Рождение новой звезды

Я познакомилась с ним первого июля. День, когда вселенная задержала дыхание и сделала свой выбор.

Мы отмечали окончание сессии в клубе. «Миллион людей» — это не преувеличение, это констатация факта. Я потеряла в этой толпе подружек, а заодно и зажигалку. Вышла на улицу, сунула руку в карман — пусто.

Рядом стоял он. Кирилл. Кир. Курил.

— Дай мне зажигалку, пожалуйста! — мой голос прозвучал как-то неестественно громко.

Он посмотрел мне в глаза. Не на меня — в меня. И я пропала.

Вселенная выдохнула, и нас понесло. Мы уже вдвоем вернулись в клуб.
Мы танцевали вдвоем посреди шумной толпы,пили коктейли, курили его сигареты «Кэмел», смеялись без причины. Его губы на моих губах были не поцелуем, а точкой невозврата. Знаком, что жизнь только что разделилась на «до» и «после».

Он усадил меня в такси, придержал дверь.
—Поезжай, Дашка. Крышесносная ты моя.

И тут же пришла первая смс:
«Хвала небесам,что я тебя сегодня встретил».

Потом вторая:
«Дашенька...»

И третья, та, от которой сердце упало куда-то в пятки и забилось там, как сумасшедшее:
«Дар мой...Дарья».

Я уткнулась лбом в прохладное стекло такси, пытаясь остыть, и только сейчас до меня дошло главное. В его смс было столько нежности, столько почти библейского благоговения... и ни слова о том, чтобы увидеться снова. Как будто этот вечер был подарком, чудом, которое не может иметь продолжения.

Если честно, то я особо и не строила планов. Сколько было таких случайных знакомств, которые ни во что не перерастали. Я даже не была уверена, что он снова мне напишет.

Однако с утра он прислал мне смс.
«Доброе утро,Дашенька. Увидимся сегодня? В том же месте в тот же час?»

И... Второй вечер был еще круче. Мы снова танцевали и пили, и он шептал мне комплименты. Меня он покорил тем, что не лез. Не лапал. Без этих бытовых пошлостей. Не присылал нюдсов, не писал откровенных смс, всех этих «детка, ты горяча, хочу тебя». Нет.
Он понял,что мне нравится, и подстроился.

А я только что вышла из неудачных отношений. Мой бывший пытался меня контролировать.
«Даша,почему такая короткая юбка?»
«Даша,никогда не стриги волосы».

Последней каплей стало:
«Я запрещаю тебе идти к ней на день рождения».

Я расхохоталась и сказала, что единственный, кто мог мне запрещать, — это отец. И то до определенного возраста. А он точно не может мне запретить ничего.
И ушла.

Он рыдал. Нет, серьезно, он рыдал.
А утром я бахнула каре.И это был кайф после тяжелых длинных волос. Ветер щекотал шею, и я чувствовала себя заново родившейся.

Так что я не стремилась в новые отношения. Я не стремилась стать его девушкой. А Кир... Кир постоянно говорил про наше будущее.
«На следующее Рождество рванем в горы».
Как-то показал мне на улице девочку лет пяти и сказал:
«Мы родим дочку.Она будет похожа на тебя. И такая же умная, как я».

Так мы и провели лето, до конца августа. Без секса. Я не из тех, кто прыгает в постель на третьем свидании. Мне нужно привыкнуть к человеку. Понять его.

И вот тридцатого августа все вышло незапланированно. Обычно он просто сажал меня в такси, а в тот день заехал проводить и поднялся. Родители были на даче. И у нас все вышло по-киношному. Вещи по коридору разбросаны. И мы любили друг друга на моей кровати.

И это было... У меня нет слов, как это было прекрасно. Если бы мы участвовали в конкурсе на порно-«Оскар», мы бы взяли все статуэтки.
Я бы испытала мультиоргазм,даже если бы он просто чесал меня за ухом.

Но то, что случилось, было за гранью любых органов. Наши тела соединились, и наши души последовали за ними. Я узнала, что такое глобальное слияние. До отключки.

Я чувствовала вибрации, энергии и всё то, во что никогда не верила. Я не была экзальтированной барышней, не носила платьев цвета фуксии и не говорила о чакрах. Но в тот момент я физически ощутила, как нас окружает облако из вибраций. Энергетический вихрь. Мы искрили. Наши тела, мокрые от пота, не могли оторваться друг от друга, будто между кожей и кожей возникло магнитное поле.

