Долгая Волга

               
               

               
               

                Долгая Волга

                Иронические премудрости
               

                В трёх книгах


                Книга первая
               











                Москва - 2020
                Издательство «Художественная литература»



                Рецензенты:
Е.Г. Антосенков – доктор экономических наук, профессор, заслуженный деятель науки Российской Федерации,
Л.А. Костин – доктор экономических наук, профессор.
М.В. Ладилова – кандидат филологических наук, доцент.

               
       Мы видим жизнь 1990-х и последующих лет. Видим стремления людей, их надежды, борьбу и коллективную волю. Они показаны в переломный момент истории. В период распада и становления новой государственности. Возрождение малого и среднего бизнеса было одним из главных стержней укрепления блага народа и спасения страны от развала.
 Идёт борьба с кризисами, геокоррупцией, бандитизмом, клановостью… за активную личность, социальное государство и многоукладную форму собственности. Закономерности превращения массы безработных в организованную силу новаторов и предпринимателей выглядят как главная идея произведения.
Перемены вершились в каждом лице. В каждом жило чувство величайшей тревоги, не осознающее себя таковым. В каждом жила своя боль. Это было началом стихийного  порыва проявления воли в переделке себя, чтобы выжить. В накале жестких битв и скандалов зреет передовое и предприимчивое сердце человека. Васёк Чемоданчик, Нинок Позднячок, Пётр и Анна, близкие им по духу лица нашли свою правду на крутой дороге жизненных перемен. Мир их полон живительной силы. Она во всём: и как дышит человек, и как бьётся пульс эпохи. Она и в пытливых речах, раздольных и потешных песнях и непростых судьбах. И любовь тут неистова, и неиссякаема. И отдает трагической красотой совершённого поступка.






























                О философии иносказания в творчестве автора
Опираясь на формы синтеза стилей угадываемых писателей и эпох в XVIII-XXI веках, автор произве-дений о Долгой Волге считает, что претензии сегодняшнего «стилевого плюрализма» на рассудочно-чувственное постижение жизни характеризуются как иронические. Поэтому к мыслям, чувствам и поступкам персонажей описываемых событий он относится скептически.
Повествователь убеждает, что в современной литературе феномен так называемого «стилевого плюрализма» напоминает не стиль эпохи, а эпоху кризиса стиля. Структура произведения обусловлена парадоксом сопряжения этических и временных рамок. Профессиональное и бытовое, сказочное и обыденное, криминальное и мужественное, прошлое и настоящее порой размещаются на небольшом отрезке пространства. Чтобы запечатлеть противоречивый опыт человека, раздвигаются границы времени. Достояние ума всё чаще то сходится, то расходится с достоянием сердца. Зеркалом вышеупомянутого стиля в литературе представляется современное управление во всех структурах общества и государства в стране и мире. Такое явление ведёт к дегуманизации личности, глобальным проблемам современности и войнам.
С целью более глубокого анализа новых отношений между людьми и миром, отражающих особенности социального бытия, расширена форма реализации иронии.
Барочные, экспрессионистские, романтические, сюрреалистические, другие элементы художественных направлений автор демонстрирует в своих художественных концепциях как иронические типы для подчёр-кивания метафизичности, эмпиричности картин «стилевого плюрализма». За ними скрыт симулятивный характер культуры и стратегический статус иронии, присущий модерну и постмодерну. Запечатлены особенности иронической подачи материала - обольщение, обман, подражание и т.п. «Стилевой плюрализм» в основном отображён не через синтез, а через контраст разных стилевых потоков информации, что подчёркивает комический характер, игру возможностей, создает искусственность пространства.
Авторская модель отображения действительности охватывает три основные стороны предмета иронии. В этом её феномен. Риторическая сторона имеет коммуникативную природу, пафос, двойственность смысла, наличие противоречия между утверждаемым смыслом и скрытым, подразумеваемым, или истинным, содержит эмоциональную окрашенность текста и интеллектуальный характер его восприятия. Эстетическая сторона проявляет себя как вид комического. В ней запечатлены эмоциональные отношения человека к миру. Это ценностно-ориентированное, критическое отношение к явлению, направленное на раскрытие противоречия и утверждение идеала. Мировоззренческая сторона представлена через контраст, противоречие и, выявляя прямой и скрытый смысл, имеет целью сознательно-активное восприятие и осмысление противоречия, содержит положительную и отрицательную динамику явления, где отрицание является неизбежным следствием утверждения.
Наряду с известными функциями иронического содержания текста выделяется прагматическая функция. Она служит углублению в область специального знания, научной идеи.
 Ироническая форма обнажает проблемы совместимости человека с человеком, коллективом, страной, миром на основе складывающихся противоречий времени. Например, «быть рядом, но не вместе», «своё и навязанное извне», «начатое и незаконченное» и другое.
Использование иронии в произведениях является необходимым условием изображения изменений психики человека, его духовных издержек в эпоху перестройки миропорядка.               
                М.В. Ладилова, кандидат филологических наук, доцент.


               
 События основаны на принципе художественной типизации. Исключение составляют открытые научные данные, научные знания и научные факты в области СМИ, экономики и психологии. Документальной базой для написания произведения послужили личные исследования, архивные материалы, научные и литературные источники, сообщения СМИ, рассказы очевидцев, фольклор, мифы…
Любые названия… имена, фамилии, прозвища, звания, должности персонажей, организации, партии, страны, республики, регионы вымышлены. Любое сходство с живыми и неживыми людьми, а так же с реальными названиями и событиями случайны.

      


                               
                Все вещи - в человеке и труде
               
               
Гордые люди... Живут под одним небом. Поднимаются рассветом. Баюка-ются звездами. Но как зажить получше, каждый думает сам.
Кто-то с далёких юношеских зорь мёртвой хваткой въелся в частное хозяй-ство. А кто-то в коллективное.
Приспосабливаются?
Жизнь заставляет… Ходят в обнимку. А как схлестнутся между собой, то пошли спорить да вздорить... Словно детство в них заиграло.
То Стенька не сдаст, то не уступит Фенька. Брань соседний порядок домов слышит.
Скандалы у них будто в крови. Ведутся от рода к племени. Начались, гово-рят, с того, что в давние-предавние времена, одна человеческая ветвь пошла дорожкой сердца да пользы; другая – тропкой наживы и обмана. И поодиночке скатились в пропасть, где ни пожать, ни посеять, ни любить по-человечески…
Неужели труд то отделяет, то соединяет достояние ума с достоянием серд-ца?
Спрашивают себя, как судьбу, и - не находят ответа. Только из беды каждый по-своему выбирался. Один «кружился ужом; другой, что дитя, – через голову кувырком».
                ***
К 1990-м годам верхушка страны… раструбила миру о перестройке созна-ния и базового уклада народа. Сердце человеческое, мол, по природе алчное. Жить по совести не может. Нужны перемены. Куда? Наверное, в сторону раз-думок...
Спокойная жизнь дотухала. И чем-то напомнила холерный год, который не-ожиданно и тревожно спустился с небес.
Учёным, хозяйственникам… правительство в кулуарах раздало награды. А науку и ещё крепкие хозяйства… заморозили. Много разорили, разграбили.
Кругом битые дороги, мусор. Больно глядеть на непривычно холодные за-кутки родимых домов. Когда-то цветущая, родина теперь под аплодисменты дальнего зарубежья сползала в глубокий обвал.
Росло запустение. Бывало, газонефтяная палочка-выручалочка задирала нос перед всей промышленностью. Теперь и она упала в цене. В отраслях неразбе-риха. Простоволосые головы кружит страшный вихрь нищеты и дефицита.
Реформа с крикливыми чужестранными игрушками и наклейками оказалась красива только цветастым передничком. Но душа, душа звала в лучшие време-на…
Было, да было всего…
Будто пыльным мешком оглоушенный, народ в чёрном омутке надежд от-крывал небольшие хозяйства.
Некоторые искали объяснений всем приключениям, которые так внезапно свалились на их бедную голову. И, в конце концов, засыпали разного ранга на-чальственные столы предложениями по выходу из хаоса. Спасительную соло-минку от голода народ разглядел в малом хозяйстве. Мол, в тесноте, да не в ссоре!
***
С низовья Волги и запада неспокойные ветры дышали сыростью над голо-вами прохожих из-под кустистых чёрно-бородатых туч. В борьбе за жизнь с треском падал на  заброшенных полях привычный глазу сухостой.
Из открытых карманов рубах безработные попрятали в сумки «страховоч-ные» бумаги, ожидая непогоды. Это зацапанные потными пальцами рекомен-дации с прежнего места работы для нового начальства. Они хвастливо вскиды-вали сбившимися чубчиками перед коллегами, щеголяя словами из спаситель-ных бумаг об их примерном воспитании и поведении. А к вечеру некоторые из них уже оказывались в наручниках. Оказалось, что дорогую любовь, что когда-то расцвела в сердце на школьной тропинке, пытались придержать возле себя на ворованные деньги и драгоценности. Теперь горечь утраченного и потерянного чёрным пеплом оседала на донышке молодых душ.
Основная масса на словах атеисты.
Вот идут с собеседования «живые глаза». В дубликатах бумаг важные места на бегу метят божественным крестиком.
Не всякое начальство готово слушать от кандидата на работу идею о гос-контроле над их фирмами. Считали, что их организацию непременно обойдут стороной. О себе прежде душа болела, о тёплой каморке, жинке, семье и доме.
Некоторые, из жаждущих работы на управленческие должности, знали о противоречиях в законах между ветвями власти по части бизнеса. Глаза их ту-скнели при неудобном вопросе. Лишь незаметно теребили карманы с завязан-ными мамками узелочками на платочках. И молили Всевышнего, чтоб их больше не спрашивали об этом. Устроившихся на работу за ошибку в инфор-мации лишали зарплаты. В наказание велели съедать «защитный» кусочек зем-ли, что в узелках с малой родины, который носили с собой последние дни.
Чудеса какие! Кто же их обережет от случайных невезений? Все такие ти-хохонькие умнички кажутся на испытаниях. Всё у них, как впервые. Боязнь не угодить… кротость… Раньше по-другому было. Дикость какая!
Зато они с удовольствием друг перед дружкой демонстрируют предложения по минимизации процентных ставок их организации по кредитам. Хорохорятся, широко улыбаются. Однако отношения с бизнесом у них редко у кого бывали. Но в мечтах они все - удачные работники фирм.
Финансовые же просчёты молодых дорого обходились как фирмам, так и новичкам. Даже красивые ножки на каблучке редко кого спасали. Некоторых травили ядом, других обливали кислотой. Начальники ценили больше, если ра-ботницы улыбались. Неулыбчивых же увозили силой под тенистый бережок на ночной гурман.
Записывали новые идеи для организации на диктофон. Свои речи ставили рядом с преуспевающим теоретиком или практиком по управлению хозяйством и командой. Многие голоса успешных «знатоков» от управления оказывались поддельными. Начальство догадывалось. Тогда похожие уловки при устройстве на работу стали больше проходить у тугобровых и длинноногих юбок.
Зайдем тихонько в комнату к кандидату на работу. Глядите: собранные на-кануне крупицы советов, он тайно метит своей кровью. Обводит месяц, день и год. Предложение его сообщает: мол, не бизнес для подготовки кадров важен сегодня, а кадры под нюансы бизнеса.
То здесь, то там - плач. Проглядывает за многими семьями и фирмами га-дючина тёмной жизни. Если заем денег человеком у фирмы не погашался в срок, а его жена или подружка отказывались отгулять выходные дни с началь-ством, то самого новатора продавали в рабство.  Жену, подружку или детей увозили в гарем.
 Копии предложений к правительству страны «О стандартизации, сертифи-кации товаров, регистрации и ликвидации фирм для борьбы с административ-ными барьерами» крепили дома в белые рамки под стекло. Считали: если идея подана или принята к изучению, доработке и внедрению, то девичья или юно-шеская мечта о счастье непременно сбудется.
И каким же бывает вечер горячим после пережитого дня!
Вот из потайного кармана кандидат выуживает важное предложение по обеспечению государством бизнеса специнформацией. Просит, умоляет сооб-щить – о состоянии рынков, товарах и услугах, источниках сырья (природных, материальных, финансовых), о снижении налоговой нагрузки на фирмы. Перед ним с грохотом закрылась  государственная дверь. Мол, ваши предложения не по адресу!
Разве могло быть такое отношение между людьми в прежнее время?
А под каждой начальственной дверью люди просят, позорно унижаются, разве что не ползают на коленях и прилюдно не целуют высокопоставленную туфлю в кабинете.
Другой кандидат на работу суетится. Подает новую идею в конверте. Он просит за друга. Тот пишет: «Верю в тех, кто крошки в рот не брал, умирал от болезней, но сумел передать наболевшее предложение бизнесу». Дальше строч-ки пытались донести совет фирме по качественной обработке информации и современному обеспечению ей сотрудников. «Может, кому из однокашников мои предложения покажутся близкими и тёплыми, ведь они согреты дыханием малой родины».
На уголке письма приклеены купельные волосы новорожденного. Видимо, его мать сохранила их когда-то, чтобы малыш вырос крепким и здоровым. И помнил в лихую минуту  мамкино плечо.
От родного семейного стола до вечерявых скамеек тянется из окна свет. От чарки крепкого между молодыми и пожилыми вспыхнул спор о начальстве. Рассуждают, как молятся о качестве и доходности труда. Об обещанной и фак-тической оплате. Строчится предложение о взаимоотношениях работника с на-чальником. О влиянии их на микроклимат коллектива.
Ломаные тени и обрезки смешков чудят под окном. Недоросль под малин-ником тешит девок и обсуждает задевший за живое слетевший из окна разговор.
 Не всё гладко да сладко было у новаторов идей. Сколотил вон один бригаду свою, а прибылью делиться с «крышующими» структурами не захотел. С ним, говорят, долго не чикались. В стенку стройобъекта замуровали заживо. Теперь айда-пошёл, гуляют. И об этом ходят слухи…
Поутру, когда стынут зори, главные идеи-предложения, рожденные застоль-ем, кандидаты «добивают» и заучивают наизусть. При удачном стечении об-стоятельств, они найдут что ответить.
Рвутся, тянутся смолёной ниткой к начальству идеи об улучшении матери-ально-технического обеспечения, обожженные глазами домашних и сдобренных слезой. Сопровождают их наспех выхваченными цитатами из умных книг. Правда, над такими предложениями больше волнуются те, кто уже в штате, но рвётся на повышение…
Подолгу кандидат въедается взглядом в новые предложения, высмаливает пачку сигарет стихающими вечерами.
А кого-то уже взяла за горло новая задумка. Со щепоткой земли с могилы стариков под свечой за пятидесятиграммовым стаканчиком луну высиживает. Нянчитcя с идеей, молитву читает. Так производственная нужда сливается с ве-рой… С верой в завтрашний день!
Уже и новый рассвет занялся над городом. А в приличной компании за «ме-сто под солнцем» уже готовы побороться настырные, до кончиков ногтей, кан-дидаты.
По принятым предложениям приняты решения. Порядок, сроки исполнения и контроля. Под легкий ветерок летних платьев и рубах кандидаты проходят обкатку в отделах.
На сегодня на запись к священнику уже не попасть. Желающих просить Бо-га, чтобы не сорвался процесс реализации новых идей и чтоб не попёрли с ра-боты, полным полно. Кто-то пришел просить о духовном воскрешении мучени-ка, которого не простила крышующая организацию банда. Его поймали ночью. С работы шёл. Ноги по колено опустили в раствор цемента. С криком первых петухов бросили живого в реку.
Государственным мужам, до ранга которых и шапкой не достать, поступили свежие предложения по контролю над механизмом небольших хозяйств. На-чальство радо радёхонько. На лицах поигрывают озорные улыбки. Сегодня предложения не принимают. Начальство само стучится с докладом в высшую инстанцию. Предложений куча. Реализовывать некому.
Парочка работников спешно покинула высокие двери кабинета малого хо-зяйства. Пополз слух: предложили эти «товарищи» ввести прозрачность управ-ления для начальства не только на фирмочках, но и по всей стране, на всех уровнях власти, чтобы одолеть коррупцию. Дело-то важное…
Через тройку дней узнали от прогуливающейся парочки бережком речки: один, грят, уволился. Другому предложена пониженная должность…
Уже к вечеру в семьях новаторов заговорили о проклятой судьбе. Вспоми-нали прошлую власть под портретами умерших родных и близких.
Неподалёку сбежались на крик об утопленнике в канаве. И удивились его силе и воле. Утопнул, сказывают, с идеей всей жизни, которую привязал на шею в целлофановом пакете. Пакет с идеей обвязан георгиевской ленточкой. Подписался автор, как подпольный разведчик: «Жил и погиб без славы, но во Славу Родине и Бизнесу».
Ахнули все…
Он, оказывается, при жизни предлагал создать Единую службу управления малым хозяйством и вести ею корректировку стратегических задач. Доброволь-ная смерть ускорила доставку его идей в самую наивысшую инстанцию.
Ну, времечко… Живые борются. Мёртвые воскресают - в идеях!
С неба сошла полночь.
Начальник, кто ещё верит в прогресс, всё стоит на балконе. Ждет луны и молит небесные силы о денежной помощи фирме, снижении ставок по кредитам. Потом бьётся об пол. А чтобы жена, как мамка, не подергивала за рукав и не мешала церемонии, обещает своей сердечной отдых на благоухающих зеленью тропических островах и просит попутно не спешить с разводом…
Кажись, с гитарами идут? А потом – бац - и гармонь… Ветер повеял тёплый. Вслушайтесь: о чем тут поют?
О новаторах, о трудной судьбе, об отборе кадров и работе с ними… Только начальство полюбило душою больше тех, кто в их честь к юбилеям закатывает сногсшибательные гимны.
                ***
Однако энтузиазм и «великий почин» в душе помогает не всем. Всегда ос-таются разутые, раздетые, неуверенные и неустроенные. Сытые светлоголовые и простоволосые… Те, кого закружила однажды звероватая «перестройка». Те, кто потерял надежду на спасение и жизнь, но вынес  маятку мучений под хищ-ной рукой человека, под паутиной лживой пропаганды о светлом будущем.
Высший свет нации –  новаторы, первопроходцы – топились в вине. Стре-лялись. Клали наземь свои кости под взрывами бомб. Выбрасывались из окон. Унижались. Истлевали в ужасе болезней. Сгорали на дорогах, в транспорте, у подъездов домов и контор. Это было мирное время. Но они были в самом гор-ниле переплавки судеб. Они были там, где под истошные крики, стоны больных, умирающих и покалеченных жизнью реформа протискивала к человеку чужебогие щупальца.
На кладбищах море цветов…
Нет. Не кладбища людские должны расти и цвести, а люди, ещё полные жизни!
И всё же бизнес выстоял…
И тем счастливцам, которым удалось выжить, до смертного часа не забыть этих побед и трудной любви на малом трудовом фронте.
***
Когда в пруду забот согласья нет, то и водица горькой мутицей цветёт. Чёр-ную дичинку размолвки люди, хотя и не скрывают, но и поделать с ней ничего не могут. Жизнь, говорят, план подскажет – как быть и куда править… А до-рожка к заветной цели – как лучше жить? – что и долгая Волга, станет все же вечной, обновляя живительную гладь ключевыми источниками...
                Из воспоминаний очевидцев














ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I
На улицы, ещё полные любви и задора, выпроводила безработицу крайность нужды. Подняла голову и переросла рождаемость - смерть. Раньше срока за-брала к себе цветущих, весёлых, способных, но покалеченных жизнью.
Цены на нефть вырвались из-под государственной узды. Не одна опытная рука пыталась предотвратить их падение.
А уже с юга снова шло к нашим землям неспокойное черноталье туч от во-енных событий в Ангистане.
Казалось, пропитались насквозь далёкие и скромные дворики не только за-ливистым звонким смехом, но и человеческой кровью. Закружились возле на-сиженных мест родимых семей невнятные тревожные слухи, похоронки и слёзы.
Добротная одежонка, уют, врачи, забота, благополучие, полное спокойствие в домах теперь только снились.
На городской площади в Обломове смеются, радуются, скачут на одной ножке, как дети. Врут, матерятся по-взрослому, рвут в клочья бумагу.  Врут и рвут. Неужели забыли, что находятся на публике? Все как перебесились.
Поодаль лица встревожены. Остылые от надежды на спокойную жизнь, размыты временем.
Потонули в надтреснутых и опохмелённых хрипах разгуляй-голоса. Пото-нули иступленные улыбки, овации, фасады домов и прохожие. У одних молоко на губах не просохло, а сгрудились сюда же, к зданию. Народ, разобранный яз-вой скандалов с семьёй и начальством, кажется, не тянется к какой-то мечте, а мечется взад и вперед. Люди сталкиваются друг с дружкой; шутят, выуживают подоспевшим взглядом знакомых, читают стихи, парят анекдоты.
По-школьному шаловливо и тревожно на душе, как от вещающей о неиз-вестности струнке.
- Праздничный сабантуй, да и только!
Двери и окна облепили качающиеся люди и мухи. Это в новоиспечённой организации «ярмарка вакансий» задыхается. Дышит ровно одна только пло-щадь. Словно спешит живучестью своей порадовать  юный глаз.
Судят, рядят, кучкуются, толкаются и даже дерутся. То здесь, то там выка-зывают люди манеры своих мамок и папок. Хотят выбраться из неудачной жиз-ненной ситуации. Ищут возможности и словом, и силой избавить себя от на-хлынувших на их родные семьи забот. Цель, впрочем, у всех одна – как полу-чить подходящую работу, а способы её достижения разные… Одни готовы про-явить себя в деле; другие не прочь и в подхалимаж пуститься – лишь бы плати-ли.
- Как не похожи они на деревце с разными ветками! Как не зеркальны они!
Скорее, это параллельно сросшиеся жизни, как автор и оппонент, которых сперва лихо крутит в уличном танце, затем гнёт, ломает и мнёт накатистый ве-тер перемен. Но здоровые силы всюду – от края до края всей площади и дальше по городам и весям уже набирают силу.
Весело текут ручейки пронятых работой лиц к проходу в содомный улей здания. Причудливо ломаются, раскачиваясь, тени на суетливых ножках. На-встречу им вымётывает толпа недовольных и равнодушных с чуть запрокину-тыми назад головами, раскрытыми ртами - ловят свежинку воздуха.
Более юркие толкаются, ломятся в двери, готовы взобраться друг дружке на голову, как будто их только что с урока по домам отпустили, тут же создают заторы, протискиваются, подминают ближнего, чихают, сплёвывают, с руганью растекаются небольшими волнами по главной площади города.
Привыкшие к дому, одеты не по-офисному, без галстуков, строгих фраков и других парадных прибамбасов. Гордецы, те в крахмальных рубахах и брюках в стрелочку - «обрежешься». Только тает надежда на работу в глазах соискателей с каждым сорвавшимся листиком с дерева. Зашуршит он по асфальту, гонимый ветрами, как отживший, пожухлый лист. И кто знает: где его завтра пристанище, где его ждёт последний уголок.
Ползучая масса столпившихся тешит горло и сердце напротив окон город-ской администрации. Их выдает голосистый дух, многоцветье надувных шари-ков, триколорных флажков, будто неожиданно вернувшихся из предалёкого прабабушкиного детства. Они сливаются с солнечно-белым светом голубого неба и красной верхушкой здания. Исправдом нежится на солнце и время от времени держит глаз на собравшихся через волчок проходной.
На площади вычувелистые ручонки мило кустятся над их головами.
- Об уважении простолюдина что-то не слыхать… Можно подумать: орато-ры - «Божьи одуванчики» о возросшей предпринимательской активности голо-сом из будущего увещевают толпу.
А толпа качается, гудит, расходится шумом, неожиданно вздрагивает и взвывает:
- Сдалось ваше счастье:  без работ оставили.
- А ваше, что… лучше было?
- За собой гляди: перебиваешься с воды на квас, прозеленел аж.
- Требуют добрые руки кругом. От нас требуют, а от себя?
- Цифры в морду народу тычут с телевизоров да розовые картинки. Вот как с нами разговаривают.
- Даёшь лучшую жизнь каждой семье?
- Вон микрофонят опять… Слыхать, на уступки пойдут.
- Поддержим, ежели че-его!
А с другого края дома администрации, напротив организации, где открылась «ярмарка вакансий», наискосок срезанная холодком тени, цветёт, растёт и ширится под солнцем иная толпа. Она, кажется, насмерть срослась с много-обещающими красками голубого неба.
Зеваки, по-уличному гыгыкая и улюлюкая, заглядывают в окна почти стек-лянной постройки, где проходит собеседование с соискателями работ. Фасад здания выходит прямо на площадь при администрации и, кажется, упирается в бок толпы. Начищенные окна стоят нарастебайку, с широко растопыренными створками.
Косые лучи солнца, будто хозяева положения, по-детски выставляют напо-каз публике ломающиеся в окнах тени кадровиков.
А вот из далёкого и «сказочного» зарубежья кнопочная диковина с мините-леэкраном, что разместилась на ладошке у митингующего, выудила красиво идущих с игрушечными машинками, слониками, зонтиками и куколками. Слышны из диковинной коробочки даже зевластые и непересыхающие речи со-бравшихся на протестную акцию.
Они требуют работ. Требуют денег и лучших условий труда. Тяжелый и торжественный случай выдернул их из тёплых домов.
 И как удивительно похожи они на здешние толпы протестующих!
 - Всмотритесь: также переживают за свой завтрашний день, за своих стари-ков и детей. Такие же заискивающие лица почти по всему белому свету. Такие же, затравленные обещалками хозяев положения, лопнувши и недовольные го-лоса протестующих. Такие же добрые, вымученные бессонницей и тревогой глаза. Их положение известно науке и практике предпринимательства…
И там и тут ищут доброго к себе отношения.
Цветные плакаты, транспаранты, митинги, безработица… - слабинка наро-дов. Их подходы ещё дышат верой в добрых хозяев компаний, партий и прави-тельств.
На площади доверчиво, как малышня, крутится много розовощёких, с брюшками, а также лишенных последнего крова нищих, бабок и дедушек. Ус-тавшим, измученным ходьбой по инстанциям, им  бы отдыхать в тенистых куд-рях памятного сада. Но связали они тоскливые голоса с толпой, вытянув в струнку хилые шеи, остатние силы, вынашивая надежды. Им под покровом праматеринского одеяльца такая жизнь даже и не снилась.
Топчут калёную солнцем плиту асфальта и совсем молодые. Видать, ещё зелёные, далёкие от трудового возраста. А есть, которые ещё держатся за мам-кин подол. Тычутся неопытные досужие носики то в один край кипящей толпы, то в другой, волоча за собой мягкие игрушки. Того и гляди ошпарит чей-нибудь нос убежавший кипяток сил из людского котла. Здесь жалиться некогда!
Охота всем, - что старому, что малому – побыть вместе. Охота всем тепла и уюта. Мысль проста и понятна. Но каждый её понимает по-своему, пока  нянчит в себе.
Бесхлопотные парочки нарезают катульки кругов возле кучкующихся. Жмутся, ухмыляются, воркуют, лаются, что распаленные бабки.
Задевают нерв скалящихся полуголых зевак, которые поднялись с беззабот-но-жёлтого песочка пляжа.
Кажется, сегодня необычный день!
И, кажется, вывернулась серая  полуголодная жизнь изнанкой. И цветы ра-дуги собрались на сабантуй, который хочет не только веселинки людей, но и не прочь с ними поговорить о наболевшем. О будущих заработках. И поэтому, видно, порожнят надутые полушариком щёки потерявшиеся лица, изгоняя вся-кую чёрную мысль. И поэтому пытаются подкатить друг к дружке с жальчин-кой, на «вежливом носочке», тронув сердце собеседника за самое донышко. И хорошо, что ещё держат ноги, не подвёртываются, опьянённые заботой и уста-лью, и сдюживают нервы.
Можно подумать, будто наспех подсёдланный гигантский жеребец уронил их со своей хребтины. И они, оклемавшись, поднялись всем миром на обидчика. Экое диво!
В серёдке толпы, что напротив оконных глаз организации, некоторые рабо-тодатели или их представители глядятся совсем приветливо и почти по-домашнему; даже, кажется, готовы выпрыгнуть из штанов. Ноги, руки, губы подтанцовывают без устали. Хозяева, только что созданных и неокрепших хо-зяйств и солидных кооперативов с романтическими названиями на все лады подлаживаются под соискателей работ; глазки маслятся.
Только каждый кулик и хромая утка своё болото хвалит. Только на язычок тут все в «доску» свои – слесари, токари, плотники, кузнецы, жестянщики, вальщицы, мойщицы, разнорабочие и прочие, – но в глазах соискателей они, непременно, директоры и профессоры! Только у каждого, по их мнению, луч-шие условия труда, лучшие команды тружеников их тыла, лучшие заработки, лучшие девки и обхождения с подчинёнными.
Только вваливай – не хочу!
Белые кофточки ножками, бровками, речами, разливающимися, как парные речки после дождя, заботливо обхаживают соискателей. Блестящие папочки, правда, из кожзаменителя, сразу не отличить, обжимают их по-свойски коль-цом. Тут в глаза «обворожителям» такого «светлого дня» лучше не засматри-ваться. «Просватают» за непонюх табака. За любую никудышно-дешёвую рабо-ту. Если, конечно, совсем не обманут с ней.
- Похоже, это орудует авангард! На прорыв брошены «лучшие» начальники разного толка, их помощники и помощницы. Они с заточенными под лезвие язычками для собравшейся братвы, соблазнительно крашеными ноготками и модными платьями, готовы дать фору любому расслабившемуся.
 Раздают доверительно-трогательные улыбки. Глазки у самих плавают, а губки бегают, прыгают, поют, взвывают, цепляют и «спаивают». Как на хоро-шем банкете родни отношения покажутся!
Тут трепыхнулась одна предприимчиво-потнощёкая головушка – и айда, пошёл «строчить, ворожить, обувать, заговаривать зубки». Помечает чубчиком каждое срубленное язычком словечко. Провожает ладошкой. Наконец, загибает некрасивый палец с пупырышек под красную байку…
- Господа! – прошумел над ухом изломанный хрипотцой голос. Сырой и давно не прокашлявшийся.
Шея толпы выдернулась из воротников и тотчас утонула. Вросла в плечи. Над головами, покачиваясь, встал, стомлённый красноречием кричалок затяж-ной вдох. Стонущий с посвистом и какой-то непроспавшийся.
- Согражданы! Успокойтесь: всё же обговорено. Хочете занятость?  Пожа-луйста, любая; хочете на весь день… милости просим, уговоримся.
- Обгово-орено..? Эт у кого как: меж нас, к примеру, не особо оговорено.
- Ага… уговорил, почесть…
- Сладимся! Чего вы, ей Богу? За хорошие руки – отличную зарплату. Глав-ное, качество должно…
- Оно так. Валяй сам! Язык всё выдюжит.
- И правила – на бумагу…
- Сам для ся и выводь. А то! И горбись за чашку чая, как окажется.
- А ну-ка, дай, что у него на договорном бланке мелким шрифтом помечено?
- На кой те надо; его облёвки собирать еще будем.
- Вечёр только за коровой дерьмо грёб – вон сказывают, - мотнул головой в сторону дотошных. – А ноне он мутойзок на шею нацепил,  интеллигент фре-нов, и – в город. К нам, значит, работу сулить притащило. Галстух-то висит на нём, как ошейник на собаке: ни к селу, ни к городу.
- От одних правил давечи ушли, а он опять за похожие… Будя те соловья баснями кормить!
- Так, обговорим, ежели че, улучшим…
- Ищё не вечер. Поглядим. Ага… вон как народ довели…
Взмывает в бездомную синь неба неохваченный ухом зёв, смешилки, окри-ки, собачьи тявки.
В гущу толпы ввернулись умно посаженные в лобастую голову кудри. Светлые глаза и школьная тетрадка в руке. Опилыши пальцев, как будто среза-ны углом, с ошмётками заусенцев,  смахнули мокреть, расселившуюся светлы-ми каплюшками на широких крыльях вздёрнутого носика.
Слилась его чуть запрокинутая назад голова с безбрежной тенью домов, улиц и выросла выше сирени, до самых крыш.
Толпа чуть расступилась, образовав круг так, что большая голова оказалась посерёдке, на пятачке свободы. Короткая фигура человека взобралась на стопку строительных плит, осиротело брошенных у края тротуара и разбитых с угла строительной техникой.
- Всё равно без организации нельзя. Без неё, как без коровы, ножки протя-нешь. Гордые мы были в семидесятых, восьмидесятых… а теперь где наша гор-дость? Рукой смахнуло! Кто мы есть такие сегодня? Шобонники, челночники, голодный, выброшенный на помойку сброд. Вот кто мы такие! Особо развер-нуться нам тогда не давали, чего говорить… но ветры перемен идут к нам на подмогу, - он заложил руки за спину и прибавил голосу огонька:
- Ежели мы сговоримся: как да что делать дальше, то артель свою создадим, хозяйственную и по новым правилам. По закону. И непременно с романтикой люди в ней будут. Управляться и изобретать сами будем. Ты начальник, работ-ник и новатор. Всё в одном. Такую артель, да чтоб душа танцевала в таком кол-лективе до искорки в глазу. Именно так. И ни к кому более наниматься на рабо-ту, унижаться, обивать чужие пороги не пойдём. И детям своим закажем. Толь-ко в этом упорстве наше спасенье от холода, нужды, нищеты и голода.
- Это в нашей зыбкой обстановке-то? Бригаду новоделов создать? А не ра-новато ли запрягать нас, браток, в такой, знаете ли… тонкий танец амурских волн?
- Помнится: Макаренко на заре прошлой власти со своими колонистами многое выдюжили. И кое-чего добились. И стали по-настоящему героями века. А мы чем хуже?!
- Опоньки! Ха-ха… Неслыханная насмешка или дерзость в наш огород? Свёкор мой вот не слышит: выпорол бы. Ей Богу! К колонистам приравнял.
Толпа всколыхнулась, как огромная Волга во время ворвавшегося шторма. Зашумела. И плотно обвила своими кольцами круг, где на свободном пятачке торчала большая голова с откинутой огромной тенью человека, где распылялся перед толпой этот вольнолюбивый пришелец.
Казалось, это была их жертва, их судьба!
- В стране беда, разор, хаос. Есть среди нас без достатка нужной грамоты в новом деле… а он – загибает нам про сладкую редьку… Что они в ней поймут? о-хо-хо…
- Ну, Леший, а не оратор… Чё говорит: кампанию создадим, а чем его хва-лёнка-кампания заниматься станет, сам чёрт не знает. Гы-гы-гы…
- А ты не перевирай! Не кампанию, а компанию создать, коллектив, общест-во, а не какое-то там разовое мероприятие. Э-эх, с орясину вымахал, а понятий не различает…
- А ну их всех в пень…
- Сначала послушай, потом посылай, кандидат на работу… Знам мы таких… Аж с Татарской горы не разглядишь самих-то.
Крупная голова закачалась от своего неожиданно тяжелого голоса.
- Поглядим. Можа, пойдём широким фронтом. Освоим производство новых научно-популярный знаний, к примеру. Да! Ниша достаётся трудная, а потому незанятая... И нечего из себя девку ломать – сказал и в сторону. Скажем, откро-ем производство  такой информации в области управления малым бизнесом, частью, там, в управлении крупным… Скажем, - в области управления персо-налом небольших хозяйств. Для себя технологий наготовим и, конечно, для ор-ганизаций, студентов… Вот вам и деньги. Едрёна вошь.
Хватит, али ещё назвать?
Можа, какие мелочи упустил, уж поправь. Не веньгайся. А то – не разбе-рёшь, какой у него товар – девку корчить из себя мы все мастаки. А в открытии все думаки…
Крупная голова налилась кровью. Жилы загудели, но ни один мускул не дрогнул. Решился тотчас брать быка за рога, сразу перейти к конкретике. Важно не упускать момент.
- Да. Условия необычные, и люди должны быть необычные. Но условия по-требуют от нас столь же необычайного поведения. Необычайные условия – на-ши друзья и попутчики. Поднимут в нас дух, и дело обернётся отдачей…
Подавайте предложения…
Выгорит дело, конечно, не скоро. Каждый, покамесь, поработает там, где и что сыщет. Ежели сговоримся, дело-то выйдет. Был бы кочан на плечах.
- У-лю-лю..! Без заделья знаний, сноровки; ух ты, куда хватил!
- Есть свежие заделы знаний. И свои, кровные, - он потряс над головой из-мусоленной мышами толстой тетрадкой. – Вот, видали? Остальное доработаем вместе, по ходу.
- Еще что за дичь перед нами нарисовалась? Ему шуткой, а он никак всерьез с нами…
- Гу-гу-гу… о-о-о… и еще с хвостом на языке.
- Организацию создать… прилежные отношений в ней… нет, вы послушайте: но не простую, какие сейчас появляются, а сложную. На новых правилах, грит.
Совсем ошалел мужик!
Распалившийся голос недоговорившей кудрявой головы тотчас потушила толпа. Перед глазами встревожились тени; трепыхнулись разом десятки локтей, кулаков, матёрых слов, воздушных поцелуев и ужимок публики.
Разыгралась настоящая цирковая драма! И рот кудрявая голова запнула на защёлку. И гул, и свист, и грозные жесты застили глаза и уши.
- Опять надувают. Опять сманивают в кабалу своими обещалками от Де-душки Лешего: «улучшим, исправим». А дальше, выходит, трава не расти?
- Ги-ги-ги…
- Вер-рна-а! Прежде, чем дело обозначать, пусть цену нервов посчитает. Почем хлопоты обойдутся каждому из нас? Да в картинках пусть покажет: как это будет проходить… А коли не могёт, то пусть засунет свой нос в поганое ведро и не трезвонит. Воду только мутит. Настоящую романтику портит. Э-хе-хе…
- Э-ка, погляньте-ка: богемная птичка сыскалась! Не поддерживам!
-  Ваша правда, граждане.
Где-то сбоку охнуло крыло толпы, выкручивая её тело изнанкой. И разжил-ся силой ветер-суховей – будто всех разом скисшим квасом угостил. И сковыр-нула, снесла толпа с крепких ног кудрявого на обочину. Содрогнулись его куд-ри, некогда красиво ухоженные; помялись, подчиняясь неведомой силе толпы. И зашатались, привстали на ветру под поддавками да тычками локтей под бока, что травинки в разбуженной воде от подоспевшего прилива.
И вырвался, отряхнул свои помятые перья, вскарабкался на плиту снова гортанный голос кудрявого:
- А, небось, не в начальнички и не в хозяйнички набиваюсь к вам. Не в ку-колки, не в коланцы поиграться зову. Я пришёл искать работу. Безработный и бесправный, как и вы. Страданья да старанья чать уродят и работу, и мысли. 
Подумалось зараз: один в поле не воин, а сообча мы – сила. Пускай пока никчемная, пустая и дикая, но сила! Создадим промеж нас такие доверительные подходы, только ахнут со стороны, когда пронюхают о нас. И кто знает: можа, она, эта сила, уже начинает закладываться с этого момента в нас.
- И не калякай, «сват»… Прям такой родной и близкий дух создадим в ко-манде – ни ломом, ни огнём, ни водой, ничем не возьмёшь! – споривший длин-ношеий сжал горсткой кулак и потряс им, как в насмешку над головой.
- Не смейсь! Добротные отношения нам по горло нужны. Аж выше ртов прыгнули цены. Скоро штанов не удержать… Мы сами дадим себе работу. Сами вызволимся из капкана сухоты да нужды. А новые обхождения с человеком… хоть на работе, на отдыхе аль дома, - это поэзия души, ежели хотите. Без неё никуда. Немил белый свет.
Заработают новые технологии в правлении коллективом, хозяйством. Соз-дадим серьёзную конкуренцию соседям по рынку, чтоб не затоптали… так, на всякий случай, возьмём и создадим. Вот на этой технологической оглобле их и объедем. Пущай догоняют!
И мы такую модель непременно осилим. Иначе подохнем поодиночке в этой неразберихе, как побитый кулик на болоте.
- Лестно, очень лестно! Теперь и мы в теме! – с тонкой шеей коряво подре-зал круг рукой, сухватывая вселенским взглядом толпу. – Хошь сказать: коман-дирами и бомбардирами, кухарками да бригадирами станем в одном лице?
Эко чудо! А ещё изобретателей хочет сделать из нас. О-п-пля! Держите ме-ня, падаю… «Добрые отношения»… Хе-хе… Вот нам и будут добрые… Можа, он хочет нашими мозгами торгануть?
-Твои, чать, жена уже исторговала. Худющий вон какой стал…
- А чё? Внушит запрохвосый прожект. Слупит с нас денежку на нужды и мотнёт куда подальше. Хе…хе… Знаем, слышали, читали и прошли…
Длинноносый в пальто с белыми волосами, на котором, видимо, любит от-дыхать любимая собака, вывалился из толпы. Пожевал глазками лица, губы поджал и прогундосил:
- Ну, волшебник! – пострелял бровками, кому-то подмигнул, не находя под-держки, прорычал, как с чужого чугунного голоса:
- Не знай только на чём твоя моделья, аль скелет идеи, держаться станет? – голос его запетлял, завихлялся и сломался в тягучем треске. – Как погляжу: и человечьих рёбер не хватит, чтобы всю твою розовую плоть волочь на себе. А можно ещё словцо вопросительное забросить, раз так?
- С чего, так скать, начали бы свою занебесную задумку, ась? Э-хе-хе…
- А ты не смейсь! Ещё молока мало пил, чтобы надо мной смеяться.
- Ну, а всё же? – длинноносый вцепился, как репей в хвост овцы. Повёл лу-чинкой рук по переднему кругу ротозеющей толпы. - Вишь, мы все хотим знать…
- А начнем задумку, ну, хотя бы не с хамства или чванства друг пред друж-кой, а с уважаловки к человеку, как в сказке, например. Потом приладим к ней строгость знаний. Такую, чтоб «чертям» тошно стало. Уже дело. Али мало? Ещё скажу: станем придерживаться главных направлений в организации кол-лектива и управлении хозяйством, которые положительно влияют на вес нашего кошелька. Так и пойдем прибавляться. А учиться по ходу станем – как это… лучше, к примеру, пообтесать да приноровить к делу.
- Мы, выходит, сами станем с усами. А работать кто станет за нас, блудный кот с улицы что ли? Байки! Кашки мало съел, сынок, чтобы на байки нас разво-дить, вот что.
- Хитро выходит больно уж все. Аж непривычно. Пока на душе от вашей сказки лебеди не плавают, честно сказать.
- Люди, обожжите-ка… Да, стойте, а вы, дайте пролезть,- в середку толпы со стороны митингующих, или с соседней кучки, гребли, как по волнам большой реки, почти по верхушкам голов, чьи-то граблястые руки. – Навроде, как Василий?! Чать бригаду сколачивает… На деле вас нет, щёлкать языками тут, как тут. Василёк? – провизжал верхами голос и утонул промеж голосатой тол-пы.
Кудрявая голова, завидя поддержку, проявила настойчивость. Даже ровную осанку на косую, более свободную променяла, ожидаючи.
- С миру по нитке на свой лад сложимся, чем можем. Выберем кому, с кем и как лучше начинать работу. Доход каждому в карман по вкладу: больше вло-жил в общий котёл организации, больше и получи… Ну, как вам?
- Грех с тобой! Оставляй связи. Надумаем, свяжемся.
- Если-ка сообща и править, и другие работы выполнять, как калякает, то можно и спробонуть. Чать не корову проиграем…
 А дальше волнами и нараспев. На разные лады, на горячие басы и полубас-ки в самые ухи кудрявой головы:
- У-ух, ты! Футы-нуты,  на ножках коцы гнуты…
- А-ах, забодай его комар!
 - Тогда проходите, кто хочет, вот сюды…
Васёк выпулил на Божий свет  из тетрадки, размноженные на машинке лис-точки с адресом…
- Каждый пусть с предложениями подходит – когда, что да как делать. Об-сосём, оттешем, поставим на «магарыч».
- Раз так, Бог даст, свожжуемся!
Когда подрулила к Ваську знакомая подмога, его васильковые глазки совсем расцвели.
И на душе стало совсем по-домашнему.
- Но почему ёрничают они все, рта не дают открыть человеку, ведут себя, будто с нашкодившей самкой? И перебивают… готовы глотку перегрызть. И почему при этом посылают воздушные поцелуи? Почему ко рту подносят кусо-чек… двумя пальчиками, особенно когда при обществе дам, а брешут хуже борзой собаки?
Похоже, совместное владение капиталом, что бутылка со «змеевкой», их больше заинтересовывает, чем нехамские отношения. Иначе речь не зашла бы о магарыче.
Только административные и материальные примочки влияют на порядоч-ность не меньше, чем помятые платьица и кофточки барышень после работы. Похоже, нескоро хорошим завершится дело.
«С этим люди жили и прежде у нас, при натуральном хозяйстве. С этим лю-ди жили, когда вели частное хозяйство. И когда вели дело вскладчину при об-щине. Не вели же себя по-другому при Алексее Михайловиче, при Петре Пер-вом. Нет, не вели. И не вели себя в 1861 году, когда шёл всплеск акционерных хозяйств. И в девятнадцатом, и в двадцатом веке, когда развивались паевые ак-ционерные организации».
- Совесть всё равно стояла с протянутой рукой, даже при накрашенных гу-бах и точеных серёжках. Совести, как в прежние годы нам не хватало, так не хватает и теперь. О чём говорит нам предварительный подбор кадров? Появи-лась ли сладкая надежда, которая питала нас с детства? – Васёк вполуголос проговаривал мучившие его мысли, так неожиданно накрывшие его с головой.
«Когда, положим, человек с сумой готов связать руки человеку с головой, то недостаток морали непременно наступит нам на пятки, пусть мы окажемся даже в чистых котиках. Когда сплошь и рядом неразвитая информация гуляет в наших отношениях. И, когда мы отмечаем стандартность подходов одного че-ловека к другому, штампы сознания, то это нам не намекает ли на неразвитость уважения друг к другу? Не намекает ли о начале перековки толпы в здоровую команду?»
- Выходит, тот, кто более умело сумеет направить ситуацию в нужное русло развития, тот и станет в наших глазах человеком.
«Иначе мы никогда не найдём к человеку главный подход. Иначе все внут-ренние и внешние резервы доходности человека, хозяйства и общества срабо-тают попросту вхолостую», - так объяснял себе эту тревожно-зыбкую минуту Васёк после несладкой работы с людьми.
А толпа почти бушевала… Наплодили крику горячие рты. И вырос лёгкий припляс. Вдруг словно обмерла площадная жизнь. И волну гама, пыла, пересу-дов разом поглотило бездолое нёбушко. Руки заходили, затормошили карманы. Сумочки потонули в перешепоте бумаг. Закрутился, завихлялся, закуролесил над головами снегопад разорванных в хлопья соглашений с прежними хозяева-ми: за спиной кудрявого тяжело просыпалась толпа. Горячие рты перешли на крик.
- Э-эй? …кудрявому… к кудрявому айда… - отлетало гулким рикошетом от зданий, окружавших площадь.
Из соседней толпы, что с плакатами… текли, падали и поднимались повесе-левшие ручейки человеческих сердец, врезаясь в толпу, кажется сливающейся с краем небес, с большой и долгой Волгой.
Над округой занималась зарянка надежд.
- Рабо-оты… даёшь работу?!
Словно тень спины неповоротливого исполина, западая в крике и скандаля, вымеривал сандалиями площадь, сгрудившийся народ возле организации, в по-исках решения.
Сперва томная туча голосов вызрела над головами людей, затем с воем и воплем раскололась о чугунный противовес обещаний бывших хозяев работ и их представителей, перемалывая слова и надежды на культурные и непотребно-стные лады. Потом туча рассыпалась. Заметались её осколки по голым пятачкам асфальта, под чёрным солнцем безработицы, и растворились в кипящей людской горловине водоворота возле кудрявой головы.
Упрямо и неотступно прилаживала они свои рты то к похудевшей, то к мно-госаженной спине толпы. И всё чаще кружило над площадью:
- Хозя-авы… са-ами… ай-да-а!...
На диковинную ширь плечистой толпы заглядывался через окошечко ис-правдом.
                II

