Скорпионохвостый Вазир

В год хиджры 583 слепой переписчик Зариф закончил свою девяносто девятую копию Корана.
Пальцы его знали каждую букву наизусть. Он не видел чернил, не видел пергамента —  рука двигалась сама, водимая памятью и благоговением. Когда последняя сура легла на страницу, он почувствовал это всей кожей. Он ощутил то, что всегда приходит, когда большой труд завершён и душа не знает, чем себя занять.
— Идём со мной, — сказала Лейла.
Она стояла в дверях его каморки при мечети. Зариф не видел её, но знал по голосу: дочь купца Махмуда, торговавшего шёлком от Бухары до Багдада. Голос у неё был звонкий и какой-то особенный. Ходили слухи, что она читает книги. Даже арамейские и греческие.
— Куда идти? — спросил Зариф, откладывая калам.
— В Элам. В старые руины. Там, говорят, спрятаны письмена времён Дария. Я хочу их найти.
— Зачем тебе письмена?
— Затем же, зачем тебе святые слова, — резко ответила она. — Чтобы знать. Чтобы понимать. Разве мало?
Зариф улыбнулся. Он любил её дерзость, хоть и не говорил об этом вслух.
— А почему я?
— Потому что ты видишь не глазами, — Лейла подошла ближе. — Отец рассказывал: однажды ты прошёл через базар в давке и ни разу ни во что не врезался. Будто дорога в голове у тебя. Говорят, слепые чувствуют пространство иначе. Мне нужен такой человек. Те руины... там что-то не так. Многие туда заходили — не возвращались. Или возвращались безумными, бормочущими про сокровища и библиотеки.
Зариф задумался. Внутреннее зрение — так называла это его мать, давно умершая. Он действительно ощущал мир по-своему: формы складывались из звуков, запахов, вибраций воздуха. Стены отзывались эхом, люди излучали тепло, ветер рисовал узор улиц. Глаза ему были не нужны.
— Хорошо, — сказал он. — Пойдём. Но ты оденешься как мужчина. Женщине одной с мужчиной в дорогу нельзя.
Лейла фыркнула.
— Уже одета.

Они приблизились к древним руинам.
Элам был велик когда-то — столица царства, соперничавшего с Вавилоном. Теперь от него остались лишь обломки колонн, провалы в земле, стены, изъеденные временем и засыпанные песком. Ветер гулял меж камней, насвистывая мелодию забвения.
— Здесь, — прошептала Лейла, останавливаясь у входа в полуразрушенный храм. — Отсюда, говорят, никто не выходил.
Зариф коснулся стены. Камень был холодным, шершавым. Он прислушался. Тишина — но не обычная. Какая-то... напряжённая. Будто воздух застыл в ожидании.
— Эй! — окликнул их старческий голос.
Они обернулись. Из-за обломка колонны вышел старик в выцветшем халате. Борода его была белой, как снег, глаза — глубокими, усталыми.
— Не ходите туда, — сказал он просто.
— Кто ты? — спросила Лейла.
— Страж. Последний. Зороастриец. Мои предки служили при этом храме огня, когда ещё не было ни ислама, ни христианства. Я остался, чтобы предостерегать безумцев вроде вас.
— От чего предостерегать?
Старик покачал головой.
— От Вазира. Скорпионохвостая тварь. Она живёт в глубине. Охраняет то, что лучше не тревожить.
Лейла скрестила руки на груди.
— Какая тварь? Скорпионы не страшны.
— Этот — страшен, — Страж шагнул ближе. — Он не жалит плоть. Он жалит разум. Сети его сплетены из света — нечистого, лживого света. Попадёшь в них — увидишь то, чего нет. Сокровища, знания, красоту несказанную. А на самом деле будешь стоять над пропастью, и ещё шаг — упадёшь и разобьёшься.
Зариф напрягся.
— Свет? Сети из света?
— Да. Они опутывают глаза, душу. Делают зрячих слепыми к реальности.
— А если человек и так слеп?
Страж помолчал.
— Тогда, может быть, у него есть возможность спастись.
Лейла посмотрела на Зарифа.
— Ты хочешь идти?
Он кивнул.
— Хочу. Но мы должны быть осторожны. Страж, есть ли способ защититься?
Старик задумался, потом вздохнул.
— Один древний грек писал в своих трудах о подобных тварях. Говорил, что они ненавидят диссонанс. Неправильные звуки, режущие слух. Музыка, сбитая с ритма. Это разрывает их чары. Но кто станет издавать такие звуки нарочно?
Зариф провёл рукой по аджаму, висевшему за спиной.
— Я стану.

