Витки одной спирали - 5

Хаус


Ненавижу сухой, как карьерный песок, блиц амбулаторного приёма. Он напоминает мне утреннюю перекличку в скаутском лагере, оплату счетов за коммунальные услуги, составление налоговой декларации. Ни одной лазейки для игры, ни одной мало-мальски интересной загадки, и мне вести амбулаторный приём - всё равно, что профессору математики щёлкать на деревянных счётах.
"Нет, сначала был только кашель".
"Вот тут как будто замирает, а потом ёкает и подкатывает".
"И у меня изменился цвет эмали, и вот тут, на языке - видите?"
Если они многословны, я попросту отключаюсь, ухожу в себя, и тогда у меня в голове начинает непрерывной закольцованной строкой звучать регтайм Джоплина. Ну, тот, из "Чарли Чаплина".
Вот, кстати же, о Чаплине. Мне случайно попалась в сети эта фотография - не особо редкая, но и не самая распространённая. Там бродяга сидит на пороге в своих потёртых брюках и смешном котелке. Посмотрел я на его грустно вытянутую физиономию, на густые нарочитые брови - и чуть не зарыдал от смеха: из-под маски кинокомика отчётливо проступала физиономия друга Уилсона. Не утерпел, поделился открытием с Лав,  а она сказала, что я вылитый Бастер Китон.
То, что ей, в принципе, известно имя Китона, подняло мою планку уважения к ней ещё на пару делений, а она, видит Бог, и так стоит достаточно высоко – спроста не перепрыгнешь. Да и не надо. Мне кажется. эта женщина послана Уилсону откуда-то свыше в награду за все его страдания и прогибы в пояснице – первая, кто просто любит его без условностей и всяких «за то, что он…», попутно так же безусловно принимая всё, что его окружает – онкологию, протез от колена, испанские фильмы, старый джаз, Урагана, нас с Кадди, даже единственную оставшуюся до сих пор в поле его зрения его «бывшую» - Бонни. Посылает ей поздравительные открытки к праздникам. И даже мне не удаётся заподозрить в этом скрытую издевку.

Заходя в амбулаторное отделение, пробиваю на входе карточку. Это Форман у нас завёл такие порядки, отмечаться в каждых дверях и на входе, и на выходе, словно мы - заключённые, за которыми нужен глаз да глаз, не то разбегутся. Впрочем,  из амбулатории я и разбежался бы -  скучно. Раньше можно было развлечься, пялясь на грудь пациенток при аускультации, но сейчас в силу возраста меня эти маленькие радости практически перестали интересовать, несмотря на "GH ".
Случались, правда, в рутине повседневности и неординарные казусы,  хотя неординарные не  в медицинском смысле
Как то лечил здесь пердящего Санту Клауса, потом как-то покрытую аллергической сыпью деву Марию, по совместительству стриптизёршу, кажется, спасал от отравления славных представителей Севера и Юга прямо в доисторических достоверных мундирах из современного недостоверного дерьма. Как- то вынимал из заднепроходного отверстия  у парня аудиоплеер.
Но это редкие прикольные жемчужины в унылом море серости, и они ничего не определяют. В целом же амбулаторный приём, действительно, скука смертная.  И тёзка со мной согласен. Вижу я, как неохотно он принимает своих амбулаторных. Не ропщет, конечно - ого, попробуй он только пороптать. Его шеф - Чейз, а Чейз живо вкрутит все подразболтавшиеся винтики подчиненному на место, а не пойдут по резьбе - и молотком поправит. Не думал никогда, что из Златовласки выйдет такой жёсткий, умный, рациональный и при этом совершенно открытый аргументации руководитель. Форман ему, честно говоря, в подмётки не годится, хоть и ступенька у него повыше. А всё потому, что у Формана основной рычаг – уважение, которого он требует отовсюду ненасытно, как будто страдающий булимией, и при осечке так же, как страдающий булимией, комплексует и корчится, а Чейз этим вообще не заморочивается. Ему важнее внутреннее удовлетворение, мир в душе и дружба «эмоцио» с «рацио», а на внешние влияния он плевать не хотел – такая вот гипертрофированная толерантность. Впрочем, если эти его «рацио» и «эмоцио»  ссорятся. Чейз как-то ненавязчиво убалтывает их обоих, приглашает в бар, напаивает до положения риз, и они уходят оттуда, обнявшись и на всю улицу горланя песни.

Вижу, как Уилсон-Джуниор сгребает со стойки регистратуры все свои синие папки и устремляется в наш козырный первый кабинет. Козырный, потому что самый дальний и с плазмой на стене. Поэтому окликаю:
- Ураган, стоять! Та резиденция на сегодня моя, не лезь.
Он вытаращивает свои тёмно-шоколадные глаза так, что они начинают напоминать уже не шоколадное драже, а целые киндер-сюрпризы:
- У тебя амбулаторный приём?
- Эге, - отвечаю с подростковой развязностью.
- С чего вдруг?
- Уилсон,- говорю наставительно. -  Я - врач. Моё призвание помогать людям, в том числе амбулаторно.

