Track 12 Случай

                "I'm not a flasher in a rain coat,
                I'm not a dirty old man,
                I'm not gonna snatch you from your mother,
                I'm an art lover."
                Ray Davies


- Виктор Семёнович, и куда ж ты теперь?
- На перрон. Куда ещё? На платформу, вернее. Через десять минут, кажись, уже - электричка.
- А-а-а-а-а!
- Ну да, три остановки и на выход. В любом случае это скорее чем на метро.
Рабочий день позади. Виктор Семёнович, по устоявшейся традиции, укоротил его. Опять же, пятница. Тут уж никак не иначе.
На платформу он вышел чуть рановато. Электричка, похоже, опаздывала. Присел на скамейку, разместил на коленях портфель, именуемый по ту пору дипломатом. Руками дёрнул защёлки. Звякнув в унисон, они слаженно встрепенулись. Из внутрепорфельного пространства возникла дежурная книжонка, та, что на всякий такой случай. Но этот ветряный-ветряный октябрь! Руки просто коченеют. Страницы затрепетали, задергались, словно в танце святого Вита. Усмирить совершенно невозможно. Чтение так и не состоялось. Книжонка была отправлена в портфельное убежище. Виктор Семёнович встал со скамейки, двинулся вдоль платформы. Дойдя до конца её, развернулся и устремился к противоположному приделу. Потом двинулся назад, остановился на середине "И вот такое вот, понимаете ли, бестолковое мельтешение жизни!", - с досадой произнёс его внутренний голос. "Вот стоит, понимаете ли,  человек, - продолжил голос минуту спустя, - человек отбарабанивший очередную рабочую неделю, - стоит с невозмутимым лицом, стоит при портфеле, на ветру, и будет стоять неизвестно какое ещё долгое время, пока неторопливая электричка не явит себя. И другие человеки тоже стоят и тоже треплются ветром. Как всё однообразно, серо, невыразительно!" Но почему же невыразительно? Взгляд упал на девицу слева. Ветер заставил плащ окаймить её фигуру в высшей степени бесцеремонно, а её светлые, чуть вьющиеся волосы взялся развевать самым картинным образом.

"Какая славная, - подумал В.С.,- совсем, кажется, ещё семнадцатилетняя! И сколько в ней всего, совершенно не подстать сезону, чего-то явно весеннего, - чего-то  свежеландышевого такого! Лазурной эмали глаза... И никакой назойливой броскости. Совсем тебе не Suicide blonde!"

Трепет ресниц обозначил что взгляд постороннего считан. Дальнейшая реакция? Глаза её опустились вниз и стали рассматривать лоснящуюся рельсу.   
А вот не подойти ли поближе, не затеять ли беседу? Неужто у Виктора-то у Семёновича не хватит куража? Ну, и что ж, что несусветная разница в возрасте! А куража, кажись, вполне даже хватит. И Виктор Семёнович уже сделал шаг в сторону эфемерного создания, но в этот самый момент так неуместно и громко зарокотали колёса приближающейся электрички.

Народ встрепенулся и подался к краю платформы. Наши двое оказались у одной и той же двери. Коротко шикнув она распахнулась, явив выход группе изрядно измятых пассажиров. Прежде чем шагнуть внутрь, Виктор Семёнович выждал секунду, пропустил девушку вперёд. Так! Галантность не считана! Девушка переступила проём и даже не кивнула головой. В.С. вошёл следом. Неусмиримым потоком человеческих тел их продвинуло в тамбур, а из него - в глубь вагона. И тут началась прессовка разрозненных тел, с целью превращения в монолит. Из всех своих джентльменских сил попытался В.С. противостоять давлению на хрупкую особу. Но буфером ему проработалось недолго. Их таки припечатало друг к другу. Портфель стало относить в сторону. Но то были лишь цветочки. Через мгновение портфельная ручка - уже на пределе прочности. В.С. вцепился в неё обеими руками, невероятным усилием вытянул портфель из потока и умудрился протиснуть перед собой. Когда поезд тронулся, давление чуть ослабло, но стоило движению чуть замедлиться и давление возвращалось с ещё большей силой. Портфель, пожалуй, можно было бы и отпустить. Стиснутый со всех сторон он бы не упал. И уже Семёнович держал его одной рукой. Второю он бережно прикрыл его. И тут к окоченевшей руке устремилось тепло. Шло оно, понятное дело, от впередистоящей персоны. И вот тогда-то вдруг всё мироощущение человека с портфелем сфокусировалось в точке пространства между внешней стенкой его драгоценной собственности и неожиданным теплоизлучателем. Отогревающейся рукой, вернее кожей её он уже воспринимал лёгкою шероховатость плащевой ткани - безусловной помехи новоявленному тепловому потоку. И он начал понимать, что помеха эта не единственная. Имелся наверное второй и потом ещё другой слой, сквозь которые упорно пробивалось тепло. Запредельность же его источника всякий раз становилась ощутимей стоило только вагону сильнее качнуться. И какой-то сокрытый от взора тканевый шов рельефно обнаруживал себя в такие вот моменты. И несуразным образом пассажир наш, как будто бы даже, начал испытывать неприязнь к себе самому, - даже скорее гадливость. Серьёзный, вроде бы, взрослый дядька с портфелем, понимаешь ли, в руке и при всём при этом... Эх! И мерзейшая улыбка вырисовывалась где-то внутри. И улыбка эта, соскользнув с воображаемой, подлой физиономии, необъятной, жирной кляксой покрывала всё вокруг.