Они вошли в храм.
Внутри было прохладно. Зариф шёл медленно, ощупывая пространство внутренним взором. Стены были близко, потолок высоко. Коридор тянулся вглубь.
Лейла шла рядом, её дыхание участилось.
— Здесь что-то есть, — прошептала она. — Я чувствую.
— Не смотри на стены, — предупредил Зариф. — Если увидишь что-то — скажи мне сразу.
Они дошли до зала. Огромного и пустого. Посреди зала — глубокий колодец. Края его осыпались, камни лежали вокруг, как зубы старого зверя.
И тут Лейла вскрикнула.
— О Аллах... Зариф, ты видишь?!
— Нет. Что ты видишь?
— Библиотека! — голос её дрожал от восторга. — Огромная библиотека! Стеллажи до потолка, книги, свитки, манускрипты... Греческие, персидские, халдейские! Здесь всё знание мира! Я должна... я должна подойти...
Она сделала шаг вперёд.
Зариф схватил её за рукав.
— Стой! Там нет никакой библиотеки!
— Есть! Я вижу! Отпусти меня!
Она вырвалась. Он слышал, как её шаги направились к колодцу. Эхо отдавалось от стен — пустых стен. Никакой библиотеки. Только камень и провал.
— Лейла!
Зариф сорвал аджам с плеча. Пальцы нащупали струны. Он начал настраивать — но не на правильный лад, не на мягкую персидскую мелодию. Он дёргал струны резко, грубо, чтобы звук скрипел, выл, рвал воздух.
Первый аккорд ударил по ушам, как удар камнем.
— Что... что это? — Лейла остановилась.
— Не слушай! Иди ко мне!
Но она не шла. Он слышал её бормотание:
— Вот этот свиток... да, "Метафизика" Аристотеля... а здесь — "История" Геродота в оригинале... я должна прочесть...
Зариф заиграл громче. Диссонанс нарастал, режущий, уродливый. Он чувствовал, как воздух дрожит, будто что-то невидимое рвётся на части.
И вдруг — шипение.
Тварь.
Она была здесь. Зариф ощутил её: тяжёлое тело, скользящее по камню. Лапы, цокающие когтями. Хвост, шуршащий, будто шёлк.
И свет. Проклятый свет, излучаемый ею. Он не видел его, но чувствовал — липкий, обволакивающий, пытающийся проникнуть в голову. Но слепота защищала. У света не было власти над тем, кто не знал, что такое видеть.
Зариф играл, не останавливаясь. Струны порезали пальцы, кровь делала их скользкими, но он не прекращал. Диссонанс рос, заполнял зал, отражался от стен.
Вазир зашипел громче. Злобно. Потом взвыл — высоко, пронзительно, как умирающая кошка.
— Лейла! Ко мне! Сейчас!
— Я... я не вижу библиотеки, — её голос дрожал. — Где она? Куда делась?
— Её не было! Иди сюда, быстро!
Она подбежала. Зариф протянул руку, поймал её, притянул к себе. Они стояли, прижавшись друг к другу, а Зариф продолжал играть.
Вазир отступил. Зариф слышал, как тварь скользит назад, в глубину зала, в темноту. Шипение затихло. Свет погас.
Тишина.
— Пойдём, — хрипло сказал Зариф. — Быстро.
Они бежали по коридору, спотыкаясь. Выскочили на улицу, в солнце, в живой воздух. Упали на песок, тяжело дыша, рядом со Стражем, ждавшего у входа.
— Живы, — воскликнул старик. — Удивительно.
Лейла закрыла лицо руками.
— Я видела... я видела то, чего не было. Я чуть не шагнула в колодец. Я думала, что там книги.
— Вазир показывает каждому своё, — спокойно сказал Страж. — Он знает, чего жаждет душа. И даёт это — в обмен на жизнь.
Зариф молчал. Пальцы его болели, струны аджама порвались.
— Спасибо, — прошептала Лейла. — Ты спас меня.
Он покачал головой.
— Ты спасла себя сама. Услышала меня сквозь иллюзию. Это трудно.
Она взяла его окровавленную руку в свои ладони.
— Больше никаких руин, — сказала она. — Обещаю.
Зариф усмехнулся.
— До следующего раза, ты хочешь сказать?
Она рассмеялась.
— Помните, — сказал Страж на прощание. — Иногда слепота — величайшее благословение. Она спасает от той напасти, которая губит зрячих.
Он растворился в тени руин, как призрак.