Кресты

Ее вывернуло от того, что она увидела.

Ни дать, ни взять картина Босха, правая створка из "Сада наслаждений", черная тряпка в коридоре, ноги в изъянах, зеленая простыня, как сорванная кожа земли. Человек в черном...

У нее была реакция на черное.

Она избегала чернила в одежде, заходя в бутик, одевала очки с розовыми линзами. Яркие стены - важно, обязательно присутствие красного, желтого. Ярко-рыжая кошка с зелеными глазами, книжка с картинками, кружка с радугой. 

Перед тем как варить кофе, она наливала много молока и, насыпая, прикрывала глаза. Но вкус кофе она любила. Ей нравился шоколадно-горелый вкус.

В ее жизни не было место черному шоколаду, черным колготкам и когда она видела человека исключительно в черном, он ей казался призраком.

Она нетерпеливо подошла к компьютеру, надавила на черную, закрашенную красным лаком кнопку в углу, экран подмигнул сперва серым потом голубым и, наконец, стал медленно оживать, как проснувшийся слишком рано.

Тропа. Ежедневно выходить на эту тропу, чтобы найти… не так важно что, важен сам процесс. Дорога. Траектория, овраг, неизвестность. Сгинуть? Нет. Пусть вязко, но от этого еще более соблазнительным кажется путь.

Минотавр, Каникулярный морфиус. Зомби-ромби. За всем этим толстым буквенным многообразным сжатием скрывается человек. Плохой или хороший. Который да или который нет. Черный или белый. Ах, как это важно!

Во всех комнатах свет. Только в кладовке вчера перегорела лампочка. К ней заботливо приставлен стул. И подоткнут старый мужской ярко-желтый свитер. А то вдруг чернота выползет...

Одиночество ее пугало. Оно было черным и бесконечным. Говорят, Питер город одиночек, забытых, заброшенных, убежавших из дома, которые забившись в норку радуются этому как отжившие своё смерти. 

Писатель Савелий Исаев.

Пишу о детях, а дети рассказывают обо мне.

Краснощекий дракон есть зеленую грушу, и растерянный червячок в малиновой шапчонке с пампушкой пиликает на скрипке из джема.

Когда она увидела его профиль, чудаковатый, непосредственный, она увидела свет. Внутри как будто все заиграло, проснувшиеся потянулись, а угрюмые попытались изобразить улыбку.

Уже год она просто смотрела и не решалась. Но сегодня...

При…

вет...

При...

...нет, и буквы стали исчезать и желание отправить что-то ему затравилось желанием есть.

Кипит суп и светлая гуща наполняет половник. 

Она ела светлый суп и телевизор, яркость которого была на максимуме, показывал Диснеевский фильм про собаку и ее перипетии. Она гналась за кошкой, но та не будь дура, вскочила на полку и стала сбрасывать коробки. На одной из них зиял... красный дракон.

?

Она едва не осталась с этим супом навечно, поперхнувшись.

Но волшебный пендель она точно получила.

«Привет, не знаю с чего начать. Меня зовут Марго. Мне 40, я люблю день. Больше лето, чем зиму. Но и зимой когда снег белый. В городе он такой мрачный, мертвый. Прости. Мне кажется, что сейчас нужно избегать таких выражений, больше говорить о хорошем. Но начав о хорошем, я могу позабыть о противоположном. Поэтому сперва все самое-самое, а к хорошему можно всегда вернуться. Я не люблю черное. Еще не успевает наступить ночь, как я задергиваю шторы, включаю во всех комнатах свет и сплю с тремя ночниками. Мне нужен свет круглосуточно. Я с трудом переношу темные помещения. Не езжу в метро, и когда Нева становится черно-синей, я смотрю в очки. У меня их несколько видов – желтые, банальные розовые, синие. У меня был муж, он погиб. Мы вместе работали в Крестах. Там и развилась эта болезнь. Представь темные коридоры. Запах пота, мочи и грязи, блеклый свет...Я правда, пытаюсь, может быть с твоей помощью. С помощью твоего дракона... Думаю, на сегодня хватит».   

На следующий день ее вывернуло дважды на черную машину и ворону, что целую вечность сидела на ветке.

Он не ответил.

Исаев.

Не полковник, половник, писатель. Он любит, не любит, к щеке прижмет, к черту окаянному черному пошлет.

Ничего.

Ему пишут. Он не должен отвечать.

У него жена, дети, творческие полеты. Много сообществ, вот он на презентации книги, в Зальцбурге обнимается с кем-то из "имен". Он часто говорит "спасибо все!", намекая, что каждого он не в состоянии отметить.

Но она продолжила. Как ее? Марго, Маргарита, Рита. Да какая разница.

"Я же не старая. Мне всего 40, но я уже чувствую себя РАЗВАЛИНОЙ. Почему? Что с моим лицом? В ТРЕЩИНАХ. Это я в Талине, посмотри. Там такие щербатые дома, что даже я в свои 40 кажусь девчонкой. И так удобно, когда ты сидишь дома тепло и под ложечкой сладко, и в зеркало, если смотришься с двух метров, и в паспорт часто не заглядываешь и избегаешь вопросов «Ты помнишь блокаду?». Но стоит выйти, вот только я нашла человека – это все равно, что выйти, и пойти к нему в гости и уже стучаться и, наверное, ходить по его дому, и пусть пока его нет там, все равно ты понимаешь, что там есть зеркало, в которое удобней смотреться с метра и теплей будет только вдвоем…"

На этом письмо обрывалось. Ее письмо, обязательно откровение, оно же оголение, РАСТЛЕНИЕ ДУШИ и не важно, что будет там, в глубине коридорной тиши, она как будто не слышала. Ее занимал процесс. Ее пальцы нервно отплясывали на белых квадратных подушках, и она была так наивна в этот момент, что была готова расписаться в любом документе и даже стать чьей-то собственностью.   