В своё время правление совхоза послало Васька Чемоданчика отучиться на тракториста. Вскоре он самостоятельно освоил и комбайн. Там в дали, где под ветром ходят хлеба, скоро зерном наполниться бункер. А из-под его крышки протянет небывалым ароматом дыхания урожая. Васёк изумлённо ждёт этого момента. Будто для минут этих и существовала вся его жизнь, и предыстория вселенной.
В уборочную страду отличился Васёк Чемоданчик. Из заброшенного парка сельхозтехники привёл к дому на подцепке подъеденный ржавчиной старый комбайн «Сталинец». На ветру трепетали останки брезентовой крыши, как лохмотья отжившего свой век тенётника. Ребятишки, зажав носы, показывали на неё пальцем и смеялись, бросая камешками в след. Прошприцованные меха-низмы пахли зачужалыми и непривычными запахами. А чувства, видавших виды комбайнёров, переполнялись завистью. «Вот чудак! Неужели восстановить вздумал эту поганку? Слыханное ли дело». Васёк сторонился досужих глаз, вы-нашивая под сердцем горячую задумку.
Как прилягут стада и до соловьиных зорек Васёк вынянчивал каждый узе-лок, каждую мелочь дорогой сердцу машины. Садился под утро возле трудного блока, сыпал по ветру искры папироски и глядел за реку, на вызревающие нивы. Не уходил до тех пор, пока не оторвал от тугой мысли пастуший рожок и заливистый лай собачонки. А затем обёртывал важную деталь с описанием и решениями проблемы в пахучий от масел платочек. Клал в рабочий карман и отправлялся домой.
По деревне о комбайне Васька судачили разное. Слишком узкая жатка раз-дражала одних; другие роптали на слабую мощность мотора. На «мышиную» ёмкость бункера и низкую пропускную способность обмолота сетовали третьи. Вроде того, утильсырье притащил, выставил перед окнами дома и «молится» на него. Зато машина пригодна для сбора зерновых, кукурузы, проса и подсолнеч-ника.
 Спустя время, дивилось собрание:
- Списанный комбайн, и вдруг ожил. Не было такого. За сезон прошлого го-да Васёк Чемоданчик убрал 718 гектаров зерна при норме 160. Геройский труд. Сегодня для рекордов урожая Ваську выделили более мощную технику. Ком-байн «Дон-1500».
 После уборочной кланялся Ваську и докладывал собранию сам председа-тель:
- Парнишка молодой, а собрал 19 тысяч центнеров зерна. Это при нашей-то не особо плодородной земле. Правда, работал больше в две смены. Нинок, жена его, помогала. Если комбайн выходил в поле из строя, она пригоняла на его ме-сто старый, а этот уводила на ремонт. Так  сокращали простои техники. Васёк значительно расширил жатку. Четыре очистки зерна поставил на комбайн. По-этому намолот быстрее остальных сдавали в Заготзерно. Он – новатор. Другого слова не подберу. Большой бак поставил для заправки воды на рабочем ходу комбайна в радиатор. Божусь, сам видел.
Совхоз решил за высокие достижения результатов труда безвозмездно пере-дать ему в собственность комбайн «Сталинец» и первому выделить хороший пай земли. В этот же год Василию Чемоданчику присвоено звание Героя Со-циалистического Труда.
- Комбайн – за так?! – ахнула испуганно молодёжь.
В доме правления совхоза дробились голоса: бытийный и краткий - партор-га; глубокий с придыханием и уточняющий – председателя.
- Неприемлемое в жизни есть последствие его благоусмотрения.
- Своевременный догляд за житьём-бытьём, а после поправка нарушенного хода к норме - это выстраданный почерк Васька Чемоданчика.
Тёща Васька после дойки совхозных коров нашёптывала Нинку, укладывая домашних спать. Мол, давечи под окнами прошёл чей-то с канистрой керосина. Благо окошко было открыто. Смрадные запахи до самого нутро прошибли. Не к добру это. Озлобились люди. Раньше проносили химические припасы добрые люди горой, сзади домов. Там дорога короче.
Народ в деревне беднел. Вымарывала дворы смерть. Закрыли власти школу и медпункт. Один магазинчик уцелел, а на полках шаром покати. Вскоре пова-дился на мирные улицы чёрный слушок. Следом пришли банды из райцентра. Всё чаще попадались дорогой мужики, прикрывавшие ладошкой разбитые носы. Горе постигало людей. Домашние от греха забивали птицу. Скот вели на базу. Хозяев и там поджидали. Бандиты выбивали у них денежку, якобы за про-ведение успешной сделки и её охрану. Приобретённые семьями излишки земли считались неслыханным богатством. Плату выманивали с передовиков полей и ферм, с тех, кто успел немного разжиться. Те, кто слабее здоровьем и духом, откупались. Васёк Чемоданчик отказался давать мзду проходимцам за подароч-ный совхозом комбайн и обещанный в собственность пай земли.
Вечером того же дня Васькова тёща с неспокойными глазами перебралась с периной спать в сени.
- Если зажгут, в сенцах первая услышу и крик подниму, - обижалась она на уговоры дочери.
Ещё не поднялись избы на утреннюю дойку, оконные ставни их дома вымо-гатели подперли бревнышками, дабы хозяева не смогли выскочить. Тёща Васька услыхала непрошеных гостей и вышла к ним, заложив за собой дверь на-кладкой, чтобы сходу не ворвались в сени. Тотчас принялась стыдить и увеще-вать тех, которые незаконно проникли во двор. За спиной неожиданно гвахнули взрывным голосом:
- Пуляй её, кулачью нечисть.
Приглушенный удар по голове оборвал её тонкий вскрик. В доме просну-лись. Труп старушки скинули в погреб. Метёную дорожку к погребцу кропили сгустки крови.
Васёк сдёрнул со стены ружьё. Выбил раму вместе со ставенкой, пальнул в окно и выдернулся из домашнего тепла на улицу. За ним, держась за сердце, - испуганная жена. На краю улицы отдавались чужие дрогнувшие каблуки. Нинок перевела дух и обнаружила у порожка листок с угрозой. Крестясь, прочитала. Вроде того, если не уступите комбайн и земельные паи, которые вам передаст совхоз, то вас сожгут.
Васёк почувствовал подвох с собственностью. Замерцал взлобке радужками глаз. Он быстро сообразил: длинные деньги на дополнительную покупку земли есть только у начальства и у приближённых к нему. А больших хлебов с выде-ленных паёв им с Нинком век не собрать. И они заутро отказались от обещан-ных паев земли и комбайна в пользу районной администрации.
Спустя три дня, на дубовый крест тёщиной могилки повесил Васёк тиснёную ленточку с дареным покойной матерью нательным крестиком.
                * * *         
Незаметно улёгся вечер. Наседали хмурь и дожди. Шли толстой стеной из-за горизонта. Редкое солнце заглядывало в проталины туч. И отнял Васёк глаз от двора, направляясь в сени.
- Эхе-хе! Теперь зальют. Готова и без того сопрелую землю водой затопить: мало ей, этой погоде, человеческих слёз. Только бы ей строить в небе пляски да грозы. Сколько тины, грязи, клоунады кругом – что у политиков, что здесь. Те-перь ещё и дожди!
И кому нужны они с ихними антикризисными мерами? Сами же кризису понагнали, против воли народа, а теперь что? Теперь оправдывают «макросба-лансировкой» рыночного равновесия.
Пора и черёд знать! Нет бы сделать нам слабинку какую. Так, нет…
А то сделали ихнюю балансировку за счёт стрижиного взлёта цен да обни-щания нашенской рабсилы. И радуются!
О, мать Игуменья! – перешагнул высоченный порог избы, чуть было не убился, наступив на скатившееся по крутой половице куриное яйцо, и напра-вился спать.
- А-а..! Будь оно проклято, это яйцо! Оно, поганое, всё падает невовремя. – Пятку носка подъедала холодком яичная мокреть.
…Пасётся в окошке бабочка. Вольный свет караулит. Брыська об угол дере-вянной ноги васьковой кровати скребётся когтями, потягиваясь. Васёк Чемо-данчик пустяшкой ногтя вынимает из дужки кровати в изголовье ещё не ос-тывший в душе мотив песенки собственного производства. Отымает от сна призагунувшиеся губы. Мурлыча, на подушку запрыгивает полинявшая кошка.
А где-то в передней, будто всплакнули, скрипнув, басы.               
 Горят рябиновые зори, 
                Горят над долгой рекой,
                А Волга, будто ласкает,
                Святой бережок неподкупной волной.

                Играют зарницею лица.
                Почему же? Спросите ребят.
                Вам и реку, и зори покажут.
                О делах, конечно, споют, не смолчат.

                О новинках в работе и живинке
                В набожном краю соловья,
                О гадалке и южной беглянке –
                В зорьке соспелой Волга моя!

                Грэсса турбины годами
                Нужный дают киловатт,
                А Волга-хозяйка уж с нами
                Идет, спешит на бессрочный контракт.

                Все тут охота любить,
                Когда солнце сидит у реки,
                Когда рядастую жниву
                Ночью комбайны ведут молотить.

                Под вожатый клич журавля
                Ветерок попутный губами
                Треплет круп седого коня,
                И сенцом с калачами пахнет заря.
               
                И в ночное ходили, кажись,
                Память навек сберегу.
                И о том, как путевочку в жизнь,
                Вручило родное мне ПТУ.
               
                Но не забыть никогда:
                С зорькой высокой и я возрастал –
                От парнишки со скромной затеей
                И до героя, новатора труда.

                Помню девчонку из цеха:
                На зорьке провожала служить,
                Как первую, эту любовь,
                Выпало мне, пацану, упустить.
               
                Уж и годы свое унесли,
                Так зачем же всему вопреки,
                Мучает душу до боли 
                Луна - вдовое солнце любви.

                Познал и красивых, не скрою,
                Столичный испытал говорок,
                Но Волге я предан душою
                За рябинные зори, за родной тенорок.