Меня поразила его татуировка на груди. Старая, выцветшая. Книга, а на обложке — две буквы: К.К. Кирилл Князев.
—Что это? — выдохнула я, проводя пальцем по ней, будто читая шрифт Брайля.
—Это книга моей жизни, — ответил он, и его голос прозвучал как обет.
Он посмотрел на меня,и взгляд его был тихим и бездонным, как ночное небо.
—И, Дарья Стрельникова, отныне и навсегда в этой книге есть глава о тебе. Я люблю тебя, Дар мой... Дарья.

Я лежала, оглушённая силой этого момента. Цунами? Извержение вулкана? Слова были слишком малы, чтобы описать это. Я даже не слушала, что он говорит дальше. Мой внутренний сейсмограф зашкаливал.

Он спросил:
—Ты хочешь, чтобы я остался?

Я отказалась.

Мне хотелось избежать неловкости совместного утра, да. Но главное — меня испугала интенсивность моих переживаний. У меня уже было несколько партнеров, но ничто не напоминало это. Это был не секс. Это был вихрь космической пыли, Большой взрыв, чёрные дыры, поглощающие реальность, и образование новых вселенных на кончиках наших пальцев.

Я осталась одна в тёмной комнате, пахнущей им. Тело гудело, как растянутая струна. Я прикоснулась к своему плечу — кожа была горячей, почти радиоактивной. И поняла, что всё только начинается.

---

А на следующий день, первого сентября, он позвал меня в наш любимый ресторан. Тот самый, где официанты уже знали наш заказ наизусть.

Он сказал, что женат. И что его сыну десять лет.
И что вчера,пока мы «образовывали новые вселенные», его жена и сын вернулись с дачи, где провели всё лето.
И что он,конечно же, разведётся...

Я не стала дослушивать. Фраза «конечно же» прозвучала как приговор всему, что было до этого. Всему нашему «большому взрыву».

Я благодарна тому вечеру за две вещи.
За то,что он сказал мне лично, глядя в глаза. Не по телефону.
И за то,что я не устроила истерику. Во мне что-то щёлкнуло — и включился режим абсолютного нуля.

Я смогла сохранить лицо. Поднялась, взяла сумку.
—Что ж, — сказала я голосом, в котором не дрогнула ни одна нота. — Прощай. Я не играю в эти игры.

Вышла. Заблокировала его номер везде, где можно было заблокировать. Я была не из тех, кто становится любовницей. Я была Дарьей Стрельниковой, которая только что закончила писать свою главу в его «книге жизни». И поставила точку.

Когда я уходила, краем глаза видела, как он опустил голову на сложенные на столе руки, уткнувшись в них лицом. Что ж.

Я не страдала? Нет, я страдала. Это была та страшная, тихая работа души, когда она, как хирург, ампутирует себе часть самой себя. Но это страдание не убило меня. Не раздавило. Я справилась. Я ходила на пары, пила кофе с подругами. Я жила.

Следующая наша встреча произошла ровно через месяц после нашего секса.

Родители должны были вернуться из гостей. Раздался звонок, я, уверенная, что это родители, открыла и увидела его.

Кира. На коленях. На холодном бетонном полу нашей площадки.

Вот это был бы номер, если бы открыли родители. Уверена, они решили бы, что он пришел просить моей руки.

— Заходи, — сказала я, отступая от двери и пропуская его в квартиру.

На кухню.

Он сел на наш потертый диванчик, а я осталась стоять у окна, скрестив руки на груди, и слушала. Монолог был до боли предсказуем: не могу жить, всё пропало, за что ты со мной так...

— Кир, ты мне врал с самого начала.
—Ты бы не стала со мной встречаться, если бы я сказал правду!

И снова — сердце болит, смысла жизни нет, и прочее, и прочее.

И тут я почувствовала это самое расщепление. Это было так странно. Одна часть меня — разумная, взрослая, гордая — так и стояла у окна с каменным лицом. А другая — дикая, истеричная, влюблённая — мечтала с визгом прыгнуть к нему на колени, обвить его руками и шептать: «Да хоть сто тридцать пять жён! Я никуда и никогда тебя не отпущу!»

Но я стояла. И лишь грустно смотрела на него.

— Кирилл, уходи. Я же сказала — я не из любовниц.

