовой надрать? Ты скажи, Колька наш вмиг всё добудет!

- Не надо! — рыкнул Филимон и пошёл прочь.

Колька и так навещал Лушеньку. Правда, приходил тайно, поздними вечерами, когда Кузьмины уж спали крепким сном. Пробирался мимо свирепого дворового пса и оставлял на окне Лукерьиной комнатки какой-нибудь гостинчик — то пучок полевых цветов, то веточку дикой яблони. Утром Лушенька находила подарок и прятала его от любопытных взглядов, вспоминая Колькины слова «красивая ты...». Они утешали её, и обида понемногу отходила от нежного девичьего сердца.

Отошла обида и у Филимона. Неудача с Потапчиковым не отбила у него желания выдать дочь замуж за состоятельного молодого человека. И через месяц он решился снова вывезти Лукерью в свет. Теперь уже в гости к зажиточному крестьянину села Покровское, которое находилось в десяти верстах за Михайловкой.

- Куда это ты собрался? — возмутилась Полина. — Небось, снова Лушеньку показывать?

- А что, я свою дочь родную прятать от людей должон? — вскипятился Филька. — Что она у нас, уродец, что ли, какой? Или дурочка? Всем хороша девица, стыдиться нечего. Порфирий Кочетков — человек сурьёзный, я с ним давненько знаком. Прихворнул человек, надо бы о здоровье справиться, гостинчику отвезти. И что из того, что со мною дочка будет?

- Ну, Филимон, смотри. Ежели разобьёшь ей сердце, то весь грех на тебя ляжет.

У Порфирия Кочеткова два сына было неженатых, и никак не мог он им супруг достойных подобрать. То приданое за девицей малое давали, то сама девица возражения вызывала, то ещё какая оказия случалась, только жили молодцы вольными соколами. И в удовольствиях себе отказу не делали, и тягостей семейной жизни не знали.

- Ну, Порфирий Егорыч, как жив-здоров? — обнял Филимон лежащего на железной кровати под пёстрым ковром хозяина. — Услышал я, что ты занемог, и вот… приехали с дочкой тебя проведать!

- Да… - проскрипел Порфирий, метнув острый взгляд в сторону Лушеньки. — прихватило маненько спину. Помереть не помру, а встану не скоро. Сыновьям покуда властвовать над хозяйством оставляю. А ты садись, Филимон, садись. Супружница моя сейчас на заимке живёт, отправил я её управляться с тамошними огородами, так что не обессудь, угощения не предлагаю. Сам давненько щей не хлебал, всё всухую ем.

- Что же, разве нет у тебя батрачки какой на кухне хлопотать? Кто же хлеб печёт?

- Хлеб старуха одна делает, да только на нашу ораву много надо, где уж тут ещё стряпнёй заниматься! А молодую нанимать — сыновей на грех толкать. Лучше уж сам перебьюсь, чем такое. Батраки для себя похлёбку варят, тем и рад.

- Может, Лушенька моя для тебя щец приготовит? Хорошие щи готовит дочка моя, сразу и поднимешься с них!

Лукерья в ужасе посмотрела на отца.

- Ну что же… - пожевал губами Порфирий. — Ежели есть время, пускай стряпает.

Нечего делать, принялась Лушенька в чужом дому хлопотать. В малой избе растопила печурку, заправила в горшок овощи, поставила на огонь. Пока сновала по двору, с сыновьями хозяйскими столкнулась.

- Это что, папаня новую стряпуху нанял? — спросил один другого.

- Поди, нанял, - откликнулся второй. — Мог и покрасивше найти.

- Вот именно. Не даёт нам жениться, так хоть усладу…

- Я не стряпуха! — выкрикнула Лукерья.

- Кто же? — удивились братья.

- Мы с батюшкой хозяина проведать приехали. Хозяин пожаловался, что щей давно не пробовал, вот батюшка и сжалился над ним, попросил меня приготовить обед.

Братья переглянулись и прыснули со смеху:

- Давно не ел щей? Он вчера только со двора девку-стряпуху прогнал!

Лукерья бросила на землю поварёшку и кинулась в дом:

- Едем, батюшка, едем!

- Что такое? — всполошился Филимон.

- Худо мне! Скорее!

Наскоро распрощавшись с Порфирием, Филька запряг лошадь и помчал в Соловьиный Лог. Дорогой Лукерья, рыдая, рассказала всё, что услышала от хозяйских сынков, и Филимон снова каялся, что связался с чужаком, не наведя о нём справок.

Полина же, узнав обо всём, схватилась за голову:

- Ох, Филимон, Филимон… Погубишь ты Лушеньку.

А Филька горестно кусал губы и молчал.

- Маменька, тятя! — вдруг сказала Лукерья. — Ждите сватов. Я замуж выхожу.

- За кого? — подпрыгнула Полина.

- За Николая Рябкова. Он давно мне признался, что я люба ему. И он мне по душе. Я… я выйду за него.

- Господи, Исусе Христе, слава Тебе! — перекрестилась Полина. — Что же ты раньше нам не говорила? Не пришлось бы позориться у Потапчиковых, и сегодня такого сраму не вышло бы.

- Приходил ко мне Колька, - сказал Филимон. — Да только прогнал я его. Всё хотелось получше жениха, побогаче, чтобы жила Лушенька в довольстве и сытости, и чтобы работы помене на её долю выпало. А оно вон как обернулось…

- Эх ты, Филимон, Филимон… - развела руками Полина. — Будто не знаешь, что счастье не там, где довольство и сытость, а там, где мир да любовь.

В ближайшую субботу в дом Кузьминых пришли сваты — Фрол Матвеич, Силантий и Ефросинья Татанкина. С радостью согласился Филимон отдать Лушеньку за Николая, а свадьбу решили сыграть осенью.

- Ну вот, теперь ты станешь мне настоящей сестрой! — обняла Лукерью Зойка.

- Да… - прошептала Лушенька. — Дело за тобой. Когда уж выберешь себе суженого между Алексеем и Прохором?

- Выберу, - тихо сказала Зойка. — Я им задачку задам. Кто лучше справится, тот и будет моим мужем.

Продолжение следует...