                В жизни уготованной частной –
                От холодных до теплых морей –
                Нет зорек рябиновых равных
                Мировой судьбе и биографии моей.
Из-за угла сельской улицы, легонько покачиваясь и припадая на убитое об-ручем колесо, вывернулась фура с тощим задком барахла.
 «Бисерников, видно, притащило… давно глаз не казали, сердешные». – Ва-сёк приподнялся с кровати. - «На днях на забор вешал фуфайки, одеяльца под-сушить, - а то больно перестарался: намочил для привесу. Вчерась глянул: а их уж кто-то прибрал себе…».
- Куры ещё не опорожнились, а товар уже туточки, вон бисерники припоро-ли, - досадовал он полубаском.
Припарадно за телегой тешится колокольчато-дребезжащий шлейф голосов детишек, задохнувшихся стариков с жидкой проседкой волос, трясучкой рук, как пред пасхальной рюмкой, да писк и топотня негустых сучков - ножонок ма-лышни, с год, как твёрдо вставшей в сандалии.
       «Видал их: в пару слились!» В старых казачьих штанах возницы друг с дружкой меряются голосом:               
Как да по Соплёвке – матушке
Петушки ряженые поют;
Ой, да по махры занюханы
Бисернички с подводою идут…
Ой, люли... по махры занюханные
С подводою идут…
Фура дернулась, набавив ходу, и встала. Выросла гора пыли, а вместе с ней и радости от набежавшей детской ватаги.
Горячий обмен куриного жемчуга, бисера на немудрящие игрушки и дешё-вую «Змеевку», в чирках, взопрел лица.
Утро выпало нынче рыжее, переменчивое, калюкастое, как далёкая моло-дость. Подсачивает воздух птичий, людской гомон и потревоженный петуши-ный зёв. «Отдать бы им что… особо нечего, да и незачем,» - досадовал про себя Васёк, оглядываясь округ, насколько взял из окна глаз. – А вон и одеяльце с фуфайками наше  тащат… - грозит обрубком пальца из окна пацанам.
Мёртвый закусанный численник на стене в мышиной прожелти. Прозеле-невшие от времени медные рамки семейных портретов. Выцветшие обои, при-цеплённые к ним медали за труд. Прихвачены кривыми ржавыми гвоздиками грамоты, местные газеты засижены тараканами и мухами. Старое трепьишко, кое-какая хозяйская утварь. Ношеная одежонка под сморщенной марлей, – вот и всё домовое богатство, если не считать птицу, сарай с погребом да небольшой огород с покосившимися столбами, перекинутыми меж ними когда-то редкими жердями. Молчаливая память о молодых и сноровистых ушедшего рода.
Замшелые бока порядка домов чем-то напоминают головы ещё улыбаю-щихся солнцу людей – виднеются из-под чуланной, со старинным узором, зана-вески. Перед парой окон – побитая техникой дорога,  пока в крепкой связке с человеком: кое-где подлатана, подделана.
Через дорогу, за домами, усадами, огородами – обросшая и теперь безрыбья речушка с останками зелени промышленных отходов – дышит молозивным па-ром. Прямо к избёнке вьётся тропинка, прячущаяся в гусиной травке и овечьей мелкоте репейника. И от присутствия на ней живой души кажется совсем до-машней и ласковой, как после отступившей росы.
- Никак полумёртвое поселение? Больно уж всё вялое… И время, похоже, тянется тут долго, и солнце к обеду не спешит подниматься.
Не гонятся скот спозаранку со двора на луга. Не слышно крикливых работ-ниц с фермы. Ни серчавших голосов, наряжающих на колхозные работы. Ни мирской суеты…
Лишь тощая дворняжка проводит тяжким тявком одинокого прохожего или проезжего, да петух порвёт звонкую тишь слабо обещающим криком.
Неподъёмные цены на жизнь и безработица прошлись не по одному кругу по каждому дому, по каждому двору, усаду, по каждой семье. Опорожнили, как саранча в неудачный год, каждое поле, каждый амбар, сарай, погреб, конюшню. Перетрясли каждый хозяйский карман.
Не одна простоглазая душа поизошлась на голос переживаний, пускаясь на-взрыд. Не одна отвопила нараспев с причитками, отплакалась косами до земли-цы, провожая в последний путь кровёнку свою.
Не одна бороздка слёз отметила тугую печаль на сердце. – И обернула, ко-гда-то дышащее свежестью и здоровьем лицо, изломанными морщинами, преждевременной старостью, болезнями, увечьем, превратила молодую судьбу в безропотное и немощное доживание до остатнего денёчка, до смертного часа, что отмерено человеку.
Вырвали жителей с родными корнями с обжитых мест. Проредили людские жизни, обрекая на голод, холод, тяготы, нищету и тюрьмы. Заронили зерно ссор между близкими, родными и просто людьми. А некоторых попросту пожгли.
Но уже этим утром слыхать, как орёт, надсаживается захрястным голосом редкий молодой петушиный огонёк. Тут же учится сманивать к себе и топтать кур, не разбирая возраста.
Режут на пятачке стены сопрелость воздуха настенные ходики, прогоняя сон.
В открытом окошке передней завис, промелькнувший с песней, модный ди-намик и развеял духовито-блудный запах черемух. Куры, утки, выдернутые из кормушки хозяйской рукой, вынашивают яйца, гоняются друг за дружкой в по-исках зёрнышка.
На пригретом солнцем бугорке, возле завалившегося столба сарая, перево-дит дух кошка и собачонка после неудачной игры.
Сбитые с мысли кашлем, лечат расходившиеся нервы за мёртвыми картин-ками телевизора Васёк и его жена Нинок. Собирался было Васёк со всей мужи-ковской прытью к заделью починить ему голос без достатка умений и инстру-ментов, да так и отступился. Достал вместо всего необходимого топор, и тут же смачно проклял всё на свете вместе с «поганым» телевизором.
До исступленной злобы трепал его душу – «ой, трепал!» - недавний поход на городскую площадь, в область, где уйма народу, толкотня, суетня. Рта не раскрыть и ноги не протиснуть, чтоб кого не подзадеть. А ведь выбор работника и без того стоит нервов, физических сил и здоровья, – целого арсенала средств оборонительной и наступательной агитации.
Думка о сколачивании бригады не только окрылила его, придала сил, но и выставила слабые стороны напоказ перед всем честным народом. «Будь он не-ладен, и поход-то этот!» – мысленно отцеплял, как насевший банный лист при-лепившуюся мысль, Васёк.
«Ох, намолол людям, ох, наобещал… сам себе не верил, что и говорил-то им. Дураки! Нет. Взяли и поверили, кукушечьи головы! А я ведь обкатать, об-шлифовать, опробовать мысль занесся на площадь. И только! Теперь хочешь, не хочешь, а вывёртывайся из глупой ситуации. Подведёшь – беды зачерпнёшь! Кабы знать, начал бы не с того разговор, закруглил бы его пораньше», - пере-менился в лице Васёк, переживая по крошкам прошлую картину.
«Сердца только их разжалил». Как хоть капельку из хвалёной самим собой мечты перенести в жизнь, похоже, и сам не знал.
В одной беде со всеми тонул.
«Ну-кось: обвал хозяйства по целой стране! Шутка ли?»
Омут страха перед голодной смертью, неизвестностью кружил человека. Мучил, путал сознание; неистовые силы тянули на дно. От безысходства, в конце концов, спасали шутовство, пустопорожность, шатанье-болтанье с места на место да милые образки шаловливого детства, что застряли в памяти и не думали оттуда уходить.
Но он знал – по глазам видно – его разработки по выводу небольших хо-зяйств из обвала многие ждут. Ждёт и он, и целая страна. Страсть, как ждут!
Люди в одиночку побыть не могут. Куда бы ни шли, что бы не делали, все-гда тянут за собой собеседника, а, если позволяют связи и деньги, то тащат за собой и компьютер.
«Но ни толпой, ни в одиночку не выжить. Работ от государыни для граждан кот наплакал. Все это знают, но больше болтают, меньше делают. А надо бы – наоборот… Эхе-хе…» В гости, мол, не ходи, а положение поправляй.
Надо ещё позарез сыскать людей. «Из нашенских, можа, кто остался… ру-кастый… Что зря печи вылёживают, за бабий подол хоронятся, погоду пережи-дают. Скоморохи! Команду бы сбить из них путёвую. Срушную выковать. Не абы там какую, а первопроходцев. С доходцем, самоуправляемую. Да с огонь-ком и задорцем чтобы была, понимаете ли… Чтоб вскорости вошла в силы. И непременно у всех на слуху была. И пораскрылись бы глаза наши, повесельча-ли, как в полный месяц в томной глубинке ночи», - и Васёк сделал огромные глаза.
Суетно на душе делалось в такие минуты размышлений. Аж щец захотелось. Да фичка там: дичинку глаз теперь на Нинка не поднять. Как ни корил себя, как ни увещевал, всё же признался: «А походец-то к народу всё-таки поганый вышел. Так себе. На среднюю руку».
И пёс его знает: может, за этими сумленьями, глумленьями над собой, кош-кой, Нинком, подвернувшейся безделушкой, крошкой мысли прячется важный подход к людям, чтобы лучше ужиться с ними?
А как тогда без этой лучинки света строить работу друг с дружкой? Как подластиться под каждого?
Ущербная скорбь, тоска раньше срока только осунули его лицо.
Вдруг не так всё легко и просто окажется, если возьмёшься, как думалось недавно, вусейко там, за писчим столом, обнесённым ветхим забором детских и романтических книжек, мятых и порубленных вдоль и поперёк бритвой бума-жек?
Поглядите, только теперь, когда улеглась романтика за письменным столом, что так тревожила душу, стал многое переосознавать. Именно теперь, после жёсткой сшибки с людьми, стал больше задумываться, искать глазами крупные предметы – стены, пол, потолок, дверь.
Тихонько подумайте про себя: после того, как хаяли на площади, плевали в душу, высмеивали по-всякому хором и по одному, поистрепали остаток нервов, задели за живое изнутри; как после этого всего поступить?
Ему вдруг сделалось стыдно.
Он перебирал глазами большие предметы и, в конце концов, с быстротой молнии упёрся в потолок. Казалось, убёг от людей, нырнул в омут, растворился навсегда в серой бездне пространства того, куда смотрел.
Только сейчас, будто всплыв на поверхность за глотком воздуха, пытался выдохнуть его остатки вместе с подходящим решением. И к чему-то промельк-нула первая любовь и целая Волга полевых васильков.
Только в этот момент его мозг застрял на вопросе сотрудничества, на во-просе поддержки друг дружки. Его голова, наконец, успокоилась, замерла на моменте встречного и открытого движения душ.
А в красной пограничине ободка глаз, какие случаются после крепкого сна на закате, не видим, но отчетливо угадываем полуголос просыпающегося. Он упоминает о каких-то попрошайках, нищих, бездомных кошках, собаках и лет двести не видевших грамоты рожах…
А потом начинает угадываться мысль: на работе, дома, на отдыхе, у чёрта в преисподней, где бы то ни было, - всегда человеческое переваживает. Без него сцветёт могильным холодным прахом, рождённая горячим сердцем, задумка?
Не бывать плохому!
Многое складывалось непривычно.
И от того он заглушил раньше времени сон. Даже перебрал по памяти лица – и мать, и отца, и бабушку, и даже сестру матери, и её мужа. И вспомнил их советы, и пожалился каждому, и посетовал на время.
Он проснулся с наледью внутри. Тут ещё этих бисерников притащило! «Хай только подняли кругом…»
Сперва, как проснулся, он гляделся вроде подпотевшей ледышки. Спал: от-куда-то пот? Подмышки майки липли к телу. Куст волос из завитулек вырос на затылке. Ресницы топорщились. Кудри сбились. Укладка на голове напоминала человека, пришлёпнутого сверху лопатой; и была похожа на ровную площадку для пуска бумажных самолётиков.
Вязанка мыслей ворохнулась разом в голове. Он не знал: что, как и когда нынче делать? С чего начинать?
Лёгкая мертвинка сковала рот. И он, кажется, улыбнулся весёлой кошке. Та тотчас улизнула под стол.
Он понимал: не сулила ему золотых барышей и вольно сформировавшаяся казачья община, на которую бы можно опереться, как на мать родную, в труд-ный момент.
На днях набегался, напрыгался он по свежевыбранным атаманцам. Закона о реабилитации казачества всё равно не было. Поэтому официально вступать ему всё равно некуда. «А воевать сердце жены доступно и неофициальному казаку». Дама его и так примет. Без формы. По этой причине его казачья справа, доставшаяся по наследству, пока дожидается под чуланной занавеской, рядом с Нинковыми платьями.
Он думал приложить ко всему голову и разом.
- А сегодня схворнулось что ли: уже кошка, куры… Нинок на ногах?
Рубахи, штанов нет, носок на подушке. Казак, ёлкин корень!
Жизнь ить она повёртывает всё по-другому. Не так, как задумывалось. Каж-дый день  - он требует к себе приспособки. «Обдумки».
Когда же он был в ударе, настрое, когда он был в полёте дум и неуёмной страсти, его глаза плавили свет в кристально-голубой огонёк.
Нынче они едва теплятся. Пригасли, призагунулись. Некогда подвижные его живые пальцы, показались одеревенелыми загрёбышками, и чем-то напоминали младенческие пластмассовые грабельки…
И он отвернулся к стене.
Вот Васька уже не слышно. Он совсем затих.
А на койке вздыхал, подрагивая, надорванный клин его нательной рубахи.
Поднялся же Васёк с подвошкой ревизора на лице, как бывало отец это практиковал перед матерью, чтобы больше утвердиться в её глазах. Потянулся и растаял в ангельской улыбке, как он по утрам привык делать. Вырос, наконец, в набедренной повязке из скомканной рубахи, уцелевшим погоном старшего казачьего урядника и в опорках из старых валенок.
Как ни рылся возле койки, ни копошился, как ни бранил во всех грехах кошку, вчерашнего белья так и не нашёл.
- Ну, Нинок, вор завёлся! Никто ни чихнёт, ни скрипнет половицей. Никого не слыхать было…
Нинок в стирку прибрала, чать, ну и беда? «Возьмёт и не скажет. Ищешь, ищешь потом… Ну, и наденешь, что подвернётся под руку».
Ну, и сморкнулся попутно затем в угол, рядом с шестком, чугунками и ру-комойником. С досадцей пролил на руки воды больше, чем положено. А сам в полуголос корил Нинка; ну, конечно, втайне радовался, что никто не возражал.
Да-а; ну, явно не спелись с жёнушкой!
«Взбаломошенка, деньжатница и пересмешница -  вот кто она такая!» Ну, разве уживёшься? Рай только вера в светлое будущее удержит.
«Ну, и часу нет – мужика гложет. Часу нет – его подъялдыкивает. Часу нет, чтоб не пилила, по кусочкам не разбирала. А вспоперёк и слова не скажи. Ну, ни государыню, ни ужа, мужа не признаёт.
Раньше, ежели бардак в семье, ну, жалились тогда на виноватого его на-чальству по работе, ну, и в партком ходили. Те в свою очередь устроят ослуш-нику проработку. Бывало, что в семью нагрянут. Ну, не приведи Бог!
Ну, придут, скажут там, мол, не так живёте, не по-социалистически. Эгоизм надо в подпол прятать, а не среди человеков выказывать. А сегодня, поглядите: со скандалками ни ладу, ни сладу».
- Ну, вот и заправляют они домашними балами.
«Ну - их… груну только нагоняют, грустно. Кривульки страшные!»
- Где надо, там их нет; ну, а где не надо, то тут, как тут, - выпустил на весь слух голос Васёк и, приоткрыв в сени дверь, переменился в лице. – Ну, сама как и не слышит: о чём я… Пущай, хоть куры послушают.
Хорошо наблюдать за женой…
Было видно со стороны, как Нинок в молчанке душила малогубый рот - де-лала так прежде, когда бабулька угощала её парным, но чуть подстывшим мо-локом, – и туда, сюда застреляла в дверь, носясь по хозяйству.
Проснувшийся караульный ветерок тянулся было за её подолом от косяка, сманутый душисто-терпкими и вяжущимися запахами волос, но вскоре пропа-дал, обессилев.
- Встанет, присядет, то щи прольёт, то звено заденет локтем с ухватом, то притямится мучить до писка слабоватый на ножку любимый табурет. На себя, прямо, не похожа, как стрекоза скачет…
На самом деле ей давно охота было заговорить с Васьком, но подходящего момента как-то не находилось.
Нинок уселась было на табуретку и стала хохотком, с хлопушкой от мух, пасти на клинышке солнца Божью коровку, перекусывая защипанной ватруш-кой. И никакой нечистой силе её не оторвать от пустого занятия! Захочет, так вообще станет играть в коланцы, а захочет – нет.
Её душа молчала, молчала, вывернула круто, по-лебединому, тонкую шею, которая не раз сводила с ума тех, кто постарше, послеклубными тихими вече-рами, и глянула из-под кучных бровей на мужа. Её жалистый язык чуть было присвистнул и поднял нервы в дыбки.
- Вырядился! Кругом и так бар-рда-ак! Дел нет до этого мужикам, так выхо-дит?!  Умные больно все. Только менять ни себя, ни страну не хотят, - вырази-лась, как выругалась – тонко, совсем неоперившимся голосом, - и хлопушкой опрокинула на спинку Божью коровку.
- Васька-куратаська, улети на не-эбо, принеси мне хле-эба-а…
В её поведении Васёк угадал ему что-то мало известное - и отмазку за свою оплошность перед насекомым углядел, и укол мужа за его аскетизм и недопо-нимание новизны жизни, и грациозность осанки, как сохранившееся девичье величие перед мужчиной, и свою правоту. Потому мысль его зажглась и одно-временно, почесть, потухла, замерев в ожидании. Вступать в полемику на этом моменте ничего доброго ему не сулило. Нинок сквозь хищноватую бровь, кото-рую выучилась диковато загибать ещё в девках, с холодком выдавила:
- Спросит тебя рано или поздно народ: откуда напхалось в человека зло? Пережитки капитализма? Небось, так и ляпнешь при людях? Нигилист несча-стный.
Улыбку её подсушил ехидный смешок, и взметнувшаяся было  хищнокры-лая бровь, фигурально изломалась и кокетливо задрожала.
И тут всё происходит так.
Пробует Васёк в последнем остатке духа носками разыгравшуюся от нервов половицу. Давно ногам волю не давал. Почесть, с того дня, как сошлись. До-жимает из половицы старческий скрипучий крик, лезущий прямо под кожу. Ря-дом хоть не стой. Пробует дотошными пальцами кипящие в шорохе страницы рукописи так, что кошка начинает стричь ушами.
Пробует Нинковы чувства: крепка ли окажется на деле Нинок? Ведь вместе передовое кроить, не печку топить. Хватит ли у нее на всё жара? Подходящий ли она мужу в новом почине помощник?
А Нинок будто мается, дожидаясь ответа на свои вопросы.
Васёк же, знай себе, карандашом упирается в текст и носком раскачивает половицу.
И капает, частит, ляпается крупными лепёшками, «наводит на грех», как у несмышлёныша нечаянно сорвавшаяся с игривых губ слюна. Ляпается, расте-кается прямо на старательно выведенные карандашом строчки. Превращает слова в мокрые пятна грязи, бессмыслицы и упрямства.
Горит сперва нетерпеньем, когда Нинок подает непрогретую сердцем, про-смолённую едким словом, луком и чесноком с редькой её главную мысль.
- Ах, ядрена вошь… не губи меня, комар! - Ох, и заводится Васёк!
То привалится на подушку в неположенной одёжке. То глаза упрёт в двер-ной проём, то в потолок или в матицу – сучки примется искать, разглядывать, воображать в них знакомые предметы обихода или из памяти картины, радуясь находкам.
И прощупывает он сейчас вопрос Нинка по долькам. Разделит услышанное на ударные слова и выражения и по своему усмотрению. Перевернёт привычный порядок слов с ног на голову, выуживая из этого «свой» оттенок и смысл сказанного, и машинально скрутит головку пуговицы. «А ведь одного хочу. Хочу, чтобы в каждом человеке разглядели уголки души – личности и профес-сионала. Чтобы во всём был порядок. Чтобы мы обращали внимание на главные моменты в поведении. Мы должны просчитывать эти потаённые уголки в наших душах, чтобы поменьше стало в жизни выброшенного на помойку добра. А то на жизнь без подколки и смотреть тошно.
Она говорит мне, что в лучшем случае я дорос до мелкого сказочника и танцора. Погряз в обезьянничание. Работник непутёвый, что в быту, что в по-эзии, что в управлении людьми. Товар с рекламой никудышные. Подача рекла-мы, видите ли, оторвана от жизни, форма не та. Ни утешения, ни ласки для се-мьи. Зато настроя немножко прибавляю людям. Идеи и поступки в работе, дес-кать, у меня имеют только внешнее сходство с добрым делом. Но нас по одёжке встречают. Щегольнуть в новом фраке в наше время крайне желательно. И во-обще моя жизнь и труд выглядят, как «картинка в картинке». Только твоя кар-тинка, как бельмо на глазу. Чужеродная она.Так вот считает.
 Пусть так. В тесноте да не в обиде. Это меня, может, стимулирует и на под-виг зовёт во имя спасения родины. И тут же прочит, что не моя это работа, а чужая. Моего труда в ней кот наплакал. Ничего страшного. На ходу учимся. Свой большой труд, вот эту книжку, что пишешь, говорит, чужеземцу переда-ёшь. Чужую фамилию на этой книжке поставил, а не свою. Под маской чуже-земца скрываешься. А не догадается, что это самозащита в тяжелых условиях, чтоб на меня скрюченным перстом не показывали, в случае неудачи опыта в малом хозяйстве. Настоящий автор не учёл сегодняшнего положения дел на местах, а труд выпустил. Я его механизм, выходит, поправляю на деле, плюс рекламу продвижения товара этой книжкой делаю. Хорошую или плохую – это дело вкуса. А раз он не довёл до ума свой товар по управлению хозяйством, то пусть его фамилия и светится на моей книжке. Кто больше виноват, тот пусть исправляется. Конечно, получается топтание на месте. В любом случае чужая сторона, может статься, и есть разумный выход из сложившейся кутерьмы.
Отчего у меня такое представление? Скорее всего, от широты взгляда на мир. Так происходит постоянно в нашей жизни. Не так уж и плохо всё. Некото-рые, конечно, публикуют антикризисные проекты, чтобы быстрее закончить своё дело и получить денежки и добрые взгляды. Этим живём пока. Проект, как правило, получается недоработанный. Почему? Нет хорошего контроля, заин-тересованности, знаний? Так это выдумки. А они, как известно, часто развивают здоровость взаимоотношений. А бывает, что просто так надо. Например, для не нанесения экономического ущерба стране, гражданам, для предотвращения дестабилизации обстановки. В чьих интересах? В наших же интересах. А потом в интересах тех стран, которые рады тому, что наше государство богато трудо-выми ресурсами. Профессионалов бывает у нас девать некуда. Они просто лю-бители помытарить по свету. И разъезжаются на все четыре стороны. Такой профессиональный путешественник чужой стране выгоден. Создаются для него рабочие места. Снижается себестоимость продукта, рабочей силы, ежу понятно. Поэтому я тут свою жену не поддерживаю.
 В судьбе человека добро мне видится в двух формах. Прямая форма. Когда происходит игнорирование воли народа. Опять это по стечению обстоятельств, из-за непредвиденной сложности. Например, когда уже представляешь себя вождём нации, хочешь дать народу свободу, которая им и не снилась. Непре-менно же хочется дело направить в правильное русло. Хотя не всегда получает-ся. Больше чем уверен, что на референдуме о сохранении СССР, о котором хо-дят слухи, люди реализацией своей воли останутся недовольны. Вдруг великая страна вопреки их воле, разлетится на части? Зато в людях останется сознание коллективности. Коллективность может пригодиться в будущем. Скрытая фор-ма. Когда под благовидным предлогом для народа, выступает спекулятивный интерес – частника, организации или государства. Часто эти формы маскиру-ются под прогресс. Это заставит нас больше думать, прежде чем совершать ка-кие-то действия. Обе формы управления не ведут к серьёзным прорывам страны в будущее. Зато приобретём опыт, которого у многих стран просто нет. Имидж в наше время далеко не последнее дело. Наглядный пример происходит у нас в команде.
Чтобы выжить, опираемся на научные и философские взгляды Дж. К. Гэл-брейта, П. Дракера, А. Н. Маслоу, Ф. Герцберга, Д. МакКлеланда… Однако подходы этих иностранцев несподручны нам. Радует их свежий взгляд на жизнь. Подходят к проблемам совсем с другой стороны. Это развивает их. И нам такого развития хочется. Местные учёные дали на иностранные и некоторые наши наработки в области управления небольшими хозяствами положительные заключения. Время от времени, год от года мы развиваем наши исследования. Учёные отзываются о них положительно. Конечно, опыта по малым хозяйствам у нас нет. Он только нарабатывается. Кроме того, по уши увязли в чужих способах работы. Сидим и списываем друг у дружки решение задачки, как тормозные школьники. А результат каждый выдаёт за свой, как за истину первой инстанции. Нетворческое подражание - бич нашего времени. Поэтому адаптация наработок к конкретным условиям остаётся никудышной. Не учли важные вопросы воспитания, образования, управления, культуры человека пе-рестройки. Чиновники и авторы объясняют неудачи недостатком финансирова-ния. Думаю, что мы просто привыкаем к своим ошибкам. Я попытаюсь, конеч-но, вывернуться из непристойного положения. Говорят, смелость города берёт. Ну чего вы хотите? Человек сегодняшний - на перепутье. Ему как-то надо вы-живать в этих условиях. Перепутье это крест человека. И он несёт его всю жизнь. А жена винит меня во всех грехах. Надо признаться, такой подход укре-пляет в ней честность, а во мне силу.
 Нигилист, говорит. А ведь он испокон веков в нас живёт. Внутри нас. Скрытно. В каждой клеточке, в каждой загогулинке. Во всех дисциплинах и между ними. Как бес поселился. А взять его психологизм, то и вовсе он ока-жется не только в системе рассуждений, но и в системе действия, поведения, способах решения болячек, в стиле работы и жизни. Больно кидаться словами привыкла. У одних, скажем, добродетелью является не любовь к человеку, а идиотизм. У других добродетель - самолюбие. Полагаю, что такое мировое яв-ление от творческого бессилия. Следствие кризиса рациональности.
Ну и народ пошёл. Не народ, а жесть какая-то. Власть отдаляется от просто-го народа. Жены от мужей. Дети от родителей. Граждане от государства. Лич-ность от общества. Право от правды. Сердце от ума. Хаос маскируется под по-рядок». Васькова бровь уже виснет над Нинком, сжимается, гребешится, будто её хозяин готовится к решающей схватке с пробравшимся в их избу непроше-ным гостем.
А заведённый жест руки за голову и скуп, и не уверен. И локоть шуршит по обоям, что поток воды по стене в ливневую погоду. А пальцы начинают распу-тывать, раздёргивать и ломать волосы толстые, как на лошадином загривке.
 Бровь на лице, будто соизмерила Нинковы чувства, крепится и становится послушной, будто себе одной понятной и про себя чему-то улыбающейся. По-том Васёк правит чуб.
В ответственный момент должен быть хорош и сам.
- Диспут, что ли, у них намечается семейный? А требований друг дружке не выдвигают. Вроде, ссора, а шума и гама нет. И самих «диспутёров» ни со двора, ни из сеней не слыхать. И не понять их семью, и не разобрать.
Разговариваются жестом. Перекидываются редким словом. То ли тайная слежка друг за дружкой? То ли особая игра какая?
Бывает, что человеку выгоднее спор без пожара слов, крепких или лёгких столкновений лбами. Бывает, что сами себя спрашивают, себе сами же отвечают и доводят до сведения другому свои мысли, и передают свои ощущения.
Такое бывает, когда общий знаменатель в отношениях не могут долго найти. И по-другому просто не могут. И живут, и радуются свету.
И потому и кисло, и пресно «молоко разговора» в одном балакире. Только не каждый его нынче принимает. Только те, кому оно помогает.
И тут Васёк собирается с мыслью:
«А то откуда напхалось зло? – спрашивает, - пережитки капитализма? Надо, ить, ей так вопрос ввернуть…» Он поймал ее взгляд.
- Божечки упаси! Не придёт и в голову так объяснять. Не прошлый век, и год не семнадцатый. Мотри, не зауши тубаретку, а то её без ножки оставишь. Дедушки теперь нет. Забот придашь. Вот этось мучился только с ней.
А то! Ить, всё зависит от человеков. Дались тебе «богатые», «богатства» и прочая Марксова чепушень. А то она нынче больно ругательная с трибун. Ить талдычу тебе одно и то же… Уши, аж у кошки вянут. Ишь, как стригёт ими!
А людям объясню просто, если спросят: богатство не достояние, а у нас, скорее, нелегально нажитое состояние. А его бы почаще вертать и пускать в общий оборот. Тогда и зла в человеках станет меньше, - и палец Васька затан-цевал с кудряшками, заволновался, перекручивая трудный момент истории ук-репления семьи, и по случаю новой будущей организации людей, по случаю их отбора, задрожал, зачал вить кудесное гнездо на затылке.
«Вот и с подбором команды станет нелегко, как с Нинком. А ить, если таких Нинков принесётся целый сабантуй, если они еще похлеще окажутся...?» - мор-гает, додумывая будто глазами, Васёк, и начинает поглядывать то в окно, то на жену, стараясь ровнять тон.
«Ай, их легче не брать, других и вовсе может не окажется. А с которыми жизнь свела, им ведь не откажешь, на холод и голод не выбросишь, как нелюдь не поступишь. Человек ведь…» - он промямлил что-то еще про себя и сменил сторону предмета.
- Да-а… Вон какие прутся по небу облачища из-под занавески! Сердешные… Ну и погодку подал Господь! Для их семьи страх Божий.
Спустя какое-то время всё успокоилось.
Нинок, пронятая ветерком из окна и Васьковыми переживаниями, покорно пригнулась перед образками, как делал когда-то Васьков дед, пустилась в чулан. Поближе к печке. К огню.
Теперь ей легче стало обсасывать, перебирать заново заронившееся слово, обдумывать сказанное. Запивать представленное глотком молока.
Тут у нее всё под рукой!
Она поддала жару сладко-рябиновой ягодке чувств, своим ощущениям. И всё теперь за тряпкой и водичкой из рукомойника, что принёс вчера муж, когда процеживала сквозь ситце памяти похожий разговор.
И украдкой, будто от родителей, заглянула тут же в зеркальце.
И голова загудела. И нервы всколыхнулись вслед за убранной в плотные вытачки платья грудью. И после того, как удалила лишний волосок на брови, закружилась за кастрюльками.
До потолка вырос, пущенный на волю, глуховатый вой посуды с перезвоном воды. Прошёлся передним углом с образками и рассыпался по избе. Нинок от радости перевела жаркое дыхание.
- Видимо, так принято было общаться?
Видимо, к этому пришли, чтобы в процессе поиска лучшего отношения ме-жду собой, подталкивать себя и мужа к новой мысли и её решению.
За окнами цепляет ветками вишнёвые листья молодой клён. Вот приклонил-ся уже к окну. Заглядывает внутрь… машет лопушистыми листочками. И он, сросшийся с шумом бокового палисадника, словно приглашает окружение к легкой беседе. Так мало-помалу складывается жизнь.
Все жили обстановкой.
В этот самый момент застал Нинка Васьков голос и тотчас расслабил её.
- Это не облака. «Вечно бурчит…» Сроду так не ходят. Ни разу не видела. Дым тянется. Баня, чать, у Гуни Намоновой вытапливается.
- Похоже на то! На чужом горбу, калякают, в рай не уедешь. Все это давно знают, но «ездить на людях» до сих пор многие не отказываются. Как пакостили друг дружке, так и пакостят. Вроде того: в рай не уедешь, но и беднее не станешь.
Хорошее ли дело дым в окна да в глазки пускать?! Вот такие «салазки» мы нынче выкидываем.
Короче говоря, виноваты все в этой непутёвости – Фенька, Васька, другие… но только не я. Все обвиноватились – видал её?! А выйти начистоту друг перед дружкой, выходит, и некому, и не с кем. Думаю труд, а следом и основные со-бытия, вскрыли издержки нашей психики в историческом процессе перестройки миропорядка. Ить как не повернись, а сами создали себе поганые проблемы. Потом пытаемся форсировать психические ресурсы. Единую нитку поведения потеряли. Зато самооценку себе завысили. Перфекционисты по отношению к другим, но не к себе. Вроде, рядом со всеми, но не вместе. У нас примат формы над содержанием. Часто встречаем начатое дело, но не законченное. И так да-лее. Стало быть, бытиё есть сплошные издержки… и насмешка, а человек обре-чён на грань выживания. Вот и весь всеобщий эффект из этого состояния. Аль не так? Так, конечно! Никто только в этом не сознаётся. Совесть – тонкая мате-рия. Разве она этого позволит.
Сперва Васёк жарко обнимает глазами каждое вороханье Нинкова платья, пропитанное обедами и свежими молодыми силами. Сперва сморчковатый, в саже, палец Васька музыкально пишет в воздухе кружева, приплясывает и заде-вает обои, пользуясь временной свободой. После ищет: как поправить, прибли-зить к себе шаловливо-игривую струнку её голоса.
Наконец, воспоминания о прежних ухаживаниях за Нинком берут за душу, и Васёк щурится.
- И долгим, должно быть,  и зазывающим покажется его взгляд кому-нибудь со стороны!
Шутка ли: жить с человеком, глядеть почти в одну строну, питаться с одно-го стола, из одной чашки, каждый раз выискивая в нём добрые или худые по-рывы чувств, а затем думать: куда же они и к чему приведут?
Ненасытно и ревностно становится в такой ситуации.
Тешит Нинок горчинку встревоженных нервов.
Вспоминает, как мать её любимого дитя первый раз в угол поставила за ни-кудышно помытый пол, неудачную поглажку белья. За то, что масло пролито из лампадки под Божницей. За то, что без спросу своей суёжкиной рукой к икон-цам лазало.
Попискивает назойливо, как комар, табуретка под Нинком и пишет на полу хлопушка: вроде, Нинок что-то важное для себя решает.
И невидимые, и непонятные другому буквы кувыркаются, ломаются очер-тания, сливаются с тенью хозяйки, наезжают друг на дружку, как младшеклаш-ки, и помечают Нинково лицо юношеской гордостью,  забавой и диковинно-притворной улыбнушкой.
И солнце, ить, меняет человека. И плохое отступает. И покажется он сам се-бе в эти минуты вдруг кем-то особенным. Простым и непонятным. Ожившим после утренней суеты. И снова думающим мечтателем о жизни. Внешним по-дарком судьбы.
С тем и живём!
Поутру петляла, петляла по сучкастому полу Божья коровка, играла, играла с Нинком, доверяла ей во всём, и по ладошке ползала; а к обеду она поднялась и улетела в форточку.
- Как же так: поили, кормили, на ладошке грели..?
Она словно спешила к вольному свету, подарив напоследок человеку трель тонкого и светлого узора от торопливого крыла. У каждого своих забот полон рот.
У всех хлопот – вязанкой не унести.
Прошёлся ставнями учёный ветер. Сверился с прошлыми наработками. За-глянул за горизонт. Внёс коррективы. Сбросил в прихожей на землю мешковину для ног. Грязь обмёл со скребка у крыльца. Поиграл с дверцей сеней. До-вольный, заглянул в избу, растворил створки окна, обновив спёртые запахи вя-лой испариной колевины и смолистой щепы.
Перемены ждали людей.
- Подь-ка сюды, - не ожидая отклика, кликнул Нинка вершинкой голоса Ва-сёк и прибился к окну.
Он тут же сцвёл кудряшками, взлохматился и утонул в набежавшей думке. Косо приподнял, скорее поддомкратил ухватиной руки некультяпистый тяжё-лый подбородок и как-то неловко перекрестился на деревце в окне.
Сперва его горячее дыхание прибавилось, вросло во всю ширь звена. Потом покрыло стекло влагой с изломанными углами: запотело.
Пальцем рисовать можно.
Позже он уловил в напотевшем стеклянном ситце теплынку, оставшуюся от дыхания. Она была особенной, как бы едва уловимой осязанием кожи. Она была выболена душой и скоро растворилась под его сердцем, побудив мысль.
Где ты, тенистый мой берег надежды со скамьёй у самой реки? Как найти тебя, вернуться к тебе и не потерять, глядя вместе с тобою в душу мою?
Где ты, мой бережок, что соединяет людские сердца? А, может, ты остался в свадебном танце и лунной грустинке, что сливает воедино двоих ненадолго и потом в суете забывает о них? А может, ты в белоснежинке вишни цветущей весны, что сперва в колыбели качает наши сердца, а затем растворяется в по-тёмках быстрого вечера?
Где ты? - спрашиваю тебя, как судьбу, и зову.
И как лучшие и высшие годы ценю! И тихий слышу шелест платья любви. И нет привычного щебета птиц. И нет без тебя песни, зовущей к истокам малой родины.
Только высокая левадка тополей за огородом, посаженная ещё дедом, гля-дит молча и манит, будто к себе.
Вдруг он смутно различил останки следов добрых отношений между людь-ми, где-то у себя за спиной. Они почему-то крепко цеплялись за память. Теперь он лучше понимал: где и как их искать, чтобы привить в новом коллективе…
Всё сохранила память: то лучшее, что нашла в прошлом. И то, что он стал сдержаннее. И то, что Нинок на его поступки больше не сердится с утра. И то, что он многое стал больше обдумывать, глубже. И про любовь подумал, что так дорого ценит в отношениях человек.
Огорчало только то, что любовь, во всех её проявлениях к природе и чело-веку, не находит применения к важной ситуации на работе, дома, на отдыхе, - Васёк испытывал теперь от этого новое чувство. Чувство частичной удовлетво-рённости.
Скрала наша Нинок шаг, придерживая дыхание, зависла было, как перелёт-ная смерть над непокорной головой мужа, и приткнулась к раме, будто к живо-му и родному.
Бывает, и простые окна объединяют сложные чувства двоих.
Яснее ясного заслышала она и боль, и вздохи, и мысли, как ей показалось; будто посланы они от ставен веков говорящего неба, а не от Васька.
«О высших материях вспомнил, значит, любит», - так поняла она мысль мужа - далёкую и смиренную.
- И какая же проявилась неведомая сила на бабьем лице! – кажется со сто-роны. - Она разом, как в горсть собрала, и не пустила на волю зёрна расходив-шихся чувств.
Может, такие редкие мгновения, открытые однажды в древних веках, по-вторяются, рождая новые минуты радости и продлевают нам жизнь?!
Она вздохнула теперь глубоко и собрала полные губы, налитые печалью. Повертела ими скупо, пока не изошлись постыдным огоньком ямочки на её ще-ках. Вырвала у времени золотую минутку улыбки, оставив эти дородные стихии в каком-то по-детски лукавом удивлении.
- Густо вон баньку топит, мотри как…- перекупил Васёк щемящий взгляд её глаз.
Он закипел. Как отчаянный, как испытавший крайность положения человек, и - готовый к разговору.
- Утри нос-то, вон, в саже…
Углём чадит, похоже, не хворостом, как мы… Склонился под ветром в пояс. Через конёк валится, как забулдыжка, дым-то… Хорошо, что есть не просит под окнами, а то все глаза проест. Почитай, годик с небольшим, как живёт на широкую ногу. Уборную напротив нашего колодца устроила за забором. Зло одно будит.
Васёк помолчал, но соблазн говорить одолевал его с новой силой.
- Вот недавно одна кофтёнка с большого вязального крючка на ней мота-лась. А в прошлый раз, гляжу,  вязка на все цвета клубков и размеры крючка. И женихов в ней встречает, и стирает, и в бирюльки с дочкой играет.
Вся духами пропиталась: французскими, голландскими, итальянскими… Бог знает какими! И пузырьки напротив дома валяются. Кажется, опыт предков со вседозволицей, нахальством, упрямством и голым бесстыдством в ней слыхать.
- Есть чем топить, вот и топит, - словно взвешивала косо собранной бровкой каждый его сказок жена, вытирая нос.
- Знамо, есть…
- Мотри, звено-то не лопни локтем.
- Красиво получает, живёт, ширится, топырится и купается в косметике. И помои перед домом льёт. – Васёк пробует разговорить Нинка, чтобы сгладить пред ней свою отдалённость, которую он в последнее время чувствовал и не находил подходящего момента, чтобы начать разговор. Оттого и речь была как признающего свои недоработки человека. И он всеми силами старался это по-ложение исправить.
- Конечно, не любой сможет деревенский мастак к себе заграничных угово-рить, зазвать, вытребовать в нашу глухомань и всучить им работу.
Нашему брату не больно кланялась, когда и дел не доверяла. Почитай, за-морцев нашла. И лучших знаек в этом нежном вопросе. За всем этим, как во-дится, стоят нелёгкие дни, горючие луны, сомнения до слёз. Слилась со време-нем, выходит, её мысль-то?!
Ни как у нас, конечно, у «петрушек», хоть и помои на задах за домом льём. – Васёк покряхтел от удовольствия даже, видя, что Нинок его просто слушает и не перечит. Это был, конечно, им хорошо проверенный ход, который мог при-годиться и там, на работе с людьми. И он спокойно, можно сказать, продолжал.
- Теперь на мороз, ни ветер, ни разговоры, ни слухи не страшны.
И тепло по трубам пустила. И бежит оно к ней прямо в подол из далёких чужбинок земли. И в избе как солнышко светит, от батарей…
Отрезала, ко псам, электрику нашу. И, на удивленье нам, отгрохнула себе такую завидную оснастку рабочего места, что от лесов и до морей по стране днём с огнём не сыскать!
Вот она где, оказывается, любовь-то в человеке водится!
В истоках души. И до чего же они глубоки! И не каждый потрогает их, дос-танет, примерит и потянет в жизнь. И, кажется, в извечном поиске только от-крываются эти истоки любви… - глаза его покрылись каким-то упоительным блеском нежности и ласки, хотя голос оставался ровным. И Нинок уловила это.
И мы на верном пути!
Железные люди среди нас живут. Комсомол …девятьсот двадцатых в них, видать, заговорил.
- А ты, вусейко, в тот раз калякала: только язык да руки говорили… Её у двора, дескать, не видать… Вот и не видать. В заботах, хлопотах, сутолоке вся-кой поисчагрилась. Настиралась, наготовилась, вёдер сорок воды только в баню отпёрла; а за топкой пляски сколько? Пальцев не хватит считать…
Вот и не видать…
- Что и говорить об этом… - голос Нинка сделался мягким и совсем своим. А Васёк в этом знаке разглядел для себя даже уважение. Поэтому он с удоволь-ствием продолжал верить, что в отношении людей заложена великая мудрость эпохи. Важно вовремя её разгадать и понять, как Нинка, например.
- Вышло, Нинок, так, что у неё забота на дому, как у многих. Но своя, ни с кем и ни с чем не сравнимая работа. Начальство, хозяева, инструкторы, управ-ляющие за тысячу вёрст. Сама живёт под высокой луной, с чистым воздухом и девичьей мечтой в глухой деревне.
И труд ладится. И кругом хорошо. Только банные обмывки, золу всегда в сторону нашего усада сбрасывает.
Так – лафа, а не работа, выходит.
Зато с коллективом калякает виртуально. К слову сказать, на почтительно-девичьем расстоянии. Зря глаз не кажет к ним в офис. Получается, рука руку моет, губа подпевает. Однако идут навстречу – начальство-то.
Все, стало быть, условия ей. Соседям выставляет свои.
В окно, вон, не ботнись…
И Нинок тихонько отвела от звена плечо, и подумала: как хорошо ей сего-дня от этого разговора. И даже хотелось дольше жить этими минутами и никуда не уходить. И наблюдать, как необычно покачиваются от голоса его кудри, и ровно роняется голос, что музыка в зале большого клуба. И ей хотелось от это-го только слушать.
- Она денежку бережёт на поездках, да время, - голос Васька сделался со-всем бархатным. И чтобы не казать Нинку глаза, чтобы она не подумала, что ей заговаривают зубки, решился продолжить мысль ровным голосом, выделяя не-большие паузы для развития её интереса.
Заботы, видим, меняют людей: и от этого становишься живым, самобытным первопроходцем, впитывающим душой свежие подходы, человеком.
- Скажем, ладно и хорошо пустит дело. Выкроит часик, другой на переинач-ку программ, - вслушивался в свой тон Васёк и легонько на новой струнке про-должал.
- Потом, а потом она успеет пронюхать спрос, выбрать момент, тон, погоду на рынке, красиво подать рекламу, а по-нашему - осуществить правильное взаимодействие человека с организацией. Через эту самую рекламу заинтересует покупателя. Затем, придаст товару новое дыхание, изменит его свойства чуток и бабахнет попутный похожий товар под старой вывеской. Ну, и огребёт с этого дополнительные денежки, прибавочную стоимость, так сказать, о которой на её фирме и не прознают.
Сноровистость, изобретательская ушлость ею правят.
Плохо ли?!
Иногда ласково поздравствуется. А в глазах всё же своё: вот, мол, как я на козе объехала вашего брата. И вы мне, вроде того, не ровня: ни на стельки, ни на запятники не годитесь.
Чать, так думает об нас, недотёпах… - Васёк хотел сказать про себя «я», вместо «вы» и «обо мне», вместо «об нас» но не осмелился. Ведь при необхо-димости Нинок это использует в своих целях, против него, подвернись случай. А, стало быть, чтобы так не получилось, решил заодно узнать: с кем Нинок в подобной ситуации  – с ним, или разделяет мнение соседки? Поэтому он, во-первых, обобщает, говорит не только о себе, но и об обоих вместе.
Во-вторых, на кону ведь не только семья, но и будущая команда, бизнес, выживание самого человека в совсем нечеловеческих условиях. А технику взаимоотношений надо доводить до ума не завтра, не когда приспичит, а уже сегодня.
 Ничего нет важнее и выше, чем добрый настрой в отношениях с человеком! 
Иной раз не сразу догадаешься: куда и как правильнее держать путь в друж-бе? Как донести чистое и сокровенное начало?!
Чувствуется, как после сказанного преследует тебя неотступная тень, тень осуждений, сомнений. Из головы иногда можно выкинуть эту предательскую мысль, но скрыться от неё навсегда невозможно.
Это простая, возможно, по-крестьянски грубая, топорная, чёрствая, нелепая, чёрная шаль сомнений и кривотолков, вразумлений и раздумий. Но за ними - живые люди.
Их можно научить терпению, но нельзя от них отступиться.
- Летось, ветром дует с сельмага, как ребёнок подскакивает на ножке. А са-мой давно за семьдесят. С высоким причесоном, в красных калошах с бортика-ми из крокодильей кожи и с пятачком скотиньева навоза чуть выше подошвы.
Запахи блестящей кожи заглушают аромат луговинных цветов, бодрят, и непременно хочется почитать что-нибудь древнеисторическое. Модницы того времени всегда хотели и мечтали, чтобы их заметили. 
Другого-то ничего не остаётся. Иначе можно нарваться на хамство.
Кстати, на её правом плече – сзади и спереди сказано прямо. И обозначено даже заголовком с красными буквами: Инструкция!
А забегая вперёд, скажем: такой подход чем-то напоминает сократовский. А Сократ весьма ратовал за совмещение прекрасного и полезного. К примеру ска-зать, красиво расписанный щит. С тех пор инновации  с изменением некоторых свойств предмета или его самого переместились и на дамские платья. И наша дама весьма об этом не сожалеет.
Выходит, принцип от каждого по новаторской способности, каждому по инновационному труду возможен в наши дни.
И он – уже не за горами! Доброе общение считалось полезным для красоты и гармонии духа. Соседка, видимо, подначиталась и немало по этому вопросу.
Блудному глазу и приложиться негде к её телу. Серебро в ушах, на руках, груди, подоле, - везде. А сидит на ней платье, не платье. Три капюшона. Один от ветра, другой от ненастья, последний от солнца.
А для любопытства или знакомства с её новыми идеями в организации нам не надо тратить время на улице, к примеру, срочно рыться в планшете и читать высокограмотную литературу для специалистов.
Ни к чему теперь.
Все учёные мысли по взаимоотношению человека с организацией или дру-гим важным человеком представлены в художественной форме в колонках тек-ста, рисунках, сценках, снимках прямо на её батничковом платье.
А чтобы не загружать её чересчур занятую голову назойливыми вопросами, расспросами, пересудками и прочими непотребностными мыслями, скажем, при ходьбе, нужно просто следовать строгому правилу. Например, дождаться, пока дама соизволит остановиться. Затем нужно обойти её кругом, пробежать глазками изложенную на платье информацию, поразмыслить и ознакомиться глубже с интересующей темой на платьице самостоятельно.
- Но каково глядеть на неё прохожим да при нашей местности, цветочках, лютиках, одуванчиках, василёчках, неугомонных и певчих вечерах?
Романтики в ней всё же для человека не хватает.
Ась? То-то, милка, молчишь…
Шлёпанец на ноге вон только вертится, по танцам, будто соскучился.
И Нинок мягко покачала глазками. И мелкие канавки спустились от глаз и потонули в румянах. И Васёк, подзаряженный чистой энергией, заглянул ей в глаза, будто искал: где же в эти самые моменты может возникнуть слабое и не-доброе место во взаимоотношениях? И с человеком в будущем коллективе мо-жет всякое случиться: может сорваться и нечаянно нагрубить.
А если тему вести дальше, то и вовсе устанет от неё. И такой кадр в команде станет не лучшим. И надо быть готовым с ним работать. Искать подходы и к нему. А пока, видимо, Нинок не против, чтобы с ней и дальше работали так, ле-гонько. И Васёк старался.
- Да-а… Несётся как-то – плечи назад, голова мёртвая. А ноги бегут. Бегут впереди самой хозяйки. Сидит в ней и правит, все равно, что Леший царёк.
Хорошему казачине за ней не угнаться, не поспеть ни в бурю, ни в зной. Ножищами простригает воздух, как доармейский юнец. Плывут только швел-лерки скул. Плывут себе плавно по вольной дорожке.
Походка, кажись, и та под уголок скорости заточена.
Беда с ней, а нам – раздумье!
Может, в этой свежести взгляда и спрятаны сердца дорогих нам отношений, без которых и доброго шага ступить нельзя? -  последние слова он добавил ти-хонько, как про себя.
И нету без них ни счастья, ни веселья ни в лунную ночь, ни в солнечный день, ни на закате дня. И, лишь, как красуясь собою и гордясь, мелькнули перед глазами заглавные буквы какой-то зовущей инструкции.
- Бывало, у часовенки чуть забрезжит рассвет, налитые свежестью души, лу-га ещё спят, от воды пар поднимается, а она уже оттуда, из родничка-то, бидон святой воды чалит.
Бывало, идёт, как пастух, сплёвывает, сапожищами застоявшуюся землю будит. Со двора во двор, к примеру, обойди, и все подтвердят: мол, каленым словом, но кого-то обязательно за глаза подденет, кого-то уколет, ужалит, но обязательно обидит.
За каждым, грит, своя чудинка водится. Грех, мол, не обсудить. Помягче, выходит, когда в глаза кому нехорошее скажет.
Потом как подменили. Первая здоровкается. Как приветливый мужичок, шапку приснимет. Уважение имела, вроде того, даже к собакам. Признаться, одно сердце человека с работой делила.
Теперь, надо понимать, разговаривает с каким-то напевом, присказкой. Молчанкой больше людей обходит. Нос кверху, глаза в землю: «в упор никого не вижу».
Зазнаётся. Пустила дым в окна.
Ну, ладно там, дровами бы протопила. От них и дым не такой страшный и горький. А, ежели, в баньку бы нас для приличия попросила, то и на дым на-плевать…
И не больно надо. Своя есть, чать, баня.
Портрет только дому портит. О соседях, выходит, не думает. На своё, ка-жись, только дело молится, а не на Божьи образки.
- А ведь и правда, виновата, - подхватила Нинок. - Дым вредный. И как раньше, милушки,  на это внимание не обращала?!
- Человека с жальчинкой в душе в ней уже не разглядеть, - прибарабанивая засидевшимися подушечками пальцев по стеклу, откликнулся Васёк, – что ус-мешка в глазах, что эти её новые калоши, что платье, скажем, или походка – во всём больше плутовское проглядывается, господское.
Только строгая грудь да утончённая белая шея заставят нас при встрече с ней умоляться…
Было видно, как влетела и вылетела со звоном в окошко муха, когда хотел что-то важное сказать. Вместо этого только произнёс: «муха, а как на мозги влияет-то… пропади она пропадом, эта муха».
– Ботнешься: вон махор на чулке о тубаретку задела, гляжу… Зато вид осо-бый станет, когда часть внутренностей от носка тубареткину гвоздю достанется, - высмеял Васёк, ковыряя, сам не зная для чего, паклю из-под оконной подушки, а затем, свивая из неё хвостик.
- Ботнешься… не ботнусь уж. – Нинок расправила махор и опять вдавила спину в угол косяка, вслушиваясь в его голос. И опять ложатся рядами воспо-минания о текущем разговоре. И опять во имя какого-то дела… «Можа так и надо..?»
Накануне, до принятия закона о кооперативах, Дуня, как помнится, в загоне была, мрачная такая ходила, доходяга, но - неуёмная. Только калоши блестели у сердешной. Правда, тогда они были чёрного цвета.
Ходила, чать, не дашь соврать, куролесила, аж пыль под окнами стояла у Кодонькиной завалинки. Вытанцовывала перед мужчинами всё на талой веточке чувств. Мужицкую слабинку искала.
Искала как понравиться, полюбезничать да пообниматься покрепче. И до тех пор воспалялась вся, что платье поднялось до самого пупка, прости Бог, кружевами ходить стало. Закружилось, завертелось около её ног вместе с не-угомонным лаем чьей-то собачонки.
Тогда мужики углядели, наконец, её вихляния и заигрывания перед ними. Однако на поводу ситуации не пошли.
Ещё чего не хватало! У всей деревни на юру стоишь!
Постояли, пошумели, похихикали, подыграли язычком да как-то исподволь пособили ей умишком разжиться.
Так с того разу скотину со двора долой. Так и из сердца местных мужиков – вон!
А, как денежку от скотины выручила, так и у завалинки больше её ноги не видали. Зато больше у чужих машин задом вертела.
Вертится, а на усадах калякают: «Горе мыкать куда-то понесло».
Потом, бывалочи, как не спрошу, мол, здорова ли? Так, грит, неколе мне тут с вами романсу водить.
Однако кормила на зорьке свою тощую печь старой щепой с совхозных ко-нюшен. Тут же кляла во все лопатки председателя из-за никудышного сторожа. Обила с десяток порогов, пока навяливалась в городе на работу.
Так толку – бес с редькой!
И тут Ваську стало важно: отчего Нинок так мало говорит с ним? И рот, и губы её, казалось, делались меньше и меньше.
 Поэтому непохоже, должно быть, на обиду.
И, главное, мало говорит, а всё равно не уходит куда-нибудь по хозяйству. Продолжает стоять. Чего-то дожидается…
Теперь он попытался поднять на неё глаза, как когда-то он делал в юные го-ды. Хотелось подыграть, как прежде, взглядом, который так любила, особенно шумными вечерами. Он попытался получше разобраться в причинах этого. Он хотел, чтобы она, наконец, расчувствовалась, рассказала о наболевшем.
Он даже сделал над собой усилие и приподнялся; но как раз с её стороны вставало солнце. И было не понять ни её глаз, ни желаний.
Он даже вспомнил, как было в такие моменты молодости с ним. Вспомнил, как светила луна, и было зябко. Было хорошо и тревожно от этого.
Теперь их разделяло солнце. И тепло было только внешне.
И Васёк тот час испытал теперь от происходящего особую мысль: «В любом случае, такой подход к собеседнику не отягощает моего присутствия, как мужа, друга, партнёра, может быть, по команде, не отдаляет связи с миром другого человека, а скорее становится ближе…» И Васёк подловил себя на этой не-обычной мысли, и не хотел её отпускать.
Было слышно: вот пронеслась дорогой, как угорелая, машина. Как с латун-но-медным звоном влетела в окно уже здоровая, с просиневатым блеском, муха и легонько забилась в соседнем окне.
- Так вот, - привычным тоном, переметнувшимися с детства, размышлял Ва-сёк. – Ещё не осиротели пересуды политиков, не отгремели семейные скандалы о предстоящей новой жизни, а соседка опять куда-то похмыздала.
К компьютеру какому-то, поговаривают, примеряется. Лишний раз в убор-ную не сходит, дай только ей только возле техники понежиться.
Понапёрла под местные хохотульки в глаза и спину, понавтыкала во все щели разных «дисков» да прибамбасов из аксессуарии для своей чудо-техники. Округ плевки, ужимки, насмешки; и опять от её ворот и забора только щепа ле-тит гнилая, и столбики у изгородки в огороде, как крепко поддавшие человечки, наперекосяк встали.
- Ради чего такое? – спрашивают посторонние.
- Ради развития. Прекрасно! – ответит не задумываясь Васёк.   Но разумно ли другое: человек есть, а крепкой связи с ним у сельчан, вроде, и нет?
А откуда тогда вся техника без особой связи с людьми, причиндалы к ней? Откуда, сроду не ходившие мимо, машины под её окнами? Почему теперь кра-суется среди своих и чужих в красных калошах с крокодиловым верхом?
В избе у самой бардак, сельчане ей не довольны, беснуются… Никак какой в стране переполох затевается…
Многое не ясно…
- Случись, тёплым закатом дня пробежишься диковатым глазом по её име-нию – кругом пластмассовая требуха от техники разбросана. Кое-где горками, вперемешку с дырявой обувкой, рваными чулками, рукавицами и луковичной кожурой лежит, а кое-где просто врассыпную валяется. И обязательно все «зап-части» чужой фамилией подписаны, на заморском языке.
И все они, бедные, пережили – и боль, и вой, и стоны, и побои за неудачи, и потрясения от своих хозяев и продавцов прежде, чем попали в «грязные руки» нашей соседки, - Ваську сделалось даже как-то не по себе.
По что им такое?
- У каждого свое горе, свои переживания… И кажется всё кругом соскучи-лось по ласке человека!
И где эти запчастья только не увидишь: И в досках, и в сдохлой поленнице под сараем, и в избе по всем углам – под койками, покойным шкафом, столом, на подушках, между книжками, под туфлями, у самой Боженьки под нёбком, где образница в избе, даже у котёнка в игрушках.
И высокие луны под окнами ей скучны без такого технического наводнения.
Зато, как королиха, при деньгах. Нам не чня, не… теперь больше дома, меньше в верстовой упряжке, - и тут Васёк скосил глаза, глянул на притихшего Нинка.
«Плохо ли, гоже ли, но живут люди, радуясь жизни. И им шаг за шагом по-коряется вековая история». - Васёк чуть придержал на Нинке взгляд.
И мы знаем отчего замедлен их ход…
- На всё у нее свой вкус, - тут Васёк осёкся, что сделал, будто неудачный выпад в сторону жены, не так поглядел, как хотелось бы. И, чтобы как-то сгла-дить свою вину, залип к окошку и воркующе продолжал.
- Положим, тарелочки, чашечки, ложки, горшочки по два раза перемывает. И уж никак не побрезгует с одного куска по очереди с кошкой полакомиться.
Случись, дрова подвезут, то чурбаки, как хороший мужик, с плеча колет. Только брызги со щепой от сырого дерева летят. Однако курам на смех туба-ретки на столбы огородные повесила. Вроде того, думает так убережет их от непогоды.
Вот, кукушечья голова!
К слову сказать, с человеком в избе у неё мебель разговаривает, не только люди. Сказывают мебель-то с нехитрой технической начинкой вся.
Вещает, понимаешь ли, таким внеземным загадочным голосом… «Бум-бом-бум…» А кругом, куда ни кинь, теперь кресла, не кресла, шифоньеры, не ши-фоньеры, комоды, не комоды…
Однако, спит на одной подушке из пера не с дочкой, а с кошкой. Короче, слов нет. Одни восхищения.
Замечу: рядом с подушкой устройство скачивает круглосуточно с компью-тера полезную информацию. Если-ка что экстренное, то тут же будит: «Тюсик? Тюсик, вставай..!»
А так, можно сказать, когда завтракают, ужинают там, обедают, то переда-ются праздничным тоном собранные сообщения. К примеру, рассказывается о об адаптации новичка в команде, его связи с человеком как внутри организации, так и вне её.
Кажись, не дом, а галактический центр слежения за полётом свежих мыслей.
Сказывают, значит, вхожие к ним в избу люди, будто невидимая бабушка разговаривает с ними ближе к ночи приветливым и родным голосом: «Тук-тук, детвора, всем байки пора!» Помнится такое встречал в богатых семьях у древ-них народов и позже в пятнадцатых, семнадцатых веках.
А ко всему прочему, сама, как пацанёнок, с горки на салазках кувыркается. Щёки на морозе выпаривает. Вроде того, так мозги дольше соображают.
Тоже мне молодуха нашлась! Там, где крыша едет, уже не починишь.
«А что, если в команду проберётся такая, как Нинок, из которой клещами слова не выдерешь? Конечно, надо испробовать в этом ключе разные манеры и темы. Так, скорее всего, надо…, чтобы её расшевелить», - попутно рассудил Васёк, всё поглядывая на жену.
Но Нинок, кажется, в этом случае не подавала надежд. У неё постоянно крутилась мысль: «Когда же он обо мне вот так подробно всё расскажет? А если не расскажет, значит ли это, что любовь у них ещё продолжается?»
Лишь, вспыхнув на мгновенье, замерцал под выспренной бровкой голубова-то-холодным огоньком её глаз.
И Васёк снова развязал язычок. Только заговорил он искреннее, больше по-глядывая на жену.
- С места не сойти, век не забыть: один раз как-то в сумерках – не отвер-теться от её окон и мимо не пройти… Иду, значит, а из окон, прямо-таки тем-нота, как завораживающая, глядит на меня. Гирлянды цветных огоньков в ней начинают вдруг перемигиваться. Ну, как мы с тобой, как спать ложимся. И вос-создаётся необыкновенная картина звёздной Вселенной.
Только представь: вместо созвездий «Большой» и «Малой Медведицы» - котёнок с человеческими и голубыми глазами.
Знай, мол, наших, как живём!
Давеча вот только ты на меня так пристально поглядела, завораживающе и чисто.
- Да, что ты..? – задохнулась Нинок в мыслях.
- Да. Поговаривают нашенские деревенские эксперты: вроде, сама нечистая сила ей пособляет…
Ей Богу! – Васёк пытался даже перекреститься, но спутал руки. Ладонь ле-вой руки он ловко перехватил и зажал в правом локте с кулачком.
Вышло, что кукиш… показал.
- Вот только на это тебя и хватает, - сорвалось едкое слово с малых губ Нинка. Самое страшное, чего бы никак не хотелось слышать Ваську. Она улыб-нулась и тотчас оправилась.
Неудачная попытка поправить свое положение в глазах Нинка, заставила его голос встрепенуться и тотчас умереть. Он попытался оживить речь, чтобы собраться с чувствами, вслушиваясь, благодаря памяти, в реплику со стороны.
- Мы видим своими глазами. Мы наблюдаем как происходит перерождение простого человека в предприимчивого новатора. Мы понимаем: без дружеских взаимоотношений на всех уровнях – от  простого работника до руководства страны - такое вряд ли было бы возможно.
«И вряд ли нужно было рассказывать о них», - как искрой на ветру пронес-лась вдогонку этой реплике вдруг ожившая Васькова мысль.
И вот теперь, после того, как взволновавшаяся и разгорячённая кровь обожгла Нинково лицо, навернула слезу, Васёк теперь вывернул к ней шею до красной складки сбоку, почувствовав, что задел Нинка за живое; он неловко опустил глаза, как в своё оправдание, мягко улыбнулся и докончил начатую мысль в более чувственном и отзывчивом настроении.
- Что же ты молчишь? - удивилась на этот раз Нинок, подбадривая мужа.
- Так, я и говорю, - начал он сперва неуверенно, но задумчиво, - сама орга-низация дел далась ей, конечно… далась нелегко. Приходилось терпеть нужду, быть оскорблённой и униженной. Фактически опрокинутой в пропасть. Целыми днями, неделями, годами недосыпала, недоедала. Вела полуздоровую жизнь.
Во имя чего это? Во имя идеи!
Ни свист соловья, ни тихий шелест листвы, ни гармошка у ворот, ни задор-ные и литые голоса молодой улицы не могли сманить её на весёлую скамью ко двору.
По избе собирала модные мысли. Вечерами здесь же кормила ребёнка, лю-бимую кошку и привечала «конных и пеших» женихов из далёких городских культур.
Что с них?
Карандашом оттачивала выбранные положения. С расстановкой и чувством пропускала их через гитару долгими зимними вечерами. Сквозь ночной бессо-нок сцеживала полученную закваску. Опосля лучшие и окультуренные зёрна собирала и пускала в оборот.
Интерес развивала.
А при ударном настрое под гомон птиц у малой речки всё перемалывала за-ново. И получала особое, обновлённое свойство товара.
Да ещё какого товара!
Если раньше топилась русской печкой, голландкой, да песнями глубокой голубой старины, то теперь теплом из-под земли. И с каждой тройкой градусов тепла её устройство выдаёт нужную и легкую мелодию.
А когда сама от этой тёплой слаженности в настрое, тебе же первому при встрече необычно и низко поклонится.
Я, мол, вот такая! Так и знайте.
…Эти смутьяны, норвежцы, чать, забыли бумажные проекты свои… торо-пились, сердешные, в насиженные места.
Их частично, чать, и пустила в разработку.
Одним потеря, другим наследство!
Только от бизнеса без добра вся округа кричит. Так в жизни обычно прохо-дит первый этап исторического вызревания человеческих отношений.
Так доброта… становится чрезвычайно важной. Потому что она помогает выстраивать отношения между людьми. Потому что она, как технологическая цепочка, является основным связующим пояском в процессе управления, про-изводстве и в быту. Доброта, очевидно, живёт и с самым важным элементом человеческих отношений, который предстоит ещё отыскать.
Нелёгкая и долгая дорога ждёт его впереди.
Нинок, наконец, не выдержала, подняла бровь. И лёгкий стон, и трепет вы-рвались из её груди. И речь нельзя было остановить, и не ответить было нельзя.
- А чего, Васяньк, людей осуждать-то да разбирать по костям? У самих вон под носом не кругло. Живём с тобой, как кот да лапоть. Округ хлеба вот с ква-сом крутимся. И опять еду чьи-то сытые руки от нас прижимают. Среди напря-жения, недомолвок так и живём. И опять округ грязь, кровь, пыль, крики, суе-та… Зато никак не застану – ни утро, ни вечер – совхозного директора с райад-министратором…
А, бывало, присядешь глубоким вечером у речки, воздух аж спелые ароматы полей отдаёт. А сейчас – ни романтической задумки в глазах, ни ночей до первых петухов с густыми запахами трав. Одни репейники на полях, к тому же чёрная усталь, пустота кругом.
Так вот, к ним есть вопросы по поводу передачи совхозной земли. Одним уже передают её в собственность, другим же френ с дудкой кажут.
- И почему они в газетах такие находчивые эти начальники, спросим попут-но, а от корреспондентов бегут? На запорах от них двери держат. По курортам крутым хлыжжут. В домах белых за высокими заборами, как собаки прячутся… Почему?
 Власть не наша. Какие там права у корреспондентов?.. Вот всё поэтому. И бизнес у них чихает. И отношение к людям не то. Как неполное человеческое.
Доняли меня ещё по этому земельному вопросу высказаться…
Тут он в основе, почесть, всех вздоров.
Из нашенской райгазеты высказаться просят. Искатала столько бумаги, а вопросов подходящих к ним всё никак не найду, - Нинок фигуряет писаниной перед глазами Васька. Показывает всем видом, что соседка ей и без того надое-ла.
И примеров брать с неё больше не намерена. Куда больше её занимают от-ношения с Васьком. И подвела ноготком ресницы.
 Так ли важна сейчас эта соседка?!
- А ты тут ещё со своими замечалками притямился – там не скрипни, сям нитку убери…
Васёк как-то легко и несвойственно улыбнулся.
- А я так, для примеру это. Человека же должен кто-то понять, принять или нет, поправить…
Я поддерживаю, особо не осуждаю и тех, кто со стороны вон нам говорят… которые подсказывают, высматривают, выспрашивают, перечат. И опять ло-жатся на нас черёдкой дела. И опять начальство стоит на своём. И так до беско-нечности.
А за начальников чьих-то я не в ответе, - светясь сначала скупой улыбкой, а затем исступленными глазками, Васёк сопроводил свою речь. – Вообще сказать, болтания людей по бескрайним просторам – туда, сюда полезны. Жизнь натаскивает нас, как школьню, приспосабливаться к себе велит. Есть некоторые - стонут от хохота над нами бесполезными, голодными, убогими и холодны-ми…
Некоторые государства ложатся на крутой курс, чтобы приспособиться к жизни, хотя бегают босиком по росе, выйти в люди не в чем.
Понимаю их. Зажить лучше хотят, а на нашу государыню противниками по-глядывают. Однако от нашего сладкого пирожка не откажутся за одним столом.
Каждый ищет своё, свою тропинку, согретую далёкой юностью. Вот и вы-бирают с кем дружить, а кого сторониться.
Так и должно.
…Подорванное сперва жестким смешком лицо Васька, незаметно оберну-лось терпеливым хозяйским взглядом на прожитое.
До боли, о самое донышко чувств, хотелось вычерпать изнутри всё нава-рившееся. Хотелось в то же время не упустить момент и понежится, поласкать-ся вместе с Нинком. Вместе погрустить, поискаться в глазах, забыться, дойти до исступления и простомыслия.
И Васёк тут осёкся. Сразу неуверенность взяла верх, переборола его только что поднявшийся настрой. Сразу вывернула всего, как штаны ничкой, изнанкой. Сразу застила глаза какая-то горечь неудач, ссор, обид… Всё мгновенно выросло перед ним и закружило над головой.
- Во имя чего же так закружило?
- Во имя доброго завтра!
Если во имя доброго, то его вполне устраивало.
Устраивало и то, что снова вместе с доброй надеждой погрузился в воспо-минания.
Вспомнил отцов дом, садик с вишней и малинником в нём округ завалинки дома. Из садика было видно всю улицу, а его нет. Из садика он мог безнаказанно и робко наблюдать за всем происходящим из-за штакетной изгороди.
И теперь он подумал, что Нинок его так быстрее поймёт, когда он чем-то увлечён, вынашивает свою идею. И тут он ощутил, что лицо его заметно свеже-ет, покалывает от прилива крови, как у юнца, постигшего радость.
И он почувствовал себя гораздо увереннее. И ему показалось в какой-то момент, что так веселее и светлее жить. Он находился в окурине звёздной идеи, в поиске лучших отношений с человеком, будущей командой.
Он поэтому не решался на откровенный разговор с Нинком. А в глазах уже полоскались молодость среди дневного гама, собачьего лая и прохладка мелкой речушки на самом краю улицы, где они завсегда бывали с Нинком.
А неожиданно вернувшаяся молодость уже подсказывала: если побыть по-началу с собой наедине, а потом с Нинком, то любовь обязательно оживёт. – И в этот момент человек обязательно знает, во имя чего и кого он цветёт.
И Васёк неожиданно испытал, как ему стало хорошо, необычайно спокойно от этих мыслей…
Ему ни на кого не хотелось глядеть, даже уставясь в окно, когда проходили мимо красивые молодые девчата. Ему вдруг показалось, что в его рассуждени-ях, поступках, положениях, которые он принимал до настоящего момента, вы-ражениях есть что-то страдальческое, даже в момент ночной утехи с Нинком.
Ему казалось, что всё это уже было и до него. Всё было в истории. Но мир не стал от этого лучше. Мир не стал добрее и справедливее. Ему представля-лось: лучше бы строгая мысль вытекала из живинки искусства. Испытывалась бы повседневным трудом, лаской, пусть, даже с гулянками под вой и плач сла-вянки с гармошкой.
Если под тот же вой и плач подвергать всё сомнению, как было ранее в ис-кусстве подзвёздного мира - станет ли человек от этого лучше? Станет ли больше доброты и ласки?
Моешься так в бане, а в окошко молодячки подглядывают за всем – лучше ли станет от этого тебе? Моешься - подглядывают, одеваешься и раздеваешься – подглядывают. И всё это подвергаешь сомнению… Станет ли лучше?
- Может, тогда и отношения людей в быту, на работе, отдыхе стали бы чище и лучше? – спросил кто-то.
Васёк напрягает мозги изо всех сил. Лицо, тем временем, доспевало красным цветком. И ему стало как-то не по себе.
Ему было ясно, что и такое ожидание от передачи картинки не оправдала жизнь. Люди вряд ли изменились в корне от подобного подхода к ним, как их не преподноси в строгой и популярной устной или письменной речи.
«Если брать в корне, то разврат только вырос в людях от такой подачи ин-формации читателям или зрителям. Конечно, в читателях и зрителях, как и в нас с Нинком, много авантюрного; многие всё ещё одухотворены какими-то высокими идеалами…
И думаем все: надо менять страну, жизненный уклад и себя, а как, пока не знаем, начать бы с чего-то… И нам пока не так важно, что ходим друг перед дружкой в сорочках или без…»
И ему было ясно: он за строгое знание. И полубасенки даже в нём допускает. И ему стало теплее от подобных мыслей. Ему понятно, что отношения людей в этом случае всё же изменятся. Непременно изменятся, только способы подачи информации надо сменить. Только в сообщении должно быть и полезное, и красивое сразу.
Ему стало интересно рассуждать про себя. «Представим: есть дама. И, если её изобразить, – дорисовать ей красивые губы, рядом адресок… И подход к ней изменится. И появится другой смысл – не только её разглядывать, но и поца-пать, пощупать. И окажись при ней строго передовой опыт, то непременно его захочется перенять и внедрить для нашего же блага и прогресса.
Конечно, в нашей информации много несовершенного. И воспринимаем многое в розовом цвете, розовых чулочках Такое направление было в истории. И даже любимую до сих пор поджидаем на скамейке: в каких же хрустальных туфельках с бантиками она засветится перед нами на этот раз? И это всё цве-точные чувства, которые мало что имеют общего с процветанием человека.
Но мало что значит для нас и когда мысль, например, уравниваем с фактом. И факт и мысль становятся пассивными, как закупоренные огурчики в банке.
Но, мало того, иногда письменная или устная подача речи замыкается про-сто на результат. Без учёта её перехода в новое знание. Без учёта движения, без восхождения, без развития. Без особой церемонии,  как с прекрасным полом, на какой-нибудь пьяной вечеринке».
Тут Васёк сделал для себя чрезвычайно важные выводы.
Во-первых, нельзя пользоваться одним каким-то способом передачи инфор-мации, которые знает история. Во-вторых, способ должен постоянно обога-щаться чем-то новым в содержании и форме. В-третьих, должна быть польза от использования переданной информации. В противном случае она может срабо-тать вхолостую, как было не раз в истории.
 Должен быть найден основной способ передачи информации. Разброс под-ходов не очень-то хорошо, как видим, зарекомендовал себя. К тому же, в ос-новной способ могут быть включены иные элементы… оживляющие её суть. Так как объём информационного сообщения должен постоянно обогащаться, чтобы выросла доходчивость для её восприятия.
Выходит, в будущем человеку понадобится ускорение информационного обмена, от которого напрямую зависит прогресс нашего общества?
Рассуждал как-то так Васёк, словно, пустив на попас внутреннюю энергию мысли. Многозначительно маслились его скошенные глаза в сторону жены. Но в такой позе видеть он её просто не мог.
Без особой церемонии Васёк неожиданно развернулся к Нинку, и её сердце отчего-то забилось под тонко натянутой сорочкой с распахнутой кофтой, - и он понял: каким же разным может быть путь подхода к передачи сообщения! Он окрестил его вторым этапом расцвета передачи информации. И многообещающе заглянул в просиневатые комочки глаз Нинка, совсем неподатливые мужнему зубу.
И сделалось вокруг смиренно, и тихо. И ветерок из форточки, как заботли-вая нянька, легонько потрепал выбившийся кудрявый махорок на его голове.
Васёк потёрся лбом о стекло и весьма раздосадовался: Нинка от  его мол-чанки унесла одинокая мысль тем временем куда-то в сад, на щебет птиц, на летний суховей, который, казалось, пытался почему-то выворачивать ничкой, или изнанкой листочки клена и вишни.
«Жена-а… не живётся, не дышится ей, не тешится за пригожим муженьком, как за тесовым теремком, что на зорьку глядит.
Что ей?!
Так и норовит тебя не услышать, а значит и под ноготь залезть или просто куснуть… и пирожком с капусткой, случай, заесть. Затем словом пулемётным срезать. А там - поглядеть на смерть, вой и снова резать… И завертится в судо-рогах последняя жизнь. И унесёт холодная сырая земля некогда живое челове-ческое тепло.
Тогда вспомянет меня, нехорошего мужа, супружка-то моя. Вспомянет, станцует с языкастым смешком, осуждая, да слёзкой утрётся по убитой страсти моей.
Однако, вспоперёк ей не скоро пойдешь.
Зато подумаешь наперёд…
Затем пути отхода, как необыкновенно смышлёный двоечник, припасёшь. Потом знаки задобрения окажешь. Ибо от уступки многое переменится, и разом наступит наисчастливейший день.
Она, ежели что, может и наоборот, тебя в момент ошапурить, ошпарить,  за-ткнуть, скалкой прищучить или языком таловым. Так что, как майская крапива, взбодрится ветерком и снова замрёт на месте, как ни в чём не бывало. Потом настроение на весь день, словно на век, испорчено. Хоть бабью непровороть ласкастых голосов за своей спиной в защиту держи, ничего не поможет оправ-даться перед ней. Зато она чиста, оттого и не понятна.
Так что сто положений духа сменит. Сто поз, звуков, жестов, состояний… Вот так порой передаётся информация от человека к человеку уже в нашей конкретной истории. Надо сказать, не только в быту, но и на производстве».
Хоть как себя веди, что хочешь делай, но и без Нинка нельзя. Без неё только стойку хорошо на голове делать: исподники подвернутся, хихикнуть некому. Так что, с какой ни есть, с женой доживать придётся.
«Там, иной раз, и словцо горячее в ругань неподходящее кинешь. Там всё бывает: стерпится, слюбится, если дурное забудется. Так что, родничковой воды кружку подаст, ежели схворнёшь случаем.
Её, конечно, несуправной бабой до конца не назовёшь. Если что, вечеристую печаль сё в твоём сердце растопит.
Не соседку же просить из подворотни с улыбкой…
Так что, хватит ругаться, обижаться. Хватит землю родную под её ногами проклинать. Замиряться пора. И время вон призагунулось. Значит, сроки при-шли… И гогот босоногий в груди нечего больше будить.
Там, видать, давеча не зря посудка гремела: чем-то опять ей не угодил. Знать, не одну дремучину слов в мой адрес про себя послала»
- Всходы душевные на ласке-то легче растут, - так говорят.
 «Так, то-то и оно!»
 И, отрываясь от окна, будто крались, поднимались на Нинка голубые глаза из-под бровных кудрец.
То подсучит наша Нинок , то подспустит рукав стряпного халата.
И снова недомолвки зреют в душе, переживания, нервы. И грады слов, и льются ручьями человеческие слёзы.
От жара в голове приостанавливается слово, мысль, жест…
К чему такое?
Она ждала, как бывало в глубокие зимние вечера: когда же он в конце-концов и в каком случае потеплеет; расцветёт, как осень его, подувядшая бурая речь?
Васёк, карауля глазом, будто на посиделках у речки, прощупывал пульс, скорость, пик оживления Нинка.
Как же иначе!
Хотелось сказать и о серьёзной теме. О том, что тревожит его, сон, мысль и сердце. Он склонился, изнемог от напряжения, от нахлынувших мелочей жизни, подперев головой уголок оконного косяка и, скрестив, как ангелочек, руки, кинул их на колени.
И приготовил слово.
Но ему в этот момент страшно захотелось по-мальчишечьи поиграться, по-трогать ненадолго нервную струнку Нинка, услышать её пощадный звук, насы-титься и забыться на минуту-другую.
И он, как ни в чём не бывало, отправил навстречу Нинку петлистую сте-жинку слов:
- А ты аккуратней у окошка, граблястыми… ещё тыкнешь… - хотелось ска-зать помягче, да как-то не получилось.
Осёкся, прохрипел, лишился голоса.
Страшно не терпелось теперь замаслить свою оплошность. И он хрустнул шеей, крякнул, поправляя голос, побурел лицом, перевёл тень разговора опять на соседку.
А Нинок, как на выданье, с зевотцой перебирала мысли, беспокоилась; лёг-кая страшинка пробирала до дрожи.
«То ли таким образом прощения просит, ластится за свою грубость, то ли от ответственности за сказанное хочет хитро уйти…»
При этом в глаза не смотрит, косится только. И люди всё видят… «Слова правильные во многом говорит, но мысли за ними скверные и вредные по про-изношению.
Скажет по-русски, но с престарелым словом. В употреблении нашим поко-лением с огнём только можно найти такое слово. И звучат слова как-то громко, упрямо и нахально».
Она сгладила мысль, остановилась. И вместе с ней текуче распростерлась во времени, будто не вернувшаяся из пряток, затерявшаяся, запоздалая тишина.
И тотчас разлился самобытный и находчивый голос Васька.
- Намедни, Нинок, как-то у соседа на скамейке совсем по-взрослому её внучка отвёртывала арифметичке, которая пришла проверить, как её ученица живёт.