Но тепло неустанно лучилось. И тепло это, и тайная тканевая складка заговорчески вещали об упругостях неведомого тела.
Нет, но с наружи-то всё чинно. И кого тут винить? Ну, видите ли, случай такой. Час, понимаете ли, пик. Вот и всё!
"А какая следующая остановка?",- кто-то торопливо спросил сбоку.
"Моссельмаш", - ответила теплокровная пассажирка грудным, мелодичным голосом. А потом, чуть повернув голову, вроде бы, стала изучать рельефный узор на стене тамбура. Но кому могут быть интересны стандартные, настенные вензельки? Скорее всего неявным образом, периферийным зрением своим пассажирка попыталась изучить явление, что сзади неё. Откровенно же развернуться назад было затруднительно, по причине вполне понятной. А бесспорных оснований устраивать сцену, вроде бы, и нет. Тип же за спиной, по сути, не демонстрировал никаких предосудительных манипуляций. С его собственной точки зрения было именно так. Да и вообще, очень старался он не представлять и малейшей помехи.

Но вот, колёсами о рельсы проскрежетав, поезд замедлил ход. Пассажиропоток повело вперёд и на мгновенье чуть расщепило. Человеческая масса встрепенулась и принялась проталкиваться к выходу. Наши двое не противились течению, и когда двери распахнулись, они, выброшенные человекомассой, ступили на платформу. Метра три они прошли в нескольких шагах друг от друга. Взирая на свою спутницу с этой незначительной, куда менее плотной дистанции Виктор Семенович задался хитрой целью узнать что-то о её характере. Имелась у него такая изощрённая, отработанная временем метода считывания характера по движениям и походке. Но едва он приступил к хитроумному анализу, как объект сорвал весь мудрёный процесс. Явленное взору было убийственным! Попутчица отвела руку назад и дёрнула ею пару раз так, как будто что-то стряхнула с себя.

Понятно, никакой пыли в помине не было. Но то, кажется, был пригодный способ очищения от скверны, в данном случае от вагонной скверны, которую Виктор Семенович собою-то и олицетворял. К прискорбию своему он обнаружил, что образ невинного, стиснутого толчеёй пассажира над которым он упорно работал в течение всей поездки рассыпался в прах. Странным образом он почувствовал как трагически недостаёт сейчас чего-то из области магии, возможно, некоего заклинания позволившего бы ему волшебным образом раствориться в окружающем пространстве, распасться на атомы, достичь состояния абсолютной неприметности. Потребность в этом была столь велика, что он не просто замедлил шаг, но, на какое-то время, практически вклеился в асфальт. Потом собрал себя и двинулся в намеченном направлении.
Неторопливой, чинной походкой человека степенного, - человека, опять же, при солидном портфеле, вышагивал он вслед за той, которая, не смотря на все упорные изощрения, сумела раскрыть суть его мелкотравчатой, пакостной натуры. И ему подумалось о том, как, наверное, непросто невинному, чистому созданию продвигаться по жизни этой, где повсеместно, в каждом вагоне, за каждым углом, в каждой подворотне иль в каждой конторе, таится свой мерзавец  предвкушающий исполнение собственной гнусной задумки. В нём всё заклокотало, и тоска, тоска несносная захлестнула его. "Однако, какой же ты, противный, двуличный, гадкий!" - едва слышным, шипящим голосом, обратился он к себе самому. "Просто гадина какая-то!  И даже имя твоё, - то, что давеча тебе подсуропили, не нравится мне и звучит оно совершенно мерзко. А уж от фамилии твоей просто выворачивает наизнанку! Постой, постой а что за фамилия-то? Ах, да тебе не сообщили! Да, я сейчас дам, дам тебе фамилию. Да, Гадов ты! Так вот и зовись теперь! И никакого морализаторства тут! Не ищи его. Смысла нет. А Гадов ты, скажу я, может совсем даже не оттого, что из вагонной скученности извлёк мелкий профит, а от того, что не сумел подобающем образом замаскироваться. Выбранной роли, понимаешь ли, исполнить не смог. Вот так-то, дядя! Goodbye!"