И тут, к несчастью, подоспела моя родня. Родители чрезвычайно возбудились от вида незнакомого молодого человека в нашей кухне. А у Кирилла был дар — нравиться людям с первого взгляда. Со своей смущенной, мальчишеской улыбкой он смотрел прямо в глаза, и взрослые, умные люди начинали буквально мурлыкать.

— Молодой человек, а вы кто? — спросила мама как-то даже кокетливо.

Он поднял на меня взгляд — быстрый, испытующий, — а потом выпалил, глядя ей прямо в лицо:
—Я собираюсь жениться на вашей дочери.

В горле у меня всё пересохло. Я хотела закричать: «Не слушайте его! Он уже женат! У него сын!» Но я представила, что будет после: бесконечные допросы, упрёки, разочарование. Меня бы просто «запилили» насмерть.

И я промолчала.

В итоге я увела его из дома под предлогом «провожу до машины». У подъезда, в прохладном вечернем воздухе, он взял меня за руку.

— Приезжай на мой день рождения. Просто посидим в ресторане. Обещаю.

Я посмотрела на его пальцы, сжимающие мое запястье, на его глаза, в которых плескалась та самая «книга жизни», куда он так легко вписывал и вычёркивал целые главы.

— Хорошо, — сказала я. — Просто посидим.

И я пошла на его день рождения.

Мы были только вдвоем в нашем любимом месте, за столиком у окна. Мы оба были тихими, почти безмолвными. Печаль висела между нами плотной, но прозрачной тканью. Сквозь неё были видны очертания нашего прошлого, но коснуться его было нельзя.

Потом мы взяли бутылку вина на вынос и пошли гулять по набережной, взявшись за руки.

Мне не хотелось ничего выяснять. Не хотелось заново перебирать его ложь и свои обиды. Хотелось просто молча идти, чувствуя под пальцами шершавую фактуру его ладони.

Честно, всё, о чём я тогда думала, — это о том, чтобы наша коротенькая глава окончилась на хорошей ноте. Без ненависти, без злости. Чтобы мы просто разошлись и оставили друг у друга в памяти не пепел, а тепло. Один единственный огонёк, который не стыдно будет вспоминать.

В его день рождения мне не хотелось скандалов. Мы держались за руки, и мою ладонь жгло огнём, будто я сжимала раскалённое железо. Сердце глухо бухало в висках, отсчитывая последние минуты нашей общей биографии. И только вечерний сумрак да холодное дыхание Невы немного охлаждали этот жар.

А ветер... Ветер был пронизывающим, но не ледяным и не противным. Он был таким, каким надуваются паруса кораблей. Мы с Киром в тот вечер были двумя кораблями. Мы плыли вперёд, в неизвестность, в туманы, бок о бок, почти касаясь бортами.

Только где наш причал, Кир? Где же наш причал?

SOS. Спасите наши души.
Хотя бы мою.

Несмотря на всю мою уверенность, мы не смогли расстаться.

После той прогулки по набережной мы поехали в гостиницу. Мы не занимались сексом. Мы сидели на полу у панорамного окна, плечом к плечу, и смотрели на просыпающийся город. В его огни, в артерии дорог, в редкие машины. Город жил, несмотря на рассветный час, город пульсировал — огромный, холодный и безучастный организм.

И наш номер в отеле вибрировал от напряжения. Воздух стал вязким, плотным, как мед. Но это было не напряжение желания. Это было... как перед ураганом. Как затишье, в котором слышно, как сдвигаются тектонические плиты. Мы сидели и смотрели, и говорили.

Он рассказывал мне о своем детстве. О том, как был мальчиком и так же, часами, любил смотреть в окно. И думать о том, что все эти машины куда-то торопятся. Что в них сидят люди, которых где-то ждут.

— Ты не поверишь... — дрожащим голосом сказала я. — Я до сих пор так делаю...

— Ты же тоже чувствуешь это? — спросил он, и его голос был тихим, как исповедь. Он вложил мне в руку свою ладонь.

И снова — тот же ожог. Прикосновение к раскаленному железу. Покалывание в кончиках пальцев, будто по коже пробежал разряд. Мы искрили. И этот факт было глупо не признавать.

Заснули мы в обнимку, в одной постели, в одежде, лицом к лицу. И на неловкость утра было плевать. Мы нашли друг в друге не страсть и не роман, а родственную душу, затерявшуюся в том самом городе, на который мы вместе смотрели. И в этом было одновременно наше спасение и наше проклятие.

