Вирма

Колеса глухо утюжат грунтовую дорогу, оставляя за спиной последние признаки цивилизации — покосившиеся указатели, редкие поклонные кресты. Позади поднимается и медленно оседает на придорожную траву рыжая пыль, заволакивая все плотным облаком. Я еду в Вирму. Не в курортный комплекс, не в музей под открытым небом, а в место силы, в сердце поморского края, затерянное меж бескрайних лесов, болот и свинцовых вод Белого моря. Само имя этого места — Вирма — звучит для меня как заклинание, как шифр из прошлого. Говорят, оно родилось от саамского «Виррьма» — «место, где нерестится семга». Но я еду сюда не за рыбой. Я еду за легендой. За смыслом. Моя цель — найти то, чего никто точно не видел, но о чем многие слышали. Причал апостола Петра. Легендарный камень, к которому, по преданию, две тысячи лет назад могла пристать лодка самого ученика Христа, несущего свет веры на самый суровый север. Я не знаю, как он выглядит. Просто камень? Гряда валунов, напоминающая пристань? Я еду искать символ.

Вирма. Древнее поморское село, затерянное в устье одноименной реки, впадающей в Белое море. Место, где время течет иначе — медленно и неспешно, подчиняясь вековому ритму приливов и отливов. Здесь все пропитано солью, ветром и историей. Здесь живут потомки тех, кого море не пугало, а манило, тех, для кого шторм был работой, а не катастрофой. Удаленность этих мест ощущается физически — в абсолютной тишине, нарушаемой лишь криком чаек, в невозмутимом спокойствии домов, смотрящих на воду пустыми глазницами окон.

И главная жемчужина, ради которой сюда едут, — деревянная церковь Петра и Павла. Её называют Малыми Кижами, и сравнение это не лишено смысла. Архитектурный памятник, ровесник династии Романовых, устремлённый в карельское небо, воздвигнутый без единого гвоздя. Она стоит как корабль, готовый к отплытию. Её стройный восьмерик на четверике, увенчанный главкой-маковкой, — это мачта. А огромная, почти былинная двухскатная кровля — это парус, всегда готовый принять порывы северного ветра. Она прекрасна в своей суровой простоте, эта церковь. В каждом бревне, почерневшем от времени и непогод, читается история.

А история у неё чудесная. Говорят, построил её на свои средства богатый новгородский купец. Его судно попало в жестокий шторм на Белом море. Отчаявшись, купец взмолился апостолам Петру и Павлу, покровителям мореходов, и дал обет: если выживет, построит в их честь храм на том месте, где ступит на землю. Море утихомирилось, смилостивилось. И купец сдержал слово. Так и стоит этот храм-обет, храм-благодарность, уже четыреста лет напоминая о том, что слово, данное Богу, — нерушимо.

И вот я въезжаю в Вирму. Спеша и нарушая все правила, я останавливаюсь прямо на мосту. И передо мной во всей своей суровой красе раскрывается это поморское село. Картина, словно сошедшая с полотна русского художника-передвижника. Свинцовое небо давит на хрупкие маковки домов. Вода в реке — серая, холодная, неподвижная, как расплавленный металл. Вдоль берега, точно игрушечные, выстроились мрачные, потемневшие от дождей и времени избы. У каждой — своя лодка, перевернутая вверх дном или уже готовая к спуску на воду. Воздух влажный, соленый, густой. Тишина звенящая, нарушаемая лишь всплеском рыбы да скрипом флюгера на чьем-то сарае. Очень атмосферно. Очень образно. И очень одиноко.

Я иду. Внимательно изучаю каждый метр побережья, всматриваюсь в каждый камень, входящий в воду. Вот этот, плоский, похож на причал? А эта гряда? Я ищу след лодки, отполированную веками поверхность, что-то, что крикнуло бы мне: «Вот он!». Но нет. Берег молчит. Прибрежные валуны просто безмолвствуют. Мокрые, холодные, поросшие лишайником. Никакого откровения. Никакого знака. Разочарование начинает подтачивать изнутри, холоднее северного ветра. Я не нашел его. Легенда так и осталась для меня просто красивой сказкой.

И только когда я покидал Вирму, глядя в заднее стекло на удаляющийся силуэт церкви, меня осенило. Осенило с такой силой, что пришлось съехать на обочину.

Я так часто попадал в свои личные штормы. Когда страшно, плохо, невыносимо тяжело. Когда кажется, что вот-тот самый последний вал накроет и не будет больше ничего. И в эти моменты, подобно тому новгородскому купцу, я вздымал руки и в отчаянии шептал: «Господи, помоги, и я обещаю…». Обещаю измениться, стать лучше, сделать что-то важное. А потом… потом шторм стихал. Жизнь налаживалась. Берег оказывался близко. И я благополучно забывал о своих обещаниях. До следующего шторма.

И я понял. Я нашел тот самый Причал.

Это не камень у воды. Это не точка на карте путеводителя. Причал апостола Петра — это и есть та самая церковь. Та самая вера, которую, как корабль, принес сюда некогда апостол на своем легендарном судне. И которую вслед за ним принесли люди, как тот купец, выполнивший свой обет.

Тот самый камень-причал оказывается нерушимой точкой опоры в бурном море жизни. Это и есть Вера — твердая, как скала, неизменная, как евангельские заповеди. Место, где душа может пристать, переждать непогоду, дать обет и обрести надежду.

Сам того не ведая, я нашел его. Стоял рядом с ним, трогал его почерневшие бревна, чувствовал его многовековое молчаливое присутствие. Апостол Петр своим путешествием, реальным или метафорическим, указал на то, что свет может быть повсюду — даже на краю земли. А люди — купец, зодчие, поморы — воплотили его в дереве. Чтобы он был виден всем сходящим с кораблей в этих суровых водах.

Я уезжал из Вирмы другим человеком. Я не нашел древний артефакт. Я нашел нечто большее — понимание. Понимание того, что самые важные причалы находятся не на карте, а внутри нас. И что данные в шторм обещания — это и есть тот компас, что ведет нас к заветной, тихой гавани.

С творческим вдохновением, Ваш Сергей Бурыкин