Ну, да ладно. Будет! Виктор Семёнович - персонаж лет ушедших. Что до сего момента, то он ,видите ли, таков, что прожив на свете большую часть отпущенного срока, я достаточно прочно обустроился по месту указанному в паспорте, по месту прописки то есть. Оттого и города своего пребывания совсем не знаю. В былые дни выезжал из микрорайона, но чаще всего, лишь для исполнения трудовых повинностей. Нет, ну бывали, конечно, и времена дальних полётов, - полётов, поверите ли, за океан. Как-то, я даже самонадеянно уверовал, что во Столица Мира ориентируюсь лучше, чем во столице родины. А может оно и на самом деле так, хотя тамошний subway со всеми хитросплетениями буквенных, цифровых линий, Express trains, Local trains представлял непременную муку для меня, путешественника, по большому счёту, ленивого. Из сказанного не следует, что в Нью-Йорке ориентируюсь наилучшим образом. Совсем нет. Просто, когда один мой заморский приятель попросил сопроводить его по городу Москве, я, чтобы сгладить сопутствующие недоразумения, уверил его в том, что в Нью-Йорке  проявил бы куда большую компетентность. Уж слишком локальный я персонаж. Такой вот, понимаете ли, фокус.

Как бы то ни было, но помянутая локальность серьёзным образом определяет и жизненный уклад и даже круг общения.
Польза же в том, что каждый здешний закоулок и поворот способен поведать о фрагментах жизни подробнее, чем том мемуаров.

Вот, я совершаю обход мест знакомых, вполне изведанных, но за ними - события и это совсем не скучно.
Я подхожу к красной пятиэтажке с высоченной кирпичной трубой примощенной к фасаду. Последний раз дымила эта труба лет, наверное, шестьдесят назад, тогда в подвале дома ещё имелась собственная, работавшая на угле, котельная, Я не застал того момента. Старожилы рассказывали. Фаина Петровна была одной из них. 
В какой-то из дней я проходил мимо этой добротной пятиэтажки, напротив одного подъезда была вывалена груда вещей на выброс. Отработавшая срок одежда, обувь, несколько сваленных в груду целлофановых пакетов. В одном из пакетов блеснула рамка. Аккуратная такая малинового цвета, в окаймлении лоснящихся латунных полосок. Издалека была видна надпись внутри рамки "Почётная грамота". Наверное повзрослевший пионер, подумалось мне, порешил расправиться с утратившими смысл воспоминаниями о пионерлагерном детстве. Я подошёл поближе и прочитал: "Вручается Лазаревой Фаине Петровне за организации фотовыставки посвящённой..." Совсем уже не хотелось знать чему посвящалась выставка. Не стал и дочитывать. Сомнений не было, в том, что награждённая и от рамки и того, что в ней никогда бы не избавилась, как и от, приткнувшегося к пакету, плюшевого медвежонка - пёстрого и улыбчивого, чем-то очень напоминающего её саму. Плюшевый зверёк по детской, наивности и не догадывался о своей дальнейшей участи, о скорбной кончине в склизком, холодном контейнере, где заваленный зловонным отбросами больше не сможет никого одарить улыбкой.

На асфальте чуть поодаль, вплотную к луже валялся толстый фотоальбом с обложкой из прочного картона. Я наклонился к альбому. Незнакомые лица неведомых людей. Одна, вторая, третья страница и вот, фотография самой Фаины Петровны среди других неизвестных людей, по всей видимости, также неживых. Я представил себе, как беру это фото и, придя домой, определяю его в свой собственный альбом и как время спустя мой альбом оказывается на аналогичном почётном месте. Нет, фотографии я не взял.

Вспомнилось, как в одну из наших уличных встреч, похоже, это было полгода тому назад, Фаина Петровна ошарашила меня, выдав следующее: "Миша, я так тебе благодарна". Я сказал, что не понял о чём она. "А помнишь ты тогда с ветки снял мою малиновую кофточку. Я уже с нею было распрощалась.", - пояснила она. Задумавшись, я потряс головой и с трудом начинал припоминать. Словно из под слоя песка разгребаемого кистью археолога, стала вырисовываться картинка пятнадцатилетней давности.