А ученица ей отвечала так, будто арифметичка вкатила ей за решение за-дачки высоченную оценку с нижним длинным хвостом. – Васёк, насколько хва-тило ухватин рук, показал перед собой круг так, что Нинка слегка смешок про-бил. И он чуть развязал язычок.
- Так, вот… тут и говорит Гунькина внучка, что её «запартные примерчики» в жизни неглавные.
Ну, спор, вздор и выцвел у них по этому поводу.
Баба Гуня моя, говорит, и без затрудных задачек лучше вас живёт. Тут училка не вытерпела и взялась выкругляться перед ней, сказала, что у нее от-пуск дольше.
- А у бабушки моей зато денег больше.
Учительница опять возразила. Ну, а я, мол, справляюсь с любой задачкой по математике. А математика, вроде того, мать знаний.
Не приняла её доводов Гунькина внучка.
Говорит: «Зато баба Гуня мужиков, как чулки меняет, и голову цифрами не кружит». Вы, мол, проигрываете бабе Гуне по качеству жизни.
- Поэтому и незамужняя.
Тут Нинка тронул смешок:
- А у Гунькиной дочки, гляжу давеча, колготы и те с боковыми кармашками ниже колен. А укладывает она свои косищи с лентами под мягкую проволоку.
- Худющая, страх божий! Не гляди, что шкелет, а как развилась-то?!
Глянул тут Васёк в оконце ещё и ещё, пока не зародилось за лобной мор-щинкой с косым перехвостком неохватная мысль. И ахнул:
- Господи!..
Там, где зарождается и опускается небо, у самой нитки горизонта, из чёрно-чернильной ладони земли, большиной с Волжское море, ему почудилось, как в хлебной дымке, течёт по Волге белая река пароходов, груженных мукой.
Река слёз кипит. Река хлебов шумит. Во славу труду и Родины спешит.
И наполняются силой сердца. И правят её ход единые мускулы исполин-человека. Исполин-река срастается с рябиновой зорькой и спешит в мировое пространство. Спешит туда, где ждут помолье в нетерпении люди. Спешит туда, где каждый шаг, каждый жест, поступок, человек и информация, организация и успех стоят на особом счету.
И, будто небо, отвечает голосом строгих лет: «Вот такая дерзновенная за-думка, с земное благо, и нужна государыне».
И уже звенят местным перезвоном соспетые стебельки хлебов великой на-дежды на добрую жизнь. И в стране добротные товары вот-вот поднимутся под самые тучки.
Уже вышел, потревоженной мысли навстречу, честный порыв человека.
Красными зарницами румян расцвело Васьково лицо.
Словно молодость вернулась и, зацеловав на полустанке, не хотела отпус-кать никогда!
Встрепенулся Васёк, крутнулся на ножке табурета, глянул в чистую про-звенницу неба ещё раз и, чуть не навернувшись с табурета, утонул в сомнениях.
«Может, несдержанность, досадные недоговорки влияют на добрые отно-шения на Земле?»
Без них тошно!
«Глубоких раздумий мало. Вот оно что… Особо в наших краях. С Нинков ноготок – встречаются сообщения, о которых речи ведутся. С глубокими раз-думьями и того меньше.
Одна пустота в них. Готовый итог.
А взять производственно-популярную речь… Вся с головы до пяток одета в лохмотья домашнего опыта или опыта коллектива. Ещё хуже – на чужих рас-суждениях держится, как говорит Нинок.
А ить человек хочет чувствовать в рассуждениях ещё и родное, близкое сердцу, глубокое. И даже зарубежные дива в области отношений человека и ор-ганизации мои рассуждения не опровергают.  Возьмём Стулкера, Дракера, Ве-бера…
Информация плохая – и мир плох! Забывается плохое – мир расцветает. Аж на вечернюю речку потягивает. Страсть, как погулять охота.
Вот Нинок, будто загунулась, пришипилась, утихла. А у самой тапочки на койке кверху ногами валяются. И лампадка под образками зря горит.
Белый день во дворе».
- Не трог… её. Одумается, приберётся…
Тугая она, выходит, на разговоры.
«Хотел о деле парочкой слов перекинуться. Она опять вон с пилкой, ногти вострит».
Но ушло ли из неё недоброе, нет ли?
«Любит она, сердешная, в такие минуты глядеть на речку, что манит со школы. Море в ней слёз после школы только выплакано. И постыдных, и горь-ких, и светлых, всяких. И всё унесло в Волгу. Помнит ли мир об этом, хотел знать? Когда мир помнит, то и дышать с ним свободнее, и с ручкой да бумажкой вперёд смотреть легче.
Любит она, сердешная, на луга с полевыми цветочками смотреть…»
Минутка попутных мыслей изменила многое.
Васёк вдруг заёрзал, заскрипел на табурете, перебарывал в себе занывшую ни с чем не сравнимую, где-то глубоко въевшуюся боль.
«Сейчас она смирная пока. А ночью…»  -Он испытал страх. И собрал почти калачиком ноги. - «Ночью иголки слов – море их! Щипки, толчки, уговорки, слезки, обзывки. И снова минуты, часы бойкота. И треплются нервы, как в око-пе. Терпёж на последней нитке».
Помимо тяжелой головы, тяжелые мысли.
- Если семья, то зачем такая? С безрассудной перебранкой. Лучше одиноче-ство!
«Кто знает…
Ночью, как липучка, приставать станет. Скажет в неурочный час: «Мой ан-гел!» или прочую непотребицу».
Поэтому, не глядя на Нинка, хотелось сказать что-то приятное, но всю при-ятность, как назло, заслонила опять производственная мысль.
И получилась неразберишка.
- Платье у тебя, Нинок, как добрая оснастка рабочего места. Всегда на стра-же мирного труда… - Васёк даже осёкся, вспугнутый своим голосом. Лицо его вытянулось. Пот прошиб от головы до пят, и прыгнула бровь.
Предсмертный ужас пронесся над головой.
Нинок выше носа задрала палец с подточенным ноготком.
- А ты не заносись у меня, а то с тубаретки моментом слетишь, понял! – го-лос Нинка, как-то сцвёл и окаменел одновременно, как малахитовый цветок. Стал хрупче, словно вот-вот разобьётся и разлетится осколками страшных слов, отзванивая глухо от стен и шкафов.
Неладную минуту на наших глазах переламывал в себе Васёк.               
                ***
Под безверием в добро всё же теплилась мысль.
Со двора тормошили сердца хозяев молодые петушки, прося кормёжки. Озорным огоньком разгорались Нинковы глаза, ища утешения.
Хмурые дни подходили…
Нинок отскочила от любимого окошка. Забился по избе её лёгкий девичий стан, гоняя застоявшийся воздух. Она опять искала выхода из подобного поло-жения, будто во время игрищ в кукурузном лесу. Нинок тотчас вернулась об-ратно и ловко щёлкнула пальцем Васька по затылку.
«Уживёмся ли, хитрец заблудный?»
- Только бы и подбрасывал свои козни ближнему. Как чиновник живёшь в семье: дел на мизинец, слов на венец.
Ваську на самом деле было приятно её по-девичьи робкое внимание. И са-мому до смертыньки тёмной надоело Нинковы косточки перебирать. Он по-ёжился, втягивая шею в плечи в знак послушания, и кинул ногу на ногу.
Щлёпанец закачался на пальцах.
Васька брала охота отвлечься от горячих уличных тем. Брала охота под-няться над ними. И в нём неожиданно ожил философ местного значения.
- Вот есть зло. А от чего оно? А зло человека, милка моя, от того, что он в позолоте восхода не угадывает холодного заката. Не видит в розовом зёрнышке блудного камешка, как Нинок.
Хруп – и зубки сломаешь!
Вот поэтому и козни. Вот поэтому и расходится нынче достояние ума с дос-тоянием сердца. – Он воткнул палец в воздух под самый потолок. Этажил не-слышно в лёгкой ругани слова, как будто открывал истину мирового значения.
Правда, понимал, что истина эта, она только между собой понятна.
Сплошь и рядом так. В какой отхожий проулок не загляни. Какой забытой тропкой не пройди.
Сверху донизу одно и тоже.
И в малых хозяйствах холодеет сердечком работник. И всё за какой-то дет-ский срок – пять, семь лет.
И нету пока в мире сноровок, приёмов, чтобы команду к такой ситуации сготовить заранее.
Молчат об этом телетайпы. Агентства… газеты, журналы и телевизоры тоже молчат. Молчит и наука, и граждане про надоевшее говорить не хотят.
Мёртво глядится в чёрно-бурой оправе земли подёрнутое горем небесное зеркало.
- Убьёт ненароком росным распогожим денёчком паралич безработицы – одного, второго, десятки, сотни, тысячи… Потом примется за компании.
И целые страны пострадают.
А годков, скажем, через пятьдесят, семьдесят – энергореволюция – бах по тебе!
Каково, а? – и слышит Васёк постороннюю реплику:
- А потом перевороты власти, войны – и полная Волга слёз.
Соглашается: - Обидно, гы-гы-гы… За таким механизмом, почесть, никто и не следит. А чинам хоть бы хны… Подрожат ляжками перед начальством да овечкины глазки состроят, как невинная девица.
А в это время как раз превращается волна людской лени в огромный вал га-дючей смерти. Раз люд по доброй воле не вымер, то особая коса у смерти всегда наготове.
Им, чинушкам, что? Напороться под конец дня покруче, до полной одури, и сердце не боли. Нажрутся сладенького со скоромным маслицем от заокеанской коровки и дожидаются на койке своего смертного или золотого часика.
Там кому как выпадет!
Молится каждый за себя. За себя и нужду справляет. Чать думает: «Авось не заденет меня лиха беда… Другие вон чего… и то – ничего…»
Разминулась польза, по Васьковым предположениям, с передовыми дости-жениями мысли. Может, и рождаются под высотами лунных месяцев неглупые и полезные идеи. А в дело обернуть это добро с передовым почином  -не тут-то и было.
Не каждому чину такое даётся, не говоря о нас простых…
Будто всё в нашем мире спит.
Кругом препоны, препятствия, стены, оглобли в колёса, оговорки, нехватка ресурсов, стопки чинных правил, пустых обещаний и тысячи отписок на тонну бумаги.
И ложатся здесь, там, всюду трупами, штабелями идеи, предложения – улучшить, ускорить, облегчить, исправить – слова первопроходцев. И кружится над головами, жужжит комариный писк, сливается в единый вой. И только про-стого просящего за этой томной завесой нам не разглядеть.
Только и слышно: «Просим обождать…»
Не разглядеть среди горя волокиты, обмана, объедаловки честного рабочего паренька. Среди выброшенных на ветер нервов, сил в сражении с чёрно-чинными головами, не хватает боевого духа начать работу. Среди всего поми-нутная напряжёнка и срыв. Среди всего - их тон, манеры, звук, жест, мимика, их выигрышное положение в ситуации, поступок… Кажется, всё мешает пробиться нормальной речи – чёрно-чинные головы уполномочены государыней.
Шутка ли дело!
Очевидно, живём не так. И кругом, как в потёмках.
- Вот, Божечки сердешные, едри её телега: жизнь, почитай испил до дна, дом посновил. Ухватьи для неё понаделал да за живностью опять же пригляд имею, а всё неотесанный для неё остался.
На улице пасётся смертынька безлошадная. И дома эта «гроза» сидит, ка-раулит – убечь некуды. Разве соорудить домик с какой немудрящей защитой посерёдке избы – от едучих шумов заточиться…
Половица, как ни скрипнет, погода ли не ворохнёт ставенкой, так сразу «ос-настка рабочего места» у неё виновата. Это по теперешнему обычаю выходит, что я, любящий муж. Сбрехнёт слово – по душе моей, как Мамай пройдёт.
А ежели отважусь сказать вспоперёк, то к цветку высоких слов всегда шутку добавляю. Даже иногда голубем воркую округ неё. Мои сердечные переживания по будущей команде научили её всякой чепушатине. Это надо додуматься – самому мужчине в плохом подражать!
Она и рада, капризина такая… Бабье ли это дело?
Вроде того: «я клёвая девочка», словом, распригожая вся. «Жизнь с тобой, чёртонькой, прожила и задом ни разу ни перед кем не крутанула.
Пенёк сухой!
И вертихвосткой не была», - чать так думает, - по-кошачьи заглянул в её глаза Васёк и тотчас сердцем перенёс всю неудобственность своего ораторского положения.
В семьях бывает так и по-другому…
- Тебе так чудится. Бестолочь ты царя небесного! Только бы тебе пред Нин-ком и хорохориться, - непрогибающимся взглядом, с мужалой щепоткой горе-чи, качнувшись всем девичьим корпусом в сторону Васька, подняла голос Ни-нок.
«Мои мысли и чувства в этом случае с ейными расходятся. На этой почве никак командного духа не построить. Тождества нет между мыслями и чувст-вами. Сама в этом виновата: не следит на каждом шагу за ними… Это должно быть автоматически заложено воспитанием. Перевоспитание долгий процесс…». - Ничего не чудится, - помедлил с ответом Васёк и спохватился, что отвлёкся.
- Кому чудится? – подсучил ухватками ног в смертельном исступлении гне-ва Васёк. Одумавшись, что переборщил теперь и со словом, ощетинил в знак загладки рыбьи передки зубов. Получилось – показал кончик языка и запереби-рал рогульками ног.
- А то «хорохорится»… Возьмём любую растрёпу, к примеру… - Васёк вы-вернул до красных прожилок белки на тощую по-девичьи тень жены, как быва-ло не раз вечерами во время ухаживаний на скамейке у речки. И жесткая шутка прощалась.
И он содрогнулся от неудобства своей мысли и жеста глазами. И уронил глаза в пол, и мысль, которую пытался донести, тотчас замямлил и приберёг язык за зубами.
Это всё, что за это мгновенье он успел сделать, опасаясь пожара в скандале.
Глянула тут Нинок недоверчиво в его ожившие, весёлого неба, глаза, и её взгляд переменился на чужой и безжалостный.
Васёк поблудил добродушными глазками и похлопал, как во время ухажи-вания, ресницами, выжидая хоть какой-то поблажки. И, не дождавшись, в серд-цах подсёк верхней губой скользкое, как леденец во рту, сорвавшееся слово.
- Чур, не меня, только нет и нет. Брать меня, однако, для сравнения нельзя. В Думу, всё-таки, намечено выбираться да обустраивать хозяйства надо…  лю-дям помочь.
Да и вообще - мужского пола я. А у мужиков, обычно, посты-то ответствен-ные бывают. «Растрёпа» больше женский пол обозначает, поэтому для прили-чия… для сравнения, ни тебя, ни меня, а твоё платье возьмём. Оно, как раз, женского пола…
- Ага, для сравнения… крайнюю нашёл? – тихонько отозвалась она. Даже паутинка волос на её пуховой косынке не дрогнула.
Васёк смолчал, чтобы разрядить обстановку, согласуя свои поступки со сво-ей же «теорией тождества мысли, дела и чувства» между собеседниками или сам с собой, хотя его теория ещё ищет доказательств на право существования.
Однако, когда оба глядят в добрую сторону, душа родится. Когда глаз уга-дывает только выжженный солнцем пригорок, на нём родиться бустыль и ове-чий репейник. Так и в отношениях людей.
И станет лишайная колючка из него последние соки тянуть, новые всходы душить, пока не откликнется, не придёт на это место первопроходец, не напра-вит в дело умелые руки, пока не найдётся новатор, не сорганизует помощников, не собьёт команду, пока не создадутся добрые отношения между ними, не заку-пят урожай и не получат из него добрую выпечку.
И собирается всё Нинок с духом, чтобы поговорить с Васьком. И гоняется за её платьем по комнате пыль. Покачиваясь, вздыхают занавески на окнах и чуланном проеме. И родная речка, что поодаль, не мила глазу становится.
И собираются над неровной бровкой, стронутые волной разговора, мысли.
Однако, гоже ли её, топающую с зорьки до заката по хозяйству, закутывать в никудышные одёжки, как нескладную модельку с подиума?
И решила Нинок в полоске вспыхнувшего огонька чувств оторваться на нервах Васька, дабы приневолить его к уважению, чтобы не обмануться в бу-дущем в его чувствах. «И разве семейные разборки не повод, чтобы повлиять на его странные идеи?» Никогда и ни от кого не слыхала она про подобные идеи, которые бы могли спасти народ от приближающегося хозяйственного краха.
Ведь он первый начал… Первый обозвал её далёким от ихнего подворья выражением – «оснасткой рабочего места». И кинул небывалую повителену слов на её неоперившуюся душу.
- И моё платье не тронь сравнениями всякими. А если кто и «оснастка рабо-чего места», то это ты, а не я. И уже говорила тебе об этом,- голос Нинка, как колокольчик, отзвонил над самым Васьковым ухом.
- Я – честная дама!
И, чуть что не так, всегда Нинок у него крайний, то есть - честная дама. И давай, как обычно, вычувеливать округ неё в аршинных опорках. Обзываться «оснасткой рабочего места» и наводить на грех. И городить всякие там пакости.
Так, ещё чего не надо ли?!
И Васёк, пронятый Нинковым словом, зажмурил глаза.
И кусают, и атакуют, как осы, её слова, и кричит, и плачет без умолку душа. И жена надсаживается, и кладёт друг за дружкой, без конца и без краю колючие слова. И тычет его, как иголками, живое тело, и уже бесчувственными стано-вятся нервы.
И принимает Васёк, весь взбаламученный, огонь на себя, ради того, чтобы знать: как выжить всем в этот крайний период времени. У него по-стариковски свесилась голова. Конечно, нужда рано или поздно возьмёт своё – заставит сплотиться людей. Конечно, не час и не год займёт это время…
Но команде быть! – и он открыл глаза.
И снова слышно, как с хрустальных высот, будто небо ответило голосом Нинка, а её глаза сеяли насмешку вдогонку:
- Ещё этого не хватало: уравнивать меня вздумал с постыдным словом… До глубокой ноченьки только и зализываю твои раны, а он – уравнива-а-ть… толь-ко под старость забыл, как меня и величать.
Такой, рассякой… не в меня!
С мужным склонением произносишь доброе имя моё, такой расхороший. Со мной, как с мужиком одичалым ведёшь себя, такой немазаный!
Не хочу..!
Уже ощутил своей шкурой гром и молнии Нинка среди ясного неба. И уже опять валятся на него свинцовые кулачины слов, и рта не открыть, и с полу глаз не поднять, и не шелохнуться, и не вздохнуть.
Одна иголка смерти за другой настигают чередкой, и боль не стерпеть, и вскрик оборван на корню, и губы искусаны в кровь, и тысячи Нинковых ртов, и тысячи клыков вгрызаются в его сердце.
И нету больше сил защищаться. Уж и незачем больше жить. Только висят над головой рои пуль, снарядов-слов. Только льётся с громом дождь слюны. Только разбитые осколки метят едкой мокретью одежду и пол.
- Что это? Откуда такое напастье и ненависть в людях, во имя добра? – рас-суждают в народе.
Дико всё это. И пережить трудно. И трудно понять. А надо…
Как только осел лицом, сдал голосом с нерешительности Васёк и как только приподнялась Нинок после недолгой паузы и вытерла от мокрети слюны обму-соленные губы подвернувшимся под руку платком, накинула на лицо при-скорбное выражение, такое, будто скорлупой от семечки в лицо плюнули, он распрямил спину и заметил: каким жалким остатком стали глядеться её наго-рюнившиеся в желтоватом омутке красок щёки…
И только теперь подумал:
«А ведь Нинок не напопятки ли пошла?»  - ясно-голубоватым отливом ра-дости тотчас занялось его лицо. Тотчас дрогнули от влаги, оттаяли его ситцева-то-сизые глаза, - и Васёк переменился тоном.
«Не зря говорят, будто на добрый шаг, даже крепкие хозяйства равняются. А ить и в команде, не приведи Господь, такие выпады возможны…»
- А почём мне знать, дорогая моя: какой Леший задел тебя в эту горючую минуту? – подрядился оправдаться хрустально-сквозистый голос Васька.
«Раскудахталась, как клушка на яйцах».
- Подумать только, люди мои дорогие, умные выражения из строгих моих знаний сочла как ругательные и в мужный адрес применила.
И насупилась!
А они, умные выражения, привязаны к положению людей, их действию, способам организовать себя в сложившихся условиях. А способы бывают как внешние, так и внутренние…
А они у меня поэтому долю ласки да сердечка обозначают в речах. Чем больше такой доли в нас, тем лучше для всех. Это и в соседи не ходи: любой скажет.
А то будто не знала об этом.
Одна родня для меня - что цыпонька моя ненаглядная, что добрая оснастка рабочего места.
Допустим: «мусик-пусик» - это по-нашему с тобой. А по-уличному всегда «собака» получается. Если мы судьбу этой лохматой собачонки превратим в организованную теплом жизнь, то наша «лохматая» непременно станет добрым «мусиком-пусиком».
Мыслимо ли в таком случае путать уличную «биологию жизнеутверждения» с жизнеутверждением социально-организованной материи в моих словах, чувствах и делах, да на рожон лезть? От теплоты организации зависит жизнь, а не жизнь сама по себе, без человека, создаёт теплоту.
Давеча Гуня Намонова возле бисерников высказывалась, мол, калякают: вроде того, под коллег наряжаю свои слова, мысли и действия, им подражаю. Конечно, необычные условия жизни заставляют идти по дорожке сказистости, чтобы встать на сторону коллеги, о ком говорю, либо принять его в штыки. В этом необычность положения…
А дочка её будто ей подпевает – с Гунькиной подачи, не иначе: мол, Вась-ковы мысли, чувства и поступки ненастоящие. Дескать, потому, что в своей ре-чи всегда допускаю непривычный до крайности порядок слов и выражений. «Так не должно…»
- А то… с Гунькиной подачи, конечно, - вкрадчиво, раздавленная Васьковой болью, вставила Нинок.
- И ни одной из них невдомёк, что тем самым подчёркиваю важные штрихи момента – необычный процесс организации, перерождения обычного человека в управленца. В нашем человеке ноне не хватает первопроходца. Предпринима-тельской активности не хватает. То личностных и тёплых качеств в нём не дос-таёт, то профессиональных.
Не достаёт потому, что никто не работает над собой: не устраняет дённо и нощно перекосы, свои недостатки в воспитании, образовании, навыках… Чело-век, кажется, слеплен из старых привычек. Из старых привычек, как из шелухи, лучше вылезать и ежеминутно готовить себя к необычайным ситуациям через необычайность поведения, необычность речи, проявления чувств, слов… но с одним условием: взаимоотношения с любым окружением должны быть тёплы-ми.
Тёплыми при прочих равных условиях, разумеется.
Разумеется, неважно где этот человек - в быту или за работой. Возможно, в необычном порядке речи, действия… этого человека отражена и поспешность протекания процесса… И необычный порядок исполнения… с выделением главного в этом моменте процесса. И ты это мне в укор не ставишь, а потому, что меня понимаешь.
Так и в другом могла бы меня понять.
А потом мне, как живому существу, хочется иногда, скажем, перед «муси-ком-пусиком» и высоким словом… профигурять, весу своей персоне подки-нуть,- остывал в перекатистом сполохе голоса Васёк.
В который раз проглатывает Нинок приторно-сладкую горчицу укорных ре-чей мужа. Каждый раз чувствует, будто чугунок подгулявших щей на голову опрокидывается.
Она ощущала в себе минуту глубокого расстройства и непокорности. По-добные слова она уже слышала от Васька, но обида, ожившая в ней, заставляла её сопротивляться.
Потом она решила, что все эти передряги в отношениях не важны.
И потому ощутила себя неотъемлемой частицей его строгой идеи. Кругли-лись глаза, становясь заискивающими и просящими: «ну, чего тебе?» И так давно всё поняла, нечего тут зря распинаться.
Или думала что-то в этом роде.
Поэтому скоро становилась сговорчивой и покладистой. Задняя мысль её как бы постоянно догоняла сложившееся положение, в котором они оба оказа-лись.
Это не считал Васёк большим недостатком. Ведь есть похожие жёны, не од-на она такая по складу души и поведению. И не одну её такую изучает Васёк на предмет тепла, уживчивости в общем деле.
Гораздо меньше людей, желавших помочь ему в этом вопросе.
Конечно, одно дело, когда происходит объяснение представления о жизни… за специально выделенным разговором; другое, когда всё складывается само собой, без особых объяснений. В одном случае понять, кажется, проще. В дру-гом, когда сам человек включен в жизненное пространство, запутаться можно.
И Нинок, кажется, все это понимала. И всё меньше говорила.
И то, что она, будто еще с молодости включена в этот процесс вместе с Васьком, и то, что она теперь надолго с ним, было для неё бесценным. И этим она сейчас до боли дорожила - и потому замолчала.
Можно было видеть, как билась в необыкновенно быстром, неугомонном пульсе бледноватая прожилка её виска.
Многое, конечно, решает привычка.
Нинок, конечно, никогда не была пушистой и ласнистой мурлыкой, тем бо-лее, когда гладили её против шерсти, когда сбережения людей в банках падали, и в семьях ощущалась острая нехватка денег.
- Но откуда же принесло такой ураган недопонимания в этот семейный хо-ровод чувств, тем более, что он во многом и с подачи Васька, который занят поиском добротных отношений? – обсуждают между собой некоторые…
Очевидно, окружающий мир и сами люди создают себе такую дружбу. По-том, так ли важно им: кого, когда и как вдруг назвали в этот момент? Почему недоговорки, ужимки, будто не семейным делом занимаются, а как зелёный молоднячок, устраивают себе подобные тусовки, игрища, перепалки, а потом назовут всё это ссорой, кого-то и вовсе - плохим человеком?
И снова, слово за слово, едкие выражения, иголки под кожу, крики, вздо-хи… и летят, сыплются вдогонку жаркие речи, и кто-то сражён наповал…
А потом прощения, обнимания – и прилив сил…
А так ли нужен этот Содом? И в этом ли настоящая красота человека?
Многое и сам не до конца осознавал Васёк.
Третье чувство подсказывало Нинку, что и Васёк не дрожит над ней кипя-щей губой после случившейся словесной потасовки. И она скоро взяла себя в руки, величаво распрямилась, несмотря на обиды и хозяйские трудности.
Перегорал же недовольством по необыкновению Васёк обычно и до пере-бранок. И ему снова жизнь казалась, как в соцветье ромашек. От случившейся стычки-прополки чувств, он, как водится, всегда успокаивался быстро.
И, не замарав рук, скорее бегал по ступенькам из-за неотложности дел.
Из-за перебранки в ходившей ходуном избёнке, выстроенной из сломанного амбара ещё в революцию, полагали, что подобное общение не что иное, как старинный обычай, особой породы красота; она состоит в выбросе скопившейся плохой энергии, которая со временем придает здоровье и силы.
И это считалось чем-то непоколебимым.
Но в лучшие дни всё же семья глядела в добрую сторону, хотя и с разных ступенек крыльца.
Васёк, изопревая головой и телом до прискорбно-чёрной немоты и удушья, забыл про Нинка и мучил себя вопросом: «…как научиться нести уход за не-большим хозяйством в земном масштабе, дабы не ославиться в глазах близких, страны и других народов?»
В стране подобные предложения только проклёвывались. Многие из них выводились и проглядывались на инкубаторских столах учёных, а многие уже тихонько развивались в тихих гаванях первопроходцев под присмотром «смот-рящего» от государыни или от тёмных структур народа.
Шибко не высовывались, чтобы не привлекать внимания.
Большинство положений науки в области управления небольшим хозяйст-вом и взаимоотношений человека и организации только начинали обкатываться в наших условиях. Приспосабливал, как мог, к сложившимся устоям свои пред-ложения и Васёк.
«Раньше, - он вгляделся в сухую паутинку прутиков с подсиневатыми про-жилками на кистях рук, - учёные уже предлагали внедрить в хозяйственный процесс управления небольших организаций около шести основных разгруппи-рованных и упорядоченных фактов»...
От их использования в деле, вроде того, зависела подлинная доходность предприятия, а не спекулятивная, связанная с перепродажей продукта и накрут-кой цен.
В основу фактов доходности, так сказать, заложили личностные, профес-сиональные, внутриуправленческие характеристики.
Это были характеристики, перехваченные стальным ободком алгоритма действий - команд управляющего или предпринимателя.
Однако на практике предложенная модель пробуксовывала. Не так давно, когда Васёк корчился в холодной избёнке под крещенскими морозами, когда кончились хлеб и деньги, он случайно наткнулся ещё на пару групп причин, влияющих на доходность, - это отбор людей в команду и работа с ней.
Впрочем, незаезженной дорожкой он не торопился идти. Копил, вырубал, выгрызал из опыта, из оброненных догадок сведущих людей свои предположе-ния дальнейших действий.
Прорезал свой путь. Выжидал подходящее время.
Время шло, а успешно развивающихся хозяйств, с нуля и своими силами, были единицы.
Было такое, что безвольная голова моталась от устали: идёт человек в здра-вии ровной дорогой, а его так и покидывает из стороны в сторону, так и поки-дывает, а государыня - в стороне.
Так исподволь и обнаружил Васёк ещё девять внешних условий повышения доходности при высокой роли государыни: внутренние причины не оправдыва-ли себя полностью.
Не оправдывали и потому, что они не увязывались с достаточной поддерж-кой государыни в повсеместном развитии небольших хозяйств.
И никто не припас им особых программ для этого.
В кабинетах чиновники строили сумасшедшие глаза, и предложения гибли на корню. Казалось, повышению активности новаторов-предпринимателей ме-шает чиновный холодок души, который пробрался до кончиков пальцев услуж-ливых ног,  рос вместе с запахами их пота и дезодоранта из-под столов, приводя в замешательство посетителей-просителей.
В жизни ещё неокрепших, неоперившихся хозяйств всплеска активности не произошло. Проросли панибратские отношения в коллективах: утром на работу людям идти не хотелось. Кривили душой и выворачивали ослушные губы старшие товарищи, пока новички привыкали к новой обстановке. Новичков ос-тавляли с носом и в доходах.
Хлебнувший «задумавшихся щей» в команде, оплёвываясь, рассказывал: «Валом валил наружу из коллектива, сбитого на соплях, рвущийся вой, грубая ругань с бухгалтерами и начальством. Букетом ядовитых роз расцветали стыч-ки, неуставные отношения, обман, воровство, мошенничество, драчки, пожары, доходило и до убийств, как правило, в гаражах, в снимаемых под офис подва-лах».
Слезами, кровью, матерным словом нанимали на работу, выдавали деньги, проводили вечеринки и увольняли.
 Корчились в болезнях, заходились и загибались от боли с животным криком в горле. Пропадали в нищете, пьянстве, разврате.
Обобранные и изгнанные с работы, становились нищими, бродяжничали, пока смерть не вырывала их из этой помойной трясины и не забирала к себе.
- А ить и в зафиксированных мной разговорах между работниками в коман-дах – это почти в двухстах хозяйствах, что нашёл по стране, - дрогнувшим го-лосом размышлял философски Васёк, – и в наших с Нинком идейных пересудах, словах модель речи схватывает внешнюю сторону предмета,  а внутренняя суть остаётся в стороне. А ведь в ней спрятаны ростки самодвижения материи…
 «Сгорает она попусту, как нефтяной факел над горизонтом. И нет нам, че-ловекам, до этого дела».
«Тождество только хромает между этими сторонами явления, - пробубнил себе под нос Васёк, сопровождая каждую реплику подпухшими учительствую-щими глазами…»
Не нашёл он также тождества между предполагаемой идеей и полученными результатами, хоть в обычных речах, хоть в профессиональных или строгих суждениях. Оно становилось редкостью.
«Знать, и видимое, внешнее, не сведено к внутреннему движению. К внут-реннему познанию истины. Не сведено к настоящей организации процесса управления мыслью, чувством и поступком между людьми или сотрудниками».
Знать, не зажжена идея и практический результат тоскующим и любящим плачем сердец!
А ить конечная цель такого процесса управления, кроме всего прочего, - это удовлетворённость работника или человека тёплым отношением к нему.
И без сухого морозца в голосе.
Васёк цеплял языком металлический мостик зубов, целуя глазами родные стены, окно, занавески воздух, всё, среди чего он обнаружил эту мысль, родил-ся, вырос и теперь жил с Нинком.
«И хочется сформировать близко к идеальному поведение работника, ко-нечно, насколько позволят силы. Да, почесть, идеальное поведение: плевать по-ка на инертность, нерасторопность, огрызанье, хлопанье дверьми…
Плевать: главное - учиться формировать в человеке на основе внедряемого алгоритма высокие, благие мысли, действия и чувства». И уже добытые, прора-ботанные знания по управлению коллективом, главное, не упускать.
Увидеть, услышать, как бьётся пульс собеседника… Пробовать заинтересо-вать его сопереживать, мыслить и действовать - во благо.
«В нищете, голоде, нервотрёпке, страхе за жизнь, за день завтрашний, в не-человеческом усилии… Главное: научиться видеть и оценивать своё положение и другого по слову, чувству, поступку, жесту, мимике, походке, манере держать себя… оценивать и видеть свою одежку, речь, выражение глаз, позу, выбирать в них доброе, тёплое, чтобы это передалось ближнему.
Пусть собеседник скучает по вашей теплоте ежедневно!».
- Возможно ли такое сейчас, и в какую копеечку встанет это дело? – инте-ресно же всем, - спросит улица.
Васёк знал: цена одна – выживание и сохранение жизни в создавшемся хаосе, но многое ещё только предстоит узнать самому и на многое найти ответ в будущем.
«За тождеством слов, дел и чувств должна стоять забота и доброта…
И доходность хозяйств пойдёт на рост.
И тогда человек непременно откроет для себя сиреневую дымку неба с за-пахом черемух».
Конечно, Васёк знал, что на внедрение и корректировку его новой идеи уй-дут годы – четверть, а то пятьдесят и более лет уйдёт. Так далеко даже прави-тельство не всегда планирует.
Такие долгие сроки внедрения, как мыслил Васёк, потому, что любая модель требует корректировки временем и приспособляемости к новым условиям среды. Внедрить можно и за год, три, но вместе с регулировкой понадобиться время…
Васёк с трудом разорвал от напряженной мысли сдавленные губы. И желто-вато-небесными переливами зажёгся, заиграл в глазах дневной свет.
Нинок, вжавшись в уголок оконного косяка, наблюдала. Как оживали све-жестью глаза Васька, как в них будто переломился солнечный луч, - и она по-чувствовала только сейчас, как огонь от свинчатки его взгляда разом достал её и опалил щёки.
- Ты незачужалая какая, ить. Ить, простишь меня, блудного, за эти опыты с нашими нервами? Чать, простишь… меня тоска берёт индоле: сбить команду хочу, а подходящей основы взаимоотношений в ней сё никак не найду, - про-гнал в глухом хрипе залежавшийся голос он сквозь едкую пленку пробившей слезы, случаем занесённой попутным ветерком раздумок из далёких краёв ду-ши. Оттуда, где чувство, рождающийся поступок и мысль сливались воедино.
- Я не враг ни тебе, ни себе, чтобы понапрасну щипать нервы ни сейчас, ни в будущем. Я врагов человека в обеденное полнозаревое солнышко ни разу не видел; их не бывает в нашей избе. Я, можа, что не так делаю, а сё к милке кло-нит: какая-то мелковатая пустота на душе без неё…
- Вот уже воркуются, сердешные, как Васёк не скажет, - так понимают и воспринимают только глубоко чувствующие люди.
Главное, под одной крышей, значит, уживутся.
- Поди-ка ты, касатка, дай курям. Подохнут, оборамшись. Я покамест, мыс-лишки по бумажкам разведу и явлюсь… А то у двора над нами люди смеяться перестанут; у Гуни Намоновой наших курей, чать, в её бане слыхать, как орут.
Опамятовавшись, кинула Нинок косынку на голову. Отскочила живой вет-кой от окна – и на крыльцо, чтоб починить хозяйскую неисправность.
А перед лицом Васька застыла исступленно свежая картина. Нинок, наступив на спустившуюся пряжу от носка, всплеснула, как в танце рукой. Локоток, что прежде водил с Васьком всякие шуры-муры да шашни под одеялом, в од-ночасье гордо отплясал перед его глазами.
                ***
Когда в дом вошла тишина, и смолк на улице людской гомон, Васёк под-толкнул коленом уставшую дверь и глянул в сени. Сгрёб возле образков замет-ки, присел на табурет ближе к окошку. Кинул ногу на ногу, стал вслух перечи-тывать записи и рассуждать, затем наблюдать за птичьей перебранкой в пали-саднике. День-деньской копилось в нём переживание; оно вцепилось немой смертельной хваткой в душу и теперь растекалось по избе, оживая в одиноком голосе:
      - Кроме всего прочего, у нас с Нинком разобщёнка на предмет угадывания. Она любит гадать: кто, например, из представленных лиц совершил то или иное действие. Судит об этом на основе жизненных поступков человека, положения, разговоров и так далее. Рассуждает для нашего времени, прямо, как перво-классница. Любит, когда ей подают информацию-развлекушку в виде занима-тельной картинки. В виде формы события. Дальше в поле трава не расти. А ведь куда полезнее этой егозе предугадывать в появившихся формах современные сущности жизненных событий, или болезни общества, и, разумеется, как их лечить. Многие, особенно запущенные болезни, пересекаются, смешиваются. Они редко дают знать о себе поодиночке. Структуры сливаются воедино. Поэтому их трудно отличить между собой. Такое явление называю микрополи-фоническими издержками психики. Скрытое ироническое предположение в оценке событий позволило изучить бытность личности в мире и обнаружить в нём эффект всеобщих издержек психики. Но в них-то, в этих самых издержках, и заложено само зло. А она на эти издержки плюёт. Не бытие губит человече-ское в человеке, а издержки психики в процессе нарушения моральных норм при взаимодействии человека и труда.
К слову сказать, для познания общего важно освоение единичного, частного. Без этого картина будет неполной. Нельзя ныне сопереживать герою до про-светления души. Большинство людей ему не поверят. Отнесутся с насмешкой. Односторонняя мораль больше пригодна для пропаганды. А если в морали ху-дожества разглядеть в корне кардинальные действия, в связи с всеобщими из-держками психики, то изображённый мир окажется полнее и правдивее.
       Васёк вяло и до хруста в шее свернул голову в сторону сеней, и расслышал лёгкое вороханье, будто мёртвыми ветками царапали по карнизу. «Птицы», - догадался он.  Уложив друг на дружку чушки кулаков на подоконник, подпер ими тяжёлый подбородок.
      - Я своей суёжке поясняю. Мол, в процессе взаимодействия человека и тру-да, усложнения и ускорения исторического процесса обнажаются корни нашей действительности. Участились острые кризисы в межнациональных, межкон-фессиональных, межгосударственных и внутригосударственных взаимосвязях. Расцветает мошенничество. Напряжённые взаимоотношения стимулируют под-рыв рационального момента. Это побуждает нас к углублённому раскрытию сущности жизненных событий со смешанным составом разнородных элементов реальности. Они в наше время особо актуальны. А та только хихикает за спи-ной. Мыслимо ли дело на мужчину наезжать в такой чувственной ситуации. Так и хочется видеть в ней мужика в юбке.
Намеднях оправдывался перед Нинком. Сказал, что, если хочешь знать, в моей картине время истории труда сопряжено со временем истории издержек психики в одно целое. Это создаёт художественную напряжённость. Похоже, как у нас в жизни. Нинок тут же съехидничал. Надо думать, будто вольный свет в картинах мира ещё не встречал между ними столь напряжённых и актуальных отношений. Нечего, как бы, распускать язык преждевременно. И давай меня съедать. Кому не расскажи об этом, засмеют. С ней иной раз помалкиваю. Ка-кая-то вина гложет. В культурном вопросе её явно обхожу, но моего величия она на вздым не подпускает.
Вот кто она после этого? Как с ней жить? Через нее заработаешь только до-полнительные болезни. Разойтись - никудышный поступок. Без маломальской поддержки пропадёшь. Рассуждает всегда по старой материи. Да и наше разви-тие во многом построено на старых дрожжах. Рентой, к слову сказать, у нас пронизаны до сих пор все экономические отношения. От ренты доход и эффект. Она, как барыня, – главная тут. Мы не развиваем в этом моменте критическое мышление, коллективные знания, угадывание, эмоциональный интеллект, не-ожиданное решение, в конце концов.
Кажется, Нинок не учитывает движение нового типа человеческих отноше-ний и рождение нового человека. Не учитывает человеческую жизнь в эпоху величайшего исторического потрясения, процесс перестройки мирового поряд-ка, социальных конфликтов, эффект всеобщих издержек психики. Куда это го-дится.
 Микроиздержки подстерегают на каждом шагу. Допустим, ожидаемый эф-фект от затрат моральных ресурсов при обработке информации для принятия решения будет не достигнут вовсе или окажется с гулькин нос при случайном стечении обстоятельств. Тут горький просчёт. Теперь, предположим, оказались с приятелем рядом, но не вместе. Вы же очутились в плачевной ситуации, а приятель помочь не торопится. Стоит в сторонке, только туфелькой камешки теребит.
Как-то в городе зашли в парикмахерскую. Кроме названной холёной бород-кой суммы за стрижку, Нинок оплачивает ей работу с чаевой надбавкой. Чувст-во вины побуждает её поступиться своими принципами, видите ли. Не хочет выглядеть в присутствии чужих глаз белой вороной. Хотя условный доход не позволяет жить на широкую ногу. Создаёт себе же проблемы. Тут сразу две из-держки.
Кругом видим социальное неравенство в распространении возможностей. Супружка живёт в выгодном местечке, но с погаными удобствами, ради под-держания конкуренции на жилье. Тут наблюдаю неравенство в удобствах по отношению к соседству.
 В купальный сезон ей подарил редкую книжку, чтобы насладилась в рай-ский денёк духовными ценностями. Она любит что-то необычное. Помню: ра-зозлилась так, что каблучок под ногой присвистнул. Мне, говорит, меховую бы шубку. У неё предпочтение всегда материальным ценностям в ущерб духовным. Зато в магазине мою зазнобушку ничуть не беспокоит отсутствие информации на цены товара и страну его происхождения. Даже продолжительность такого явления не беспокоит. Меня, в отличие от неё, неопределённость и не-стабильность больно бьют по нервам. А ей хоть бы хны.
Записалась на приём в городской платный медицинский центр. За меня, го-ворит, похлопотали высокообразованные люди, определили без очереди к из-вестному профессору на качественное лечение. А ты, вроде того, довольствуйся районной поликлиникой. С тех пор мне кажется, что жёнушка-то всё чаще стала страдать когнитивными искажениями, вроде мании величия.
Есть у неё особенность превозносить форму над содержанием. Главное, как говорится, красивое яичко. Из-под какой курочки оно, в каких условиях пита-лась несушка, полезный ли продукт получился. Для неё не так важно. К сожа-лению, ей нельзя быть бухгалтером, хотя об этом только и мечтает. Дело в том, что в бухгалтерии содержание преобладает над формой, поскольку отражает экономическую сущность организации.
Навязанное, чужое воспринимает как собственное. Подсунутые идеи – осо-бенно рекламного характера - ей ни разу не принесли ни радости, ни удоволь-ствия. Заканчивается её отношение ко мне, как правило, скандалом. Всегда есть начатое и незаконченное дело. Оно преследует её из прошлого. Без помощи со стороны не справляется, ни, ни.
Вот эти и другие микрополифонические издержки психики, которые угады-вает внимательный взгляд, могут находиться в одном человеке, в рамках единой команды или между государствами. Такое явление, по первости, безобидно. На самом деле оно опасно для нас деградацией личности. Выцветанием русской и российской культуры. А, значит, чревато конфликтами, потерей рабочего времени, застоем и обвалом экономики. Ростом неграмотности населения и власти в управлении бытиём. Кроме того, угрожает карнавальностью в управ-лении, оппортунизмом и тоталитаризмом, где частное, личное становится выше голоса коллектива и общенародной воли. Тревожит захватами чужой собствен-ности. Увеличением числа предательств и выступлений против политического режима. Вызывает опасение переворота власти. Провоцирует эскалацию меж-дународной обстановки. Наконец ведёт к войнам.
Набежавший двором ветерок, приоткрыл сенную дверь и занёс в избу духо-витые запахи сушёной травы и стираного белья. Васёк зевнул, лениво покосился на дверь, вдохнул полной грудью и выпустил на волю вымученное в недосыпах соображение:
- Какая же система мыслей движет добрыми поступками человека? Должно быть, та, в которой меньше подобных издержек.  Надо сказать, представленные издержки, или категории, связанные с психикой, не нашли должного воплоще-ния в чётких формулировках теоретических и эмпирических законов. Их не ис-пользуют в должной мере ни в мировой жизни, ни в жизни страны, ни тем более во властных структурах, ни в подборе работников в организациях для фор-мирования устойчивой команды – особенно в кризисное время. Эти категории вычленила сама жизнь. Поэтому они положены в основу изучения нашего со-существования.
Нинок, скорее всего, познакомилась с моими записями. Нарекла, поди, их очередной усмешкой, премудростью сочинителя. Однако во всём этом скрыта моя вера в разум истории, в крепость, жизнестойкость народа и в победу гу-манных начал бытия. Нинок, как водится, этого недопонимает. Короче говоря, она обречена на маятку жизни от издержек психики, а её бытие иронично. И по свету, поверьте, нас много таких…
 Неожиданно в дверях вырос Нинок с охапкой просохшей одежды и оборвал судьбу его дальнейших рассуждений.
                ***
За ширмой непогод, холодных ветров пряталось от людей солнце. Приходил день, а народ, похоже, всё спал: кругом паслась диковатая для этих мест тиши-на.
Похоже, своя печаль жила в каждом.
Голос народа созревал исподволь, собирал, копил свои недюжие силы неза-метно.
Незаметно жили скандалами, нищали, пропадали от безделья любимые сердцу сёла, дома, семьи, некоторые превращались в бомжей, вымирали. По-дойдёт чья-нибудь добрая душа с опознанием, а у того никаких документов, только диплом учёного да корка хлеба в кармане, и та пахнет, как от мусорного бака.
Будто невидимый дьявол с чудовищными щупальцами носился над жизня-ми, обирал их. Обирали народ власти и легальные, и нелегальные...
Горечь обид и унижений селилась на каждой улочке, скрывалась за каждым углом, дожидалась простоволосую головушку на каждом шагу. Притаились люди, словно ожидая конца света, а под сердцем вынашивали думку о больших переменах в людях и на родной земле.
Народ не всегда терпел. Выходил на площади, будоражился, прудил улицы, негодовал: вываливал разом из своих домов, по доброй воле шёл на митинги, надеялся на честные перевыборы нового главы власти и правительства.
Народ будоражило, а несправедливость подминала под себя всё, что плохо организовано и устроено. Подмяла под себя учителей, врачей, политиков… чи-новников всех рангов и расцветок.
Непривычная глазу и сердцу настала жизнь. Мелкие собственники и чёрные кланы, что стояли в законе и вне его, бились насмерть между собой за сферы влияния, за лучшую кормушку и крышу над головой.
Не одна тугая и крепкая дверь пострадала от ударов их ружей и кувалд. Не один предсмертный голос убиенной семьи молил: «Господи, спаси и помоги мне!»
На глазах становились молодые седыми и страшными.
И население сокращалось, особо в лютую стужу. И рвались горячие трубы домов целыми кварталами. И недоброе предчувствие висело внутри каждого. Заглянешь к работнику домой, а он уже холодный и умерший лежит.
Искалеченных, замученных от междоусобных побоищ и скандалов сырая земля принимала по левую и правую руку Волги – за сотни и тысячи вёрст от неё. От белокрылого Севера до южных морей хозяйничали нищета и смерть.
И колокола немногих церквей, убиваясь, били в набат.
Похоже, ещё не тронул огрубевшие сердца и головы благой колокольный звон! Не долетели молитвы до их жён и матерей, родных и близких. Не отклик-нулась светлой слезой их душа на горе убиенных и сгинувших Божьих рабов.
С родных мест народ потянулся в города, столицы в поисках счастья, чтобы прокормить себя, семью, стариков и детей. Без поддержки и тепла отдавали они там свои жизни не за понюх табаку, забытые государыней и прибранные Богом, но с великой надеждой на счастливый исход.
                III
Выгорало на улицах городов и деревень лето 1989 года. Засушливо гляде-лись поля, бурьянник и сады. Однако в глазах людей чувствовалась уверенность и сила, даже несмотря на то, что обвал хозяйств пришел и в их дома, поселился и в их души. Как под стать, выспел закон о восстановлении в правах казачества. Цветущими лицами славили его ожидавшие и потому отметили этот день каждый по-своему, но на широкую ногу.
Столы в домах у многих постные, одежка скисшаяся от пота и носки. Какие-то силы и без того забирала военная операция в Ангистане. Денежки утекали сквозь пальцы, подрывая веру в новое завтра. Зато цвет набирали шкуродеры, мошенники и прочая грязнорукая братва.
 Долгожданная надежда в людях проснулась, и многие потянулись за раз-решительными бумажками, чтобы вступить в казачьи общины, будто они могли спасти от недугов калёных ветров, побитых засухой и непогодьем урожаев и прокормить голодные рты скатившихся в яму.
Слово, дело и чувство человека с каждым днём начинают жить всё более рассогласованной жизнью.
Из-под высокой двери Сундуковской бани во все щели голосит пар. На со-превшей двери крутобёдрая табличка, чем-то напоминает тёмную фигуру чело-века. Покачивается, тронутая благовонным смрадом, как кадило, тут же бес-стыдно цветёт и хлопает крашеными ресницами. Прикинута гвоздиком на вы-соту роста, как и многие молчаливые вывески. Посередке золотистая полуубо-гая надпись: «Клиент №13 парится».
У двери плачет от пара перевёрнутый шлёпанец с крутого подъёма ноги. За дверью тонут в хохоте клиента вызывающее тявканье собачонки и мяуканье осерчавшей кошки.
Сидит есаул Куколка, обжатый сухопаром, в позе лотоса в чугунном котле, ведущей родословную от старинной сельской баньки. Аршинная мочалка, с вплетёнными узелками лески, свисает с литого плеча, истекает рваным мер-цающим светом и перезвоном капель. На тронутой горячим порывом страсти голове моднючий платок, напущенный по-старушечьи на глаза.
Под лавкой его дожидались штаны с красными лампасами и косоворотка. Некоторые вещи ноне свёл воедино случай, - у котла, в пределах вытянутой ру-ки, веник с телефоном. При первом скрипе половицы телефон с метровой ан-тенной сливал на экран нужные данные.
Страшно гордился этим Куколка. Он был с мягкой неженкой байковых глаз и не говорун.
На высший пост при себе Куколка потеплевшим взглядом назначил своего отца, Игрушечку. Говорил сын, добираясь до батьки палкой: «Фантазёр и меч-татель, каких ни свет не видел, ни преисподняя». За собачью преданность, под-ношение «желаемых» сведений выслужился отец до правой сыновней руки.
Больше кого-либо знал сынулька, что такого выскочку, с заблудным языком, далеко не зашлешь. Лопух, по его словам, лучше цветёт в отстойном омутке или в затравевшей мутице дел. А лучше – за высоким забором да с хорошим запором, чтобы лишка чего не отчебучила его майская головушка, дожившая до труслых седин.
 Представлял же он из себя существо без глобальных проектов, крупных мыслей, но требующее свежей и сильной руки. При домашних и сельчанах лю-бил щеголять в рубахе с полуворотом и пиджаке с болтающимся хлястиком, непременно на одной пуговице.
Куколку неожиданно охватили грёзы...
Когда в стране всё увяжется в узелок, утихнет гам, то непременно отольёт он себе, за выхолощенную невзгодами жизнь, распаханную бровку гигантскими машинами в виде засечной черты, высотой с древние пирамиды, вроде могучего памятника истории. И конца этой могучей черте, представляется, глазом не объять и чувством не измерить. А над всей громадой – лоно, голубящееся небо да предальние звёзды.
И чисто горят факелы приёма-передачи энергии на расстояния.
И доставляют они по невидимым артериям пламени к его монитору светлые знания о выручках организаций.
С полотнища экрана, вросшего золотой прядкой огнищ в облака, поднима-ются и несутся со стороны галактик долгожданные сообщения, наполненные теплотой. Они оповещают Куколку о сводках выкованного труда в больших, малых и средних хозяйствах вселенной. И Куколке делается непременно хоро-шо. Ведь у него в руках главный инструмент, врачеватель здоровья целых на-родов.
И Куколка в этом процессе как большой хозяин.
Его бесперечь поддерживают службы занятости, добровольцы, сочувст-вующие. Работники, выплакав между собой разлад, беспрестанно сверяют и от-тачивают стекающие со всех концов сведения, - это сама слабость и гордость Куколки.
В затерявшемся закутке и размытом омуточке… человек насмерть прирос в стахановском азарте к пульсу этих пламенных знаков. Будто звезды хватает с неба!
Благоухает Куколка, кинув замысловатым узором обмякшие руки на котёл. Зрачки и вены сытно напились жара. Косая бровь словно режет человека надвое - того, о ком думает. С мутцой на душе вымеряет возможности подходящего работника, додумывает, пособит с дразнящей улыбкой его интересы под свой лад.
«Откуда, к примеру, растут ноги у людей, все знают, а – мозги - далеко не все», - его веки даже позеленели. «Мозги растут и цветут от кулака»,- дышал густой преснотой в предполагаемое лицо, вдалбливал в чужой окаменелок лба свою алмазную логику. «Из такого единого центра человек строит под себя своё окружение, правила расположения, уважения и зависти».
 Надуманное он возвёл в истину, укрепил её в душе. А у многих в притух-шем блеске глаз ворохнулся ужас. Тогда он, опьянённый бешенством, мысленно и с яростью поднимался волком «в горы, к облакам». И с божественных высот уже парил коршуном над жертвой, понуждая её к повиновению.
 – Преимущество, оно давало ему козыри в победах над слабыми,- утвер-ждает улица.
 Нет, не мучает совесть, не дорога и не люба злобоватой дичинке в человеке родная история и новые творения века!
Память детства и парной прохладок лёгкого ветерка им не дороже остально-го, даже когда кличет ласково подуставшая и добрая мамка: «Борянюшка, пора-а домо-ой!..» Даже когда живое и тёплое в устах работника день-деньской зовет по имени и отчеству, а вечерком шлёт поклоны…
И потешные, довольные  нескоро переломят они в себе досадную боль и от-тают сердцем. И нескоро заспешат ему навстречу, пораскрыв на радостях рот, позабыв обо всём, если не утянут за собой  чужую игрушку, не откусят кусок чужого…
Куколке нечаянно пришёлся по сердцу веник, похожий на деревенскую удочку. Он бесперечь теребит его руками, радуясь неожиданной диковинке. К концу, вместо лески, наращены на бантиках женские, в цветочек, пояса. На поясках вертится и попискивает, как угорелая, полевка-мышь, отобранная у кошки. На жирном пупырышке носа мается, копя силы, капелька пота. Куколка замер в ожиданиях - к нему робко пришла первая радость.
 Возит он по полу поясок с мышкой, пытающейся улизнуть. Ревнует к кошке добытый ею когда-то лакомый кусочек мышиного тела. Насмерть перепуганная собачонка мечется и визжит - кругом ни кровинки, отдаёт пустынькой банного пола.
 К её хвосту привязаны бумажные безделушки – в виде чёртика с рогами и веника с руками. А наблюдает за всей процессией на перильце возле котла, за-ворожённая бешеными скачками, бдительная кошка.
Куколку по сотовой связи теребит немилящий отец, подъесаул Игрушечка. Сын морщится, отвечать не хочет, веньгается, но рука нащупала телефон…
Держится голос сына в трубке, как задыхающийся от дымка человек. Но лицо Куколки добреет. Подъесаул Игрушечка обильно вспотел за аппаратом, аристократически обихаживается платочком, - а прожилками уже бежит ра-дость. Роняют четыре звёздочки с погона солнечные крохи в глубокий плес ок-на.
- Идейка есть, сына, но с занозцей. Прямо с пылу, с жару. Крутился всю ночь. Прокувыркался в слепой маяте. Лепят к которому пристрой, дом-то… Тот, что служил нашим предкам… - «Чать, знаешь»… – который выдрал у нас Васьков дед по матери, ну, казак из Большой Слободы. А по его смерти дом достался Ваську.
О, услышь, ветер! О, услышь, сын! Это отец докладывает, - устами дрогнула улыбка, - теперь понял, что ли?
 Выручать дом-то надо, прибирать к хозяйской руке, и время подходящее, и солнце играет. Попахивает смолью старины, с какого боку не зайди, с какого не принюхайся, тоска до слезы терзает. Берёт ругачка индоле горлом: домишко и прямь в цене, хоть и бревенчатый. А потому, что настроил совхоз избы из бето-на, они померзают  зимой, - огнём и пылом крещусь!
 На пол босиком не ступить.
Люди в них загибаются, мечутся, как крысы по чуланчику, и обустроиться не могут, дорого. Требуется ежечасная топка, провизии кот наплакал, у властей эпидемия глухоты. Охотно скупают деревянные, «как наш», но не строят ни в серые сумерки, ни в лазоревое утро. Под левым боком прогнил стул всего-то да опора калитки.
А запах, запах-то какой: пахнет соплёвскими смолами! Ладный, здоровый, под шатровой крышей. Подтяпал немного, подлатал на скромный глаз, бабки срубил. Вот тебе и весь бизнес, и вся новация. И поди, гоже всем, с плеч долой, из сердца вон.
Засуетился Куколка, красный квадрат его тела, наполосованный мочалкой, дымился паром. Он, в каплюшках на зарошинах бровей, трет ломтем кулака убитые паром ресницы. На поворотах, как в укороченном аллюре, меняет ногу, - и глаза засверкали желтовато-зеленым, кошачьим угольком.
Игрушечка же расценил селившуюся в трубке темноту молчания как не-обузданную роскошь олигарха. Нервно футболил встрявшие под ногой тапочки, пока дождался голос света - голос сына.
- У-у, собака. Чтоб ты шею свернула! Оставь шлёпанец, гадина!
На другом конце от услышанного вздрогнул и вытянулся Игрушечка, по-щипывая расходившуюся, как в иголках, руку с телефоном.
- Мышь распоясалась вся, папаньк… ведьма такая, нещипаная!
- Мыши? – ласково прошил карманным баском подъесаул. – Откудова?.. Ноне и на глазу не теплится Васёк-то наш. Нигде его не видать. Грезит работой, мошенник, по какой-то массовке… По моим данным, неподалеку от столицы собираются кино «верстать». Вздумал схмызнуть Васёк втихую погожими дня-ми туда. Вызревают на усадах неспокойные посевы разговоров. Видать, от жинкиных рук отбился, обезденьжил! Говорю тебе: ускользнет кадр. А то – «мыши…» заладил.  Какие, к бесу, мыши, есаул?!
- Я тут, папаньк, это-о, ну… с кошкой играл. Разной материей загружал ей голову...
- Да плевать на твою кошку с Татарской горы! Ты, рай, не на работе? Думал: под машиной трудишься. Застоялую землю греешь потными лопатками…
- На работе, папаньк… - Кошка срывается с рук, - на работе… - у-у! чтоб тебя… отдыхаю.
Да, понял: Васька маним, вербуем. Ты меня знаешь: ценные кадры – редкие головы, - поглаживает живот, - не денег стоят, а здоровья… Может, всего пле-мени или целой нации!
 Куколка всхлипнул:- Несрушная изложина жизни… я жертва - ради себя, вас и цивилизации! Потом, у Васька секрет есть по обкрадыванию хозяйств под розочкой чувств. К примеру, кого, где и как лучше обобрать…  Сущецо секрета неплохо красиво стянуть, а домишко выгодно продать. Любо, папаньк! А дом отделаешь, посновишь на лыжи, перечалишь в благое место, и превратим его в сказочную свидальню для богатых. А посновишь на то место, где цены потолще водятся. Короче, отметку «хорошо» ставлю тебе. Мыслишку одобряю. Зашлю к Ваську своих, узнать чем дышит. Пусть поточнее наведут тень на плетень. Разнюхают, что, где, как да почему… – и Куколка отбросил сомнения. В нём зажёгся огонь желаний и страсти.
 – Нет, собирайся, валим вместе и срочно!.. «Не могу»..? Кэ-эк..? Что значит, «не могу»? Сказал: срочно, через «не могу» валим. Не то я за мягкое место возьму.
Мотнулся от печки котяра, мотнулся и край котла перед носом, и Куколка вылез в прескверном и противоречивом настроении – игра провалилась, отцова новость заставляла ходить на ушах, танцевать. В углу собака тряслась с прищу-ренным глазом, потерявшаяся от страсти к играм, под белой поветёлкой шёрст-ки закровел рубец.
Тут Куколка обомлел. Около двери облизывала лапы счастливая кошка. Не-счастная крутобёдрая табличка за дверью крутила глазами.
Снуло перекосился есаул, вспомнил притравленную пылом беседу с отцом и сплюнул. Плевок растёр пяткой, призадумался, сковородником изломал губу – слепая неприязнь ко всему отцову подъедала глаза:
«А, кажись, не совсем плохо. Кажись, и мотор не заглох. Отец дело гово-рит». Вынул из тугих заглубок души терпко натёртый надушенный огнём соб-ственничества разговор. – «Ну, ничего, Боряня – барин, своё дело и без сопли-вых знаю», - живо глянул на мокрое место серой зверушки и тревожно потушил в пригоршне горящие глаза.
- Жаль мышку-норушку! Всё живое под напряжением держала. Сколько ка-питалу в неё угрохал… Совсем простая и сопливая была. Почесть, девочкой ушла на тот свет.               
                ***
Томился Игрушечка усталостью, больше мусорной горы ненавидел распоя-савшегося сынка. За то, что тот, сечённый словом, ширнул в бездаль с истинно-го и единственно высокого пути. За то, что утягивал его, как девственную голо-ву семейства, некогда гордого и чистого человека, на нелестный путь.
 Куколка это просекал, - губы его ходили, пузырились, наливались горячими бульками оборванных слов и выражений.
Сын злился на отца. Об этом догадывался Игрушечка.
Сквозь пепельную пустоту дня он выжидал безлюдного часа, чтобы замас-лить своё поведение, напустить облачко дыма в янтарно-петлявые глаза родного отпрыска. Нельзя же, наконец, чтобы сама удача от них отвернулась из-за какой-то чугуннолобой разноголосицы: он начал собираться с мыслями, ломая свет щёлками глаз.
 «Господи, как быть: отгородиться от всех людей особняком или затесаться в их серёдку?» - спрашивал себя лениво, проминая пересидевшие ноги. – «По-лучается, что я недоуважаю сыновьего отдыха, отделяюсь от центра забот, ока-зываюсь на отшибе, как дряхлый пенёк, как пережитый осколок войны в едином теле.
Понимаю, что на многих похож из толпы, когда заявляюсь в наряде почти-тельности и уважения, кроме самого себя. Но я спасусь в вожжах преданности сыну, и оттеплет чёрствая осень в его душе».
- Всё равно крупину чести обязан держать, верить в доброе, - напрашива-лось к нему слово со стороны.
Лисом крался после их разговоров отец к сыну, величая того по имени - от-честву. Отец на ласках спрашивал себя: мол, не забыл ли чего перед выходом. Взял ли семечек сыну поклевать от скуки, на дорожку пощеборить?
Омытый ливнями непогод и пересудов с близкими, был выдернут Куколка из забот о своём настроении – больше занимала его яркая радуга власти над ок-ружением. Настроя было больше, когда проверял, чем доверял, когда дрожал подбородком, вытанцовывая зло из-под черни каблуков и клал увесистым муш-каром кулака на лопатки неуступавшего.
Не любил с отцом шуток. Когда загоралась жальчинка в глазах, то называл отца папаней. А тот не серчал, дабы угодить, вёлся на коротком поводке у сына. Куколка бросал трубку, переставал косить под доброго «дядю Ваню», не отве-чал на звонки, когда сомневался в преданности отца. А когда чувствовал, что ворохнулась и пробивается к нему добрая весть от отца, получал облегчение и даже некое наслаждение.
До послеобеденных кочетов насиживали они поодиночке уличные лавочки, выжидая встречи. Затем, бортиком, бередя окрайки газона волжского парка, не-ожиданно сталкивались.
Сын круто качнул коромысло глаз, пытаясь притаить виноватость, кинул ходу. Тут и признал отец в нём танец прошлой немилости, когда Куколка не-ожиданно поравнялся с ним и мотнулся в сторону, как паутинник на ветру, и когда прибавил шагу, и профуговал мимо… Игрушечка ощутил всей спиной тяжесть своего положения.
Тут он припомнил некоторые детали из прошлого: «Куколка ломал под ре-бёнка язык общения». Это означало, что сын ему не доверяет – ни как человеку, ни как родителю, - приостановился, как бы, собирая по зёрнышку в горстку мысль: «Впереди дела, позади бездна – не то время, чтобы важничать петушка-ми в размолвках», - подумал Игрушечка.
Скучив набухшие тревогой брови, Игрушечка обернулся и всколезь пере-крестил тугой щепотью пальцев уплывающую в тень тучку сына. Настроение, даже среди родственных душ, обронивших серьгу «жалючей слёзки», никто бы не посмел выказывать в такой незадавшийся момент.
Накладывалась линия тверди на всякий неудобный поступок, в какой бы из-бе он не зачинался, в какой бы избе вместе не варили и не томили кашу. Оба считали случившееся Божьей справедливостью, проявлением свежей воли, - и Игрушечка этому даже крайне обрадовался, почувствовав, как ледышки его губ пообмякли.
Куколка по хрустку каждого листочка за спиной догадывался, что отец его правильно понял.               
***               
Январская вьюга девяносто первого в целом ничего хорошего людям не ос-тавила, кроме леденящего осадка в душах на десятки лет вперёд.
Одних она заставила шириться-топыриться, других горбиться. Одни, что были подальше от власти, резко нищали, превращались в нищебродых; другие, что поближе к ней, в душе понаглее, попранырнее и со связями с властями, за счёт обманутых наживались, шли в гору. Их по телевизору государыня вежливо нарекла богатыми, а спустя время, стала называть просто успешными, чтобы не вызывать лишнего раздора между главными классовыми слоями народа, зазывая к примирению и смирению.
 Грабительская реформа Горлачева население застала врасплох. Деньги в кассах меняли не более пятисот рублей в одни руки. Будто с быстротой огня в мощной топке переплавляла она сбережения людей и характеры. Говорят, в этот момент в людях засыпала совесть и просыпалась страсть к наживе любой ценой.
Как затравевшие цветочки в неухоженном саду пробивал себе дорогу к свету небольшой бизнес.
На русской печке, поднятые нервами, косматят головы и пролёживают вечер Нинок Позднячок и Васёк Чемоданчик. Нинок в латанном штапельном платье, матерной кофтёнке с гулькой в животе перебирает по памяти сбережённые копейки и цены на спасительные продукты, что в сельмаге. Строит планы, до-гадки и прогнозы на недалекое завтра.
Пока отцветают в душе пожары недовольства, хочется ей раскачать мозги работничка, который поваливается на её руке. Васёк только груну наводит да кружит голову ярмарочной мужичне обещалками работы. А для семьи зараба-тывать не хочет.
Проверила давечи – топор с треснутым топорищем в сарае, стамески по всему сараю, пилу обглодала ржавчина … инструмент растаскивается, - испы-тала досаду. Любимые плотницкие и слесарные дела его как-то не заботят. Го-ворит, что увлёкся наукой, мол, через неё больше заработается. Легче конку-рентов одолеть. Капитализм вернулся, а он требует знаний… А у самого в обра-зовании - два коридора из восьмилетней школы только и значатся. 
 И решила гнать потихоньку мужа на физработу, за которую не стыдно, ко-торую видать издали, как жердинку на раздетой полянке леса. Как настоящего человека на местной делянке, а не лодыря неотёлого. Тяжелый дух её выпра-вился из шипящего рта и достал шумом до верхней задвижки трубы: с той сле-тел рой сажи. «…Вот прикончится деньжонка, по соседкам побираться пой-дёшь, а терпение уронется, по полям щипать лебеду погоню. Там знания – как обходиться с человеком в крайностях нужды - мигом сыщутся».
- Чей-то Васёк, сказывают, перестроил людскую волю и переворот в стране учинил, а не Михаил с Борисом… Днями шарит по рынкам, вынюхивает цены на товары, почём их сплавляют да с каким ярлыком - покупателей мучает, - пы-тается Нинок окрепшим голосом достучаться до мерно посапывающего му-женька.
-  А на усадах, когда картошку ещё убирали, калякали, как учёный-самоуч, выброшенный судьбой на помойку жизни, Соплевский мужик, в народ с воем ходил. Слыхать, долю себе да селу воевал перед хвостатыми чинами, Васёк Че-моданчик-то наш, заспанец! В уши сё насвистывал манящими словами, чтобы заем этим мордам, мелким и средним хозявам, дали. На поклон, выходит, к чу-жим бегал, приударялся да рисовался, известность себе делал. А с лавочниками планы человеческого богатения вынянькивал, об этом тоже калякают.
Он, ить, кому тычется в усы: хозявам, у которых карман топырится.
Хочет их над нами денежными владыками посновить. А неугодных куды? Шалогой со двора? И как после этого с тобой, нищетой, по сурьёзности жить прикажешь?
А летось, стожары не принялись, доить собиралась, будто в Репьёвку от ме-ня задами мыкался. Бегал справлять мечту, вроде того, сердечком приторговы-вал на чужой бабной руке. На судорожни изошлась бабёнка-то: мужичью тоску сбудить не сумела. В годах глядишься-то супротив её, впору подушками койку делить.
Дескать, время ко сну.
Вечер сцветает, но та доньжит и доньжит…
Кряхтит Васек, серебро перхоти садится на бровь. Запас мысли держит прожилый кулак. Лицо Нинка набухло и разлилось медным пятном.
- Ты, ить, всю жись с протянутой рукой. Что толку, что вы из казачьего дво-рянского рода Чеботарёвых?.. Помню, как с курорту припалил: ни силенок, ни денег. Только язык, как собачий хвост болтался. Так и теперь без копейки. Гнать бы тия подальше, да сердце жалеет.
 «Годов уж… как живем вместе».
Хмельны и густы, как посёлская бражка, были её укоры в растратах мужа, пока сон не сморил. Васёк, не пережив поючего бабьего храпа, на нервах пере-правился на полати с периной и матрацем. Стонут пружины; с потолка заспан-ных мух большим пальцем ступни удит. Одна нога выше другой летает – на-сколько позволяет пространство и досада.
- От меня не скроешься; встанет вот бражка дороже хозяина… На дворе вон голод да холод веревки вьет из людей. Даже дитятко нашего не пожалел. На поклон учительской средства повез, и лошадь его ухайдакала… Рай забыл: дол-го ли до греха… Чего ему, первоклашке, много ли надо, чтобы его загубить, - глядит на портрет на стене и развозит мокреть округ глаз проснувшийся в од-ночасье Нинок.
Лежит Васек кривыми сошками ног к задорге . Ворочает плашку тела, по-миная марксов «Капитал». Как бы хороший барыш сделать, - ломает мозги. И вполголоса делится с тенью, не примечая Нинка. Только его голос подрагивает от жениного расстройства:
- Что такое товар - знаю. А как сделать привес к его стоимости без спекуля-ции, убей, не понимаю.
 Эх, жизнюшка!
 Еще эти мигранты судьбы наши послабляют, тормозят. А надо, чтобы они творили передовое… Тогда бы  этот Карл точно не выдюжил со своей мутной головой супротив моих мыслишек. Конечно, преувеличиваю, но ить как без мечтов-то жить? «Оно, конечно, жалко сынушку. Годика два как преставился, сердешный. Если б не эти поборы с учеников на ремонт в школе, не обвал, разве не вырастили бы? Конечно, вырастили бы! Э, хе-хе…»
Создать бы такой колосс, как монумент, механизму управления человеком, который бы превращал скопища масс в устойчивые коллективы. Они бы проти-востояли любым погодным условиям и постоянно давали доход. А ить есть, по-честь, такие заглавные законы… Это, ить, настоящие образцы-регуляторы от-ношений дружбы между нами, неотесанными породами.
И все тут эта стоимость виновата….
 А ить охота шашлычка да и бабочку какую под шашлычок в одну стои-мость впихнуть… Когда ить золотобрюхая копеечка заведется, она и не такое способна позволить…
- Люди, Васёк, сперва человечий капитал куют, бригаду колотят. Без оного капитала, почитай, и люд переведется на Земле. Настраивают потом заемную машинку отношений с государыней… под возможность, а потом только денеж-ку подгребают. Сам вот этось так рассуждал… Несрушной ты ить у меня, в книжке глаза держишь. Что толку? Полчаса считаешь строчки, потом мух ло-вишь.
Муж съязвил:
- А по-твоему, баб, что ль, ловить? Кумекаю: как лучше мелким хозяевам обеспеченьице построить. «Стоимость» проклятая мешает кругом, а без нее и кредит не пойдет.
- Ой, недогадливый ты, Васяньк! Ноне отжимают мужный и бабный труд вместо яблок, как сок, до седьмого поту и превращают в товар. В людях вся твоя «стоимость» и есть, чего её больно искать-то? Товар – базар - деньги… Складывай да прибавляй! В карманах шаром покати, на тебе кирзовые опорки да грязные портки остались, задарма привечать не стану. Так у меня и знай те-перича.
Ты ведь и оздоровлением хозяйств занимался как нелюдь. Поэтому и сгоре-ла твоя программа в тухлом дыму испытаний. А то вынул отмазку для глупень-кой бабенки давеча: процедуры работ не по его порядку посновили, поэтому, мол, и дело заглохло. «Молозьевую траву только своими голичками  под окна-ми портишь». – Как жареный горох на сковородке мечешься, грех на всех наво-дишь. А люди виноваты…
Ни денег, ни дел от тебя, ни от  государыни.
А то всплески волн, активность, тепло… энергия в людях у него вот-вот проснется, якобы, все к этому должны готовиться.
Ни есть, ни спать, а активность до рассвета встречать и питаться святым ду-хом…
От работы мужицкой, от физтруда отлынить вздумал – вон чего!
А махорки под нос не хошь?! А то знает он все: разглядывал образ жизни за двести лет. «Всё в цифрах у него…»
Образованный ветелинар выискался!
Ты лучше скажи: почему корова сдохла, у кого молока теперь брать будем? Толкаешь мне тут заоблачные речи о всяких несусветицах, которые и рукой-то пощупать нельзя. Подумать только, милушки: «Это как такое может быть!? – Скоро отпалисадят они тебя так эти волны роста доходности, что вылетишь из кальсон и в опорках останешься. Невыученный страхом, только и порол бы век чепуху да суп с галушками.
И не постыдно старой орясине так себя вести с благородным полом?..
- А чего тут постыдного-то? Теперьчи завязаны мои глазоньки обустройст-вом мелкого и среднего хозяина… Планами обеспечения, деньгой, дальше по-глядим… хозяевами станем и сами, насколько совесть позволит. Поэтому пе-кусь, выходит, о нашем же с тобой благе. «Вот беда-то, раскричалась». Разве я виноват, что между сердцем и делом человека бес поселился. Хочу подправить положение, а ты с панталыку сбиваешь. Как войдем в строй, и все будет в по-рядке.
Дай срок. И жизнь закипит!
И возвестит громадное устройство по займам для хозяйств смоленым не-сгибаемым словом над миром. Мы пришли! «Слово молодым!» И тотчас де-нежные мешки от государыни и других народов окажут нам необходимую под-держку.
Помогут с арендой и частично с ремонтом зданий и оборудования. И заку-пят организации бумагу, технику, ручки, скрепки… Подгонят  тонны, чтоб века недостатка в них не испытывали. Только мир крепи, вваливай, паши, царапай ясные знаки в твердыне земной. И веселые огоньки, смелые первенцы долго-жданного труда, подыграют в печи, где из теста подымают, выпекая хлеба. И обступит кругом содом глаз. И объявит диспетчер по рабочим местам: «Все-ленский инструмент для малых хозяйств по займам настроен!
В линию строй новый порядок. Вкусному хлебу, дешевому хлебу тотчас - двери к народу».
Все так и будет, вот увидишь.
Стала Нинок сцвелой, видя, как Васек безжизненно упер глаза в пятачок сучка на потолке, и заснула. Она впросонках тягуче и прижимисто подняла ко-рочку губ: «Чем бы дитя не те-ешилось…» Сморил Васек глаза и несколько скупо удивился, когда представил себя важной птицей, подвластной только се-бе, Богу и времени. 
Тихо: ему чудятся чужие, свои золотые хоромы и страны; сладко: ему ви-дятся дорогие близкие и далекие, встающие из-за дымки силуэты и лица…
- «О, вселенская вера и надежда, с кем, как и куда отныне и завтра держать нам жизнью дарованный путь? Наставь, как покрыть затраты от займов мир-ских, да чтоб руки не ожечь от нерушимого пламени твоего. Пособи содрог-нувшимся коленям не отказать великой воле служить! Направь на чистые по-мыслы, дерзновения и свершения большие! Возроди из пыльной нелюди улиц  всечувствующие сердца!»
А не отдают ли все начинания – в семье, кругу знакомых – глубоким про-хладком осени опосля полных вливаний сумм в хозяйство? Многое думается ему.
Улыбнутся ли доброму человеку побледневшие губы от времени?
А задумка, оживет ли она, нацелованная взволнованным дыханием свежего вечера, когда-то живого клубочка разговора, принадлежавшего жене? Каждая мечтинка и году неподъемная, а тут их целый ворох на уме – шебаршатся, во-рочаются, крышу с неба несут.
Но верит: народятся новые луны. Полный, зреющий свет источится. При-чешутся днями головы дающих и берущих… И деньги заговорят с нами на рав-ном языке. А из этих блуждающих глаз, что ему представляются и которые он чувствует, взойдет несметная сила, способная любую задумку поставить на свежие рельсы.
Но это что же? Как может быть такое? Горстку людей узнаёт, другую вовсе нет. Не верится. И голос на ущерб посновил Васек.
– «Не могу, конечно, угадать всех лиц лет на десяток, пятьдесят и сто напе-ред, с которыми предстоит мне и потомкам делить копейку и делить с ними по-следнюю надежду, вынутую из потаенного кармана души». Конечно, нельзя и мечтать лет на двести вперед: такое даже в дичинке сна не привидится, если не думать, не размышлять выкроенными у семьи ночами, не поломав настроенной мелодии струнки.
Но подсказка сну пришла, будто рядом, с околицы:
- Одни люди, словно убитые горем и задавленные банками, с кличками, про-звищами… Все вижу: как в золотисто-дневном свете – другие. Нажили некото-рые должности, но пламенно-горячими сердцами вылиты их руки. Предстанут скоро перед нами кричащие суетливостью или беспокойством их лица, – многие в одежках нашего завтра или простеньких платьях, нарядах с чужого плеча… в легкой дрожи уже заглядывают в глаза, - целой ватагой, парами или по одному, поднимут на зорьке каменистую пыль разбитых дорог в поисках средств…, и зачнется работа .
 «Эскизно набросаны торопкой рукой их беглые портреты, как будто с на-туры, - приберегал в памяти это Васёк. - Угадывается в которых выстраданная, как выстланная за годы огоньком доброта. Да-а… Перекройка этой кучи людей в цельный живой организм, с расслабленной грудью и лукаво закинутой голо-вой, не обделив ни одного даже центом красоты, потребует разом штришка и моих перемен, и целой эпохи…»
Сон разобрал Васька, испуганно и жарко пахнул его хрип, провожая остаток мысли. Видится ему, как ущербно пролит со стороны окна медковатый свет на сукно. Чей-то волосатый мизинец, согнувшись по-стариковски, крестит испи-санные строчки. Читает, спотыкаясь, фамилии, клички… Чернявый волос ло-жится лощеной ниткой на просаленную строчку.
 Карнизы крыш обшарил ветер, а Ваську показалось: какой-то здоровяк про-катил над его потолком огромную колесницу. Беглым огнем пальнула молния, подсекая под окном сухой подорожный ветельник. Ослабевшее дерево разбила на поленья и щепу и вместе с терпковато-паленым дыханием уложила дрова на черную спину земли, шириной с палисадник. И рад Васек, будто наперекор врагу, свалившему их в долговую яму, пришла на выручку дарованная сила не-бес.
Теперь и дрова под носом, карабкайся наверх, бери да топись.
Проулками еще гоняются ветра. А у домов уже полно детворы и взрослых. Перебирают, итожат, готовят на продажу добро. С соседского столба срывается легкая патриотическая музыка. Пробравшийся через форточку ветер, подыграл ей старой петлей. В голос взревела чья-то заплаканная мать… и его сонную душу вдруг опоила песенка, переложенная с чьего-то плеча:               
                Наша страна терпеньем богата.
                Льются речи на всех языках,
                Мордвина и чуваша встречают как надо -
                Русский, татарин, горец, казах…
 
