Мирослава 3

Воздух в конце лета становился густым, как кисель, и звонким от пчелиного гула. Мирослава десятилетняя вместе с другими готовилась к празднику Пчелиной Девятины – девять дней, когда пчеловоды-бортники не смели даже взглянуть сурово на свои борти, а почитали пчелу – Божью работницу, вещую птицу, что летает за ключами от лета в Ирий. В те дни и Лешему подарки перепадали, дети куколок мотали, да молитву творили, как волхв учил.

Шли к околице, чтобы обереги Лешему в дар передать, да на рябину повесить. Он ведь хозяин всего леса и пчелки его дитятки. Потому и борти были в его воле, и бортники чтили его, оставляя в чаще на пнях первые соты, вытекающие липким золотом.

В селении царило благодатное спокойствие. Женщины пекли медовые пряники-козули, а дети, и Мирослава с ними, под руководством старейшин плели «пчелиные обереги» – маленькие крестообразные куколки из соломы, перевязанные желтыми нитями. В них вплетались сухие цветы липы и марьин корень.
— Заплети, ладушка, крепче, — наставляла ее Малуша, чьи пальцы уже плохо слушались. — Чтобы пчелиный рой не разлетелся, а мед был сладким, а зима сытной.
Мирослава плела, вкладывая в куколку всю свою детскую надежду быть полезной, быть своей. И вот тут случилось первое малое исполнение пророчества домового. Она не просто плела. Она, сама того не ведая, заплетала в солому свои три нити. Нить Яви – просьбу к роду о сытости. Нить Нави – тихий шепоток кикиморам не воровать мед. И свою, третью нить – желание, чтобы этот запах теплого хлеба с медом и этот мирный гул длились вечно.

Когда она закончила, куколка в ее руках на миг словно бы вспыхнула изнутри тихим золотым светом. Малуша перекрестилась, а старухи зашептались: «Вещует дитятко… Божья отметина».
С этим оберегом в руках Мирослава, по обычаю, пошла к околице, чтобы повесить его на ветку рябины – подарок Лешему и пчелам. Она отошла дальше других, в самую густоту прилеска, где воздух стынул и пахло хвоей и влажным мхом.
И тут лес затих. Резко и неестественно. Смолкли птицы, замер лист. Из-за старой, разломанной бурей сосны вышел он. Не тенью, не шепотом, а во плоти. Высокий, до нижних сучьев, мужик в зипуне навыворот, с сединой, как изморозь на коре, и глазами, что меняли цвет как лесные омуты.
— Мирослава, — голос его был похож на скрип вековых кедров. — Не для пустой болтовни пришел. Несет ветер беду-гостью недобрую.

Девочка не испугалась. Она узнала в нем ту же суть, что и в домовом – древнего хозяина. И опустила оберег слушая.
— Беда от людей, — продолжал Леший, и в его глазах пробежал отсвет, будто от далекого пламени. — Не следят за огнищем чужаки, что руду ищут за речкой Ящерой. Ветер мой, слуга мой, принес запах гари, что тлеет, как змея под колодой. К вечеру разгорится та змея и приползет к твоему селению. Сожрет и борти мои, и дома людские.

Сердце Мирославы упало, как камень в колодезь. Она увидела это – красную, пожирающую все гадюку огня.
— Что делать, Хозяин? — выдохнула она.
— Предупреди. Только тебе поверят. Ты меж двух миров ходишь. А я… я с огнем не вожусь. Моя сила – от воды да земли. Ступай! И помни долг – спаси борти мои, пчелиный народ.
И он растаял, будто его и не было, а лес снова наполнился звуками.
Мирослава побежала к селению, не чувствуя ног. Она влетела на площадь, где мужики чинили снасти.
— Пожар! — закричала она, и голос ее звенел, как натянутая тетива. — Лесной Хозяин вещает! Огненная змея ползет от Ящеры! Сожрет все дотла!
Мужики опешили. Один, коренастый, с лицом, как дубовая плаха, хмуро спросил:
— Что ты мелешь, дивно? Какая змея? Привиделось тебе у болота.

Но тут вперед вышла Малуша, опираясь на клюку.
— Не болтовню она несет, а весть! — голос приемной матери затрепетал, но был тверд. — Ее домовой предка водил, а ныне Леший сам ей явился! Кто вы такие, чтобы слово лесного хозяина поперек говорить?
И тут подошел сам волхв, привлеченный шумом. Он внимательно посмотрел на Мирославу и ее расширенные от ужаса глаза, поднес к ее губам чашу с водой.
— Плюнь, дитятко, и скажи, что видела.
Она плюнула и выдохнула:
— Видела дымной пеленой зарево за лесом… Слышала, как трещат сосны… Чую запах паленой шерсти и горящей ржи!

Волхв отшатнулся, а вода в чаше помутнела и зашипела.
— Правда! — громко возвестил он. — Дева вещует! Не время для споров! За топоры да за ведра! Копать оплотную черту!
И селение ожило, как муравейник, разворошенный палкой. Мужики схватили топоры и лопаты, бабы и дети – ушаты, корыта, горшки. Бежали к той границе, откуда дул ветер. Рубили молодняк, рыли широкую канаву.
А к вечеру, как и предрек Леший, на горизонте заалело. Языки пламени лизали небо, и дым плыл тяжелой, удушающей волной. Но огненная змея, подползши к селению, уперлась в голую землю и вырытую преграду. Ее не пустили. Люди стеной встали с мокрыми дерюгами и ведрами, сбивая жаркие стрелы-искры, что пытались перелететь черту.

Битва с огнем длилась всю ночь. А наутро, когда пожар отступил, все селение, закопченное, усталое, но живое, смотрело на Мирославу иными глазами. Не с опаской, а с уважением, смешанным с благоговейным страхом.
Коренастый мужик подошел к ней и молча, по-мужски, кивнул:
— Спасибо, вещунья. Выручила. Дом твой и род твой под моей охраной отныне.
Волхв же, положив руку на ее голову, сказал так, что слышали все:
— Не зря домовой тебя стережет. И журавли над твоей колыбелью кричали. Ты – щит рода нашего. И быть тебе при капище, быть моими очами и ушами там, где наш человечий взор слеп.
Так в день Пчелиной Девятины Мирослава впервые увидела духов, а использовала свою связь с ними для спасения мира Яви.