Стоит моя знакомая возле векового клёна, рядом с ней подруга её Зина. Вот стоят они, устремив глаза кверху, и сокрушённо качают головами. Где-то, на одной из дальних кленовых веток алел матерчатый лоскуток.
"Ветром с балкона сдуло" , - пояснила Петровна.
"Так это в принципе можно снять" - предположил я.
"Да, нет. Высоко так. Теперь не снимешь, - возразила она.
"Да, можно было б попробовать, - сказал я.
"Да, нет, нет и пробовать не надо. Опасно. Да, я переживу. Спасибо" , - сказала она.
Памятуя о том каким умелым был лазателем в детстве, я таки отважился взобраться. По-кошачьи шустро, достиг нужной ветки, (что называется "руки помнят") и принялся её раскачивать. Минутой спустя малиновая кофточка грациозно спланировала вниз на землю.
Да, прошло пятнадцать лет. И ещё полгода потом. Это была одна из последних наших встреча, та самая, когда Фаина Петровна вернула мне воспоминание о давно забытом эпизоде.
Ещё раз я взглянул на пакет с грамотой. В уголке его торчала одинокая сухая ветка с нежно пушистыми сероватыми побегами, словно бы, ещё даже живыми. Напоминание об ушедшем Вербном воскресенье, - скорбный, трогательный реликт последней прижизненной весны её.
Я отошёл от подъезда и (Вот дурная привычка!) оглянулся назад. Тут порыв ветра коснулся этого, никому не нужного хлама. Пластиковые пакеты, прошуршав шелохнулись, вербная веточка чуть дёрнулась. Это она махнула мне вслед.

Но, сентиментальное путешествие продолжается.
Вот другой памятный дом, прозванный, почему-то, генеральским  Лично я ни одного генерала не видел вблизи него. Может они тайно притаились в своих, кажется, не слишком -то шикарных квартирах?
Ну, и конечно, "Выбегает тётя Тая, гулко сиськами болтая!" припомнилось мне. Но это даже не я сочинил. Просто именно здесь, встречный подросток, визгливо-глумливым голоском пропел этот куплет. Его дружки дружно захохотали. Какой-то из них послал мне дурашливый взгляд. Я улыбнулся в ответ. Такова была прелюдия к моей встрече с Таей.
"Так это соседский парень. Знаю, знаю о ком ты говоришь. Знаю этого остряка. Он в дочкином классе учится. "- прокомментирует Тая позже.
Она жила на первом этаже, никогда не курила в квартире, но имела обыкновение выскакивать наружу в наспех натянутой футболке, специально выбранной для таких случаев. Ничего другого Тая продымлять категорически не хотела. Щадила обоняние дочери.  Недалеко от детской площадки, что возле её дома, облюбовала она лавочку и многократно в течении дня навещала её. В один из таких моментов, судя по всему, соседских подросток и узрел то, что запечатлел в поэтической строке.
Она сидела чуть развалясь, нога на ногу, голова закинута. Неторопливо, с неотразимой живописностью отправляла никотиновые облака навстречу их небесным сородичам. Проходя мимо я узрел данную сцену и невероятным образом это вытолкнуло меня за пределы реальности. Явление странное, скажу вам. Такого ни прежде, ни потом не происходило.


Далее всё винтажно очёрнобелилось вдруг и, вдобавок, поспешно ужалось, дабы вместиться в архаичный размер кадра, привычный временам ушедшим. Картинка была чуть не в фокусе поначалу, но тут же преобразовалась в совершенно отчётливую с ясно различимой Одри Тоттер на переднем плане. И образ этой звезды нуара вмиг запустил немыслимый механизм временного реверса, представив эпизод эпохи, той в которой никогда не жил, но отголоски которой, казалось, неизменно обитали во мне.
Лёгкое головокружение. Шум в ушах. Меня шатнуло в сторону. Я двинулся к скамейке и торопливо присел. Чтобы как-то придти в себя, вытащил сигарету. Пытался закурить, но зажигалка щёлкала, щёлкала и всё никак не производила того, для чего предназначена. И тут слева от меня в вытянутой бледной руке возник огонёк. Прикурил. С жадностью затянулся. Мотнул головой в знак благодарности.
"Не за что", - произнесла соседка. 
Помедлив со второй затяжкой, я повернул голову и без всякого смущения, неумеренно моргая стал смотреть на неё. Я не мог отвести глаз. Глаза просто не отводились. Соседка усмехнулась. Я издал ответный смешок. Я курил, молчал и неотрывно смотрел на неё, полностью утратив чувство такта. Любая другая, увидев рядом типа с маниакальным взглядом, тотчас бы поспешно удалилась. Может ещё и бросила бы что-то резкое вслед, на манер печальной героини Одри, усмирившей уличного приставалу своим лаконичным "Beat it!".
  Но вместо этого я услышал: "Меня зовут Тая. Таисия - если полностью. И мы с вами никогда не встречались. Это совершенно точно. И совершенно исключено. Вы об этом хотите спросить?"  Уголок её рта чуть искривился в улыбке.
"Нет", - ответил я.  "То есть - да", -,  поспешно тут же поправился я и, для пущего идиотизма, опять замолчал, остолбенел, обратился в мумию.