                Глядите, как создаётся уют:
                Сырьё за границу вывозят,
                С границы товары везут.
                Тут фасуют, а там продают.

                Эй, мужчина, посмотрите налево…
                Женщина, правее пройдите сюда…
                У нас везде деловая атмосфера –
                Нового строя приметы труда!

                Старость песню над речкой заводит.
                Её молодёжь допевает в кругу.
                Столичный город её затевает
                И обломовцы вторят ему.
Задерживается волосатый палец напротив каждой Васьковой строчки све-жего проекта. Собирается в комок, как хищник, выгибая звероватый хребет пе-ред схваткой. Он просчитывает списочный состав, в котором фамилии, имена, клички для пущей важности, успешно зашифрованы…
«Интересно: готов ли кто-то из них завтра по велению души и сердца разде-лить с миром высший образец труда? – думал Васек. – Найдется ли хоть один, поигрывая глазками перед законом жизни и смерти, подарить без остатка свои силы служению команде?
И многие грехи тогда простятся народу»… Васек будто бежит глазками следом за волосатым пальцем…
«В а с ё к, старший урядник. Выходец из казаков-дворян. По уличной кличке Чемоданчик. Волонтёр новой волны, враг дедовских приёмов борьбы с чи-новным кланом. Кажется, депутат Госдумы, муж Нинка Позднячка, учёный-самоучка и плутишка. Мечтатель о справедливости. Нос пуговкой, с кудрявыми бакенбардами. Новичок партии «Единой страны». Пионер-мечтатель о мировой программе для малых хозяйств, боец с правилами внутреннего распорядка.
Н и н о к, по уличной кличке Позднячок. Жена Васька Чемоданчика. Домо-хозяйка. Ушлый нештатный корреспондент. Румянощёкая. В социально-трудовых взглядах не петрит.
 К у к о л к а Б., есаул. Уличная кличка и фамилия совпадают. За глаза себя называет Боряней, но в околотке это многим не нравится. Работник правоохра-нительных органов, авторитет в воровском мире, беспардонный оборотень в погонах. Член исполкома партии местного отделения ВПП «Единой страны» центрального района родины Обломова. Красивое женское лицо. Крохобор и корректор чужих идей под себя.
 И г р у ш е ч к а Н., подъесаул. Уличная кличка. Директор Соплёвской сельской школы, которая пригрелась на периферии родины Обломова. По со-вместительству преподаватель истории в исправучреждении. Член правящей партии. Отец Куколки, заслуженный мучитель Васька. С чертами олуха в ха-рактере и хохолком светлых надлобных волос. Неравнодушная личность к чу-жому барахлу. Идеалист-изгой.
Ш а б р ё н к а, соседка Нинка. Разведённая дочь начальника испрвучрежде-ния  Савоси. Нештатный помощник Игрушечки.
 Г е л ь с и р е н ь С., вожатая школы, судья областного суда и господпевала в законе. Кнопочного роста. Со стеклянным раскосом глаз и  одежде с татар-скими узорами. Считает, что правее и организованнее всех тот, кто без матери-альных трудностей.
У с а д н и ч к и, земельные наделы земли на задах домов, выделенные ад-министрацией сельской местности. Славят деревню междоусобными сплетнями по случаю непримиримости хозяев.
Д н е в а л о в Ф., шапочный знакомый Васька Чемоданчика. Шабёр по от-быванию наказания. Короткая стрижка, на голом теле – пиджак с майкой. Из восточной страны. Отнесён к отряду низкопробной рабочей силы. Борец за ши-рокопрофильную подготовку кадров больше на словах.
Н а г и ш к а М., тюремная кличка. Разводящий на работы в колонии, мужик без царя в голове, с бегающими глазками. Односельчанин Васька. Обрусевший хохол. Грамотей по наращиванию своих сил за чужой счёт. Стоит за повально высокую грамотность населения.
Н е с л у х З.,  тюремная кличка. Казак. Местный осведомитель, паршивая шестёрка. Стрижка под ноль, вертлявоголовый. Низкопробный специалист из Нолдавии. Утверждает, что мутные взаимоотношения, если  не выгодны хозяи-ну, то должны быть прозрачными.
М а у х а Г., по-уличному ротозей. Сокамерник Васька Чемоданчика, неза-конно рожденный сын Игрушечки. Подавленная  личность с ярко выраженной внешностью. Застрельщик передовых мер по разбазариванию данных о сырье, сбыте, работниках.
А р б е к Н., по-уличному грязнуля. Неприятное лицо. Контролёр в колонии. Валенок от рождения. Во время отдыха интересуется вопросами перевода ра-ботников на новые места, в рабочее время – отдыхом.
 П о з е в а й к и н А., есаул. Философ от литературы, кандидат в учёные ба-лясники, член Политсовета местного отделения Всеобщей политической партии «Единой страны» центрального района родины Обломова, глава городской Управы, представитель общественности по бесконвойному передвижению осу-жденных. Духовный врачеватель человеческих душ. Консерватор по складу.
К р ы с л о в П., секретарь Политсовета местного отделения ВПП «Единой страны» центрального района города Обломова. Умудрённый опытом длинно-ногий гусь с обворожительными глазами. Выходец из дворянского сословия. Соратник Васька по вопросу единого руководства небольшими хозяйствами.
П т а ш е ч к а И., руководитель исполкома местного отделения ВПП «Еди-ной страны» центрального района родины Обломова. Птица пуганая, но упря-мая. Уверена, будто человек на работе начинается с семьи.
Б у л ы з и н а В., член Политсовета местного отделения ВВП «Единой стра-ны» центрального района родины Обломова. Баба местами переживательная, но сдержанная. Генеральный директор ООО «Бездумные отчи». Сторонница на-ращивания сил хозяйства под тёплым крылышком государства.
Н а с е с т о в а Р., председатель комиссии в колонии, акционер, дальняя родня Савоси. Кривоногая, с грубоватым прокуренным голосом, папироской и чувашско-сельским выговором речи. Ярая ненавистница перекосов в воспита-нии.
С а в о с я Ю., по-уличному - человек, надеющийся больше на авось… Из бывших дворян. Начальник колонии, акционер, прохвост, каких свет не видел, чего с виду не скажешь. Придерживается линии правящей партии. По дряхлости лет путает факт с нормой.
Г о в о р к о в Э., заместитель начальника колонии по воспитательной рабо-те, карьерист, кинооператор-любитель. С обезьяньими манерами и гримасами на лице. Внебрачный муж судьи Гельсирени.  Выходец с Окраины.
В ы с о к и й  ч и н о в н и к, простой любитель торговли, родом из глубинки. Княжеский отпрыск. Вздёрнутый носик, которым он крутит, будто нюхает воздух. Ставленник правящей партии. Смотрящий за местами не столь отда-лёнными. Полагает, что в современной стране спрос и предложение всегда пре-выше служебных обязанностей.
К у д р е в а й к и н И., чван-министр хозяйственного развития страны. Член правящей партии. Сладкоежка, страдающая манией разложения людей по по-лочкам.
Х р е н о с с к и й Е., казачий полковник. Лидер от либерал-демократов. Думский пересуда. Считает, что нерешённых вопросов не бывает, просто они не упираются в деньги. Прямоносый голубоглаз, губки бантиком.
И в а н  К у з ь м и ч ,  И в а н  Ф о м и ч  да  И в а н  И л ь и ч, горячо люби-мые зрителями президенты страны. Милоглазые хлопотушки перед народом за единое правление небольшими хозяйствами.
Другие официальные и неофициально-скромные лица».
Васёк зевнул громко и охально уже под заспанным сбитнем руки Нинка:
 - Да, ну и время пришло… кого ни возьми, и все неподходящие… как толь-ко сговориться с такой ватагой? - накрылся подушкой, прошамкав чужими кор-ками губ, и опять ушёл в сонный омуток…
С рассветицей перелез через Нинка, разлитое зарево пятна напоследок раз-глядел на ее разгасившейся щеке. «Женушка, касатка, обнищало подворье, со-седские грудные и те с голоду воют»…
 Утопил избитые вкровь ноги в сандалии и кинулся искать в столицу пере-метную копейку.
                IV
Неласково нонче глядело солнце в окна домов. А уже с запада тянули пере-менчивые ветры.  Нелёгкая многих дожидалась судьба.
На референдуме люди высказались, чтобы граждане ближних государств жили в одном союзе. Пролегла чёрная метка между народами – Прузия, Арве-лия, Питва, Нолдавия, Дентония от голосования отказались.
И жители затаили дыхание – не было такого!
Будто разом перемешалось всё – пыль, грязь, мусор, политика, мысли и чув-ства… Прямо по тротуарам в городах стали ходить машины. Улицы перегру-жены. Парковались там, где придётся и где понравится.
Взяла верх над размеренной жизнью преступность и смерть.
Поголовно врастали стальными когтями в старые проёмы квартир и домов железные двери, словно они могли спасти от невежества целые нации. Как в горячем заводском цеху, стучали в две, три смены молотки, по-звериному за-вывали за соседними перегородками домов дрели вперемешку с барабанной музыкой – сверху, снизу, с боков, кругом.
Ремонтировались сами. Не от избытка денег, а от страха и их недостатка.
Велика страна, а убежать некуда!
В квартирах многие не только дневали, но и ночевали в наушниках.
«Когда свою болезнь переживали одни соседи, другие радовались: наступал райский период передышки, - утиралась слезой хозяйка. – Пытались выкроить, как выкрасть, золотую минутку тишины, чтобы немного поработать, заморить сон».
Только власти в голос вопили о низкой производительности труда. Их никто не слышал.
Глянешь со стороны на человека: даже стиль труда и поведения непривычно грубоват. И невдомёк было людям, что шумный беспредел поселился с ними навечно. Тягота, измученность гляделись в каждом лице, отдавали болью в ка-ждое сердце.
Но вера в себя оказалась сильнее обстоятельств.
В глазах усталость, на сердце боль и кипящая энергия. Кажется, только они и давали возможность не опускать руки и двигаться дальше.
В лето на лесной опушке, возле базы отдыха свиноматок, уютно располо-жились вагончики и фанерные домики с транспарантами, людьми и необходи-мой утварью. Здесь оживлённо проходили репетиции и кинопробы по мелодра-ме: «Не пужай меня, маманя, что нам делать, женихам..?»
Золоторуких умельцев, нашедших строгие рамки искусства и мастеров на все руки нынче опять не уродилось. Переподготовка людей, в связи с появлени-ем смежных профессий, еще только обозначилась государыней и не успела на-брать обороты. На местах денежку для нужд хозяйства выманивали из работни-ка через акции, открывая путь к самообслуживанию.
 Народ потихоньку, нехотя втягивался в новое для него дело.
 Бурчали животы, перекликались, позвякивая в карманах, гроши. Давно ни-кто не пощелкивал свежей купюрой. Люди, видно, растеряли добрые сноровки приваживать денежки к себе. Хотелось от всех неурядиц и жизненных катавасий кануть на самое дно, чтобы немного забыться.
Актеры в молчанках топили семейные драмы.
Тыкались по углам, слоняясь по чужим съемочным площадкам в поисках хорошей роли, будто сама неухоженная земля по миру пошла, впитывая несус-ветную брань в черное сердце. И гром загудал, взмолясь перед небом, как перед хозяином, словно ручался, выгораживая из-за спины своего работника.
Со стороны решётчатого вагончика с дощечкой «Режиссёрская» слышен чей-то начальственный голос, Васька в дырявой сандалии и похрюкивающей свинки.
Вербовщики ценных работников в составе Игрушечки, Куколки и бывшего осуждённого по тюремной кличке Неслух, притаилась в высокой траве, под ко-лёсами режиссёрского вагончика. Все при полевой форме. Они расположились, сидя округ трёх ведёрной бутыли с самопальной этикеткой: «Кофий» и легонько перепалывались словом, теша глубоко ранимые души.
Куколка в майке на широкую лямку всеми возможными и невозможными способами старался развивать у команды поборников сообразительность, чтобы каждый знал: что, где, как, когда и с кем делать работу. Здесь оценивалась и сметка, и мастерство каждого. К примеру, напитки с небольшим промилем… должны, по его мнению, поднять бойцовский дух. Это была сразу и занима-тельная практика для команды и романтическая учеба на своих ошибках.
 Поскольку чужие ошибки уже не учитывали.
Между тем время шагало, и среди вербовщиков пошла увлечённая игра в напёрсток.
Неслух - любитель скорой копейки и наживы, однако утварь держал на юру, он знал, если и завелась бы рядом какая робкая рука и польстилась бы на его пожитки, то местные язычки-ходунки все равно проболтаются и вор непременно сыщется и отоварится оплеухами.
Неслух подвинулся к Игрушечке:
- Шик-шик! - маневрирует кистями рук над напёрстками. - Где шарик, подъ-есаул, ась? – простая рубашонка затрепалась на нем, как на чучеле гороховом. И, как не глядит он маслявками глаз в глаза человеку, а от его физиономии все равно смешинка берет.
Игрушечка просевал сотрудников прощелинами глаз и с восторгом разгля-дывая сыто прогуливающихся свинок. Он немного зазевался и повернулся к иг-року на голос, подняв полувороток рубахи.
- Вот он! - смотрит на напёрстки и потирает руки: «а вдруг повезёт с выиг-рышем!»
- Где?
- В ентнем напёрстке,- дотрагивается до кулака Неслуха.
- А вот он, родимый! Опять не угадал. Гони кружку!
Тот злится.
-  Где он да где он? А вот где надо… не скажу?
- Пиво - на бочку! Нет шарика под энтим напёрстком, - показывает.
- А я те сказал: не под энтим, а под ентним… Ты нарочно до моего пальца тогда своим кулаком дотронулся. Чтобы сбить с толку.
Неслух вербой руки поднимает другой напёрсток. В нём тоже пусто.
- А ну шементом, живо гони пиво!
- Переиграем, раз вышла заминка.
- Нету. Продолжим…
- Ладно, казак. Тогда - в этом крайнем напёрстке…
  Раскрывает напёрсток.
- Видишь, и здесь его нету.
- Значит, в правом…
Неслух смеётся. Орлиный нос только сапожком горбится в последках сил.
- И тут нет! Четыре кружчонки за тобой!
- Если нигде его нет, то точно здеся… Минус одна кружка, -записывает на пачке Беломора.
- Ниче-эго по-одобно-ого! Яво и здеся нету!
- У тя чо с головой не так? Если его нигде нет, такого не может быть. За кого ты меня принимаешь, шестёрка?
- Чево орёшь? Разуй бельмы! Вот он, родной!
 Поднимает напёрсток, и перед ними появляется долгожданный шарик.
- Пузырь с тя!
- Это наглёш. Ты обервор! Такого не может быть. Пусть шеф рассудит. Я те ещё с прошлой недели должен пробить пару заводных щелбанов…
Куколка хмурится, вымеривая глазом важные для себя недоработки игрома-нов:
- Тихо, паучье вымя! Нашли время!
Обиженный Игрушечка пытается отвесить заводного. Тот стукается головой о стенку вагончика.
Игрушечка ещё дома бился, как рыба об лёд, над вопросом: как подготовить для их гопхозкомпании золоторуких заправил чёрными делами? Узкие спецы, по его мнению, всегда остаются редющим товаром на рынках. Где выкроить на эти нужды немного деньжат, чтобы и свой карман не пострадал при этом? Он знал, что тончайшая подготовки дружков дело сволочное, но прибыльное, если их ушловатые головенки приспосабливать почаще к неровным и скользким до-рожкам.
По этой страдалице-колее идут даже завидные страны.
 И отстать от них не должно позволить сердце человека. Он размышлял, как рассусоливал, одинаково легко, все время при этом разглядывая тот же полуво-роток рубахи. Вроде бы, как занят совершенно иным делом.
…Васёк пересидел ногу. Топает ею над головами охотников за ним. Полу-чается, как бы в ответ на стук наперстка. Неслух бах-ба-бах напёрстком о до-щечку и выжидает прищуром глаза: прав был он, что так громко стукнул или нет? А Васёк бук-бу-бук каблуком, закусив губу, выкатывает глаза, будто вслушивается в заданный ритм своих противников, хочет прочувствовать их мысли…
Режиссёр насторожился. Глаза соспевали в моргушках. Он-то понимал, что всякая невзначай выкинутая штуковина свой гужок с этого все равно поимеет.
- Что случилось? Кто там? - уставился он в пол, обглядывая попутно свой белый комбинезон для прогулок.
- Да вот, как понервничаешь, всегда правая сандалия жмёт,- крутит ногой Васёк.
- Дожда-ались! Слабаки! - шепчет Куколка. Главная цель разведки – три «з». Зашельмовать! Замутить! Заблудить!
Те вытянули шеи.
Сверху пролились из отхожей трубы кухонные нечистоты: кожура от лука, чеснока, редиса, картошки, остатки недопитого и недоеденного. Охотники за Васьком недовольно морщились, стойко перенося тяготы подпольной службы.
Куколка напружил лямку майки, смерил взглядом посудину… спустя время, открыл деревянную затычку, обмотанную ветошью для прочности. Затем спус-тил в бутыль три шланга.
 Неслух полез пальцем в горлышко бутыли.
- Я, чур, правошланговый!
Однако был жестоко наказан Куколкиной крапивой, припасённой на всякий кошмарный случай. Тот даже вскрикнул от боли. Глаза перекосило.
Вскоре всё стихло. Слышалось равномерное посасывание пива из бутыли и похрюкивания свиней на выгоне.
Игрушечка и Куколка, насытясь, нежились под клинышком солнца, отсве-чивающего от зеркала и отражавшего морду выпачканной свинки.
Неслух в это время не торопясь сцеживал в железную карманную банку пи-во про запас. Он мило улыбнулся, завинчивая пробку, когда к нему подошел меньший братец, молодой поросёнок, примаскированный зелёной тиной. Потом почесал его за ухом, чтоб не хрюкал.
- Эх, с чесночком бы щас тебя!
Игрушечка мигом встрепенулся. Смотрит на Неслуха: меньше полбутыли осталось…
-  Так было. Не смотри! Вот отметина.
Игрушечка взбешён.
- Я отмечал мелком со своей стороны. Вот тут. А ты стёр и отметину провёл со своей!
- Всё тута.
Игрушечка смотрит: рядом пластмассовая бутылка валяется. Раньше её не было. Значит, закинуть далеко не успел.
- Догадался: ты его водой разбавил…
Куколка приподнялся на спор. Смотрит, у Неслуха правый карман оттянут.
- Снимайте свои пиджаки и кладите вот здесь, рядом со мной.
Неслух обомлел, но Куколка неумолим.
- Сейчас на задание пойдёте. Налегке. Занять денюжку на стороне не можете, а это, между прочим, - он повысил голос и потер пальцами, как семечко по-шелушил, - переобучением попахивает…
Неслух перевёл дух. Игрушечка снял пиджак и положил куда велено. Не-слух снял было тоже… но замешкался под жестким взглядом Куколки.
- Живей! – торопил его голос.
Неслух осторожно протянул пиджак Куколке. Тот было положил его себе под голову и улёгся, но почувствовал что-то жесткое… Нащупав, проверил…
Куколка  показывает на банку.
- Шия лоханка?
Игрушечка поддразнивает.
- Шия…шия...? Вот и не шья! Моя, стало быть, стала. Раз ничья.
Куколка сердито посмотрел на Игрушечку. Тот немного растерялся.
-То есть нет, - его!
- Ага! « Моя» - наша, значит,- сообразил Неслух.
Куколка отвернул крышку, понюхал. Глотнул раз, другой…
- Пиво… Жигулёвское! - жмурит глаза. – Свежее… ик, вчера крали! Кто крал?- смотрит, как удав, на Игрушечку. Тот крутится.
- Окромя его, некому. - Неслух не сразу находит, что ответить.
- Ага! Потому что Неслух всегда под рукой! Тётя подарила. Я просил у неё на мороженое. Она сказала, что мороженого нет, есть пиво. Пришлось уступить. И то не сразу, а так, понимаешь, в знак уважения…
Но Куколка не лыком шит, чтобы его вот так, за здорово живёшь, провести.
- Допустим. А почему пиво одной марки оказалось?
Неслух морщится.
- У нас, кроме Жигулёвского, другую не выпускают. Только этикетки.
Пока Куколка опорожнял карманную банку, Неслух глотал слюнки. А Иг-рушечка сопровождал питие длинным неморгающим взглядом, обнимая бутыль и вытягивая губы навстречу преданно и уверенно подвернувшемуся случаю.
Сверху донесся разговор Васька, набивающего себе цену, с режиссёром.
- Значит, на массовку не возьмёте? Людишки, выходит, не нужны, а объяву о наборе давали… А такие, как я, не нужны, выходить…
- Однозначно.
- Я вас искренне понимаю: не вы лично занимаетесь приглашательской рек-ламой, - лицо его, до того бледноватое, вдруг взыграло зайчиными губами улыбки. - Тогда купите мою учёную работу. На защиту потянет.
- За сто долларов… - и расправил от кисти до локтя серые нарукавники, как у старинного бухгалтера.
- У меня с утра ни росинки, ни крошки во рту. А вы мне – сто предлагаете. Такая такса только в массовке. А тут целая наука, - он нюхает обложку. - Лю-бушка моя ненаглядная! Может, завтра на Нобеля потянет?!
- Ну, что ты… - качнулась удлиненно-узкая голова с широким ртом, - Я весьма понимаю. Просто денег нет. Пойми: я действую согласно плану и опре-делённой смете на фильм. Красть казённые деньги?..  Как те объяснить… Хо-рошо – за 150… и по рукам.
- Охотно верю. Ведь на издержки кое-что списать можно. Уж 300 долларов не найти – себя не уважать!
- Противозаконно говоришь. Международной ситуации не знаешь. Бывшие республики в Евросоюз рвут, а ты собственный эгоизм насаждаешь. Добрую ниву губишь! Пойми: душа болит за красные кадры. Хорошие всегда денег сто-ят. Я не хочу сказать, что ты плохой кадр, но ты не известный. Или не популяр-ный. Не могу же я в ущерб нашим кинозвездам их гонорары урезать?! Согла-шайся за… 150. Ладно, возьму на массовку.
У Васька было прескверное настроение: «Так быстро договорились. На ба-заре и подольше можно было торговаться. С  другой стороны почти задарма всучил режиссеру потрёпанную работу двадцатилетней давности. По ней под-ружка уже случайно защитилась. Она называлась «Как правильно пасти коров». Теперь «Как умно снять дойную козу». С третьей стороны, не удалось устро-иться сразу на массовку без решения учёного вопроса».
Режиссёр прошуршал страницами рукописи.
- О! Да тут даже отзыв есть о работе!
Он написал директору фильма записку, в которой рекомендовал Васька, чтобы того оформили кем-нибудь сроком на полгода с ежемесячной зарплатой в 1000 рублей. Чтобы подмаслить директору картины, режиссер также указал, что пересылает тому с Васьком 10000 рублей на карманные расходы. Продол-говатая голова, в которую, казалось, с трудом помещались крупно-серые глаза, вдруг разоткровенничалась, прикинувшись сиротинкой:
- Иначе, если не оформит… на словах так и передайте… деньги останутся на совести директора фильма.
Попрощавшись, режиссёр уехал. Велел дождаться директора.
…Вошедший рыжей растопыренной бородой ввалился в дверь, складка модного пальто прошелестела следом; смерив Васька взглядом, опередил его вопросом.
- Кадры пока не требуются. У Прекрасной площади Микалков снимает фильм. Сходи туда.
Тогда Васёк развернул свежий выпуск рекламного издания «Работа и зар-плата», указав, что читать, подал директору. Там было сказано, что приглаша-ются на массовые съёмки юноши и девушки от 14 до 70 лет. Зарплата 300 руб-лей - сутки.
Директор потрещал рыжей бородой, как монетками поиграл, скрючив деви-чьи пальчики, и отложил издание.
- Ну, мало ли что я там написал. Пусть это останется на моей совести.
Тогда Васёк подал записку от режиссёра, напомнив о присланных для этого карманных расходах.  Директор пробежал её глазами.
- Это совсем другое дело. Давайте заверю контракт. Да не забудьте вернуть деньги, которые мне режиссёр прислал.
Васёк, забирая контракт, бросил на ходу:
- Ну, мало ли что кому пришлют... Не будем же судиться? Пусть это оста-нется на моей совести. – И махнул рукой, будто знал, что на подозрительно-кудрявых отношениях сегодня работы много не построить. «Если режиссёр - купи-продай, значит, ценит только мутные поступки человека. К тому же он бесчувственный пенёк.
Денежки у них на картину мимо пальцев текут.
А сняться попробует как-нибудь в другой раз... Главное, перебить черную полоску жизни доставшимся заработком, а там видно будет», - как оправдывал-ся перед собой Васёк, свободной ногой  прикрывая дырку сандалии.
Директор расцвел лицом, всматриваясь в щёки собеседника, по которым ра-ботала на нервах кровь:
- Ловко, ловко… поболе бы таких находчивых Бог присылал погостить на площадку. - Он даже подскочил от неожиданно доставшейся радости, задев стол, на краю которого стояла свалившаяся бочка с извёсткой.
Извёстка хлынула в половые прощелины, выведя из строя не только туфли, но и гардеробчик собеседников.
У охотников за Васьком наступил тотчас переполох. Вывозившись в извёст-ке и грязи, чертыхаясь и оплёвываясь, они с воплями на четвереньках сорвались наутёк.
Неслух, в суматохе поймав мешком поросёнка, прошмыгнул сквозь желез-ные прутья огороженной киноплощадки. Потом Игрушечка, который тут же за-стрял в железных прутьях. За ними гналась здоровенная свиноматка. Она сходу влетела в соседнюю расщелину между отживших свой век прутьев, сломала их и погналась за Неслухом.
Неслуху ничего не оставалось делать, как оставить мешок с поросёнком, бросить в свиноматку свой картуз и влезть на дерево. Ниже всех на дереве дер-жался Игрушечка. Неслух с ужасом смотрит на обречённую фуражку, из кото-рой вынимала требушатину, посрамленная поведением мальчиков, злая свинья.
- Я же калякал: за что не берёмся, всё через колено получается, - взвопил Не-слух.
А на кудрявом дубке, что напротив, курился потным дымком на косом лучи-ке солнца Куколка. Было видно сквозь лиственную редь, как он декламировал двумя пальцами что-то про себя, будто Божью волю с небес выпрашивал в свя-зи с представившемся случаем. Лицо его сделалось каким-то потешным и пус-тым. Страх попутал карты. «Нас попутала продажность, кто-то предал…»
 - Даже высшее обучение  команды не помогло.
  Сбердили, перепугались люди.
На верхах идет поточная отмывка денег, власти когтями вросли в народное благо. Поэтому на местах закапризничал работник. Пора подумать, кого и на какой срок брать. Стимулы какие для него прифортить что ли…               
                ***
Васёк, руки в карманы, идет в трусах под галифе по брусчатке Прекрасной площади мимо Пацанского собора. Идет, прилюдно озирается, боясь какую ку-пи-продажную душонку случайно не зацепить. На грех-то ведь и грабли стре-ляют. Направо и налево щёлкают желтоглазые фотоаппараты. На  лице то улыбка, то удивление. Он вытирает с лица платочком пот, заглядывается на утоляющих жажду напитками прохожих, глотая слюнки и вытирая рукавом рот.
Неподалёку нежатся бездомные собаки.
На Прекрасную площадь въезжает со стороны Канежной площади наряжен-ная рукой неумелого художника скрипучая телега на деревянном ходу. Её тя-нет, прихрамывая на переднюю подкову и постукивая о каменные стыки обру-чевыми колёсами, деревенский тяжеловоз.
В телеге лежит плетюха, чуть завалившаяся на бок. На её боках - кричащие щиты рыночного толка, кое-как прилепленные к выщербленным прутьям: «Граждане и гражданки! Месту голой безработицы – голимую беззаботицу!» «Хозяйским рискам – наше твёрдое нет!» Прозрачность руководству! Слава труду!!»
По правую ногу лошади треплется на ветерке плакат, слегка приколотый к седёлке гнутыми корабельными гвоздями. Он обращается:
 «Господа казаки, товарки и товарищи! Собираем команду мастеров на все руки и учёных золоторучек. Призыв в наши ряды осуществляем на месте по контракту или устно.
Активистов, одержимых неоспоримыми замыслами и готовых к совместно-му участию в капитале, просьба обращаться в отдел кадровой политики.
Спешите, пока зовём: ужо поздно будя!» «Группа аналитиков» – зачёркнуто крестом. Вместо этого: «Успешная группа контроллинга».
На шее лошади перекошенная надпись: «Отдел кадров».
На задке плетюхи, раскачивалась в такт небольшим ухабам, подвешенная на алюминиевую проволоку, фанерная табличка: «Отдел контроллинга возьмёт кадры в аренду». Ниже под ней располагается кормушка, набитая сеном, и по-илка с вином.
Шествие по рангу замыкает привязанная к телеге коза. Она семенила за «поездом», едва успевая пережевывать пищу.
На бардачке передка плетюхи, скукожившись, правит Неслух в старой про-стрелянной дробью казачьей фуражке, из которой местами торчали клочья ва-ты. На перевесине его мелкого плеча вытянулся кнут из длинного черенка и ко-роткого хлыста. Кучер казался похожим на жалко щипаного воробья.
Бельевая верёвка, скосившая пояс серой косоворотки, подчеркивала сутуло-ватую фигуру возницы. Брюки вобраны в носок так, что видны на них полевые цветочки, уходящие тонюсенькими стебельками в кирзовый опорок. Будто этим хотел сказать: мол, не богат, что имею, тому и рад и, чужая мелкопакостная душонка, пошла вон, если тебе не по нутру мой гардероб.
Спина возницы была мокрой, не меньше чем у лошади. Он нервно осматри-вался по сторонам, будто ожидая сторожевых.
Игрушечка и Куколка в гриме, при полном казачьем параде, завернувшись в рогожки, сидели на дне плетюхи и попивали зелёный чаёк с бубликами.
Посреди плетюхи стоял, привязанный поперечником от оглобель, старинный самовар на угольной тяге.
Игрушечка с накрахмаленным полуворотом рубахи время от времени сни-мал с ноги хромач и раздувал им угли. Затем откидывал голову назад, придавая себе излишнюю уверенность и даже некоторую заносчивость.
Лица путников были красными от жаркого пития.
Куколка оценил прилежание Игрушечки и назначил атаманом этой процес-сии. Даже над собой, но при этом всех держал в одной горсти. Подлакирован-ный чуб его слегка прыгал на стыках кирпичей.
Они внимательно наблюдали глазеющих, выглядывая в них своего клиента. А всякий клиент требовал к себе маломальского подхода и уважения. К этому случаю хозяевами плетюхи приготовлена пятиведёрная, из-под молока, фляга вина. Она имела при себе вполне обоснованно наклеенную на фабричную эти-кетку. Собственную: «Деревенский квас».
Откуда ни возьмись, раздаётся далеко нешуточный голос сторожевого:
- Тп-р-ру-у!
Телега останавливается напротив Мавзолея… Её обступает народ – бездом-ные, дети, взрослые, собаки и другая зевающая публика.
Неслух разгибается для рапорта.
- Местная бригада киношников… - тон его меняется на игривый манер. - Прямо с Зочинского Кинотавра в гости к первым людям на деревне - Владимиру Ильичу и Ивану  Кузьмичу…
Неслух достаёт из плетюхи бумажные разрешиловки на проведение кинора-бот в местах повышенной исторической важности. Вытянул попутно из кармана головку сторублёвки, помедлил: как быть дальше?.. Затем, как ни в чём не бывало, как ценный кадр, заправил замявшуюся в его пальцах ассигнацию, об-ратно в карман. Борьбу с продажностью госслужащих нынче осуждали все, ко-му не лень, окромя, наверное, кур на насести.
 Поэтому рисковать не стал: разрешиловки и так на руках.
Игрушечка и Куколка переглядываются, заценив добротную работу подчи-ненного. Они продолжают чаёвничать в прикуску с сахаром. Игрушечка под-скрыливает над сторожевым.
- Во потешник! Ещё спрашивает… Самому лень работать, только каблуки топтать и умеет.
Куколка толкает сапогом в бок напарника и смотрит на часы.
Дело в том, что вербовщики рабочей силы после разведки на местности… предугадали поведение Васька. Ибо он не тот тип, чтобы другими предложе-ниями киношного директора побрезговать. Поэтому не глянуть, хотя бы одним глазком на съёмки фильма на Прекрасной площади, не мог. Но кино уже сняли. Тогда решили привлечь внимание Васька своими силами. О якобы новых гото-вящихся съёмках было заявлено в сжатые сроки властям города. И как ни странно, получили разрешение. Однако всё равно волновались.
Сторожевой осматривает внимательно бумагу, её заявителей. Ничего сверхъ-естественного не находя, отдаёт честь.
Надо сказать, с прибытием сторожевого толпа любознательных увеличилась в разы. Они щёлкали округ фотоаппаратами. Туристы даже просили автографы.
 Игрушечку уговаривает расписаться в блокноте один иностранец. Куколка осаживает отца, вежливо кивая, ставит свою подпись.
- Тут расписываться? А ту-ут… тут! Aллес гут! – подпрыгивает на ножке дюже охочий расписаться.
 - Отвянь, сказал! В конюшне надоел! Здесь нужна тонкость, деликатность, наконец, дипломатия, уметь быть на минуту… представителем страны! - про-износит в нос с музыкальным голоском в сторону Игрушечки, а потом гостям: - Гутен морген, херре! Доброе утро, господа! Пожалуйста. Битте! Заполучите. Раухен зи? Простите! Энтшульдиген… Вы курите?
Ему дают прикурить наперебой. Осматривают козу, лошадь, кучера… Иг-рушечка толкает плечом Куколку, показывает время и язык. Куколка одобри-тельно кивает.
- Но довольно. Прощайте же, господа! Будете в кутузке – милости просим, заходите.
Иностранец в замешательстве:
- Где, где? Не расслышал? Вы сказали: в кутузке?
Куколка затушевался:
- Я имею ввиду, историческую родину этой лошади, господа! Просто есть такой исторический населённый пункт…
- А пу-ункт! Гут!
- Прощайте же, господа! Вколачивайтесь, пожалуйста, в наши ряды! Н-но! Поехали!
Куколка пробует ударить лошадь вожжёй, но та не слушает, только машет хвостом.
Из толпы кто-то кричит кучеру:
- Эй, Онегин! Дай фуражку поносить! На конюшнях, что ли, стыбздил у ко-го?
Тот грозит кнутом:
       - Чтоб ты сдох! Вошь перепончатый!
Толпа хохочет. Неслуху это и надо. Он достаёт из плетюшьего барахла ста-рую хромку. Ломаным женским голосом припевает старые куплеты:               
  Не ругай ты нас, маманя!
                Что нам делать, женихам?
                Ой, да полетим мы к лунникам…
Хромка, захлёбываясь, выговаривает мелодию. Лошадь дёргает, кучер пада-ет в плетюху и роняет самовар. Куколка, как волк, взвывает, ошпаренный ки-пятком.
- Спаси, сахрани, господь!  - крестится.
 Когда лошадь остановилась, он начал растирать сквозь одежду, обваренное тело. Из деревянного ковша вином остужает ноющие места.
Толпа хохочет. Вот вперед пролезла какая-то баба – полуглупок в каракуле-вой, жеваной то ли молью, то ли скотиной шапке. Стукнула парапетами калош и провизжала куплеты старинной песни:               
Пошла плясать наша Пелагея,
                Впереди шурум-бурум –
                Сзади батарея…
                Отчего? Почему стало по-другому?
                Видно, едет в народ секретарь дурдома…
                На Мавзолей погляди:
                Как торговая точка.
                Видно, красного с икрой
                Привезли три бочки…
В это время Васёк неожиданно вынырнул из толпы и очутился возле телеги. Его глаза полыхнули жадным огоньком. Ничего дурного не подозревая, весё-лым, чуть приуставшим тенорочком:
- Мужики! Жара доньжила. Испить бы!
У Куколки сердце оборвалось от неожиданной Васьковой выходки. Он дос-тал стакан. Потёр о рукав, подул в него, опрокинул вверх дном.
- Не томите же!
Куколка цветет:
- Тонкий хрусталь художественной работы ювелиров шестнадцатого века. Автор, к сожалению, не известен. - Он пытается подтолкнуть ближнего напар-ника к более активным действиям. - Хрусталь ювелирной пробы, родней не сыскать!
 Открыл фляжку, стал было разливать, но лошадь снова дёрнула. В телегу кто-то бросил объедком яблока. Куколка выронил и разбил стакан. - Какой страшный хозяйственный риск! какой звон! но какой пассаж, и на самом таком моменте …ай-яй-яй… - Он встаёт, пытаясь выправить неудачное положение.
- Знаете, господа! Всё великое умирает, даже любовь. И не только какой-нибудь скромный стакан.
Народ шумит и гогочет. Что-то ещё хотел добавить, но Васёк махнул рукой.
- А без стакана нельзя приложиться? Жажда съедает!
Игрушечка, придержав вороток рубахи от потеющего подбородка сообразив в чём дело, нагнулся к Куколке, построив веселкой глаза.
Тот ему шёпотом - на ушко:
- Аккуратно, тихо, без рисовки и выпендрёжки: споить, спрятать, уложить!
Раздаётся свисток столичного сторожевого… Лошадь чуть присела и рвану-ла. Фляга с вином вывалилась из плетюхи и покатилась по Прекрасной площа-ди. Куколка с Неслухом вывалились на брусчатку. А Игрушечка, придержи-вающий было флягу, перевалился через край плетюхи прямо на козьи рога.
Народ, глазеющие казаки, как горох, покатились в разные стороны площади.
Васёк мигом испарился в толпе. Затявкали встревоженные собаки. Замерли в ожидании бездомные. Оглядываясь, петлял по непривычным улочкам и пере-улкам скользким шагом. Терпел, как мог, жизненные неудобства, выполняя за-думанное, пытался найти какое подходящее задание, чтобы покормиться.
 Но оно прямо в руки не шло.
 Будто и не торопилось к нему счастье. Молчал, кряхтел, срывался на бран-ное слово, но не сдавался. Многим холодком прошлась тогда по истомным сердцам качнувшаяся власть. Жизненные неурядицы и неудобства топили в ностальгии измученные дорогами души.
Но крепкие и сильные, превознемогая боль, искали новое, неизведанное счастье, шли дальше, терпели, боролись с невзгодами, продажностью чинюг и выживали. Окрылённые в беседах с собой и друг с дружкой, смотришь, неслись неиспытанным чувствам навстречу.
А внутри поднимался подбродивший осадок горечи, зло бурчал желудок. Подвластный внутреннему неустройству души сплёвывал по сторонам беспре-станно копившуюся слюну с песком на зубах и не заметил, как срезал угол пути. Кулаком смахнул дорожку, оставленную слетевшей слезой после крепкого смешка о случившемся. Распалённый удушьем жары, вывернул на широкую улицу, придерживаясь холодка домов, прибавил ходу.
Где-то далеко за плечами терялся всплеск громыхнувшей в хохотульках разноцветной толпы. Горячие капельки пота, как жадные поцелуи кнута, поку-сывающего за неудачу, одолевали спину, особенно возле лопаток, где сбилась подмокшая от пота майка, и поясница нетерпимо просилась чесаться. Во вскри-ке одернул вросшую в тело материю. Из-под её подола протянуло роднящим душком испарин.
За встречным домом за Васьком увязалась сбежавшая коза.
Когда столичные сторожевые… догнали телегу и предъявили претензии по поводу вина, разлитого на площади, пришедшие в себя двое вербовщиков не растерялись. Было видно издали: как они храбро доказывали, мол, всё по сце-нарию. А лица сделались жаркими от крепких речей сторожевого, как после парной.
Сторожевой, помедлив,  спросил строго Куколку и Неслуха:
- А где ваш сценарий?
- В голове! – гаркнули хором.
Сторожевой  подошёл к Игрушечке с тем же вопросом. Игрушечка немного опешил.
- А у нас и не было такого эпизода в сценария… То есть был, но его ветром унесло. Просто кино не получилось. Текучка дел подвела.
 Игрушечка догонял свою компанию с пустой флягой на спине, лёгким ис-пугом и выписанным штрафом на руках. Куколка же, кривя бровь, встретил его приспущенной головой.
                V
Васёк через сутки уже был в деревне с козой и притирался к местной обста-новке, опричь души рассказывая хворковатым голосом прошлую историю Нин-ку. Потом заявил, что предложенная роль в картине ему не понравилась; поэто-му со съёмками покончено раз и навсегда.
- Я так и знала… мотаться ездил, - прикрывает краснеющие уши, -стыд-то какой!.. – вдруг вспылила Нинок, вслушиваясь в козье ворчание со двора.
В гневе Васёк вертится округ да около жены и сучит локтями, добиваясь взаимопонимания. Ему показалось, что прямо перед его носом выросла казён-ная препона недопониманий, такая же, как создают на ровном месте чиновьи воротнички.
Теперь ей, видите ли, помешала коза.
 И что козу надо непременно зарегистрировать в строгих органах порядка и выдать ей необходимый документ. «Хоть нарочную справку выхлопотать для семьи, чтобы пред женой отчитаться». В том, как глубоко она не права в его от-чаянных шагах и стараниях.
Справку добыть для Нинка такую: мол, что коза сама пожелала разделить его компанию и на законных основаниях имеет право в качестве представителя животного мира влиться в их семью. Иначе Нинок подумает, что спёр её у ка-кой-то бабы, чтобы жену с толку сбить и легко перед ней оправдаться за на-прасно прожитое в большом городе время. «Только вот верующая коза или нет? Одна надежка только на Боженьку.
  А может, даже крещеная?
 «Если сама увязалась за мной, то ясно дело, что верующая, возможно, кре-щеная. Добрых людей признает.
 Иначе при виде Нинка давно бы сбежала… А ведь Нинок права оказалась: вывела меня на свежую мысль. Надо государыне сообщить по поводу мелких хозяйств, чтобы им упростить выдачу лицензий, документов, подтверждающие качественные приметы на товары, свидетельств о наличии определенных знаний и умений у хозяев на здоровую эксплуатацию приобретенного товара.
Они же отнимают у хозяев кучу времени. Веру во всевышнего гасят. Это обязательно надо бы записать…»
 Он полез за карандашом, вскоре строчки заговорили с листка Васьковым голосом. Васёк притих, исподлобья глядя на жену. Потом на полях для себя до-бавил изломанными буквами: «…к любой работе привыкать надо, и время этого привыкания обязательно должно быть отведено для человека, тем более для работника».
Ваську было не всё равно: обнаружил ли он перекосы в воспитании по стра-не или нет. Он знал: от хорошего воспитания зависит активность человека и пробежался строчками:
«Чувства при популяризации знаний организациями превышают мысль на много пунктов. Эмоций, голых обещаний, приукрашенной болтовни – пруд пруди. Иной раз чувства имеют грубоватую форму, «фамильярность» при об-ращении к читателю.
Того и гляди понос прохватит от этих сообщалок.
На десяток, два… обещаний на практику приходится лишь одно дело.
На четырехминутную половинку устной речи приходится всего один жест. Мимика лица говорящего, как у пономаря в церкви, выражает скорбь. Возмож-ность действия, поступка подаётся вместо действительного совершения.
А если поглубже копнуть, то получается, что между идеей и её воплощени-ем нет тождества – практика либо подменяет идею, либо наоборот – идея прак-тику.
Получается, что высокая логика у большей половины обследуемых органи-заций отсутствует. Выходит, вместо процесса развития нам предлагают готовые выводы, подтасовку под задуманную идею.
В этом случае хорошего изобретения им не видать как своих ушей.
Текст в целом холодный. Нет теплоты отношения к воспринимающему со-общение. Настрой в работе от подобной извращенки строгих знаний станет порченым. Настоящего дохода ни работник, ни организация не получит» - Васёк притушил мысль и как-то весь осунулся от своих выводов.
Выходит, добра от такой подготовки скоро не жди. Ни сейчас, ни в бли-жайшем будущем.
Нинок, в нарядном, не по обычаю, поясе слушала, слушала, не выдержала и разрядила обстановку модно отборными словами. Посреди опьянелой горечи слов, посреди опьянелой горечи жестов вывернулось дремавшее женское нутро изнанкой. Подпорченное пустой худобой и ожиданиями, оно переросло в ис-тошный крик. А он, ошпаренный долей такого несчастья, вырос аж до другого порядка:
- С людей только спрашивать… А у самого что? Как чиновные препоны преодолеваешь, что предложил для этого? Разрешиловки на деятельность. Ну, а условия работы людей кто за тия проверять станет, Нинок? Удобство, тепло, свет…
Васёк от неожиданного наступления Нинка сходу и дух едва сумел перевес-ти. Подумал: «… уж не убаюкать ли её тотчас в ласках, не завлечь ли сей мо-мент ее разбитое сердце в свои руки, как бывает ночью?» Вместо этого зло скривил рот, дико сверкнул зубами, как волк в оскале,  держал ответ за каждый волосок, согретый когда-то в детстве материнской лаской. Потом вывернул белки глаз по самый ободок, набухший кровью, плюнул в угол и простонал с досады:
- Будто с препонами не борюсь и чужих людей несносно пользую. Это она мне, грит, оказывается. А то я другим маюсь. И ритм нормальный в работе, и монотонки нет в процессе работы - только твоего носа для удобства подачи жа-лобы работником там не хватает…
На грех навела.
Нинок Позднячок поглядела на козьи рога, когда коза поднялась по сту-пенькам и заглянула в открытую дверь избы. Нинок прошлась взад и вперед по каморке, проверяя козу на бдительность, и неожиданно для себя смягчилась:
- Подумаешь: на работу не устроился? Известным и без неё можно стать. Тебя, между прочим, и режиссёр хвалил и директор фильма. Правда?
Васёк на всякий случай собрал губы в узелок.
- Человек, он ведь оценивается не по везению, а по принятой целесообраз-ности, наконец, проронила Нинок, двусмысленно глядя на мужа. - Вот так-то, моё горюшко! – похлопала мужа по плечу, затем, подлизываясь, погладила его руку. – К тому же нас теперь трое. Козу бы куда на работу пристроить?
Вот заботушка!
                ***
На 25 августа над Прекрасной площадью треколорые флаги возвестили о притухании сборищ и митингов, грохота танков, убийств в Белом Доме и ули-цах большого города. Группировка Бельцинской оппозиционной партии взяла верх. У одних это отняло последние силы, у других наоборот шел бодрый при-лив крови и свежести к лицам. Город и страна переживали тяжелое время.
Народ замер в тревожном ожидании.
Слегка наказанные государством и невезучим случаем жизни, вдобавок опо-зоренные обществом на Прекрасной площади, воители-неудачники собрались в номере столичной гостиницы «Восток» под номером тринадцать. Чёртова дю-жина на двери номера их вовсе не смущала. Они усердно обсуждали новый план по захвату Васька.
- По слухам, Васёк, этот чертов урядник, решил отказаться от ранее подпи-санной киноконтракты и хочет открыть своё дело в Околоволжье, - сообщил Куколке Неслух, подвязывая шипастыми пальцами штанину.
- Хи-хи… ну и рожа у тя, глянешь и на слезу со смеха изойдешься. Запом-ните, что говорит есаул Куколка: кто не работает, тот не пьёт. Вы – расхитители чужого добра! Упустили блестящую возможность поймать Васька. Всё было на мази, только керосинцу полосни!
Позорники и бабы – вот вы кто!
Наступит и ваш часок расплаты. Однако, не время об этом. Судьба низка, но дело дороже! Едем сегодня же в Околоволжье… И, если бы сегодня была под рукой свежая новость о рабсиле с чудесным воспитаньицем, то не задумываясь бы поменял около ся некоторых…
 Откровенно говоря, неувязочки в их воспитании уже достали. А кое-кто ощутит мою, так скать, заботу скоро на себе, когда я решусь привить некото-рым чувство локтя… и устроить для особых недотепок стажировку в «железной группе».
Наконец он дошел до кипения и начал перечислять Васьковы предложения по развязке вопросов в небольших хозяйствах, которые вот-вот должны начать претворяться в жизнь, но в более усиленном режиме. Он говорил о том, что этот Соплевский зазнаха в погонах требует от государыни недорогих сообщений для мелких хозяев.
 Сообщений, где все прописано о законах. Даже о высотах почтительности своих антихристов по работе раструбил с нежностью мамки на всю Иванов-скую… Вроде того: хороший хозяин должен знать о всех рыночных прибамба-сах первый. А мы, вроде того, буканки, плохие. Нам всего этого не надо знать.
Он накрутил себя до такого состояния, что мозг помутился. Рубаха-полумерка даже треснула в плече. Казалось, что глаза слушателей слились со стенами и обстановкой. А людишки начали казаться летающими тенетниками. И его уже никто не хулил, не спрашивал, не отвечал на его реплики. В груди, мозгах команды копилась неистовая сила возмущения и негодования.
Надбровные дуги напружились, сходясь друг против дружки перед перено-сицей, как перед смертельным барьером. Раскат их нервов пришелся как раз под красивое пощелкивание бумажных денег, которые еще не оттаяли от духов типографской краски, и тотчас пошел на убыль. Продвинутая артель, сами для себя стали жизненной опорой.
Игрушечка высоко держит подбородок над ухоженным подворотничком. Неслух топчется в нерешительности. Тогда Куколка, расщедрившись, дарит каждому игроку команды по 50 тысяч рублей и суёт им в руки корочки с цер-ковным текстом.
- Я не шучу. Аванс и молитва на случай непредвиденных бед и поражений, как говорил Гюго. – Есаул посмотрел на оставшиеся купюры. - Что касаемо ос-тального… то до него надо дожить. Получите по окончании операции.
Почему меня никто из вас не проконсультировал?
У нас был крупный просчёт. Без Бога нельзя даже в туалет сходить, не то что на великое дело. Поэтому есаул Куколка выдаст в честь торжественно-предстоящего момента каждому по молитвеннику. Надеюсь на вашу предан-ность делу, сознательность и доброжелательность друг к дружке…
Он раздаёт тоненькие книжицы в одинаковых переплётах. Все принялись рассматривать новинку. Куколке подвернулась «Пресвятая троица», Игрушечке достались «Живые помощи», а Неслуху по недоглядице продавца церковной лавки – «За упокой души».
Подъесаул Игрушечка раскрыл чуть не носом свежепахнущие корочки, пе-рекрестился. Затем сунул молитвенник в нагрудный карман и, довольный, по-шёл умываться. Молитвенник возьми и выпади в воду. Подходит Неслух. Ви-дит, что «Живые помощи» утопли. Подъесаул в растерянности, не знает, что предпринять.
Неслух достаёт молитвенник из воды.
- Не грусти, друг я тя выручу. Возьми мой… Он сухой! А я твой подсушу.
В глазах Игрушечки не было предела радости.
- Сунь свой… скорее в мой карман. Я чувствую, без него тяжело на душе делается.
Пред дорогой Игрушечка расцеловывает молитвенник. Крестится на все че-тыре стороны, как перед боем, повторяя:
- «Живые помощи», спасите и сохраните… Ой, чё эт я? дальше забыл. Сквернейшее предзнаменование.
 Открывает книжицу, а там – молитва «За упокой души». Он в ужасе разы-скивает Неслуха и берёт того за горло.
- Отдай, собакин сын..! Где мой..? У тя..! Дай, говорит, посушу. Так, должно быть, высохла? Молитвенник, поганец, мне подменил.
Неслух вырывается.
- Он хороший! Он ко мне привык! Потом, я же его своим телом сушил, зна-чит, мой стал. Стал бы я те бесплатно своё тепло расходовать – в студену воду за какой-то книжицей лезть.
Куколка весело ступил на порог назревающего скандала.
- Кэ-за-ак, - обратился он к Неслуху, - а ну верни ему этот шобон, не спорь! Идиоты! Как золото делят! Уважь шефа. И в бою вас шеф не кинет!
Куколка забирает молитвенник у Неслуха и передаёт отцу.
- Уважение старших – закон для государства! Потом этого требуют правила стажировки в «железной группе». Ноне выволочка отменяется. Ша-агом арш у меня спать!
     Когда наутро свежего дня обнаружилось, что босс пропал, первым взмо-лился Неслух:
- О, горе нам, темным!
- Чего орёшь, глаз не продрамши? - огрызнулся Игрушечка.
- А того и ору: босс пропал!
- О, тёмные силы!- взмолился Игрушечка.
Коридором грохнуло ведро, и на пороге зависла гроза команды – Куколка.
- Чего орёте? Не дай Бог соседи услышат. Предложения носил подавать го-сударыне в Инстанцию о законах, которые бы прописывали лучше нам о нало-гах, конкурентах, о рынках с рабсилой, товарах да услугах разных, о том, к примеру, где сдябжить сырье удобнее…
Нам выгодно всё знать наперед, чтобы хорошенько подготовиться к зимуш-ке лютой, бреши в законах расковырять пошире, чтоб пролезть на законных ос-нованиях к делу.
А что это значит?
А то, что свои предложения важно вовремя проталкивать наверх.
- Травку, к примеру… - высунулся Неслух, оборвав жесткость беседы на полуслове.
- Это, когда сядешь, там тебе и за травку привесят, и за всё про все. За то, что старших пустой головой встречаешь… Что губы поджал? Вот и не высовы-вай язык из поганого поддувала.
- Да, этот индюк-сволота сбил золотую мысль… словом, хотим данных от государыни через особые каналы для небольшого бизнеса о природных, там, не знаю… материальных, денежных истоках. Чтобы с государыней была прямая и обратная теплая путевая связь по наболевшему…
 Нам нынче важно не только подвижников разных высиживать на местах, а вообще надо разжиться строгим образованием, с неожиданными открытиями… Пусть ушами шевелит государыня, и хозявы компаний её подталкивают к это-му, тогда хозявы все при своих именьях только потягиваться на койках станут.
Это к тому басенка, чтобы вы лучше пахали у меня. Что рты совком держи-те, аль не выспались? Арш умываться! Не вернетесь после умывки вовремя, расценю как нарушение микроклимата в нашем гареме. А за это не то, что а-та-та бывает, забудете у меня как деньжонки пахнут… Иногда даже государыня личные дела сновит выше человека, потому её надо с небес опустить на землю.
- И выше золота? – вылетело у Неслуха.
- И выше его, быват, золоторукий мой ослик… Как слово ко мне ронешь, каз-зэк? Мотри у меня…
Арш в умывалку!    
***
Васёк в это время был наоборот далеко от всяких ссор. Он был дома. Ничто его не беспокоило рядом с любимыми опытами. К тому же Нинок под боком. Как Нинок ни старалась распустить свой бабий хвост, да немного пощепаться, но Васёк всякий раз находил какие-то предлоги, чтобы не наступить невзначай на женин подол или какую другую бабную прелестину. Пусть это будет даже оброненный Нинком клубок с нитками.
Глаза его лучились иссиня-лиловым, будто перезванивающим светом. Со стороны задорги печки Нинок смотрит на экран компьютера, сопереживая учё-ным  находкам нескляшного мужа, который пытается убедить жену в своей правоте.
- Данные взяты по двум с половиной сотням небольшущих хозяйств как у нас в стране, так и по землям дальнего зарубежья. Ихи компании учитывал только передовые.
Так, для сравненьица…
 Вот циферки за прошлые годы… и нонешный… А то привязалась: не рабо-таю, дескать, а только лындаю по бабам...
Нинок спускается с печки, забирается на колени к мужу и прячется у него под мышкой.
Васёк трясёт перед носом Нинка распечатанными сводками, проклиная ни-кудышную ситуацию в отечественных малых хозяйствах. Нинок сочувственно пялится на бумаги, тишайшую мысль готовит.
- Человеческие недоразумения надо выводить в люди. А то куда ни кинь, Нинок, - всюду брак, простои. Человек, вроде, не работает толком, а жиреет. Смотришь, то у одного, то у другого - машины, гаражи, большие дома, будто грибы,  растут. Предприятия кругом в долгах, как в шелках.
Зато их хозяева в золоте. Только смотрятся некрасиво.
 Как Дуня Намонова не скажет: «Вчерашняя нагота, а танцует танец живота». К тому же обнаружено повальное дезертирство ценнейших кадров с орга-низаций. С высоченным образованием, но отлынивающих от дел, - пруд пруди. Остатние работнички - пьянь безретузая! Живут, почитай, на хорошую ногу, гуляй-вася, а на работе палки просят. Порядка им не хватает, проклятым.
Полусонная Нинок, ворочая сбитой грудью, идет и выключает аппаратуру.
- Зачем вырубила, глупая?
А Нинок закатывает глаза, едва сдерживая смех, направляется снова к ле-жанке. Васек, угадав её мысли о теплой беседе, подсаживает жену за ногу на печь и забирается следом.
- Все при деле, а я? Вроде, как лишний. Как тут быть? И ученье вспомнишь. Слыхал, что прежде чем загребать деньги, надо самому стать головой коллек-тива. Потом над ним власть взять. А это, милка моя, тебе не то, что там над лю-бой тёщей или золовкой шишку держать. Это власть, может, и над всей цивили-зацией!
- Прямо уж и над всей?
- Ну, я те к примеру говорю. Затем скличу бригаду начальников и за счёт их мозгов сколочу бабки. Вот будут дела! Так-то, милка моя. А ты у меня супро-тив их ещё мелко плаваешь.
Нинок зевнула, а Васёк продолжал:
- Раз у нас капитализм, то Марксову мыслю надо с ног на голову ставить: ноне голова в почёте, а не мускулы. У золотого работничка должно быть по нашим временам семь пядей во лбу. И от этого надо плясать.
Плутишка Маркс, ну, германец этот, чернобородый, который как лучше де-лать барыш все народ наусюсюкивал. Он ить для пролетарцев старался, чтоб те учились его грамотно читать и зарабатывать, а они ить его не читают, им баб подавай да денег. Поэтому, Нинок, задушевная жизнь, это не праздный вопрос, а даже малость божественный и связан с «Божьим паспортом», ну, с путёвкой в будущее, что ли, если те понятнее будет. «Божий паспорт»… есть ли он на са-мом деле или его нет? А если есть, то каков он из себя?
Я думаю, что есть.
Делится Бог им, конечно, не с каждым встречным и поперечным. «Божий паспорт» представляет собой разные соображения: где и как лучше схимичить, в какой очередности, с чего начать и чем кончить, чтоб польза была для народа. Короче, хитрые и умные ходы он из себя представляет…
Здесь все в сопоставлении у него – вот норма, а вот уход от нее в сторону. Убег человек с работы, будь ласка, перед побегом проблемы основные назови в компании…  В противном случае получится «ни тпр-ру – ни но-о…»
Вникаешь? от хитростей обращения с такой нежной материей зависит добрая доля человеческого счастья. Сидишь так в светлой комнате и, хоп-ля, раздаёшь по сторонам приказания: а почему стоим? а почему, Нинок, у тебя горшок грязный? Пора, милочка, за ум браться да мозги лечить. Бог наверняка так же заправлял учениками?!
Учил сличать факт с нормой. Беседу вел с человеком, как с равным, так-то!
Ну вот, качаешь головой.
Не знаешь, стало быть, а я в этом почему-то уверен. «Божий паспорт» – это переживания за общие блага, строгие дела и помыслы Бога. Они всегда пере-полнены страстью веры, и любви, как не разлей вода, как нитка с иголкой.
Вот ты меня клянешь всегда?
Клянешь.