Утром мы занялись любовью, и это было еще сильнее, чем у меня дома. Мое дыхание, его дыхание, наши кровеносные системы слились в одну, ритмы нашего сердца бились в унисон, мои слезы или его слезы — уже не имело значения.
Наши жидкости смешивались.И я становилась им, а он становился мной. И это было самое прекрасное, что могло быть.
Условностей не было,номера отеля не было, жены не было, ребенка не было, славного города на Неве не было, не было меня и не было его.
Было два космических импульса,что летели в бесконечной вселенной, своей энергией рождая новые звезды.
Все.Все стало неважным. Абсолютно все.
Мне казалось,что я вижу пульсацию вселенной. И она, вселенная, меня — песчинку — качает на своих волнах. Нас качает. Обоих.

Так прошел почти год. Год, сотканный из вранья, несбыточных обещаний, истерик и слёз. И что парадоксально — чем дальше, тем сильнее мы врастали друг в друга, как два дерева, чьи корни сплелись под землёй, не видя света.

Я узнала, что такое праздники в одиночестве. Что такое отменённые в последний момент встречи из-за «внезапно поднявшейся температуры». Я тысячу раз давала себе слово бросить его, но стоило нам оказаться рядом, нас тянуло друг к другу с силой магнита. Мы буквально говорили на одном языке. Я начинала фразу — он её заканчивал. Он начинал говорить, а я понимала, что это моя мысль, которую я ещё не успела озвучить. Мы видели друг друга насквозь. И я знала, как его разрывает на части от чувства долга и этой проклятой, всепоглощающей связи со мной.

Однажды мы взяли его сына, Дениску, поиграть в автоматы в торговом центре. Мы ели мороженое и пиццу, смеялись. Потом мы пошли в кино.

И когда в темноте кинозала, от резкого звука на экране, Дениска вложил свою маленькую, тёплую ладошку в мою руку, я всё поняла.

Я поняла, что никогда не смогу отнять у этого мальчика его отца. Никогда.

Катарсис случился в день моего рождения.

Я ждала его в нашем ресторане. Нервничала, пила — хотя я вообще не любитель алкоголя. Пригубить за компанию — да, но вот напиваться с горя — точно не про меня.

Он опаздывал. Прислал три смс: «Скоро, заказывай». Я злилась. Это же был мой день.

И потом — финальная смс:
«Денис сломал руку,везу в травмпункт. Не приеду. Прости».

«Да пошёл ты», — ответила я.

Нет, я всё понимала. Он — отец. И я любила этого мальчика. Но в тот момент я поняла: я так больше не могу. Это дно. Это конец.

Я пила и курила. И вдруг ко мне подсел какой-то парень. Незнакомый. Взгляд спокойный, почти отстранённый.

— Я всё знаю, — сказал он тихо. — Не спрашивай, откуда. Просто знаю. Знаю, что тот, кого ты ждёшь, снова не пришёл. Знаю, что он женат. И что у него ребёнок.

Он сделал паузу, давая мне осознать. В его глазах не было ни жалости, ни любопытства. Только уверенность.

— И я знаю, как тебе помочь.

И я согласилась.

Мы с незнакомым парнем уехали в Москву на выходные. На поезде. Он предложил, а я поняла — терять мне уже нечего. Тем более, он забронировал два номера в отеле. Спать с ним я не собиралась.

— А ты кто? Психолог? — спросила я его, когда поезд тронулся.
—В некотором роде, — ответил он.

И я говорила. И говорила. А он слушал, не перебивая. Про Кира, про наши отношения, про то, на что похож наш секс. Про наши слияния и ту силу, что выжигала меня изнутри. Алексис — так звали моего попутчика — терпеливо убеждал меня уйти. Он не давил, а просто приводил аргументы, как кто-то раскладывает по полочкам вещи в чужом шкафу, чтобы хозяйка сама увидела, что пора это выбросить.

В Москве мы немного гуляли, но в основном сидели в номере и говорили. Точнее, говорила я. Кажется, все эти два дня говорила только я. И он слушал. Алексис, Алекс, взял на себя всю мою ношу. Он просто взял и освободил меня от неё. Клянусь, с каждой минутой дышать мне было легче.

