Муезерский

Смог бы я остаться здесь навсегда? Отказаться от удобного кресла в теплой квартире, от быстрой связи, от круглосуточного света — в обмен на этот райский уголок уединения и гармонии? Два часа тряски по грунтовой дороге от Муезерского — и вот я на месте. С тишиной, наступившей после выключения двигателя, ко мне вернулся тот самый вопрос, что не давал покоя всю дорогу. Я приехал сюда не как турист, а как искатель ответа, надеясь, что тишина Гафострова прошепчет мне его.

Машину пришлось оставить на площадке у подножия пригорка. Дальше я не решился ехать, ведь дорогу продолжал совершенно непредсказуемый деревянный мост. Без перил, чуть шире машины, он казался ненадежным даже для пешехода. Словно граница, последний рубеж, где нужно было добровольно отказаться от благ цивилизации и принять правила игры, диктуемые природой.

И вот я в Гафострове, что значит «Остров с усадьбой». Уже в самом звучании есть что-то от оторванности, обособленности, от собственного, замкнутого мира на отдельном клочке суши. Это словно состояние души. Сама природа названия отсылает к уединению, к тому, чтобы обнести свой быт незримой оградой, создать свое убежище, подчиненное только ветру, солнцу и ритму собственного сердца. И этот мирок, этот «Дворовый остров» когда-то кипел жизнью.

Среди всеобщего запустения встречаются островки жизни — вот дом, где время не остановилось. Крыша над одной его половиной обвалилась, открывая небо, но вторая остаётся обитаемой: семейная пара ведёт здесь аскетичный быт, поддерживая строгий порядок. При хозяйстве — ухоженный огород, небольшой сарай, а у берега ждёт своего часа рыбацкая лодка. Вдоль дороги стоят козлы для сушки сена: одни покосились и поросли мхом, другие сохранили крепость, их жерди аккуратно уложены в ожидании нового сенокоса.
Большинство домов окончательно заброшены, но некоторые содержатся в поразительном порядке — будто хозяева лишь ненадолго отлучились. У входа в деревню гостей встречает деревянная мельница 1886 года постройки, восстановленная несколько лет назад. Сегодня она стала центром фестивалей и праздников, ненадолго возвращающих сюда голоса и музыку.

Теперь же передо мной предстала классическая деревня-призрак. Еще в 70-е годы XX века это место окончательно осиротело. Жителей отсюда заставила уйти не война и стерла с лица земли не катастрофа. Их изгнала сама жизнь, вернее, ее новая, стремительная версия. Политика укрупнения, тяга к городскому комфорту, невозможность вести суровый, но осмысленный уклад предков — вот что медленно, год за годом, вытягивало отсюда души. Люди уходили добровольно, и в этом был глубокий, экзистенциальный трагизм.

С Гафостовом я был знаком заочно ещё по изучению деревянного зодчества на острове Кижи. В его музее под открытым небом стоит рига, перевезённая именно отсюда. Видеть её там, тщательно сохранённой, и теперь стоять на земле, откуда она была когда-то взята, — испытываешь странное чувство, словно встретил человека, которого прежде знал лишь по старой фотографии.

Я шел по тропе, и ноги сами выискивали под слоем хвои и мха следы былого. Вот груда булыжников, сложенных в правильный квадрат, — фундамент. Рядом, как языческий дольмен, высилась каменная печь-груба, черная от копоти и времени. Она, словно верный пес, осталась стеречь дом, которого уже нет. А вокруг простирались заросшие поля — когда-то они кормили целую общину, а теперь их медленно, но верно отвоевывала у человека тайга.

И вот этот союз распался. Люди выбрали удобство, электрический свет, асфальтированные дороги, доступность больниц и магазинов. Кто посмеет их осудить? Это разумный, прагматичный выбор. Но, стоя среди этих поросших мхом фундаментов, я снова и снова возвращался к тому же вопросу. Где та грань, где разумный выбор оборачивается предательством? Предательством памяти предков, руками возводивших эти дома? Предательством этой земли, поколениями кормившей их род? Предательством самого себя, своей глубинной, родовой сути?

Остров безмолвствовал. Ветер шелестел в вершинах сосен, словно перелистывая страницы большой, но забытой книги. Камни молчали. Опустевшие глазницы брошенных строений смотрели на меня с немым вопросом. Покидая деревню, я возвращался по тому же деревянному мосту. Он снова ожил и заскрипел под моими ногами, будто напоминая: обратная дорога в комфортный мир так же зыбка, как и дорога сюда, в прошлое. И главный вопрос, с которого все началось, теперь звучал во мне еще громче: «Смог бы я остаться?». Ответ нашелся сразу — честный и безрадостный: нет. Я не смог бы отказаться от благ цивилизации, ставших необходимостью. Если бы я поступил так же — какое моральное право имею осуждать тех, кто ушел отсюда полвека назад?

Но тогда почему это опустение манит? Почему в этом забвении чувствуешь больше полноты жизни, чем в самом удобном городе? И почему, уезжая, я пытаясь растянуть эти несколько часов уединения с Гафостровом на целые месяцы городской жизни? Придется вернуться сюда снова, пусть не навсегда, чтобы найти ответы и на эти вопросы.

С творческим вдохновением, Ваш Сергей Бурыкин