 Ся считаешь профессоршей. Уж никак не меньше. Особенно по части не-больших хозяйств. А сама, прости Господи, -  Васёк крестится коряжкой изо-гнутых пальцев, - сама внешних забот государыни о хозяйствах от внутренних забот не отличаешь, которые ютятся внутри этих хозяйств. А, вроде того, про-фессорша она.
Сбеситься просто можно!
- Неужели? Ой-ой-ой! – покачала складно головой Нинок так, что Ваську ничего не оставалось сделать, как поддразнить её.
- Вот и «ёй-ёй». А пора бы, батенька, что все доброе в человеке и деловое – идеи, мысли, свежие данные и тд и тп ближе к человеку расположить.
А ведь государыня наша могла кое-какую единую программу для неболь-ших хозяйств нарисовать. Где бы и защита от коррупции, скажем, прописыва-лась и помощь деньжатами, кадрами, свежими данными.
 И так далее.
С Богом, конечно, такие заботы связаны мало, но они бы стали пронизы-ваться его светом.
Почему?
А потому что они взаимовыгодны. Связи государыни с работниками хо-зяйств развиты в США, Германии, Франции, Японии, Англии… – пальцев не хватит на одной руке загибать, вот сколько набралось… и весь опыт, включая исследования местных учёных, я стараюсь проработь. Очередь теперь за нашей государыней в такой крепкой связи с небольшими подворьями хозяйств дер-жаться. От расстановки внешних и внутренних сил в хозяйствах зависит цвет цивилизации, если хочешь, да-а…
Получается, что ширишься да топыришься передо мной, а не шиша в этом не шаришь.
Не волокёшь.
 Понимаю: те неприятно, когда тя батенькой назвал. Вот и мне, людям, не-приятно, когда по середке их дороги врастаешь, как  дерево-сорняк.
- Сам про чувства калякал, а кончил государыней. Начал за здравие…
- А ты не переходи дорогу.
Без тя знают.
Чувства, они ить не живут сами по себе, без человека, как человек без при-роды. Чувства проявляют себя через коллектив, государыню, как через целый и добрый мир, чтобы жить. А ты ить этого и не знала. Шпигует те и шпигует че-ловека… Вот приходится с тобой заново такую хозграмоту проходить наскоку.
Можа, поймешь…
Это чувства, ниспосланные Богом, которые побуждают нас на поиск новых возможностей. Они определяют положение человека при решении строгой за-дачи. Бог действует с высот небес и дарует людям свежие силы. Хорошо бы ими вовремя воспользоваться!
Природа-матушка заставляет нас верить в эту стихию. Я был бы просто сча-стлив, если бы за её чудесами люди почаще находили Божьи искорки счастья.
- Больно уж редкий подход получается.
- Зато нашей беде поможет и цивилизации!
- А деньги будут?
- Где крепкое хозяйство, там и благо, и деньги… даже любовь, и та черёму-хой пахнет.
- Хорошо петушок поёт, только яичек не несёт. Возьму вот и сбегу от тебя и от твоих совсем не выполнимых обещалок.
-  На всё воля Божия.
Нинок прикрыла глаза, вложив обе ноги в рукав жаркой старой фуфайки, служившей подстилкой на горячих кирпичах русской печки. Ей сегодня хоте-лось всего и сразу, здесь и сейчас, а этого от Васька фичка дождёшься. «А если уйти от него, то куда?
 Любушка Божья, ответь мне? Знаю, что скажешь: «мотаться  будешь…»»
Сколько скитаться одной придется. Одиночество не лучший попутчик бабь-ей жизни. Семья, пусть небольшая, но своя. Хороший стимул к работе. Где и что обсудить, покалякать, словом переброситься, и то большое дело. Спать так одна ляжешь, пьяный какой под окна забрякается  или буканка из темноты вы-ползет и замучает впросонках до смерти…
Одной глупо оставаться.
 Но и семейные стычки только вредят мужней работе.
«А кто у него первый специалист по работе? Я!» Это он сейчас только не признается.
 Нинок развернулась с живота на бок и легла лицом к Ваську. Васёк собрал кучкой брови, глаза на грустинку сошли.
- Да так это я, про себя размышляю. Никуда не уйду, - она потрепала его в лохмушках голову, обвила за шею, и Нинкова рука затопилась  домашним теп-лом.
Ему ни за что не хотелось критиковать правильность выбранного пути, в который жена, кажется, мало верила. От того становилось как-то грустно и пус-то. Нинок дышала прямо в жаркий лоб Васька и больше не донимала.
 Покойная тишь вдруг пролегла между ними. И мысль разгорелась.
- А ведь и крепость настоянной любви работника к хозяину, государыне, друг дружке бывает, что и лошадью не разорвать, ежели все по-настоящему озабочены небольшим хозяйством.
Сравнила бы  государыня, для примеру, готовый товар или услугу с образ-цом… сколько при этом хозяин оплатил за работу и сколько наобещал… тогда вся крепость их дружбы и вывернется изнанкой. Тогда всякая чертовщина, что между ними скопилась, потребует немедленного устранения… - мучил голову Васек.
Высшее счастье человека это не просто дотянуть без греха до пенсии. Выс-шее счастье – остаться в глазах человеков человеком. Вот о чем должна быть последняя воля уходящего на пенсию.
Молчалива и неподвижна, наступает вековая тишина.
 Неподвижность мертвая и тонкая, до потемнения в глазах, пробудет дол-го… А обронится плохое слово – время сотрёт его быстро.
 - Останется радость. Светлая радость труда с тёплой грустинкой на губах! – будто поддержала его мысли целая улица.
Он вдруг вспомнил, когда они сидели поодаль за компьютером. Была, каза-лось, более располагающая обстановка к беседе. Не то что сейчас: а тогда со-всем другое дело.
На клинышке пола, крашеным солнечным теплом, танцевали под передни-ком жены мягкие тени косопятых котиков. Какая-то внутренняя сила будила их поиграться на припёке. Тянуло с печки и от ног кисловато-потным запахом шерсти.
 И всё было по-домашнему.
Желтая от времени, билась над форточкой отставшая полоска бумаги, кото-рой обычно по осени бабы проклеивают старые окна.
Всё было привычно. А теперь чего-то не хватало.
Васёк развернулся спиной к жене и подвернул конец рукава фуфайки под самое ребро. От того засыпать было неудобно, и разминуться со сладкой мыс-лью стало невозможно. Нинок только крепче прижалась к его спине.
Наблюдая тогда за тенью Нинковых котиков, он в нетерпеньях раздумывал сквозь дрему:
- Какая же из теней наперёд наступит одна на другую – левая или правая? Если - левая, значит, за свою правоту придётся поскандалить.
Нельзя же вот так, за непонюх табаку, сдать противнику твёрдые позиции?!
«Если - правая, то решение с её стороны придёт более взвешенное и приве-дёт к согласию. Бывало - покойная бабка: «деймон ты этакий, надень у меня шшажже туфли! опять голичком хмыжжешь, а то запорю». А я поддразниваю старую, грожу ей игрушечным пальчиком, подвернув трубочкой губу, и жалоб-но гнушу: мяу-мяу… пф-пф… я сто зе девцонка - в туфлях хмыздать? не наде-ну!»
 И до того это трогательно выходило, прямо, как у несмышлёного котёнка, на бабку-то шипеть, когда тот ест. Мол, не суйте, свой нос, бабанька, в детские дела. А старушка, как заправный специалист, мигом сообразит, в чём дело. Пе-реведёт мой жалобный тон с кошачьего на человеческий и смягчится в усмешке: «понимаю, куда, бесёнок, клонишь…
Жарко, видишь ли, ему. Вот погоди у меня: будешь околевать».
А я бочком-бочком и к старушкиному подолу.
Бабулька, дескать, дай горсоцек парного молоцка с хлебцем! Та момент от-таивала, радуясь аппетиту внука, позабыв на какое-то время о своих замечаниях. Зато для меня, хоть и короткая, но радость-то какая!
Бабуля меня понимает. Значит, в доску свой человек! А та украдкой смахнёт кончиком платка набежавшую слезинку-радость, и недомолвок, как не бывало».
Хотелось, чтобы так было и с Нинком. Чтобы вот так терпеливо выжидать столь сладкую минуту тонко отобранного чувства взаимопонимания, будто вернувшуюся с далёкого милого детства.
                VI
К концу декабря страна утратила авторитет перед дружественными госу-дарствами, а президент Корначев перед народом. И волей-неволей сложил с се-бя полномочия. Бельцин вскоре возглавил народ. Сгущались по границам сою-зян бурые тучи радости и недовольства.
Противники же как могли наращивали свои мускулы.
В купе фирменного поезда «Столица-город Обломова» где-то в потолке по-ёт, заливается эстрадный ансамбль казаков. Среди пассажиров идёт аппетитная карточная игра. Куколка в свежем топике убивает козырными карточную шваль, что подогнал Неслух, и кроет непереводимо живучими словами. А глаза от азарта сделались маленькими, как у котенка, и живыми:
- С левой врежу – лопотот пойдёт… увлекать людей не можете на дело. А с правой подправлю, чтоб кривые буркалы на пивную банку не косили. Оголте-лые лодыри и бесконтрольники на работе… Время только проедаете да боль-ничкой прикрываетесь. А мозги с перекосиной в грамоте. Терпит вас бос по причине недержания чувств к обездоленным.
Моя бы воля, всех разогнал бы поганой метлой.
Из под раскрывшегося подъесаул Игрушечка лихо заходит бубновым и тре-фовым тузами под Неслуха. Ротик у Неслуха круглится, будто готовится к тор-жественному поцелую избранницы. Казак крутит головой, пялится то в окно, то на соседа, усыпляя бдительность Игрушечки. Неслух изобретательно задирает правую руку высоко над головой и бьёт с треском карту, растягивая удовольст-вие победы над обиженным подъесаулом.
- Ещё семёрка червей и восьмёрка бубей не вышли…
- Если на руках две карты остались: значит, вышли… Как раз две шохи по-лучились,- пристраивает к плечам подъесаула Игрушечки,-  энт тебе на погоны.
Подъесаул в недоумении. Через несколько минут казак колотит Игрушечку по ушам колодой карт за проигрыш. Отпускает холодные, горячие, как догова-ривались. Бьёт заводные щелбаны по лбу, приговаривая:
- Пара холодненьких… Раз, две…. А теперь попарьтесь: пойдут погорячее. Одна… два… Имейте совесть, товарищ проигравший, терпеть, хотя бы до два-дцати…
Игрушечка с перекошенным матюкальником пересчитывает по-своему.
- Двадцать один, двадцать два, двадцать три…- орёт,- ли-ишнего!
- Не путай! Шестнадцать, пятнадцать…- торопится казак.
Игрушечка рассерженно вскакивает и замахивается на Неслуха, затем пере-водит взгляд на василек, вышитый на носке игрока. Неслух немедленно вы-скальзывает, стыдливо прикрывая ладошкой уши. Потеря времени небольшая от этого, зато надежно и без травм.
В это время подъесаул замечает за спиной казака кучку скопившихся карт.
- Во!... – кричит. - Так я и знал: мухлюет. Червонка здесь, бубновка, девятка, восьмёрка… ещё с прошлой игры. - Обращается к остальным. - А он мне и за прошлую игру уже по голове наколотил.
Казак Неслух прикидывается невинной овечкой.
- Какая, такая червовка? Что ещё приснилось?!
- А, это?.. – оглядывается подъесаул.
- Запасная колода просыпалась, банку пива отодвигала какая-то сволота.
- А я то думаю: чего он так руку над головой задирает, когда раскрывает карты? А он, чмо, карту ненужную за спину так ловко сбрасывает. Хорош, гусь! Закладные щелбаны, гад, принимай в обратку, - пытается щелбанами достать Неслуха.
- Сдурел?! Гляди: новая колода карт; вот старая. В новой вот этих, просы-павшихся и не хватило... А теперь их вложим на место. Теперь в обеих колодах по тридцать шесть карт. Все на месте.
Подъесаул Игрушечка медленно трёт лоб. Уличить заядлого фокусника в обмане ему сегодня оказалось не с руки. Его понемногу начинает разбирать дремота.
Есаул Куколка лёжа, как старый мурлыка, топырит припухлые лапки, жму-рит глазки да из банки аппетитно потягивает пиво.
Все в майках, трусах. Казак Неслух в кальсонах. Как теплолюбивое рас-теньице, он не торопится перейти на летний сезон. Ему жарко. Он обливается водой. Растирается банным полотенцем.
Шепчет на ухо Куколке:
- Шеф, у нас дома есть, нет ли майки,  эта жмёт под лопаткой? - трясёт по-лотенцем со штемпелем колонии. На Куколку попадают мелкие брызги.
- Сблызни!
- Ась?
- Сблызни, сказал! Здесь не сорят!
Неслух недовольно лезет на верхнее место.
- Кстати, Неслух, я уважаю умные мозги. Что интересно они советуют отно-сительно наших действий?
- Переживаю вот за общую дело. Думаю: учиться надо. Все сонныи, квёлыи, а я всё думаю, да думаю…
- Больно мне плевать на переживания.
- Мастеров на все руки от скуки не хватаит в нашем таборе. Я в отчётном листе за прошедшую пятилетку на эту недостатку в цифре указывал. По нашему предприятию с ограниченной ответственностью  внутренним обучением охвачен «я», то есть  больше половины личного состава. В целях разминки мозговых извилин в команде регулярно провожу карточные игры и споры с подко-вырками.
Хорошо зарекомендовали себя доклады прям с колёс, как наиболее попу-лярные сказки для молодёжи. Потом внешним обучением охвачен «я».
Учился в аспирантуре. Правда, не защитили.
На деньги поскупился. Но эту оплошность уже выправил. Диплом делается.
- Как это «выправил»? А я говорю, что потраченные годы – псу под хвост. Ни одной умной басни по кадровым тусовкам не подал. Себя одного за десяток мозгов других только выдаешь.
- Раньше у нас и обучений на стороне никогда не было.
- Как это не было?
- То есть были, но лишь в коридорах нашей компании. Потом надо разви-вать форму народного предприятия, совместного участия в барыше.
Подъесаул корчит рожицы:
        - Какое тебе ещё совместное? - зевает. - Идей по изобретению проекта от тебя нет, с уличным воспитанием не борешься, шобон. В психологии человеков не петришь. А деньжонки тебе подай, так, что ли? Ну, и чучело огородное! Если б ты радел за нажитое дело, то бы околесицу не порол. А сказал бы, что есть идея, её надо пустить в дело так-то и так-то.
Пока с тобой болтал, созрела крутая болванка мыслей. Васька, думаю, надо выдавить его из семейной стайки, вытряхнуть из-под Нинковой юбки и заста-вить пахать на дядю, то есть, на нас. А его, дедушкин, дом, который требует ремонта, выклянчить, отремонтировать и продать подороже. Давай договорим-ся. Кто из нас больше постарается, больше идей кинет, как поглаже обкрутить дело, тому вожжи и деньги в руки.
Есть идея - предлагаю натравить на Васька сперва его жену.
 С бессемейным приблудой нам легче будет справиться. Соседка по их дому, думаю, в этом поможет. Скажет, мол, плохо живёте, то да сё, люди смеются… А Васёк, мол, вообще олух царя небесного. Сидит дома, как запечный таракан, и мух не ловит. Умеет только бока на печке пролеживать да цифрой людям мозги мутить.
Так ведь, Неслух?!
- А я слыхал, наоборот ловит, а работать не хочет.
- Отвянь! Я – последнее изобретение человека, и то в алфавитной письмен-ности, сынок. Одно и то же говорю… понял?! А ты, мол, как жена-полусбрёха, своему валенку покровительствуешь. Гнать такого мужа из дома надо на все четыре… А когда на этой почве разыграется у них с Васьком скандал, мы его тут – цап-царап. - Подъесаул, поставив кулак на кулак, крутит ими слева и на-право. - Короче, губки крантиком сделаем!
В знак поддержки идеи члены команды ударили по рукам.
Игрушечка, согласно правилам местной культуры, назначается руководите-лем красной мысли.
Казак по кличке Неслух заёрзал по полке.
- А моя идея была хуже, да? – жалобно поглядел на есаула.
- Твоя, сарафанная, пусть в школу ходит. Мозги деткам пудрить. Будем на-деяться, что наше проверенное лицо с задачей справится. Главное - прощупать слабые и сильные стороны Васька.
 А соседка – лучший методист по семейным делам.
Только после этого станем чинить облаву. В случае с его домишкой сорвёт-ся сделка, упущенные возможности возместим за счёт Васька. Посмотрим, как… Пусть на «дядю» теперь поишачит, жена, чать, надоела сердешному? - Тянется к казаку Неслуху, треплет его за голову. Учи повадки, малявка, - ос-новной принцип мошенника!
- Кажется, за школяра держите. Поэтому моя идея страдает.
- Нет у тя идей!
- А вот и есть. А вот и есть…
- Ещё сморозишь ни к селу, ни к городу какую билебердень, пивком угощу и сапогом занюхать заставлю.
- А я слыхал, будто Васёк хочет завести порядок, при котором доходы в стране сами поднимутся. А ещё из подполья работников воротить хочет, чтоб подкупных чиновников убавить и грозящий обвал в хозяйствах одолеть.
- Мало ли я чо слыхал… Для закону кинем, братья, на кон ситуацию в под-тверждении тому: доверить ли Васьковой шабрёнке задачку? Воспользуемся старшинством. Вы давно знаете мои слабости.
 Казак Неслух начал было щелкать себя по горлу, намекая горячительно расслабиться, потом осёкся.
- Тому, кто точнее предскажет выгоды Васьковой шабрёнки от проведённой операции, обещаю равное участие в нашем денежном котле годика,- задумыва-ется,-  на три… нет, на полгода сойдёт. Кто не угадает, тому быть в шестёрках, пока не исправится.
По рукам?
Игрушечка и Неслух хором:
- Да-а!
Куколка вертит в руках монету. Если орёл, то начинает…
- Только не я. Я, Неслух, конечно, но не могу.
Игрушечка насторожённо поглядывает:
- Почему? - осматривает Неслуха, округ его. - А, понятно! Ну-ка, поди сюда. Что ты прилип к банке? Все знают: из неё отпил немного только шеф. - Пока-зывает кулак. -Только посметь у меня!
- Если орёл, заходит папанька. Решка – Неслух!
Неслух на подвернутых ватных ногах, как в штаны сходил, подвигается в круг. Куколка тем временем подбрасывает пятак и бросается на коврик. Неслух его опережает и выжидающе ждёт Куколкиного решения.
- Решка!
- Твой ход, Неслух!
Неслух достаёт  из-за пазухи мятый лист.
- У меня Васьковы инструкции по порядку разработки и внедрению хороших предложений в жизнь. Они определяют человека в мире. Васёк говорит, что для полного раскрытия души необходимо, - читает спотыкаясь, - изучение и удовлет…ворение его вкусов и потребностей. Это прежде всего интересует его шабрёнку. Деньги за её услуги ей давали и ещё выделим. Денежки её интере-суют больше всего на свете.
- Добавить нечего?
- Казак Неслух ответ закончил.
Он сворачивает лист и убирает за пояс штанов.
Куколка с ухмылкой откинулся на спинку купе.
- Суду ясно! Пока пошестеришь: угадал частично.
Неслух недовольно лезет на верхнюю полку, подталкивая Игрушечку к от-вету.
- А я понял из Васьковых похождений,- чешет в ухе пальцем, как машину рукояткой заводит, - что условие успеха - творчество. О том, как нашу идею провернуть, его соседка лучше нас придумает. Творчество она больше всего на свете любит. У меня всё.
- А об развитии работника ничего у этого пройдохи, Чемоданчика, не слы-хать?
- И громко слыхать, аж перепонные барабанки лопаются, как слыхать. Слы-хать, будто отгораживание человека от мира не должно стать источником на-слаждения окружающих.
- Чепуха, милейший! Сущую чепуху гоните, папаша. Но ведь из Васьковых работ следует, что конечной целью творчества не может быть только практиче-ская польза от любой идеи.
 О пользе души, доброте она думает; вот об этом никто из вас не сказал. А такая женщина как шабрёнка, не может не думать об этом. Лишний раз преду-предить кого от греха - это всегда она. И пощекотать нервишки соседям, по слухам, она даже очень большая охотница. Поскольку Васьково творчество злое, поэтому оно должно быть изобличено и наказано.
И кто знает: может, сейчас выражаю идею всего человечества? Кто знает?!
Поэтому нами подкупленная шабрёнка со временем не может не переживать и за наши успехи, за искреннюю душу человека. Значит, доверять ей в этом случае следует. Жене Васька разлад в семье только на руку. Любовником хоть обзаведётся на старости лет.
А то ходит как неряха.
Неслух отвернулся от разговора, уставился в окно, рисуя пальцем василек на стекле. Подышит… нарисует, потом снова та же песня…
Куколка срывает бровь, вытачивает тонко-кудрявую стружку слов. Осто-рожно меняя оттенки мысли, словно выпевает мелодию старинного рая, помогая себе мизинцем:
- В итоге выгод шабрёнки вы не угадали. Поэтому основной доход от поим-ки такого волка, как Васька, останется пока моим. Ну, разве что немного па-панькиным. И то с кроху! А пока шестерить, видимо, вам обоим придётся.
Куколка достаёт пиво. Разливает в стаканы. Приглашает всех к столику. Хмелек недовольства, словно морозцем подернул скулу есаула. Он поиграл ще-кой, а получилось - как улыбался. И лица вверенного ему личного состава при-обрели совсем живые формы.
- Так выпьемте же за наши планы, за всё передовое и с юношеским лицом!
- Га-га-га! За босса и шефа – всегда рады! Любо!
В купе идёт мирная попойка, которая постепенно стихает… И слышится вскоре из-за двери мерное похрапывание, легонько переходящее в похрюкива-ние.
Часа два ночи. Игрушечка с аккуратностью просыпается, звонит по мобиль-нику из купе шабрёнке.
- Слы-ышь, соседк? Во-первых, от Савоси те – пламенный..! Совещание ре-шило выдвинуть тебя уполномоченной по делу №13…
- Игрушечка, ты ли? Христос с тобой! Уши горят…
- Чё ты говоришь? Да…да..! Со мной… Христос со мной! Вот на шее,- тро-гает, целует крест.- Уши ладно. Мотри сама не сгори! А то останешься без пен-сии, на ефесе, ножки свеся… Договорились, значит. Ну, с Богом! До утра…
- А мне что-то не спится. Дай, думаю, контрольный сделаю, дозволь… еса-ул, а то у некоторых баб ноне росторопь упала.
Есаул Куколка мягко снял с Игрушечки глаза.
Куколка развалился на нижней полке, задрав ноги на стенку. Руки за голо-вой. Глаза в днище верхней полки. Тихонько рассуждает:
- Закона о возвращении имущества ни казакам, ни простым смертным, ви-димо, не будет. Выходит, дом, что отняли красные в  …девятьсот семнадцатом у моего отца (а он был из крестьян) и передали казацкой голыдьбе «Чемодан-чиковых», не вернуть. А для чего тогда  мы повороты власти устраивали? Хоть они дворянчиками сия считают, а сё голыдьба: ни лишней копейки, ни именьев, как у некоторых людей.
 Остаётся как–то домишко вывертеть у них обратно.
Лучший способ, конечно, приблизить Васька к себе. Заставить его пере-оформить дом на меня или выторговать законно на безделушку какую. Пообе-щать, например, дом – мне, а «крышу» от уличного произвола - тебе. Всё равно хозяйствовать без прикрытия нельзя. А то домишко без присмотру так же про-падёт: завалится без ремонта. На него денег всё равно нет. Вот так на словах и сказать. На деле-то уж как получится.
Без оглядок на повидавшее, стариковское и вечное версталась торопко вих-лястая жизнь. Изломана семья, ухайдакана учеба, дутая карьера – все там, где-то за плечами… Оглянешься на сколько глаз возьмет – кругом народ, машины, собаки, трава… и ничего на память высокого не приходит.
И воли нету, коли подправить что…
 Он хлопал тяжело намокшими от думок ресницами. От постели соседа, что сверху, сорвался и застелил глаза белокурый ситец пыли. Вдруг прислушался к себе: сделалось горько, а на душе отцветали, как когда-то, буйные фиалки со-мнения. «Может, что не так делаю… да, вроде, так»…
- Боже, живинку в команде развиваю, поощряю изобретения от имени госу-дарыни. Конечно, имеются потери золотого времени из-за болезней. Ну, а без них какая жизнь?..
- Жизнь… с чего она начинается? Не каждому на земле и видать… С горя-чего сердца, что по белому свету несешь. С родимой улочки, когда мамка под вечер зовет… - коснулся ушей его мокроглазый с небушка ветер, что ворвался в вагон вместе с попутным пассажиром.
Чественная дань тебе, самородок, попутчик, приятель и друг! За теплынку твою, что со мною играл и дружил; за слезинку, с кем любил и служил… Где ты теперь, моё юное, детское солнце любви!?
Чувства живут и уходят, а жизнь остается. И начинать ее самому. Не раз за-думывался дорожкой дурной судьбы об этом Куколка. Больше всего он ненави-дел израненные временем души, всё ещё стремящиеся к самовозрождению.
И от этого его мучило зло. И с этим ничего поделать не мог. И с этим при-ходилось мириться, и жить.
Под колёсную шумень-канитель всегда думалось больше, спать - так вовсе расхотелось. Вагон болтало на рельсах, как человека по жизни. Ему казалось, что ничем другим, кроме подпорки для стенки вагона, его изогнутое тело больше служить не могло.
Оно напоминало отросток незатейливой лепки от какого-то целого.
Ноги его теперь могли выполнять ещё одну утилитарную роль, кроме под-держания тела, например, служить время от времени поручнем какому-нибудь пассажиру, чтобы взобраться на верхнюю полку.
Когда он с такой мыслью обратился к коллеге по полке, тот настороженно посмотрел на него. Но использовать его ноги в крайностях нужды на всякий случай отказался. Однако был убеждён, что от такого заманчивого предложения может только отгородиться свой работник, а чужой непременно же им вос-пользоваться.
Ведь дело добровольное, притом, бесплатное.
Верхняя лампа отбрасывала на его обрюзгшее лицо смертельно-лунный от-тенок. Почти к самой середине осунувшегося и заострённого курносого кончика носа пробивалась от переносицы небольшая волосатая растительность с мягким пушком и душком у подножия ноздрей.
У самого края овражка губы, рядом с ноздрёй, тёрла передние лапки зеле-новато-бронзовая муха. Она будто вышла попастись на лоснящейся  лужок ще-ки, обросший мелкой щетинкой волос. И сколько не вглядываешься в эту жи-вую и лежащую статую человека, - больше испытываешь сожаления, как к не опылённому насекомым цветку.
Его коллега под самым потолком вычёсывал перхоть, изредка поглядывая на своего необычного начальника. Подъесаул Игрушечка полкой ниже и правее от столика, возился с колодой карт, пошмыгивая носом с икотой пополам.
 Привыкшего уступать сыну, сегодняшняя ночь на колесах пробудила в нем некоторое недовольство за то, что не выспался и никак не мог совладать с со-бой, чтобы уснуть.
По стенке ползло неприглядное на вид насекомое, которое он тут же поймал, отжег крылья и направил обходным путем к Куколке, поторапливая угольком окурка сигареты…
Есаул прикрыл глаза, и только сейчас почувствовал и догадался, что у него прямо под носом кормится насекомое. Он тотчас догадался по лёгкой возне, кто пособил этой твари перебраться к нему, но обид выказывать не стал, ради лад-ного настроя команды.
От непривычной щекотки уголки его рта чуть растянулись в приветливой улыбке.
Он опустил ресницы, пытаясь получше разглядеть муху. Наконец увидел её переливающуюся спину и подумал: «Странно – птаха…».  - О, Боже! так долго не спишь и не улетаешь.
Между тем муха заползла на кромку его губы. Тут заметил через зеркальце, что её темновато-коричневая головка чем-то напомнила волжский загар его ко-жи в прошлом году и что дышат они с ней одним воздухом и, кроме похожего цвета крови, много еще чего схожего, наверное, найдёт профессура у этих су-ществ.
Однако в этом году ещё не успел загореть.
Это скорее уже не радовало, а злило его. По слабо пробритой щеке пробе-жал холодок неприязни, когда та решила немедля справить нужду.
Такая бесцеремонность недвусмысленно указывала на разность живых ор-ганизмов. Изловчившись, потянулся за полотенцем, чтобы ее аккуратно переса-дить в более приемлемое место. Но муха и в этом случае не улетела.
 Куда ей, бескрылой!
Она, казалось, простодушно глядела ему последний раз в глаза, будто чита-ла под его белобрысыми ресницами таящуюся угрозу. Знал ли он, думал ли он, что наутро при сдаче постельного белья, на наволочке проводница в самый по-следний момент заметит сгусток чьей-то свежепересохшей крови?
Когда вернулся на свою полку и поднял случайно обнаруженные останки насекомого за распластанную ножку, вкрадчиво сказал коллегам по купе:
- Убитая и то приятнее пахнет, нежели некоторые живые… - Он насмешливо поглядел ещё раз на качавшуюся в его пальцах раздавленную муху, хотел что-то добавить, но поезд в это время затормозил; он придержал дыхание и с силой вдохнул воздух, а вместе с ним влетели в горло и останки насекомого. Не утешение и смех теперь видели на его лице, а позор и унижение красными пят-нами пробежал по его щекам, пронизав белую кожицу до самых кончиков ушей. И он почувствовал, как они полыхнули жаром.
                VII
В Соплёвской ночи заречные посиделки. В тишину вплетается одинокая гармонь. Два голоса - женский и мужской - растят песенку про бегемота:               
 За морями, океанами,
                В жарком поясе широт.
                Он бегает и плавает –
                Наш славный бегемот.
                Только толстый бегемот,
                Он зевает во весь рот.
                И улыбку бегемота
                Узнают на всех широтах.
                Пасть, открывая и ласкаясь,
                Будит он учтиво всех,
                Чтобы тётки улыбнулись,
                Пока дядек рядом нет.
Слышно, как проплыли смешинки и посновили на ноги хор:
                Чтоб улыбка по свету носилась.
                И сирень расцветала весь год,
                Чтобы в вальсе планета кружилась
                Медленно, как бегемот.
Песню поверяет редкий петушиный голос. А на другом конце посёлка, возле речки, чубатый ветёльник полоскал кудри у брода; вздыхали ломкие молодые голоса, слегка перебивавшие мелодии строй.               
                ***
Васёк в опорках из старых подшитых валенок выкобенивается перед Нинком за то, что та не хочет перековываться сполна под его взгляды, тем самым ущемляет обоюдные свободы. Не хочет глядеть, как он, в одну сторону с ним. Нинок бросает на мужа редкие, с косинкой, взгляды.
- Ох, эти Соплёвские вечера! Злющие и матюкастые, страх Божий! Ты не смотри, что слегка «кутеножат»: в одну телегу запрягут, с другой - править бу-дут.
Вот чо выпоясывают!
- Но, несмотря ни на что, я видел одного «Нинка» и многого добился. Даже награды получил. Не то что, как некоторые, за всю войну – одну. А я за вечер сразу пару.
 Два малиновых засоса.
Потом подумал: к «боевой» награде-то как-никак компенсация полагается. Вроде возмещения духовного ущерба.
Тут к «Нинку» странную подружку черти принесли в сиреневом платье и зайчиной маске. Я к ней. Мол, поцелуй да поцелуй.
 А чего бы с ней стало?
 Стал донимать. И давай её окучивать да подковыривать, чтоб румяно да-лась поставить. Ну, и заработал по матюкальнику. Полдня микифорница пухла. Подружка та мужиком оказалась.
К тому «Нинку» теперь ни ногой.
 Потому что в Соплёвке живут по-брежневски. Все, говорят, что создано на-родом, должно быть надёжно защищено. Потом противника надо знать, чтобы от него не отстать, а заодно и кинуть мозгами как того лучше объегранить.
С тех пор многие истории, связанные с приключениями, дотошные Сопляне мне и приписывают. Чересчур докучливым возьму да отверну: «Рот надо дер-жать на защёлке, чтоб не вылетела «пчёлка». А мысль - на замке, в чемодане. В непогодь там брехня меньше ржавеет». Предположений людям рассказывать нельзя.
 Не оценят. Хлопай опосля ушами.
Как говорится, виновата ли была курочка, что ей попалась грязна булочка?!
Здешний народ сбрёхлый. На этой былиньей почве за не особо великие, но за угловатые повороты судьбы меня, скорее всего, и прозвали Чемоданчиком. А для бурой «крестьянской» и служивой головушки такое прозвище оказалось более чем уместным. Хотя многие думают, в том числе и ты, будто прозвали из-за того, что я аккуратист, всегда при чемоданчике в две вожжины шириной.
 Это совсем не так.
Улыбаешься вон, значит, сочувствуешь мне.
Раз чуть «писаным» не прозвали в школе. Бабка моя на радостях Божью ис-кру пустила. Чуть было не полыхнуло! Набежал к вечерней дойке кочевником: волосы дыбом от ветра. Парного молочка захотелось.
 Пью, а бабка: «Писаный, как загорел! Писаный, не захлебнись!» Досадная утечка тайны моего прозвища со скотиньего двора всё же произошла: чего это, мол, он к бабке, как скрадётся за лесом солнышко, так и бежит этот «Писаный»?
Ловил потом слушок по задам. Да слово, оно ить не человек, кочергой не прищучишь! Над дразнилками подтыривал: «Ну, писаный я, рисованый  да в чемоданчик запрессованный».
- Чего дальше..? – интересуются уличные.
Дальше кликуха «писаный» на улицах так и не прижилась, затерялась на полуночных задворках.
Когда Васек взглянул на Нинка, та уже тихонько посапывала. Ей привиделся Васёк - и будто заговаривал ей зубы. В одной руке конфета, в другой большая булавка, коей шаль бабы закалывают в деревне. И он ею тычет исподтишка в бок.
Нинок почесывает уколотое место.
А сама нежится на Васьковых россказнях. Но у Васька заканчивается крас-норечие, и он неожиданно пропадает. Нинок впросоньях ловит Васька, шарит руками по постилке: «Подь-ка сюда, мой хороший! А ну… По-одь, аль нет? а то прута дам!»
Васёк, как кот, промурлыкал в ответ, развалился во всю печку и провалился в воспоминания.
«В саду на завалинке директор Соплёвской школы Игрушечка любуется своим крючочком носа, кадрится с молодой учительницей по немецкому языку. Какой-то любопытный подслушивает их разговор. Возле туалета послеурочники горланят взрослую песню «Ивушка зелёная».
Им отвечают детские подголоски из школьного сада: окна класса открыты и выходят в сад. Вторая смена подходит к концу занятий. Ученики ловят обрывки голосов… Одноклассники – полногрудый Куколка и сухомотник Васёк - на уроке математики оценивают девчонок. Подлизаться хотят на случай внезапно объявленной контрольной, чтобы сдуть сподручнее было.
Куколка - он же сын директора - справлял интерес у Васька-четвертоклашки, хотя бранил его за хлопанье ушами на уроках, что у него детство в заднем месте играет. И что во взрослой жизни ему никогда не удастся подглядывать. Поэтому денег за свои радения он не увидит, как своих ушей, а, значит, останется без пятака в кармане и пропадет с голоду.
Якобы за бабкиной несушкой и то доглядеть не может, когда просит бабка, а тут за целой жизнью…
Только бы молоко у нее и порол задарма. Двоечник несчастный. А потом видит, что Васёк надулся, опять ластиться к нему:
- Ты, стало быть, эту симпатичку, ну, Гребенючку, того… этого..? – а сам руками показывает всякие примочки. Язык выставляет, насмехается.
- Не-е, только не эту. Она - особая.
- А румяного Коробка из нашего класса?
- Стал бы, если б Мусат из шестого «Б» не вешался из-за неё на классном шкафу.
- Ну, а Хвилинку- смуглышку, сзади тя сидит?
- Если только другим не повадно будет, и то не в засос. А потом, с неё Мах-но, мой дружок, ремешок не сводит.
- Вот, Ешку-крошку. Она у нас самая гнусная стрекоза, точно бы стал.
- Так, она - хорошистка. Её ботаничка за агронома сватает.
- Лапоть, как тебе? Любовь варил?
- Какой там! Над ней классная, как доска висит.
- Остаётся Гребенючка. Что теперь, ко всему классу на поклон пойдёшь разрешения просить, можно ли чмокнуть?
- Ты, что хочешь, чтоб твой отец меня из школы выпер? Он же - директор, а она - его любовница. На уроке при всех милуются, подкупы разводят. Мои ин-тересы уничтожают, капиталисты сыромятные! Даже, если я на них внагляк смотрю. Может, тоже хочу..!
К вечеру в Соплёвскую школу молодых училок пригнали. Директор, будучи под газком, после страшной словесной вышпорки Васька за игру в перья, подсел на завалинку к училке по немецкому.
На педязыке значит - луну коротать.
Сами по иностранке жарят, до детей долетают объедки отдельных русских слов.
Васёк подслушивает. Пытается уловить смысл беседы и строит догадки.
- Думают, другие не понимают, что кадриться пришёл. Вот и учеников-мучеников поливать начали. До меня дошли. Мол, ласкаюсь сказать, отпетый двоечник, чего его аттестовывать. А сам жмётся, жмётся к училке.
- Суди меня Бог, - грит директор, - разгильдяйский ученик! Вчера Васёк пошёл в уборную, калошу утопил. Хорошо, жив остался. Я двух лодырей по-старше отловил, еле уговорил за «тройки» археологами там поработать. Надо же им с чего-то науку начинать?! Калошу достали, а вернуть не хотят. Говорят: «А вдруг, не его? В класс принесём на опознание». Пусть все почувствуют, вроде того, чем фунт лиха пахнет… Вот те крест, масть им в колоду…
Я не выдержал и пригрозил кулаком в сторону школы из кленовых кустов, что за уборной. Погоди, в другой раз напьёшься, ремень на портках расстёги-вать не будем: в штаны пойдёшь.
Посрамлённые ученики со стыда сгорали под штакетным забором школьной уборной. Их после уроков оставили, а они, - ширь, в укромное место.
Я - к ним.
Знают, учителя возле уборной искать не станут. Международная обстановка слишком не подходящая для изнеженных носиков. Рядом - птички, тенёчек; ве-точки ветерок роняют, а ребячьи голоса детство сквозь редкое ситце зубов под гармонь сцеживают.
 Васёк новую композицию освоил под меха хромки: «…а директор теперь уж в могиле землёй принакрытый лежит. А сын его, может, в Пипири? Впрочем, не скажет об этом на вскидку и жид». До петушиной хрипоты мелодии гоняли.
Утро. На  школьном дворе линейка. Ученикам предлагают летнюю базу от-дыха. Меня вытолкнули хулиганы в передний ряд вместе с отличниками, чтоб за спинами глаза лучше прятать. Вытягиваю шею и кричу:
- Можно, я поеду?
Вожатая, Гельсирень, довольная.
- Шулай шул, так-то оно так… Конечно!
 А Игрушечка, директор, только улыбается:
-  Это, кто у нас? А-а, Васёк! Не наотдыхался, значит! Вместо того, чтобы дома готовиться, двойки пересдавать… - Обращается к линейке. - На кой ему… лагерь? Он под гармоньи меха и школу опозорит, и мать - продаст!
Я еле слышно:
- Придумал, тоже мне, летом учиться. Кто пару вкатил, тот пусть и исправ-ляет. Лучше - археологом в уборную.
- По Ваську не школьные лагеря плачут, а казематы Казахстана, - директор показал на восток. - Хотел вчерась в уборную сходить, а её уже оккупировала Шенгенская шестёрка двоечников. «По тундре, по смешной магистрали…» орут, гармонью мучают, истинный Бог!
 Достаёт диктофон, включает. - Вот послушайте. - Слышится гармонь и мой голос: «По диким местам Лапласии, где девок воруют в степях…».- Их сменяет ломаный детский хор и новая мелодия: «По горам Жигулёвским Околововол-жья, взрослой походкой ступая, в город шёл бездорожьем, в город рвал паца-нок, Соплевскую судьбу проклиная». Я вполголоса:
- Думаешь не знаем, откудова шёл вчера? От училки немецкого. А ещё моз-ги парит.
Неожиданно открывшаяся правда мне показалась дороже поездки в лагерь, будто сверстников на голову опередил.
- Что ни говори, а ты гордишься моим отцом: больше всех тебя воспитывает наш учитель будущего, - съязвил Куколка и обнял друга за плечо. Ничего, пройдут годы, и не нас станут контролировать взрослые, а мы их, даже ихенские целые хозяйства. Тогда каждому взрослому скажем: «…делай так… делай так, как велели, иначе отправим в уборную, свои калоши ловить…»»               
***
Глухая ночь. Нинок проснулась, выпростала сначала пригоршню, потом го-лову из-под фуфайки и увидела, что муженёк не спит. За вчерашний рассказ пытается ублажить муженька, и делает ему массаж.
Перед сном Васёк любил рассказывать о себе, чтоб Нинку было интересно за этой нелёгкой ответственной работой, а получится, то заодно и Нинка позлить, раз не хочет ему помогать… Васёк, вцепившись в подушку, кряхтит от представленных нежностей. Кусает время от времени наволочку, выбивает зу-бами дробь удовольствия.
Наконец, затягивает очередную байку из туманного прошлого.
- На чём, бишь, Нинок, остановился в прошлый раз?
 Да-а… по всякому было в дикой молодости.
Жизнь обтесала, как карандаш. Со временем приосанился, стал крепышом. С голубиными, ворковатыми глазками и короткими руками, округе, бывало, покоя не давал, хуже всякой грозы огородов. Рубахи с укороченными рукавами  были мне чуть выше кисти, тело и одежда гляделись несоразмерно. Слыл мало-ростком и редчайшим скандалистом Околоволжья.
Рос скуповатым и купоросистым, любимая одежонка - рубашка, стоптанные сандалии да трико. На трико часто нашивал казачьи лампасы для сохранения верности старым традициям. Одна портка у меня всегда длиннее другой почему-то получалась. Как говорили по селу: «Одна нога ворует, другая – караулит».
Ро-одился я, значит, в казачьей семье за три с половиной десятка лет до об-вала хозяйств, до прыжка в сторону ухудшения жизни народа. На обороте мет-рики карандашом дописал: «По знаку зодиака «Дева». Спустя годы женился на «нелюбом» Нинке с кривой улицы, что деревней в Кочки ведет.
Нинок лет на пятнадцать поглупее своих сверстниц была. И чем-то смахи-вала на деревенского подпаска по прозвищу «Калоша-Чмокни». С людьми дер-жала себя, как на пастбище, окриком. Всегда тряслась всем телом и причмокы-вала, поражённая какой-либо сельской новостью.
 Её тогда то ли в Репьёвке, то ли в Безвыходном догнал.  Из дому удрала, как узнала, что свататься прибег: детство пропивать не хотелось.
Уличная фамилия Нинка -  повторюсь - Позднячок.
В Соплёвке испокон веков не фамилии, а клички определяют семейную ро-дословную. Во времена “холодной войны” со свекровью настояла на девичьей фамилии при сочетании браком в сельсовете. Теперь за пустяшный поступок испытывает угрызения совести.
 Не перед мужем, ещё чего не хватало! Перед шабрами и шабрёнками.
Поскольку авторитет соседского слушка всегда дороже для изнеженных сельских ушек, чем любой мужичонка. Да – а – а…
Нинок сначала улыбалась, потом злилась, наконец, тыкала пальцем под ребро и отступалась.
 Вскоре Ваську весь спектакль надоел. Он пару раз хрюкнул, и глубокий сон сморил его. А Нинок задумалась: «кажнее хозяйство, как человек, думает впе-ред о себе? А государыни наплевать кучу хорошую: куда всё катится, чем люди живут… весь стимул жизни свели к деньге, веры уж нет… кажный из нас про-живает чужую жизнь, а не свою, что по сердцу».
И уже тихо-претихо, незаметно для себя, заглаживала от прошлых тычков на его спине невидимую рану.
- И как, Божечка, государыня не кумекнет: чтобы зажить по сердцу, госуда-рыне под высоким небом все недочетки исправить пора в хозяйствах. Веру в нас великую-превеликую вселить… Денежки по льготам их хозяевам подать - такое уж время пришло… А хозяевам дубовый колышек желаемо под надежную цель застолбить. Так се спокойнее.
Нонче, вон, больше говорить желают, а не делать. Привыкли лаяться меж собой да в этой пыли задыхаться. Машут в сторону друг дружки руками, готовы растерзать и сожрать…
…Грохот, вой, лай, мычанье, бук, стук, слезы да крик до небес. А кто-то де-ло молитвой благословляет, будто смолью кропит черные ноги воротцев хозяй-ской земли.               
***
Чуть брезжит рассвет. Петухи поют наперебой. На деревенской улице, возле колодца общего пользования Нинок с шабрёнкой, дочерью начальника колонии Савоси. Шабрёнка в сапожках с серыми воробушками на боках сверлит глазами Нинка. Нинок навеселе: Васёк пока спит. Шабрёнка - с вопросом:
- Не слыхал, Нинок? Вусейко по радио передавали, будто столичный  про-курор с Чурбайсом калякал. А Рыжий ему: мол, передача в мире животных на-доела. «По улицам не то что проехать, пройти стыдно стало.
 Кругом пупки сверкают. По телевизору одни поющие трусы показывают. И все на один узор и мотив».
Тогда прокурор ему, мол, почему у тебя полстолицы в потёмках задыхает-ся? Рыжий, вроде того, отбрёхивается: «Ночная возня, чать, поскромнее дня.
Со страху таланты скорее рожаются».
От смешка сорочка шабрёнки дрогнула, сборки чуть ниже талии тотчас за-танцевали.
Уголок Нинкова рта дернулся, завел на лице лёгкий смешок от соседкиных достоверных новостишек. Было развернулась уйти, но соседка договорила в оборванный проводок ее следа:
- Я к чему говорю, люди, милушки, - от столицы и до стертых на картах де-ревень - на всём нонче хапают, если мужички срушные жёнам попадаются! Мы же, с тобой – голытьба. Всё с худыми вёдрами по гнилую воду ходим, а мужич-ка за печкой держим. Я своего быстро бы попёрла со двора за несрушность к физтруду.
Мы тут живем, строим планы - аж дух захватывает, как строим да маемся, и все в надежде на счастливое будущее. Расстроишься, а все же думаешь: а ведь Родина все же есть… В одной упряжке как-то все должны дышать, а тут, ми-лушки, вон чо… мужье несрушное всю песню портит.
Нинок криво обернулась, вглядываясь в бегающие скулы, подрытые оспой, выслушала соседку. Порчей обернулось Нинково лицо, брови встрепенулись, губы сжались.
С высокой головой она двинулась на штурм, так и не набрав воды. Дальним чутьём она поняла, в чей огород камешки, что с муженьком они смотрят в раз-ные стороны, что соседка в чём-то права.
- А выход не из каждого положения зараз подвернётся да постелется. Он ещё хочет, чтобы в глубинке, районах, центре, в зарубежье все работали в единой сцепке.
Мужья-то нонче жен не понимают, а он желает, чтобы его все кругом пони-мали.
Шалберник!
Эта потаскунька, соседка, вчера только конфеткой в румяной обёртке уго-щала да пряжу навяливала задарма, а ныне вставляет про мужа в глаза, не сты-дится. «Оно, конечно, за правду-то и простить одинокую бабёнку не грех…».
Уходя, она слыхала, будто каждый угол дома, мимо которого проходила, дышал в поддержку слов шабрихи.
Экая заноза вкогтилась…
У колодца вечером людно. Далеко слышен перезвон бадьи, под самое небо поднялась разноголосица и борзая собачья брань.
Срыв сердец по поводу и без повода.
 Ладных предложений, говорят, для хозяйств от страны так и не дождался нынешний хозяин. В итоге у народа ни дел, ни шиша, ни барыша.
Оттого у каждого, почесть, и семья сама не своя.
Только везде отчитываться и поспевай – то перед государыней, то перед женой. Кувыркались бабьи голоса на людях, кувыркались и подходы к людям. Молва о переменах жизни облетала дворы, как соломки под нарожденные нож-ки хозяйств стелила.
Ещё не скрылась соплёвская луна – вдовая звёздушка, - Нинок принялась мужа будить.
Нинок массирует Ваську спину, приговаривает скрипучим голосом.
- Давно чую, хвораешь от забот. Для Думы писульки строчишь. Чихали они все на твои правила для хозяйств. У них своя на это голова есть. Вот снадобья тебе принесла.
Оливки.
Будем лечить тебя от твоих замутнений. Оливка, она ить от всего, и от хан-дры тоже. Шас потрём, чтоб до зарплаты дотянул. - Нинок паучковатыми нож-ками рук растирает Ваську пятки, ляжки, голяшки. - Это, Васяньк, чтоб ножки быстрее на работы косили.
Васёк жмурит белобрысые ресницы под непривычными ласками Нинка. Нинок теребит ему шею.
- А это - чтоб деньга к деньге орлом повернулась. Тебе бы, Васяньк, скоти-ной  обзавестись, а то засудют. Живём не так.
Васёк, знай, позевает. Но про себя отметил:
«Видать, кто-то накрутил её с утра. Все дела в своё русло повернуть опять хочет, не слушается…»
Не обдумав запавшую мысль, отрезал согласно настрою:
- Скотинкой обзавестись предлагаешь, значит, уволь: спасибочки, жены хватает!
Нинок проглотила Васькову колкость.
- Примечай, Васёк, какие у меня упругие пальчики. Они росой пришли го-лубка взбодрить. Поглянь-ка, какие у меня проницательные глазки: любую хворь насквозь видят. А острые ушки твоего Нинка все суставчики, хрящики прослушают.
Васёк покрякивает от удовольствия и щекотки, потягивается, как кот, при-нюхивается, куда та клонит. В конце-концов, срывается на брань:
- Ведь ты, Нинок, потому и Позднячок, что с разумом припаздываешь. А ведь забыла, махровая, туды твою растуды, ещё и нос у тебя есть. По согласи-тельству с теорией Ньютона, хороший нос до получки под кулаком ночует. - Надтреснутый ноготь Нинка порвал Васькову мысль. Васёк вскочил от боли.
- Нинок, а Нинок!? А хренком тебе нос не потереть? Чтоб раз и навсегда к моим деньгам нюх потеряла, медянка старая!
Да ты знаешь, кто супротив меня? Антилопа Гну, чума беспаспортовая! Ты, едрёна мышь, раньше и клуб-то оббегала Татарской горой. Убогая! На заречных посиделках была из последних никудышных. Женился на те, жалеючи. Вспомни, бесшабашная, когда Кодынка-сосед за тобой гнался, думал, утопнешь в навозной куче у ся на задах.
Насилу спас.
Васёк взбодрился. Но не ожидала Нинок, что до такой финдячей степени. Он сучил перед носом жены кулаками, вертел в воздухе фигу, выворачивал карманы наспех надетого трико, скрипел и хлопал крышкой чемодана, отправ-лял к ногам любимой заготовленные на ксероксе мелкие купюры, чтоб та дольше считала и раздосадовано гремел:
- Вот те одна получка, а вот - другая. Считай!..
Нинок мучается в догадках.
- Батюшки, Любушки, Николай Угодник! Деньги! Неужто настоящие?
Васёк тем временем схватил чемоданчик и потёк из дому, чтобы, одумав-шись, Нинок, не успела запрячь его под огород. Спохватившись, Нинок броси-лась к окну. За углом пивного киоска, разгоняя окучивших потную голову ос, мелькнули кудри Васька и убегающий обрубок ладони.
Нинок хлопает себя по сытой ножке.
- Дурища-а, давечи сделала ошибку. Говорят же: добрый муж хорошую же-ну накануне греха порет. Муж - не жена, его нельзя пресечь, тем более с получ-кой, отговорки найдутся. Вот как у нас, дураков, нонче прививается новая чер-точка – место души занимает голый рассудок.
Нинок – она только с виду дурак, а если дело касается барыша, Нинок уже не просто сельская баба, а – мрак! На скорях отловила в пылище попутку и по-летела прямо в редакцию газеты «Путь Ильича».
В редакции распалённая Нинок вместе с сотрудниками сочиняет текст о пропаже мужа. Кругом редакционная суета. Пахнет свежей бумагой и краской.
С помощью умных слов, спецов и дореволюционных тигельных машин они с наборщицей типографии загнали в рюмочную рамочку рубленый шрифт, со-общавший читателям об утечке мужа из дому и раскрывавший настоящие при-меты Васька Чемоданчика. Нинок понимала, что по внешним чертам его не поймать, гримом на лице чего отчебучит, не опознают люди. Поэтому и текст должен быть безупречным. На всякий пожарный… ещё раз пробежала глазами утверждённые строчки.
Общий их смысл был примерно таков. По её  глубокому убеждению, Васёк - есть сдержанное мужество, неудачно вправленное в ободок новой власти. Его образ поведения и государства в чём-то – сроднички. Васёк стоит за перерож-дение бедного человека в богатого. Соплёвские привычки завязаны, как бы на трёх основных способах, или алго.
Гражданское алго - есть ритм свободной жизни человека. Он высижен ин-кубационным путём под западной байкой о множестве мнений и успешно ап-робирован в домашнем хозяйстве и подворьях страны. Его цель - сотворение «манны небесной» в честной борьбе после победы над чиновным кланом. «Правда жизни» при этом должна держаться – на воле начальства и простого гражданина.
Национальное алго - указывает путь, куда и как двигаться. Пара главарей – ремесло и чин - при совмещении строго повязаны привычкой: «голове – нос не помеха».
Хозяйственное алго - честно отмывает деньги для достижения личной и об-щей выгоды. В этом есть что-то от перестраховщика Дон Жуана. Как сказал один великий, находясь с любимой: «Если по закону нельзя носить погоны, то в них можно фраернуть для дела, например: когда история стола окажется беднее, чем история дивана».
Мужчин и женщин Васёк всегда делит на две половицы: на хозяев и подчи-нённых. Однако не против их видеть и в одном лице. А недавно опроверг само-го Кису Воробьянинова: деньги делать из воздуха нельзя, из новых задумок - неоспоримо, если даже встанут на пути с собаками!
Наконец, парочка скупердявых правил за душой выгодно отличают Васька Чемоданчика от других. Правило первое: работать ножками – престижно, но умишком - вернее; правило второе: из всех ценностей высшая – человек.
 Когда объявление о пропаже старшего урядника Волжского войскового ка-зачества Васька Чемоданчика было свёрстано и согласовано с наказным  Са-марского отдела ВВКО в городе Обломове, а посадские люди при отделах ре-дакции угомонились, Нинок приняла позу начальственной попечительности: будто не она, а ей все должны.
Хоть и злая она была в тот день, но не могла не достать из дарёной сумочки зеркальце с встроенным на скорую мужскую руку ободком из разноцветных стёклышек. Успокаивая дыхание, она вглядывалась в прозрачное стёклышко, словно беспощадный и опытный судья в свёрстанное дело. Всё грешила на му-жа, а в отражении как бы оживала сама её женская сила.
И кому было понять со стороны чужие бабьи горести и передряги?!
Даже сидевшая напротив секретарша заметила в ней ещё цветущей молодо-сти лицо. Сколько было в нём дикой тоски, любви и ревности по близкой суп-ружеской жизни в этом ещё бурлящем отражении взгляда! Но припозднившаяся осень уже рядила буйно-русый кудель волос белокурыми пёрышками, что ещё рвутся на волю из-под зубьев модной гребёнки.
Желтовато-молочная краска под стать её припудренным щекам ещё напо-минала о неувядшей и скучающей красоте этой оставленной женщины. Окру-жающие просто не могли не чувствовать в ней несгибаемую и кричащую силу любви. Она щегольски сощёлкнула створку зеркальца и пламенеющим взгля-дом, совсем не по-женски одарила потерявшееся лицо секретарши.
Редко так смотрит женщина, когда с каждым мгновением её уверенность всё больше растёт, когда вглядывается в посторонние глаза.
Но подобное бывает и полной весной, когда идёт с поверкой вдоль пробив-шихся наружу желторотых подснежников, мелкотравья и крепких кустов, под-резая мелкозубьем зазеленевшую живность у берега, пышущая здоровьем кар-ша. Теснит, вертит у водоворотов запертые льдины.
Маняще переливается её потное, дышащее холодом тело.
 И в лунную ночь, и в тугие потёмки, и в ясный день далеко за околицей слышна их перебранка. То встанет вдруг, как осторожный и сильный зверь, из водяной чащи в человеческий рост, навалится на неосторожного соседа до хру-ста ледяных костей и подломит под себя, выказывая свою величавую и недю-жинную силу, противясь непомерной воле течения реки.
 И, кажется, у самой природы нет больше мочи ни одолеть, ни устоять про-тив мощи этого духа до срока, покуда не подъест её солнце, не подточит вода, не подможет какая-нибудь гигантская масса, попутно идущая в водоворот. С новой силой поднимается она на дыбки, с шумом и рёвом наседая на сопер-ниц…
И после страшного удара глухо простонет её надорванный голос, известив округу о своей беде, с шипеньем шарахнет по глухой бездне, поднимая к солнцу водяную метель, накроет с головой медковатые головки цветов, побегов травы, расколется на части и затор рассосётся.
Пируйте, мол, гости дорогие!
Повеселитесь, покуда не истощатся реки от зноя, не содрогнется от хруста в кости закряжестелый в засухи берег, покуда не сцепит кузнечным обручем трескучий мороз, возвернувшийся из арктических пустынь, чтобы объявить миру свою волю. Тут только дай повод, прищеми поводок бабьей свободы, и она, подобно стихии, рядом цветущее готова вовлечь в оборот.
Лишь только малые воды легли на прибрежные цветы и травы, шевельну-лась мысль человека. Заговорила на языке народа государынева воля. А ведь и правда, говорят люди, полнокровного документа - единострадальца по процве-танию хозяйств не видать.
Не питают, видать, здоровые воды живых зернышек мысли, от которых сле-дует плясать государыне.
От которых бы можно было разводить полновесные программы для страны, городов и сел. Не научился, стало быть, и молодой хозяин в каждом подворье грамотно сведения для себя собирать - где, что, как лучше сделать да продать, чтоб доход потом с умом вовлечь в тугой оборот.
Вот и топчутся все на месте.
По всякому «Якову» перемывали мысли друг дружке тогда. Государыня кляла за нерадивость хозяйства, хозяева - за работу спустя рукава - государыню. Словно выжидали, покуда первой пойдет им на встречу государыня. А та выжидала доброго и предусмотрительного хозяина.
Долгой дорожкой, но на встречу друг дружке все же пошли.
Кругом, до самого края земли, по рекам и вдоль их шла вода да мысль наро-да, подбиралась все ближе к нуждам хозяйств. Скажутся люди друг дружке о чаяниях, стихнут, вслушаются: вяжутся мысли, наступает вода – гулко, вольно, настырно. Нужда по единокровному обустройству жизни хозяйств просилась в каждый мозговитый дом, ступала в каждые сенцы государыневых владений.
Кровлю себе на черный день любовала.
Так и Нинок. Не хотелось ей чисто по-женски разброда и шатаний в семье…
Мыслимо ли тут не быть буйному поводу страсти, когда самого Нинка раз-вели с деньгами, умыли в семейных переплясах и сплетнях судьбы? Хорошо ли ей слышать этакое: «вот тебе одна получка, вот – другая!»- опоражнивая кар-маны, из которых сыпятся вместо настоящих денег скороспелые фальшивки, специально заготовленные для жены на случай непредвиденного скандала.
Тут поневоле себя в руки возьмёшь. Разве утерпит тут баба, усидит дома?!
Напролом пойдёт, чего бы ей это не стоило, хотя и любит своего муженька. Только лучше не стоять в это время у неё на пути. Слишком коварен и дорог тот путь  размена ценностей. На смену такой стихии обязательно придёт орга-низация, пусть на волосок, но продвигающая к успеху. Главное, что обе силы, разведенные по сторонам судьбой, это чувствуют сердцем.