"Ну, а вам представляться не обязательно", сказала она и поднялась со скамейки. 
"Постойте! Нет! Меня зовут Михаил, т.е. Миша. Подождите немного", очнулся я.
"Ну, что?", - сказала она, снисходительно наклонив голову.
Оказалось, что, досель продемонстрированного идиотизма было маловато и я, как заправский псих, начал горячечно лепетать, о том что минуту назад я, вот прямо здесь, увидел воскресшую Одри Тоттер, и о том, что не мог поверить своим глазам и до сих пор им не верю. Стал говорить про, снятый в конце сороковых, "The Set-up", где она была особенно хороша. Не пересказывал сюжета и не стал расписывать когдатошнего впечатления, но, сдаётся мне, принялся нести какую-то несусветную чушь. Говорил о том, как отзывался режиссёр о таланте Одри, и о том, что в отличии от него, продюсер фильма не усмотрел в ней артистических способностей, но и не отклонил кандидатуры, поскольку сражён был рельефностью её форм. Весь же путанный, шизофренический монолог я завершил решительной констатацией того, что дама на которую взираю, вот в этот самый миг, бесспорно является воплощением помянутой звезды нуара.

Наконец затих.
"Вы мне тоже кого-то напоминаете", сказала Тая.
"Кого же?", - спросил я.
"Князя Мышкина, в некотором смысле".
"То есть идиота?", - уточнил я.
"Ну, да. Где-то так", - согласилась Тая с усмешкой.
Полминуты спустя она спросила:"Обиделись?"
"Нет", - отозвался я, чуть подумав. "Пожалуй наоборот. Польщён даже. Князь Мышкин - не тот персонаж, коего напоминать зазорно."
"Кто знает?", - усомнилась Тая.
" Но к сожалению, я совсем, совсем не князь Мышкин", - изрёк я под конец.
Киноплёнка, задёргалась, замелькала в ускоренном темпе. И уже следующую ночь мы провели вместе.

Длилось это у нас, не много не мало, но долгих пять лет. Долгих? Да нет, скорее по киношному быстротечных. Пять лет в течение которых ссорились, мирились, и даже, удивительным образом, пребывали в полном согласии вплоть до момента, когда Таина дочка вышла замуж и когда, разменяв квартиру, они переехали. Странным образом, территориальная дистанция сумела-таки нас отдалить. Не радикально, конечно. Происходило это не плавно и правильнее было бы сказать - рывками. Как бы то ни было, в итоге наши отношения перетекли в дружеские. И хотя со временем мы созванивались всё реже, контакты, не прерывались до того самого дня, когда Верховный распорядитель обозначил свою волю. По его непререкаемому мнению, время очередной инкарнации Одри Тоттер вышло. И скажу я вам, не самое долгое в этот раз время.
Она никогда не говорила, что была больна. Вспоминаю наш последний разговор. Приметным мартовским днём позвонил ей поздравить с днём рождения. Дату эту никогда не пропускал. Помню, как озадачила она своей реакцией. "Мальчик мой милый, дорогой. Спасибо, спасибо тебе!", - заплакала она.
Ну, а потом пришёл день, когда позвонила Наташа, её подруга. Наряду с чудовищной новостью, Наташа сообщила, что, конечно же, придёт на похороны, но совсем ненадолго. "Не хочу опоздать на службу в храм" ,- сказала она.

Наташа.
Короткое время спустя после нашего с Таей знакомства, она пригласила нас на свой день рождения. Весь вечер безудержно веселилась. Беспрестанно танцевала. Вертелась и вертелась. Соблазнительно извивалась и, на мой-то взгляд, вполне даже грациозно делала это. Была истинной королевой бала. Зажигала энергией, как говорится. Пара каких-то мужичков попеременно и, совсем не вступая с друг другом в конфликт, ухлёстывали за ней. И было видно как это нравилось Наташе.
На следующей день она позвонила Тае и в расстроенных чувствах поведала о том, что праздник, как будто бы, должен был завершиться неведомым для неё прежде экспериментом с теми двумя её пламенными поклонниками. Сообщала о том, как она уже была готова. Сокрушалась, что, в полной мере, так ничего и не задалось. И причина в том, что женский её организм, как назло, выдал преждевременность цикла. Кажется, что и время спустя, по какой-то другой, неведомой причине, возобновления эксперимента не состоялось.