В воскресенье вечером, перед отъездом, я сделала селфи с ним на фоне ночной Москвы. На фото мы стояли плечом к плечу, два попутчика, разделившие один отрезок пути. Я отправила снимок Киру.

«Я выхожу замуж. Не преследуй меня. Иначе пойду к твоей жене. Сейчас — точно конец».

Чуть позже. В кабинете у Самого. Тот, кого называют Истоком. Марк Корф и Алексис, Алекс Миридиани. Воздух густой, наполненный тишиной, что звенит громче любого слова.

Они обсуждают недавнюю командировку Алекса.

— Мне так было её жалко, — тихо говорит Алекс, глядя на кончики своих пальцев, будто всё ещё ощущая энергию её боли. — Она так его любит. И ведь ни разу не сказала ему «люблю». Ни разу. Нет. Но я-то чувствовал... силу этой любви. Она была как гравитационная аномалия. Неужели у них там настолько серьёзный случай?

Сам встаёт и подходит к окну, за которым клубилась ткань мироздания — туманности, звёздная пыль, хороводы зарождающихся планет. Молчит. Долго молчит.

— Слушай, — наконец произносит Он, и Его голос звучал как шум водопада в бездне. — Ты же слышал, что такое Разделённая Душа?

— Нет, — честно ответил Алекс, затаив дыхание.

— Разделённая Душа... — начинает Сам, и слова Его ложились в воздухе светящимися рунами. — Это значит, когда-то, в незапамятные времена, человек не принял в себе свою истинную сущность. Изгнал её. Не стал художником, а стал кузнецом. Не стал актёром, а стал юристом. Он совершил великое насилие над собой. И его единая душа, не выдержав раздвоения, расщепилась. На Истинную и Ложную. Была одна — стало две. И с тех пор эти половинки обречены. Они всегда будут стремиться к слиянию, ибо только в целостности и полном принятии есть покой.

От жизни к жизни они будут искать и находить друг друга. Узнавать по тому самому ожогу в прикосновении, по боли, что острее любой радости. Они будут причинять друг другу невыразимые муки, разрываясь между долгом и зовом крови, потому что Ложная половина всегда будет цепляться за ту реальность, что построила, а Истинная — звать её домой, в ту жизнь, что была предназначена изначально.

Но только в одном случае муки прекратятся. Если одна душа полностью, без остатка, примет другую. А та, в свою очередь, примет её. Целиком. Со всем её враньём, трусостью, болью и светом. Тогда, — Сам обернулся, и в глазах Его вспыхнула новая галактика, — эти души перестанут терзать друг друга и сольются воедино. И тогда... тогда родится новая звезда.

Алекс замер, поражённый. Осколки пазла — вся боль Даши, их невозможность оторваться друг от друга, их космическое слияние и неизбежное отталкивание — сложились в единую, пугающую картину.

— Так они... Они с Киром... и есть две части одной Разделённой Души?..

— Да. Они и есть две части Разделённой Души. Та, что больше всего на свете мучается и мечтает вновь обрести целостность. Пройдя долгий путь через муки и страдания, она находит свою половину. И узнаёт её. Узнаёт из миллиардов. Потому что они созданы из одних и тех же звёздных нитей, слеплены по одному божественному макету.

— Так почему же... — голос Алекса дрогнул от нахлынувшего смятения, — почему им надо расстаться? Почему мы не даём их душам обрести целостность? Это же... жестоко.

— Понимаешь, — грустно, почти шёпотом, произнёс Великий и Могучий Корф, — сын Кира... потенциальный тиран. Да. Тот самый милый мальчик Денис.

Он сделал паузу, чтобы эти слова обрели свой чудовищный вес.

— Он вырастет. И будет творить зло. Масштабное, системное, от которого будут страдать тысячи. И наша задача — минимизировать это зло. Не дать ему вырасти размером с океан. Не дать тени от его фигуры покрыть целые города. А предательство отца, его уход из семьи... — Корф тяжко вздохнул, — это самый мощный катализатор. Горькое семя, из которого прорастает ненависть ко всему миру. Это именно то, что превратит обиженного мальчика в чудовище.

Воздух в кабинете застыл. Картина была выстроена с леденящей душу ясностью. Небесная канцелярия в своих расчётах оказалась безжалостней любого земного суда.

— Так что да, — заключил Корф, глядя в потрясённое лицо подчинённого. — Иногда, чтобы спасти миллионы от одного тирана, нужно сломать сердце двоим влюблённым. Даже если эти влюблённые — две половинки одной души. Таков баланс. И за его соблюдением следим мы.