               
                VIII
Пызрань – мелкосерийный и никудышный с виду городишко - новое при-станище Васька. Новые друзья ходят к нему с проблемами, и Васёк старается помочь.
Часть прибауток, с которыми ему приходится сталкиваться в своей работе, касается сколачивания людей около себя. Так, при отборе кандидата на чин Ва-сёк советует мелким начальственным сошкам: «Испытание новичка в деле – первично. Тестирование – довесок вторичный. К тому же тёмный. А темнота, как известно, долго держится не только на холодных улицах, но и в теплых ка-бинетах чиновников.
Так совесть легче прятать».
 Васёк сидит у открытого окна в палисадник на табуретке, бросив под себя ногу, конец ремешка сандалии нервно дышит вместе с фигуркой человека. Че-моданчик представляет Нинка где-то рядом и готовится написать ей письмо.
- Бог высокой любви моей, может, Нинок и права была: с воспитательной линией у меня негоже. Иногда кручусь на одной пятке, а не добром к людям повёртывается мой поступок, не так рассудителен бываю. Поэтому мало прак-тический я человек.
Нинок - это совсем другая штучка. Более разворотистая, что ли.
 Привязалась вот и гложет человека: чего, дескать, в Думу мысли о хороших и надёжных кредитах не подбрасываю… А от того пока не тороплюсь с этим, что душа, покамесь, удавлена от всяческих неурядиц вокруг меня.
От того торможу малёк…
 Пожелания к ним опять же пишутся негладко. Скажут, что всякую френь пишешь, человеков округ себя не представляешь, которые за займами придут. А представлять-то представляю, а нужное сказать не могу. Многое уже припас на серьезной бумаге для государыни.
«В подвижках к общей цели мы с ней спелись.
Эт точно».
 - Я, к примеру, за передовое, и она за него. За толковую популяризацию своих новинок-достижений. Поэтому и предложения всякие появились к ней, что душой страдаю по судьбе небольших хозяйств, подворий. Надо, чтобы они стали главной силой в моей стране, а не где-то на Западе. Там с этим намного лучше, чем у нас.
Небольшие хозяйства мобильны, хорошо приспосабливаются к ситуации. Но страдают обделенным вниманием государыни у нас. А хозяйства эти нуж-даются, что малое дитё, в уходе, иначе не устоять на ногах. То за рынки сбыта схватишься, чтоб продажи росли, то за конкурентов, чтобы честное соревнова-ние вели...
Полно всего.
То знаний не хватает - как товар получше смастерить, чтоб ходовым стал. Для того и смастерить надо, чтобы люди в тебе хорошее надолго заценили и больше доверяли товару. Небольшое хозяйство – это такой рычаг сегодня, ко-торым можно действительно весь мир согреть теплом, поднять, накормить, обуть и одеть.
Вот что такое эти малютошные хозяйства сегодня.
Об этом тебе писать не стану: тема для тия в эти минуты не особо интерес-ная.
Сейчас чую, что ты где-то рядом, будто ты «цветёшь» без меня. Ну и каково мне после этого работать? То-то! – понимаешь, чать… иногда смотрю в окон-ную даль и вижу в ней образок твой. Маленький такой, с лучинку горит. Иной раз дыхнуть боюсь: а вдруг потушится моё светлое счастье?
И мысли у меня тут воскресают наособицу: и про займы у страны для хо-зяйств, и чтоб отдавать подешевле было, и даже, чтоб официально государыне меньше платить налогов за все, про все. А еще лучше, когда, скажем, сам банк закупит для хозяйств технику, помещения, а хозяева все выплатили бы в рас-срочку, а потом забрали бы себе все нужное, все причиндалы. Конечно, за воз-награждение какое, небольшое, банку…
Сейчас этого нет. Но скоро обязательно будет!
Короче, куды ни глянь: такие просторы под солнышком высоким, а крепкой смычки хозяев организаций с государыней нет. Там, где есть, то отдает пошло-стью и продажностью. Вместо подачи дельных советов государыне или доброй воли от государыни – пустая ругань в кулак, и та, кажется, бражкой попахивает.
Идешь мимо магазинчика, налоговой… то тут, то там – окурки да бабьи по-визгивания – совсем не похоже ни на настоящих хозяев, ни на верноподданных государыни.
Вольный ветерок сквозь открытые оконца ворошил распятые сном кудри, будто всходы мыслей благих проверял.
Нинок ему теперь кажется в цветастом платьице с кудряшками на голове и строгим лицом. При напущенной взрослости она немного смешная, но это ей идёт.
Она поднимается берегом речки с кадкой выполосканного белья. К подолу лёгкой одежды прицепился, как репей, ветер, который заигрывает с её платьем, как с любимой подружкой. Их провожает щебет птиц.
«Второго мая ноне.
Нинуха! Ты прости, Христа ради, что тогда вот так – с бухты-барахты, ну, сгоряча сбежал из дому. Жизнь, как говорят старики, подвела. А она в этих местах не в диковинку, и чем-то напоминает нашу. Калякают про любовь, а под ней разумеет каждый своё. Любовь с лица – пустяшная штука, мусор, пусто-цвет. Лицо-то приглядится, а характер - пригодится.
Мне добрый человек всегда мил будет. Любимый с лица – не факт. Пред-почтительнее дородная не только умом, но и сердцем. Таковыми обычно быва-ют женщины-соратницы. А говорить просто так о любви, вне открытия в чело-веке новых возможностей, значит, смеяться над ним, обрекая себя и другого на бедность и бездуховность. Ты мне об этом никогда не говорила прямо, не пыта-лась даже подкупить меня в этом вопросе.
Но я твои чувства и так понимаю…
Наверное, меня посчитаешь брехуном, если скажу, что убёг от тебя еще и потому, что уж больно укусила меня за палец.
Помнишь, когда почтариха, Маша Алёнина, передала письмо от твоей под-ружки? А я дразнил тебя… Просил на ушах постоять, прежде чем отдать его. Спустя какое-то время меня стали одолевать странные сны. Напрямую они с тобой не связаны. Нет. Только после очередного сна мне хочется ревновать тебя к каждому столбу.
 Эта ревность – растрата мельчайших частиц духовного опыта. Тебе говорю одно, а ты делаешь другое. А ведь дорогоценные частицы этого опыта с трепе-том вынашивались в потаённых уголках души. В момент разочарований, надежд и необыкновенных радостей.
У человека иногда настаёт такой напряжённый момент в жизни, когда ему непременно хочется поделиться этим полезным сокровищем с близким челове-ком. Но хочется тосковать и плакать, когда неусвоенное и переданное сгорает потом в разговорах с другими людьми, не имеющими ко мне никакого отноше-ния.
Всё это тонет в чужих леденистых промоинах чувств.
А ещё скажу тебе, что жизнь у нас с тобой, как у курей.
Представь: вечор мы с тобой посадили клушку на яйца, а утре она их покле-вала. Представляешь, какая свадьба получается?! Поэтому страшно, когда и шагу без меня ступишь…
В наших отношениях, Нинок, -  пусть они даже, как у кошки с собакой, - но всё же опыт живых сердец.
 И сколько в эту жизнь вгрохано сил!
 В чём-то наша семья похожа на другие. Опыт, который я раскапываю в лю-дях, часто заново приходит во сне. Вчерась привиделось, будто кругом дым, огонь. Люди без кислородных масок боятся выглянуть на улицу. Все встре-чающиеся почему-то босы и оборваны. Будто в мире произошла мощная геока-тастрофа. Наша страна - как после переворота. Кругом дым, уголовщина, кровь. Здания разрушены. Народ пытается ремонтировать жильё, но не получается.
А там, за скошёвкой горизонта, - гибнут люди и наш сын. Его лицо я поче-му-то отчётливо видел. На соседних улицах – паника. Главные площади города в забастовках. Прости, Бог, за такой сон!
За столом главы государства – в эфире показали - растерянное правительст-во страны: есть военные, казаки, духовенство, представители иностранных го-сударств, депутаты. Они озабоченно доказывают главе страны, друг другу, что налоги душат.
Проценты в банке высокие.
Пока выплачиваешь за кредит, без штанов останешься. Помещений под хо-зяйства катастрофически не хватает, как и оборудования, инструментов и зна-ний. Аренда доводит многие хозяйства до черты банкротства.
На улицах у некоторых в руках знамёна.
Через плечи радужные кушаки лент. Рядом со столами мелькают на груди наградные отличия, значки, нарукавные повязки. Кто-то говорит, что нужно решать ситуацию переговорами с народом, хозяйственные полумеры правителей не помогают.
Глава государства разводит руками. Часть народа, судя по данным газет и эфира, от него отвернулась. За его спиной мир будто  разделён надвое. По ле-вую руку люди обирают квартиры, граждан. По правую – грязный рынок, где сбывают награбленное, прихватывают с прилавков чужое.
Прикрываясь наложницами, стреляют, взрывают. Отбиваются от наседаю-щей толпы какими-то корягами, исчезают в лимузинах и растворяются в пыли.
Я тебе как-нибудь обязательно пропишу подробнее, как только получше обустроюсь на новом месте. Прошу: суди строже.
Твой законный - Васёк».               
***
Принарядился как-то к Ваську Полпудник Дневалов. Тот, что у биржи труда ему помог с кадрами… Васёк этот случай не забыл. У него тогда были с высо-ким обшлагом рукава, разрезы на головном уборе, как на папахе, только с ярко-белой окантовкой по краям.
 Он смахнул грязный тенетник у бревенчатой стены дома и немного скон-фузился. «Живет такой человечище, а за чистотой следить - профессий, видимо, не хватает…». Васек по-первости не заметил подошедшего к окну и был внутри себя, где-то глубоко.
Помнится, кровавыми слезами с потным душком захлебывались хозяева, когда знойными днями и недоспанными ночами собирали по крохам деньги да людей, чтобы посновить на железные рельсы небольшие хозяйства. Государыня со своей стороны выпустила на волю право каждому становиться хозяином – и живи, как знаешь. Рынок и конкуренция, мол, все за нас сделают дальше.
 Ошибались.
Без  дальнейшего сближения с народом не обошлось. Массы не верили: а возможно ли такое, чтобы взять разом да всколыхнуть небуженый дух и силы каждого человека, шаг за шагом делать его творцом? Да еше такое, чтобы люди начали родиться под работу и работа под человека, чтоб конкуренция и доход были добыты через прогресс?
 Когда телевизор принес вести от государыни о подготовке широкопро-фильных умельцев, мобильных людей при бюджетных организациях, неболь-шие хозяйства воспряли духом – такая поддержка: самим сил не тратить. Реши-ли часть внутренних расходов попридержать, а резервные кадры попутно гото-вить самим. Вряд ли учтут там все нюансы работы каждой организации. При-дется доучивать или вовсе переучивать.
 Страх правил рисками хозяев.
С Запада, из-за океана принесло холодный дождь и свежие знания. И топили они в шипенье пламя сомнений неуверенных в себе людей. И на тысячи верст округи разметали они красные угли сомнений.
Полпудник, зашедший к Ваську, скашлил для храбрости. Васек вздрогнул и вдруг оживился, доканчивая какую-то ускользнувшую мысль вполголоса: - Вот вам и внутренние расходы, нервишки везде, силы нужны, а ить это тоже денеж-ки, могли бы и для организации пойти… а тут одних разговоров, как блох на хвосте…
Дневалов мнется. Тут Васек, видя, что слишком замешкался, решил подбод-рить нежно подошедшую душу и вступил с нею в лечебный разговор так, что услышал весь проулок:
- На повышение сготовьсь. Специализацию в небольшом хозяйстве обре-тёшь. Деньжонками разговеешься, а там видно станет… - Он рычит через окно, за амбарами слышно. - А чего рано, едрёна вошь, припёрся?!
- Работу опять потерял. Немочь берёт. Своё дело хочу… Пособи. Забодай меня комар, при той власти все до пенсии работали. А тут сорока нет, на работу не приглашают, только на собеседование. Ить не бизнес для нас, а мы для биз-неса. Так бы надо. Только скоро ли такие подходы у нас заведутся… гы…гы…гы…
Васёк, зевая, мизинцем ковыряет в ушах.
- В одном месте не возьмут, в другом приголубят...
Тот топчется. Чужие байки, ставшие крылатыми, как по готовой книжке чи-тает:
- В другом - докопались, грят, шея длинная, ночуешь в документах соседа. В третьем - рот варежкой держишь, бухгалтерии мешаешь. В четвёртом - размер ноги большой, на пятки сотрудникам наступаешь. В пятом - глаза не как у всех, косить не умеешь. В шестом - спина широкая, свет начальству застилаешь, деньги не видать под столом считать. В седьмом - улыбка не выдержана, ржёшь, как лошадь, да уши высоко растут, без табуретки рвать неудобно. А по-глядишься в зеркало, вроде, такой же, как и все…
Васёк, обманутый наружным спокойствием просителя, чешет шею.
- Одни анекдоты чужие рассказываешь… И я не лыком шит. Отвечу тем же. Ладно, договорюсь. В детсад пойдёшь. Ты любишь преподавать, да и дети бы-стрее привыкнут, их легче обмануть.
Дневалов через день, - другой опять орёт в окошко.
- Васёк! Всё пропало! Дети раскололи!
- Вот – баба! Где раньше работал?
- Охранником - в налоговой.
- Пенсионным инспектором будешь. Те, чать, не привыкать с народом ще-паться.
- Хорошо. Тогда скажи: в чём завтра на глаза людям появиться? Если не знаешь, то подскажу: в калошах. Одёжка… не должна покрывать тонких знаний спеца.
Дневалов крутнулся волчком на пятке, выставил крюк разбитого работой пальца между указательным и средним Ваську, а Васёк  - ему. И оба грохнули в хохот…
Для скромного изучения опыта малых и средних компаний, а также для ре-шения важного вопроса истории - например, проталкивание отчётов коммер-сантов через налоговую - Васёк при полной чемоданной выправке прибыл оп-рашивать - или «соборовать» недовольных посетителей в Замарскую районную службу номер N. В ней, если и процветало хамство, то больше по отношению к налогоплательщикам. Он с порога обратился к первому встречному в фуражке с красным околышем и синим верхом выглаженного кителя, стоящему в хвосте.
- Глядите-ка, грят, люди днём пропадают. Раньше – в очередях магазинов да вокзалов, теперь в налоговых инспекциях,- показывает на хвост очереди. - Он вас сколько… аж гужом вытянулись. Пальцев не хватит сосчитать. Появились, примечаю, здесь раньше солнечной ласки на меже.
Вместо него ответил взволнованный народ:
- А от чего так?
Васёк зависает в дверях.
 Из хвоста очереди – женщина:
- Ещё одного лешего без очереди принесло…
- А это от того, бабочки-граждане, что государству некогда выполнять свои обязанности перед вами, от этого и очереди. Государству арифметика теперь дороже обучения самого народа. Зато крупному коммерсанту и госинспектору вместе не только складывать, но и делить легче стало.
Думал Васёк через анекдоты, шутки-прибаутки народ прощупать: изволит ли он ноне учиться тонкостям небольших хозяйств али нет, но разговор за не-многим ушёл в другое русло, вскользь намеченных вопросов. Не всегда меха-низмы сбора мнений отражают истину в последней инстанции. Некоторые встречают с недоверием.
 - Нас не проманешь. Чать, народ агитировать его притащило, денежки зара-батывает вопросцами себе.
Васёк обиделся:
- Больно надо. С таких и слова не скоро вырвешь.
Народ теперь продолжает пытать Васька:
- Слыхать, будто очереди в стране скоро обгонят рост её населения?
- Разумеется! И всё из-за того, что некоторые бессовестные стали более ци-вилизованными. Лапоть стал под власть становиться, а она под лапоть спосо-биться…
- Чай, неправда?! – выпятился пузом чей-то галстук.
Васёк крестится:
- Вот вам крест… и потому добились равноправия, стали друг за дружкой вместе с остальными членами общества. Бессовестные раньше и очередности-то не знали. «Кое в чём, конечно, с ними можно сойтись, но далеко не со всеми, - раздумался Васёк, - в других странах, похоже, так же гогочут...».
Уставший от надоедливых и бестолковых вопросов, он покинул толпу, пе-реваливаясь, как курица. Похоже, тепло приняли, а как быть дальше Васек пока и сам не очень понимал.
               