На самом деле я подменяю Уилсона-старшего в то время, как он, спасая мою задницу,  срочно перекраивает текст своего выступления. Под редакцией Формана. А мне пока что  им, когда они вместе, на глаза лучше не попадаться. Поэтому тоже беру свою папку и иду в кабинет. Слышу, как регистратор вызывает того, чью папку я выбрал:
-  Мисс Еванджелин Сисар, пройдите, пожалуйста, в первую смотровую.
Почему её фамилия кажется мне знакомой?
На вид этой Еванджелин лет примерно двести пятьдесят, она темнокожая, и на ней как-то слишком много мохеровой пряжи: кофточка мохеровая, тёплые вязаные брюки тоже, вроде, мохеровые, и на голове с насквозь просвечивающий кожей всё тот же мохер с редким вкраплением цветных нитей - чёрных и красных. И то, и другое краска, конечно, на своих волосах до такого возраста цвет не удержится.
Пока подбираю, чем бы таким политкорректным заменить "чего надо?", старушка рассматривает меня с дотошным пинкертоновским прищуром и спрашивает:
- Ты - врач?
Причём спрашивает таким тоном, что мне не приходят в голову ничего, кроме как оторопело буркнуть:
-  Типа того.
- А почему без халата?
На этот счёт у меня много отговорок, от "он меня полнит" до "оставил у любовницы - бежать пришлось через окно, не успел надеть". Но я эти отговорки держу исключительно для начальства – больные меня ещё не допрашивали.
Так что я просто отвечаю по-еврейски, вопросам на вопрос:
-  А зачем он?
- Ну, например, чтобы было видно, что ты – врач, - предсказуемо находит она самый поверхностный аргумент.
- То есть просто так, на слово, вы в это верить не готовы? На серьёзе считаете, что я вот с этой тростью и хромой ногой мыл тут полы и между делом заскочил в кабинет кого-нибудь полечить – с одобрения регистраторши? Ладно, давайте так тогда: вы мне говорите, какие у вас жалобы, а я вам говорю, чем вы больны и что с этим делать – идёт? В порядке доказательства, что я врач, хоть и без халата.
- Парень, - говорит она. – Мне скоро восемьдесят – какие тут жалобы? На мне живого места нет, если по-честному, и какой смысл на всё это жаловаться. Всё равно, что жаловаться на жизнь. Но мне не подтверждают разрешения на управление автомобилем без осмотра врача, а ноги у меня больные, и возить меня некому. Войди в положение, напиши мне это чёртово разрешение.

Вообще-то, мне самому скоро восемьдесят, и пока никого из дорожной инспекции это не волновало, а Лав, так вообще гоняет на своей малолитражке «эскэйпе», как ведьма на помеле. Впрочем, ей восемьдесят не так скоро.
Заглядываю в амбулаторную карту.
- За последний месяц у вас дважды были потери сознания? Гипогликемия на фоне диабета с нарушением чувствительности к её развитию. Кажется, я понимаю. почему вы вызываете у полицейских беспокойство.
- Это ерунда, - отмахивается она сухой, как куриная лапка, рукой. – Я сама виновата. Забывала поесть после укола.
- Тому, в кого вы въедете на перекрёстке, от этого будет легче?
- Я уже поставила напоминалку.
- Мне так и писать в заключении: «с напоминалкой можно»?
- Напишите, что я «не склонна к ургентным состояниям» - она запомнила формулировку, стало быть, не в первый раз.
- Но вы склонны, - говорю.
- И что? Все врут.
Я чувствую, что почти люблю эту пациентку, но тут в приоткрывшуюся дверь просовывается голова Роба:
- Доктор Уилсон… - начинает он в полной уверенности, что в кабинете доктор Уилсон, но, увидев меня, осекается.
- Тебе какого? – спрашиваю. – Грегори или Джеймса, потому что если Джеймса, то он…
- Грегори.
- Наверное, в соседнем кабинете.
Тут Роб обращает внимание и на мою пациентку, и глаза у него светлеют от изумления:
- Миссис Сисар?
Вот тут я, наконец, понимаю, почему её фамилия показалась мне знакомой. Терпеть не могу лечить родственников – даже сводных. Еванджелина Сисар – в девичестве Еванджелина Чарлтон, старшая сестра моего свояка, отца мужа Рэйчел, Рэя Чарлтона, и самому Рэю, стало быть, тётка.
- О! – говорит она. – Роберт Хаус?
- А это Грегори Хаус, мой отец, - представляет меня он, справедливо полагая, что сам я не удосужился.
- О! – снова говорит она. – Ну, тогда тем более.
И я чувствую, что попал.