Уже после переезда Таи, на праздновании её юбилея я вновь встретил Наташу. Таины гостьи,- а я был единственным представителем мужского пола,- с явным неодобрением и даже укором взирали на Наташино веселье, на то как резво она отплясывала, как явно бахвалилась моложавостью фигуры. Тихо шушукались они : "Мол, православная, православная я, а задом-то как виляет"!
Между танцами я спросил Наташу о том как она и с кем. Она сообщила, что давным-давно уже не с кем. Будучи в подпитии, я выразил догадку, что тогда, по всей видимости, у неё там всё срослось, да зарубцевалось.
"Наверное так", - смиренно согласилась она. Но тут же добавила, что может ещё не совсем.
"Не, ну так дело не пойдёт!  Тут, как говорится "All or nothing!", - раздухарился я. "Если всё ещё не совсем, то это необходимо исправить. Ведь так?"
"Пожалуй", - вновь согласилась Наташа.
"Ты знаешь, Наташ, один из моих друзей купил себе квартиру из вторичного, как это называется, фонда. Так вот, там у него имелась дверь, что превращала две ближайших комнаты в смежные. А ему хотелось полностью изолированных комнат. Тогда ту, ненужную дверь он обил фанерой и оклеил обоями. Такое вот применил технологическое решение. Понимаешь к чему веду?", - спросил я
"Нет",  - простодушно ответила Наташа.
"У тебя, случайно нет при себе иголочки и какой-нибудь прочной нитки? Необходимо вопрос решить радикально."
"Нет" , -  рассмеялась Наташа.
"Но тогда придётся пойти к Тае, попросить необходимую нам оснастку. Иного выхода нет.",- резюмировал я. 
В этот момент в комнату, как раз, заглянула Тая.
"Тай, - обратился к ней, - нам тут с Наташей срочно потребовалась иголка с ниткой. Далеко это у тебя будет?"
Нет, не далеко, - ответила Тая и спросила: "У тебя что пуговица оторвалась?"
"Нет, с пуговицами у меня на текущий момент всё в порядке. Тут, понимаешь ли, возник вопрос неотложной, но, как представляется нам, пустяковой хирургической операции."
Тая, что называется, с ходу не врубилась и вновь спросила: "Что правда принести иголку?"
Я вопрошающе посмотрел на Наташу.
Та, хихикала.
"Да, нет, нет не надо", - ответил Тае со смехом.

Под конец вечера, стоя у лифта, я поцеловал Наташу в губы и ненавязчиво поинтересовался не заедет ли она ко мне. Ненавязчивость была обусловлена не тем, что Наташа не слишком-то привлекала меня. Это было не так. Выглядела она чудесно. От неё, право слово, исходили флюиды сладострастия. Простите за пафос. Но я уже был слишком в подпитии и побоялся, что должной активности в момент ответственный не продемонстрирую.
Тем не менее посмотрел на неё в ожидании ответа.
Наташа замялась.
Я не настаивал. Мы вышли на улицу. Я ещё раз поцеловал её, теперь уже в щёку. И мы расстались.
Прошло, кажется, лет семь с того Таиного юбилея и вот, малознакомые люди стоят со мною вместе у больничного морга, ждут пока гроб с телом покойной погрузят в автобус.
А день выдался весь такой весенний, весь такой бесчувственно солнечный!
Вижу подходит Наташа. Её трудно было узнать, не только потому, что непомерно состарилась, но ещё и потому, что абсолютно потускнела. На лице глубокие морщины, глаза без былого блеска, волосы совсем седые, но по-прежнему пышные. Я подошёл, поприветствовать, чмокнул в пергаментную щёку. Никакой ответной теплоты она не выказала.
"Вот такая я теперь", - бесстрастно сообщила она. Было совершенно ясно, что за отсутствием востребованности, она преднамеренно запустила себя. И было очень обидно.
Вынесли и поставили перед катафалком гроб. Наташа, легко коснулась его, вложила букет красных гвоздик, сразу же отстранилась. "Мне нужно в храм", - сказала она и не попрощавшись, ушла.   


Это неправда, что во время моих микрорайонных проходок, взгляд ловил лишь печальные реликты прошлого. Это не так. Много чего чудесного, красивого видишь ещё. Ну, весной - одуванчики, скажем. Ну, да и ранние клейкие листочки, воспетые литературой позапрошлого века. Ну, а зимним, снежным днём глаза просто не могут насытиться всей белизной окружной. Объектов масса, самых что ни наесть банальных и при этом очаровательных. Ну, и птиц как не упомянуть! Невероятной смекалки вороны, смиренные голуби, юркие воробьи, почему-то ныне уже редкие в наших местах. И ещё собаки, собаки разные собаки, конечно! Не могу не смотреть на всех них с сентиментальным обожанием. Всегда их любил. Собачьи хозяева также порой достойны внимания. Но всё это не моя тема сейчас. Хотя, как знать? Может быть лишь отчасти.