Он не ответил.

Исаев писатель молчал.

Ему не хотелось, у него было много читателей, ПО-ЧИТАТЕЛЕЙ, для души и дела, она не привлекла его своим оголением.

Писатели пишут, не соблазняют, разговаривают через буквы, но перед тем должны напечатать их. Их слова можно найти в магазине, на лотке возле метро, случайно на скамейке, открытую, как будто, специально на странице, ради которой и читается книга.

Она хотела стать интересной.

Может быть, ради него она боялась черноты.

Ради него она могла полюбить и дьявола, черта, Мефистофеля. В любом звании. 

Молчание – это тьма.

Когда я вижу тьму, то постепенно разрешаю старухе в черном овладевать мной. Мутит. Хочется спать. Совсем не хочется есть. Совсем не хочется хочется. 

Она упала на эскалаторе, но ее удержали. В момент падения она точно видела Исаева. Его реклама тремя банерами рассыпалась по Питеру. Одна из них в метро. Другая на Васильевском, третья у Московского вокзала. Или она только хотела, чтобы реклама с приступом черной тени, которая вынудила зажмуриться была той самой весточкой.

Дракон с сыпью на лице ест подгнившую грушу, и огромный червяк, напоминающий кобру,  в малиновой шапчонке с белыми точками скверно пиликает на скрипке из дерьма.

Она знала, что он в сети. На третий день.

«Муж мне однажды сказал… ночью, такой  темной, невозможной… мы, говорит, работаем не в крестах, а в центре с логотипом «плюс». То есть в черном тоже можно увидеть хорошее. То есть в черном есть свет. Я тогда не понимала, и сейчас тоже. Но точно когда-то тоже была уверена в этом. Но ты пойми, как можно увидеть светлое в смерти, боли, преступлении, зловонии? А он говорил это так часто, как будто боялся уверовать в обратном».    

Она взяла билет на поезд. В темном вагоне "Красной стрелы" на боковой полке ей стало плохо.

Чернота ночи пугала ее, усугубляла ее представление о хорошем. Но она держалась. Утром она была на Ленинградском.

«Собираюсь в Москву. Как было бы хорошо, если ты приедешь, я проведу тебя по своим любимым местам».

Ей не хотелось говорить, когда и где, ей было достаточно того, что он не будет против, что он пускает ее в свой город, приглашает на Красную площадь, в парк "Зарядье", зайти в Храм Христа Спасителя.

Скажи, да! Что рад, что приятно, что твой город любят. Что к тебе хотят, рвутся, мечтают соприкоснуться, думаю о тебе. Пусть через город. 

«Я видела, как ты подружился с девятнадцатью читателями за последнее время. Чем они тебя берут? Мне интересно. Потому что внешность в таком общении почти ничего не значит. Ну, разве что если кто-то очень часто заглядывает через плечо. Тогда да. Извини. У тебя жена и она против меня, моего оголения».

Проводник в старом застиранном кителе так строго посмотрел на нее, что она почувствовала угрызения совести.

Он же писатель, не пилот «Туполева», не пироженник, не повар, он же… ха-ха, хе-ху. Смешная пассажирка.

Я смешная пассажирка.

Я работаю в "Крестах", охраняют зэков.
 
Мой муж погиб, когда позволил 20-летнему заключенному идти без наручников. Тот выхватил пистолет...

Мозг быстро вытек.

– Прости, но я уже у тебя, – написала она, сидя на вокзале, еще не делая никаких шагов.    

Потом она вышла в бело-серый мир булочных и площадей и утонула, забыв кто она. Была и на Красной, в "Зарядье", обошла все бульвары, зашла в ресторан "Пушкин", хотя не могла себе это позволить.

Должна была вернуться на следующий день. Она стояла на вокзале, нервно дрожа от подступавшей темноты. Она же так хотела все успеть за световой день.

Наверное, тогда писатель решил ответить.

«Ну, здравствуй. Я не мог ответить. Так я работаю. Уезжаю на неделю в сторону Дмитрова, там у меня домик и Парис, мой пес. Он охраняет меня от наваждения. Пару дней назад не сдержался, и нашел сеть, взобравшись под самые небеса на крышу. Но ненадолго».

За окном летал замученный от работы без выходных и гулял суровый звездопад, оставляя где-то внизу в падинах следы, темные одновременно и яркие, как проплешины.

Стоять, холод. Сейчас человек говорит. И может быть, тот услышит через громады каменных изваяний, протиснувшись через очереди из желающих поговорить, промучившись от зудящих ног. 

А пока вокзал, черный поезд, черный, черный, человек, проводник, главный в эту черную ночь. Не, не хочется. Но и остаться нельзя.

И эта правая створка "Сада". Музыкального ада. Она была грешницей, распятой на арфе, с стиснутой между ног лютней...

- С вами как? - спросил озабоченно проводник.

- Я в норме. У вас мятной конфетки нет?

- Есть только клубничная.

- Тоже пойдет.

«Исаев попал под поезд, Исаев выпал из самолета, Исаев утонул в бурной реке», - проговаривал Маргарита как скороговорку, чтобы отвлечь себя от всего черного, что принес ей Питер.