— Значит... — голос Алексиса дрогнул, в нем звучала почти физическая боль, — у этих двух душ... нет шанса? Ни одного на миллиард?

Корф медленно перевел на него взгляд. В его глазах не было ни торжества, ни равнодушия — лишь бесконечная, усталая тяжесть весов, на чашах которых лежат судьбы.

— Шанс есть, — тихо произнес он. Слово «шанс» прозвучало как редкая птица в безвоздушном пространстве. — Мизерный. Но есть.

Он подошел к глобусу, где континенты сменялись созвездиями, и легонько толкнул его.

— Через несколько лет мальчику исполнится восемнадцать. Он станет совершеннолетним. Психологическая травма от ухода отца уже не сломает его характер так катастрофически. Тем более, — Корф сделал паузу, — он будет учиться в другой стране, где и начнет чудить впоследствии. Почва для его будущего зла уже будет подготовлена иными способами.

Он обернулся к Алексису.

— И если они... если эти две половинки снова найдут друг друга в этом хаосе... И если они будут готовы принять друг друга целиком. Полностью. Без тени сомнения, без оглядки на прошлое... То шанс есть.

В кабинете повисло тяжелое молчание, полное этого хрупкого «если».

— Но мы не имеем права им помогать, — окончательно и бесповоротно произнес Корф. — Никак. Ни единым намёком, ни шепотом на ветру. Их путь отныне — только их путь. Их боль — только их боль. А надежда... их надежда должна родиться внутри них самих. И или не родиться никогда.

---

Прошло много лет.

Я по-прежнему самой маленькой, самой защищённой частью своей души любила Кира. В эту часть, как в хрустальную шкатулку, я сложила только тепло. Только свет нашей энергии. Только ту самую вибрацию вселенной. Ибо наш с ней выбор — не помнить зла.

Судьба, в конце концов, оказалась не без чувства юмора. Мы встретились в аэропорту. Он провожал сына, я только что посадила в самолет важных клиентов.

И вот он. Седые виски, усталые глаза. И вот я.

Мы увидели друг друга через весь зал, и время споткнулось, отменилось. Мы бросились навстречу, как два метеора, чья траектория была предопределена миллиарды лет назад.

И наши слёзы — эти солёные, земные жидкости — снова смешались. Мы стояли в обнимку посреди шумного терминала, не в силах вымолвить ни слова, и рыдали. Как две первоклашки, потерявшие и вдруг нашедшие самую главную в мире игрушку. Как две половинки, узнавшие друг друга по тому самому, забытому ритму биения.

И в этом молчании, в этом потоке, начался наш главный разговор. Тот, на который у нас когда-то не хватило сил.

— Я больше никому ничего не должен, — сказал он мне, и в его глазах была та самая свобода, которой мы ждали всю жизнь. — А ты?

— У меня есть сын.
—А муж?
—А мужа нет.
—Тогда я буду твоим мужем. Помнишь, я твоей маме обещал.

И мы взялись за руки. И пошли.

Пошли через все сложности, обиды и недопонимания — к тому самому, единственно важному — к полному принятию. Мне было ничего не важно, потому что моё место было с ним. Даже если бы меня осудил весь мир.

Наша дочь Юлечка родилась в конце января. Кир был первым, кто взял её на ручки.
—Она же ангел, — прошептал он, глядя на крошечное личико, и в его голосе звучало обещание целой жизни.

---

Тем временем. Сам, Марк Корф и Алексис стояли на Крыше. Холодно.

— Скоро ещё? — спросил Марк, кутаясь в пальто.
—Вот сейчас, — отвечал Сам. — Смотрите.

И они втроём увидели, как моргнула, как мигнула в бездне новая, новорождённая звезда. Её свет был неярким, но невероятно устойчивым и глубоким, как вздох обретённого покоя после долгой боли.

— Их души слились в одну... — восхищённо протянул Алекс. — Они смогли! Они смогли!

— Ну, спокойно, — сказал Марк Корф, прякая улыбку в воротник. — Я-то всегда в них верил. Не то что ты.

И они втроём рассмеялись. Их смех, тёплый и живой, растаял в холодном воздухе, поднимаясь к новой звезде — тихому, но вечному свидетельству того, что любовь сильнее любых правил, карм и предначертаний.