В недавнюю свою вылазку, когда выбрал не самый привычный маршрут, я повстречал Машу. Давно её не видел. Не поздоровался с ней. Маша меня не узнаёт, чему, не скрою, где-то даже рад. А может она уже и не догадывается о моём существовании? Тоже ведь фокус! Потому что знаю её лет, наверное, тридцать. Маше сейчас далеко за сорок. По-прежнему красивое лицо, прекрасная фигура ныне уже зрелой женщины.
Маша выгуливает собачку. Собачка совсем старая, едва передвигает ноги. Чтобы облегчить её муки, хозяйка охватила собачий живот помочами. Вот они прошли в метре от меня, вот продвинулись немного вперед.  Я остановился посмотреть вслед своим старым знакомым. (Сомнений нет, урок Лотовой жены никак не впрок мне!) В памяти уже было нарисовалось картина того времени, когда собачка - неуклюжий щенок, а хозяйка - юная девушка. Изображение вмиг скомкалось, поскольку горизонт затмила квадратных очертаний бабища, двигавшаяся навстречу. Поравнявшись с Машей, баба открыла необъятный рот и громко сообщила о том, что "проклятые собачники, всю округу загадили". Реакция Маши была неожиданной. Замедлив шаг, она направила взгляд в сторону бабы и негромким, суровым голосом отрывисто произнесла: "Умолкни, дрянь!" Я даже содрогнулся. Рифма событий казалась совершенно немыслимой. Услышанное никак не вязалось с деликатным образом давней знакомой. Я не видел Машиного лица, я стоял сзади. Судя по всему, взгляд, брошенный в сторону бабы, был явно устрашающим. И что-то ещё имелось в нём. Что конкретно? Ответить не смогу. Магия что ль какая? Но я видел, как хабалка мгновенно осеклась и прямо уменьшилась в размере. Видел, как быстро она подалась в сторону, как безропотно удалилась. Некоторое время я простоял обездвиженный. Попытался представить себе то, что узрела баба, но фантазии не хватило. И лишь потом продолжил маршрут.

Некоторое время спустя я восстановил-таки картинку, рельефы которой были разрушены усилиями встречной хабалки.
Летний погожий денёк. По тротуару, что через дорогу от меня, движется в направлении встречном нечто немыслимо завораживающее, изумляющее не только прохожих пола мужского, но и женского. Последние лишь поворачивали головы, мужчины же останавливались и долго смотрели вслед. Белокурое создание в платье нежно алого цвета, казалось, перемещалось не прилагая малейших усилий, но переносилось дуновением тёплого ветра. Пухлая очаровательная собачонка удерживалась узким поводком того же цвета, что платье. Со всей своей щенячьей прытью тянула она поводок этот. Зрелище было просто ошеломляющим. Глаз не оторвать! От неотступного, упорного смотрения, они уже, кажется, слезились. Неужто и в самом деле пустил слезу? По-моему, да, как не смешно это будет признать.
Чуть позже я узнал, что девушка звалась Марией. В какой-то из дней возле длинной кирпичной пятиэтажки, что в пяти минутах от меня, пожилая женщина вида вполне благообразного прогуливала щенка. Его-то я не сразу признал. Я уже, было, миновал их, как тут собачка, узрев сородича по ту сторону дороги, проворно выскользнула из ошейника и с добродушным повизгиванием устремилась к нему. Алый ошейник, как оказалось, затянут был слишком щадяще и с поводком вместе, повис в руках старушки. Женщина  ринулась вслед за собачонкой и словами "Пуня, Пунечка, иди сюда, девочка! Иди скорей. На-на-на-на!" стала подзывать её, заманивать лакомством из пакетика. Собаки же, устроив беготню, выскочили на дорогу, и тут как тут, выскользнул из-за поворота шустрый, видавший виды Жигуль. По водительской физиономии, мелькнувшей за стеклом, было видно, что скорость скорей всего не сбавится.
В героическом порыве я выбежал на дорогу, широко расставил руки. Оглушительно взвизгнув, Жигуль затормозил. Водитель искривил физиономию, матюгнулся. Я прихватил Пуню за холку и стал ждать, пока подойдёт хозяйка. Когда, наконец, ошейник был затянут, хозяйка принялась благодарить меня; тут же следом - ругать непослушную собачонку,  разухабистый Жигуль, и себя в придачу за неуместную нерасторопность. Потом поведала мне о том, как её внучка Маша подобрала несчастного, брошенного щенка, о том, что живут они вдвоём, а теперь вот и с Пуней, что сегодня Маша позвонила и попросила "выгулять ребёнка", потому что задерживают на работе. Далее я узнал о том, какая Маша заботливая внучка и, что живут они в полном согласии, и что Маша души не чает в Пунечке и, какое это счастье, что катастрофы удалось избежать. Вновь я получил некоторое количество дифирамбов, после чего мы мирно раскланялись.

