Обед

Глава из повести "Пленник"


Царская кухня поражала воображение не столько размерами, сколько ослепительным, почти театральным великолепием. Сводчатые потолки тонули в полумраке, из которого, словно драгоценные светила, ниспадали хрустальные люстры. Их холодный блеск отражался в полированных плитах пола, в медных боках гигантских котлов, в бесконечных рядах серебряных приборов, разложенных с почти ритуальной точностью на столе, укрытом тяжелой, сливочно-белой скатертью.

Повсюду — на стенах, на дверцах шкафов — мерцали золоченые двуглавые орлы, безмолвные стражи этого царства изобилия.

Воздух был густ и пряно-сладок от аромата дорогих вин, спелых фруктов в хрустальных вазах и горячего воска. Среди этого избытка беззвучно двигались, точно тени, лакеи в ливреях, расшитых золотом. Их движения были отточены и безличны. Они сменяли блюда с тихой торжественностью, будто совершали некий священный обряд.

Мы расселись и принялись за еду, нарушив строй серебряных приборов и шеренги хрустальных бокалов, отливающих радугой. Я сел рядом с дымящимся супником и вазой, отягощенной гроздьями винограда. Слуги размеренно подносили мелкие закуски на тарелочках.

— Говорят, поедем в Варшаву, — тихо, точно боясь спугнуть окружающее великолепие, произнес унтер-офицер Коробкин.

— О! Варшава! — прошелестел по рядам одобрительный, сдержанный шепот.

Память, эта злодейка, внезапно окутала меня дымкой прошлого, и я вновь увидел себя — зеленого юнца, впервые вступающего на булыжники этого города.  Пять лет назад. Тот самый день, когда я переступил порог казармы Третьей роты лейб-гвардии Кексгольмского Императора австрийского Франца-Иосифа Первого полка. Подпрапорщик Журавец, сухой и подтянутый, доложил командиру роты, капитану барону фон Штакельбергу, с легкой, чуть насмешливой почтительностью:

— Ваше благородие, есть среди новобранцев один москаль. Необыкновенно хорошо играет на гармони.

Капитан, мужчина с умными глазами и холеными руками, обернулся. Взгляд его, скользнув по моей фигуре, был проницательным и тяжелым.

— Подойдите-ка сюда, — сказал он голосом, в котором барственная мягкость не скрывала привычки к повиновению.

Я подошел, чувствуя себя нескладным и чужим в этом выверенном мире.

— Откуда вы? — спросил капитан.

— Из Москвы, ваше благородие.

— Чем занимались там?

— Слесарным делом.

— Образование?

— Три класса сельской школы, — я пожал плечом, словно извиняясь.

Барон одобрительно кивнул:

— Гармонист, говорите? Сыграйте что-нибудь.

Тогда в моде был меланхолический марш «Тоска по Родине». Накинув на плечо ремешок дорогой, в пятьдесят шесть рублей, гармошки, я тронул меха. Акустика в помещении была превосходная, резонанс — будь здоров! И полилась, и заныла та самая тоска, выворачивая душу наизнанку. Звук, полный щемящей грусти, могучий и печальный, заполнил гулкое пространство казармы, ударив в самое сердце.

Солдаты, привлеченные музыкой, тесным кольцом окружили нас.

— Этот к нам что ли? — послышалось в шепоте.

— Выходит, да.

Капитан слушал, задумчиво опустив голову, но его взгляд, холодный и аналитический, изучал меня и мой скромный сундучок.

— Это ваше? — поинтересовался он.

— Так точно.

— Потрудитесь открыть.

В сундуке лежало все, как полагалось: сапоги, белье, полотенца…

— А что это за книга? — неожиданно спросил барон, доставая из-под груды вещей потрепанный том.

Я с удивлением узнал Евангелие — подарок по окончании школы. Мать, видимо, тайком уложила его, благословляя в дорогу.

— Хорошо, — тихо произнес капитан, и в голосе его впервые прозвучала нота неподдельного уважения. — А это? — Он взял в руки мою записную книжку.

— Для заметок, — ответил я, чувствуя, как кровь бросается в лицо. Там были и наивные, и горькие строки, вроде тех, где я описывал, как запечатывал в конверт вшей, чтобы отправить домой правду о быте «защитников трона и отечества».

Капитан бегло пролистал страницы. Лицо его оставалось невозмутимым.

— Вы по нотам играете? — спросил он, закрывая книжку.

— Нет, — честно признался я.

— Жаль. Я бы мог предложить вам заниматься с моими сыновьями. — Он помолчал, и взгляд его снова стал жестким. — Скажите прямо, у вас есть вши? — Вопрос прозвучал сухо и по-деловому. — Они вас, случаем, не одолевают?

— Есть, — коротко ответил я. — И немало.

Капитан повернулся к Журавцу:

— Подпрапорщик, немедленно отправьте этого новобранца в баню с ефрейтором Волченковым. Белье сжечь, выдать новое.

— Слушаюсь, ваше благородие!

«Вот оно, начало», — пронеслось в голове. Прежняя жизнь с ее вольностью кончилась. Отныне — казарменный режим, субординация, эти вечные «так точно» и «никак нет».

— Ефрейтор Волченков! — раздался голос подпрапорщика. — Новобранец зачислен в ваш взвод. Свести его в баню.

Ко мне подошел улыбчивый, крепкий ефрейтор и дружески хлопнул по плечу.

— Ну, пойдем, гармонист, отмываться, — сказал он бодро. — Заодно я тебе Варшаву покажу. Увидишь, не пожалеешь.