Собачку эту я потом примечал не раз.  Она повзрослела поумнела и Маша смело выгуливала её без поводка. Стоило Пуню только окликнуть, как она моментально являлась на зов и, заглядывая в лицо хозяйки, радостно виляла хвостом. Я, бывало, привечал Пуню, но та особого благорасположения не выказывала. Что до хозяйки её, то на своё приветствие я получал лишь сдержанный поклон, нередко обходилось и без такового.
Не хотелось бы полагать, что не расшаркивались предо мной совсем не безосновательно. Вроде бы, действительно имелся некоторый эпизод, но, казалось, он уж канул в реку забвения. Не канул?


На работу и с работы, по ту пору, я добирался на электричке. Три остановки и ты у цели. Если же на метро, то это час, плюс 20 минут на автобусе, которого ещё и заждешься.
Со службы я вырвался пораньше. Но что толку! До электрички ещё полчаса, если верить расписанию. Взобрался на платформу, прошёлся туда-сюда, спустился с неё и стал бездельно бродить по привокзальной площади. Продефилировав вдоль и поперек, остановился у газетного киоска. Киоск был закрыт. Стоял и от скуки взирал на, разложенные за стеклом брошюрки, на журналы с неведомыми доселе названиями. Безучастно смотрел я на всё это такое бессмысленное и совсем такое ненужное для меня.

Вот стою я, стою переминаюсь с ноги на ногу и тут... Тут в стекле отразилась подошедшая ко мне женщина. Я оборачиваюсь. Заискивающим, елейным голоском женщина спрашивает: "Вы Виктор Семёнович?" Женщине лет сорок, внешность не отталкивающая, подарочная улыбка не сходит с лица. В нескольких шагах вижу - автомобиль, дверь приоткрыта, на водительском сидении мужчина в приличном костюме, приветливо глядит на меня. Женщина вновь: "Простите, вы ведь Виктор Семёнович?" В замешательстве я смотрю на них, по какой-то не слишком ясной причине, медлю с ответом.

Наконец, выхожу из оцепенения и торопливо произношу: "А? Что? Нет, нет." Женщина вежливо извинилась и двинулась к автомобилю. Наблюдавший за сценой водитель, мгновенно погрустнел, отвернулся в сторону.

Я направился к платформе и, сделав несколько шагов, вдруг подумал, что наверное поспешил с ответом. Сдаётся мне, стоило бы какое-то время побыть Виктором Семёновичем, - ощутить себя иным человеком подобно герою антониониевского "The Passenger " или, может, более безопасно - персонажу Рея Дейвиса из тематического альбома "Soap Opera". И так жутко вдруг этого захотелось, что в пору было развернуться, подбежать к припаркованной машине и изречь: "Простите, вы ведь Виктора Семёновича ждёте?" И услышав в ответ "Да", с невозмутимым видом заявить: "Ну, это я".
Можно б было ещё, изобразив смущение, прибавить что-то типа: "Я, знаете ли, как-то сразу не решился. Я, понимаете ли, такой уж человек, в иные моменты не очень решительный я." А под конец следовало бы не столько спросить, сколько воодушевлённо воскликнуть: "Ну, что поехали?"
Но, нет не устроил себе отчаянной забавы! Куражу не хватило. Шанс был упущен безвозвратно.
"Ну, может и не совсем безвозвратно?" - подумал я, ступив на платформу. Вот он я, стою, глазею по сторонам, а на самом деле, это может уже другой человек. Ну, да с тем же приватным портфелем в руке, но нисколько не прежний. Не тот со скучающем взором, не тот, что притомился перетекать изо дня в день, из недели в неделю и т.д. Нет, совершенно иной! И у него вполне достанет куражу устроить себе что-нибудь эдакое. Не-е-е! Виктор Семёнович - малый, безусловно, не промах!
Тем временем я присел на скамейку, разместил на коленях дипломат. Звонко распахнул его, достал дежурную книжонку. Но ветер так трепал страницы, что погрузиться в чтение было невозможно. Ну, и ветрище сегодня! Руки совсем окоченели. Книжку я забросил во исходное место. Затем встал и двинулся вдоль платформы.