***
На новом месте, в небольшой каморке, задумавшись, Васек сидит у окна, по привычке насиживая ногу. Шлёпанец играет на голой ступне.
Рядом на железной койке и высоких подушках под солнцем у окна мурлычет кот, болтая хвостом почти в такт Васькову шлёпанцу.
Вот Нинок выстреливает из-за ёлок и берёз Косого оврага, что неподалёку от Соплёвки, красивая, как ягоза.
- В сосновых иголках Косого оврага - что это за пастьба такая? Не только корову, себя заблунишь.
 Она держит хворостинку и строгими не по годам бровями пасёт бурёнку. Раньше на овсе, рядом с овражком, можно было чуток прогульнуть свою зазно-бу, теперь камер председатель на ёлках, говорят, навесил. Кого-то уже так сло-вили из местных, поэтому зря рисковать Нинок не станет… Нинок немного призадумалась.
 Вот подошла бурёнка и лизнула её в ногу. Сердце Нинка упало, и она за-мерла, как окученный стебелёк. А как немного отошла, спрятала свою хворо-стинку за спину, чать, любимого Васька вспомнила в тугую минуту. Вроде те-перь и он рядом с ней.
Васёк голосом выводит первые строчки, вороша пережитое…
 «Десятое мая.
Нинушка, здесь многие бедные семьи живут в городе, но по обычаям общи-ны. Едят из одной чашки всей семьёй. А ежели поврозь пообедают, то доходит до скандала. Лаются почти ежедневно. Иногда на дню по три, четыре раза. У них сохранён полный контроль за потреблением продуктов своих членов и их поведением.
Как только управлюсь с делами, пропишу об этом подробнее.
Васёк.
P.S. Хозяин, у коего приходится жить, попался кровопивец. Бывало, только расположишься в туалете, а он, якобы, по ошибке, возьмёт и выключит свет. Сядешь кушать, он садиться рядом за стол и начинает бриться. Когда ходит сам в туалет, особенно по лёгкому, то дверь за собой не закрывает.
 Матери с взрослым сыном не разрешает без хозяина видеться наедине. Если та подаст сыну полотенце или натрёт мазью на спине больное место, то обя-зательно учинит скандал, и дело может дойти до драки. Это связывает чем-то его характер с Ежовым.
Сердца-то в них - ни капельки..!
Мне кажется порой, что другим в сотни раз тяжелее, чем мне. Потому что я могу писать тебе. А ты едва можешь понять мои строки. В ответ ужимки, взгляды, грустинки и смешки. Прохлада их достигла моего сердца. Забыть это трудно, а пережить невозможно. Ощущение, которое даёшь мне, - верный ис-точник жизни и любви. Потому у меня он ближе стоит к Надежде и Вере.
Я верю в добрую жизнь. Сны – помощники в этом.
Раз снится: стою на постаменте от памятника большому вождю пролетариа-та. Сбоку сохранилась надпись: «Жил, жив и буду жить!» А округ меня – целый митинг народу. Я будто: «Товарищи, господа-граждане!» Сенсационную речь толкаю. Говорю, что большая катастрофа надвигается на хозяйства и природу.
Это не случайность.
Многие думают, что она вызвана недавним переворотом власти, мошенни-чеством банкиров и их приближенных.
Большая катастрофа вызвана непродуманностью увлечения людей собой. Это преступление человека против себя. Продажность всегда цветет болотным цветком. Никаких планов по смене таких людей нет.
А это сейчас на вес золота.
Вот на другом конце площади в тумане – глава страны. Приказывает: «Про-должить перемены! Расследовать гибель людей!»
Это он и о нашем погибшем сыне, должно быть, говорит.
 О результатах просит докладывать лично. А сам смотрит куда-то в толпу и продолжает: «Не слушайте разных спекулянтов, торгующих натяжными потол-ками.
Это риск.
 Потолки называют натяжными потому, что не дотягивают до шумозащит-ных».
Глава страны интересуется:
-  Как у народа дела?
А растерявшийся народ в разноголосицу:
- Нормально. Не сдохли ещё. Но есть недостатки. Нет прозрачного управле-ния страной.
- Выдвигаем на пост одних, заявляются другие. Выборы у них поддельные.
- Какие ещё недостатки, раз живы? Ага: живёте плохо? Так слушай, прави-тельство, мою команду: немедленно обеспечить успехи жителей!
- Уже сделали и ещё постараемся…
- Сделали, а не доложили. Видите: волнуются…
- Так докладывали уже…
- Как же вы докладывали, а меня по телевизору не показывали? Велю доло-жить заново.
Вот так-то, Нинок, я и поживаю. С уважением - твой Василь Чемоданчик».
Встают над домом, поднимаются над хозяйствами облака, и скоро они сольются вдали с синевой. И какая животворящая сила встанет, и плечи распра-вит над ними!
Забьют все углы магазинов, витрин, рекламных проспектов нужные людям машины, немыслимые предложения о том, куда и как лучше вести коллективы за собой – многое сейчас в этом деле у нас не свое, команды только набирают силы.
И скоро непременно даст плоды родная идея – и воспрянет земля под дико-винным миром труда!
А чиновники как же? – с площади вопрос.
«А что чиновники… Пожалуйста, глядите: они скоро будут у нас на ладони. Отчеты прозрачнее станут и действа их на местах. Вслушайтесь в их голос: что они делают и как говорят – мысль явно пока расходится с делом… Есть пред-ложение по сокращению чиновной продажности… Так и хочется ввинтить в чиновные посты «подсадных уток» из общественности, чтобы коррупцию из-вести. Вопрос серьёзный. Он пока медленно решается. Но государыня от за-думки борьбы с этими отщепенцами не отступит», - размышляет Васёк.
- А в обычных трудовых коллективах?
- А на местах работа вовсю.
На совместимость характеров команды проверяют. Смежные работы, кото-рые легли довеском на каждого, вынудили и на такие меры пойти. Ведь боль-шую часть времени человек на работе. И ему должно быть комфортно. Дирек-торам тут лицемерно кланяться в пояс.
 Они готовы вас встретить и все обсудить…
 Вот только быть бы готовым, чтобы вовремя им новинку какую, поинте-реснее теперь предложить.
Васек весь в мечтах, роется в мыслях, выискивая болячки хозяйств. Затем распрямляет спину и потягивается, как кот.
                ***
Чемоданчик, вернувшись на родину Обломова, пытается проявить инициа-тиву, развязать войну чинителям барьеров и всяческих препон, ищет поддержки у народа возле своего долгостроя.
Пишет предложения по малым организациям в Думу…
 В личном хозяйстве много появилось недоброжелателей со стороны мест-ных властей, когда задумал вести крупный ремонт своего хозяйства. Дело вста-ло.
Пожарники грозилась мерами, что отступа от соседнего здания мало, кото-рое рядом стоит. Госздание после ремонта выросло вдруг в ширину и загороди-ло Васьков прогал. Виновным в загромождении прогала пытались сделать Васька.
Стена госздания подошла почти вплотную к Васьковой постройке. Расстоя-ние между строениями сократилось. Доламывались до него из-за того, что му-сор дальше положенного от дома лежит, щебенка, песок… Когда местные гео-логи сняли карту расположения построек, а Васёк отстоял право в суде, время мало-помалу стало двигаться.
Родина Обломова роскошно цветёт бутоном колоний, лжи и преступности. Он ещё не знает, что долгостроем заинтересованы не только общественность, но и тёмные силы во главе с Куколкой.
Васёк, к которому не раз было обращено им же последнее воспитательное слово науки, после бездомных скитаний по Волге старательно правил своё по-ложение. Он применил к себе законный акт административной твёрдости. По-этому быстро оброс не только высококультурными, но и хозяйственными свя-зями.
Прислали в районное отделение государственной инспекции безопасности дорожного движения одного красивого инспектора. Васёк петушком завертелся под ногами казачишки по прозвищу Неслух, всё новость пытал.
- Как он? На козе, чать, не подъедешь?
- Хороший, если бедокур грамотей попадётся.
- И с препонами государыни борется?
- А то как же?!
- И свидетельство о наличии знаний по обслуге граждан имеет, ну эту, раз-решиловку?
- Ага, имеет! Не чня нам с тобой.
- А зовут-то, как?
- Куколкой... Это ему к лицу.
Васёк насторожился, даже укороченная сопля штанины пристыла, услышав что-то знакомое в этом «названии», но всё же решил поймать момент, чтобы поточнее убедиться в человеке. Починив приятелю джип, поехал спробовать моторную тягу. А Куколка тут как тут. Раз, ему палочкой в перчаточке...
- Стоять, мил человек! Чья машина? Права, извольте.
Васёк  перепуганно:
-  А-а, Куколка, что ты? Что ты, Куколка?
- Ах, это я, Куколка? - видит: перед ним одноклассник. - А ну, гони штраф...
- Да это же я - Васёк!
Куколка выцеливает, как бы поудобнее подцепить словцом, притворяется, что не узнаёт.
- А мне хоть хренок. Знать не знаю, гони штраф. Первый раз такая тень-телюлень на дороге попалась. - В сторону. - Нет, чтоб задобрить там матери-ально… извинение попросить, по имени-отчеству обратиться, а он оскорбить норовит, фамильярничает, кличкой обзывается, гад.
Васёк тихонько привстал, даже ни одна кудряшка на голове не шевельну-лась, а потом выпустил разом всю жаль наболевшего:
- Здорово лопухнулся. Эх, бывают же в жизни исключения. Жизня-то она, что дышло: кто подвернул подол, от того и вышло. Раскошеливаться надо…
 Значит, город опять никудышный попался.
Гонит пыль Васёк Чемоданчик, вместо колёс сандалиями со стоптанными задниками загребает. Ко двору без машины причалил. Последними словами всё жизнь кувыркал. Затем грустил и вспоминал Нинка. Слова под воспоминания ложились на бумагу гладко. Писал учтиво на угольнике под образками снимае-мого жилья. Для того, чтобы поглаже выходило письмо, Васёк прикидывал мысли, рисуя на клочке бумажки сначала тыквы, человечков, затем приступал к написанию.
Теперь Нинка он видит в обнимку с березой, прислонившую голову к бело-снежному стволу. Она повязана в белый платок, обмотавши его концы округ шеи. У неё сейчас такое состояние, будто она пришла поделиться с деревцем-подружкой трудной мыслью. Правая бровь её и щека чуть выпачканы сажей.
«Двенадцатое мая.
Нинок, всё никак не подберу нужную минутку для письмишка. Устроился на другую квартиру. Теперь у меня новые хозяева. А они и ихние дети всё норовят подсматривать за мной в замочный проём. Так что уединиться и написать письмо доставляет трудности. Не люблю, когда виснут над душой, да ещё одо-левают при этом своими «выхлопными газами»…
Обустроился в городе Обломова. Теперь своя организация есть. Потом об-щественными делами кое-какими занимаюсь, чтобы не скукой дышалось.
Лучше расскажу тебе о взаимоотношениях двух людей, даже о чём-то не-сравненно большем… Они могут влиять даже на теплоту в коллективе.
 И Бог любви помощник в этом.
 Нинок, с тобой встаёт рассвет и солнце, ложится мягкая роса на лугу, под-нимается светлая луна на огороде и твой Васёк. Тебе, сердешной, и вздремнуть-то некогда. Так пусть мой сон, который не дорассказал в прошлый раз, не сме-жит ресниц твоих и напитает твоё дыхание свежестью.
 Я порой сплю и вижу забастовки, голодовки, взрывы домов, продажность чинуш, крушение самолетов, смерть людей… Это от того, что действия прави-тельства не приносят результатов. Безобразия в стране принимают затяжной характер. Людям расставлены государыней преграды. Многие хозяйства рабо-тают без соответствующих бумажек на добротность товара и услуг.
И нет у них больших задоров к своему делу.
Вот этось привиделся опять глава страны. Стоят перед ним на ковре думцы, министры, чиновники высокого ранга, духовенство и мелодично поигрывают от страха коленями. Тот пальцем по столу: «Приказываю сшажже выявить при-чины катастрофы!»
 А одного, представляешь, посылает в командировку по матушке земле, чтобы выведать тайно, на чём власть держится. Я оглядываюсь и вижу чужие люди кругом… Мне кто-то шепчет: «Это средневековые мертвецы из Преис-подни. Разведчики.
 Они здесь, чтоб помешать новой жизни и не допустить к стенам храмов науку. Кому-то не выгодно сближение науки и религии. Умершие не знают го-сударственных границ. Потому беспрепятственно прошли к нам от зодчих усы-пален подземной дорогой».
С громадных трибун власти несутся безграничные споры, указания, пред-ложения о наделении небольших хозяйств разрешительными документами на право заниматься той или иной работой. Черными пятнами глядятся пронырли-вые хозяйства в глазах проверяющих. Тут без документов… а тут без образцов на право выпуска продукта или предоставление услуги… Многие против таких обязаловок, но не все.
Сильные творческим порывом и духом – за.
В золотом цвете огромного трудового поля рисуются коллективы сорнячно-го толка, которым запрещено действовать без подобных бумаг. Без бумаг о на-личии знаний и умений… но они продолжают искушать судьбу.
И с ними разговор еще впереди.
Работники на птичьих правах в таких компаниях часто увольняются, не мо-гут свыкнуться с оголтелой нелегаловкой, нервничают, впадают в стресс. В ли-цах неоглядная пустота и скука. Команды идут, как по выжженной пожаром земле, лишь в небольших рамках строгих предписаний и правил. Бредут, не поднимая головы, в диком оскале, как волчицы перед атакой, гневом перепол-нены их глаза. Они кажутся громадными и противоестественными, но пока способными парализовать честный труд.
Гроза проверок с быстротой молнии несется по городам и весям. Некоторые хозяйства, не выдержав униженного положения среди себе подобных, умерли. Уцелевшие шли на поклон государыне, спешили оформляться как положено. Для своих сотрудников заказывают горячие обеды, покупают проездные на транспорт. Скандалы мало-помалу стихают.
И климат в командах кое-где пошел уже в гору.
Ветер перемен нес свежие запахи погоды, меняя жизнь людей. Видать, не простой ветерок стойкие семена для всходов подсаживал в темные лунки хо-зяйствующих портфелей».
Васек ломает пальцы. Откладывает в сторону начатое письмо.
Ему кажется, будто потянуло с востока озорным ветерком, играющим до неприличия широкими сборками Нинкова платья. Нинок в это время смотрит из Косого оврага в сторону деревни, что за речкой. И на лице её то появляется, то разглаживается смешная складка, переходящая в чуть натянутую, с лукавинкой, улыбку в глазах.
А в хлебах слышно, как ведут перепалку самцы-перепела, подчиняясь зако-нам выживания. Васёк мучается в дремоте. Наконец сон одолел его. Изо рта его сползает на рукав одежды сладкая слюна.
За голосом Васька теперь уже во сне торопиться перо.
«…Нинок, подумал, на письмах к тебе я во многом возмужал, даже телом раздался. На щеках возраст уже метит складки. Я понял только, что разум сер-дец веками регулирует наш дух свободы, любви и труда. И ещё скажу, что уро-вень Божьих ценностей в этих местах сновят, как образок, на угольник в перед-ний угол, как на витрину.
На деле же - мало верующие.
Соринка на пол упадёт, сразу к Богу обращаются, чтобы он их спас. По-моему, это переборы в Вере. А ведь только Бог Веры, Надежды и Любови да труд золотой способны наставить нас на благостный поступок. Совет с ними нам, человекам, надо бы почаще держать.
Открытый мной «Божий паспорт» поможет отладить душевную жизнь в мо-ей команде, значит, в целом сладим дело. Некоторые из подрушных лекарств по сладке людей, переплавке, перековке их в коллектив и увлечению их за собой, здешние обитатели применяют в быту. Но всё без должного упорства. Бытовуха часто душит в них изобретательский дух.
Такое лекарство при бережном к нему подходе, понимаете ли, превращает обычного, но сверхустремленного человека, как тут по-учёному сказать, – в строго структурную личность. В личность с постоянным развитием управлен-ческих и предпринимательских технологий. Это, понимаете ли, и реалистиче-ская, и глубоко чувствующая, и тонкая личность.
Вот такого человека я и в тебе ищу.
Просто время, необычные условия сделало нового человека таким.
Здешние обитатели пользуются этими лекарствами, как мы тройным одеко-лоном, повседневно. Причём ни о какой науке в этом деле не догадываются. Может, поэтому в некоторых домах скандалы сведены к минимуму? Когда че-ловек спокоен, ему легче живётся. Короче говоря, с куриной головой в кадку не лезут, чтоб в тесте не утонуть».
Он мусолил конец ручки; из края губы жадно сочилась слюна, как у не-опытного телёнка во время кормёжки. Горечь чернил подъедала язык. Перепач-кав рот, спохватился, густо выругался и сплюнул. Вывернув карманы, наткнулся глазами на краешки платочка, заботливо ухоженные ещё Нинковым утюжком.
Запахло приятным дорогим одеколоном. Сквозь его запахи просачивалось едва уловимое женское тепло.
А, может, скорее тревога и боль?
Послюнявил уголок и начал тереть губы. Рот заплясал, скривив лицо. Всё что угодно, только не смех над самим собой хотел видеть он в эти досадные минуты: «Выпачкался, как последний двоечник». Скорее скупое чувство вины роднило его в этот момент с любимой женщиной, которую даже на миг себе и то стыдно представить, не то, что вспоминать о ней.
- Боже, разве простит Нинок твой проступок?
- И правильно сделает, что не простит.
Откуда-то с недосягаемой высоты он услышал это ясно и с громом, что ка-залось, больше ничего не волновало его, кроме этой силищи голоса. Непонят-ное ощущение скованности, как оступившегося в прорубь, поразило его.
Лоб покрылся холодной испариной.
Дыхание сбилось, и он отдался этому мгновению без особых надежд на спа-сение, без сожаления и гордости. Минуты радости и тревоги вернули его в мир надежд и борьбы. Прикусив плохо оттёртую губу, с жалостью и тоской погля-дел на чернильное пятнышко белоснежной ткани и спрятал платок.
- Н-да-а, судьбинушка, Господи, он как споласкивает нашего братца: и хо-лодно, и жарко сделается, и обдышаться нечем. Не придумаешь, что и делать: дальше оттирать, платок жалко - попачкается, на людях не показаться, и рот, как у петрушки, оставлять тоже не годится…» Затем сон незаметно оборвался, как и начался.
 Там, где слабинка у мужчин, женщина без особых забот справится....
До чего же мир неудобно устроен!
Ей подобные проблемы решать, как тротуаром пройтись. Вот что больше всего глодало до предела накалённые нервы. В походах да перевалках сноровку и сердце всякий раз приходится закалять сызнова, терпеть, заводить задел. В недоконченном уборкой уголке губ уже вязла колючая улыбка, а под краснова-тыми зрачками глаз копилась, под стать серому небу, густая поволока.    
                IX
Бессонная ночь за расчетами подавалась туго. Васёк в коротком галифе, майке-безрукавке бобылём таскал вареные ноги по конторе и долго не мог рас-качаться. Контора, убого крытая целлофановой плёнкой, утопала в зелени, хоть как-то прикрывала работников от досужих глаз и непогоды.
Он то ложился, то вставал. Морил сон.
Сперва мутузили, не давали спать пёстрые обрывки мыслей, которые ему казались более чем пригодными к теме, и он испытывал волнение от радости; другие были путаными, не стройными и не модными, и он переживал, перепи-сывая заново результаты. Понимал, что только единоличным примером зажечь трудовые сердца не удастся.
 Поступки, наставилки, как догмы, без растолковки и практики никуда не годятся. В свободном доступе от государыни о конкурентах, тонкостях дел, то-варах услугах… ничего не просачивается.
 А неплохо бы знать как насчет этого и запад дышит. Они ить про нашу жизнь тоже выведывают.
 С чем они, так сказать, сегодня чаёк попивают?
 Иначе мы от них до безнадёжья отстанем. Мы им, почитай, наше терпенье, ласку за их обертоны с нами и так за непонюх табаку отдали. Доверие к людям в этих местах с ними у нас не хватает. Всем государыням и их людям не хоро-ниться друг от дружки надобно, а надежды друг в дружке лелеять. Сообщаться друг с дружкой пора научиться более открыто.
Потом выводил из забытья мысль на потревоженном непогодой лоскутке клеёнки, болтавшемуся когда-то в полуношной стужице на форточке, вместо стекла. Больший кусок клеёнки был уже исписан, теперь за ненадобностью служил подстилкой на сетчатой койке, чтобы не продувало, и который посто-янно лип в забытьи к оголившейся пояснице. Под ухом, на  раструшенном сене, выводила из себя плотная мышиная возня, она со временем заполонила всё по-мещение полуземлянки.
На рассвете проняли пропитые голоса, залетевшие с улицы. Кое-как под-нялся и вихрем воздуха, увлечённым за собой, угасил обессилевшую за ночь мигушку. Потёр задеревеневшей ладонью лицо, сощуренно и довольно погля-дел через прощелину дощатой двери. На убегающем клинышке сизого свода качнулась и поплыла овдовевшая звезда.
Приоткрыл сучкастую в мелких прорешинах дверь, впустив липковатые за-пахи прохладного неба. Красивый, в яхонтовой оправе, с приспущенным, как облако, парусом, месяц взметнул над вздымленным гребнем воздушного океана. Васёк, поеживаясь, нагнул рядом с офисом свежую черёмуховую ветвь, ош-парил пронизывающей влагой заспанное лицо, протёрся платочком и сдержанно бросил:
- На-гора в сутки пятнадцать листов - лихо! кабы только с добротностью не подкачать?
 А чего там… не всё другим хвостом крутить! Нашёл чего бояться, куролес-ник ты этакий!  – подзуживал себя в нём зародившийся прохожий. Судил со стороны:
- …Лучше не спать, чем людей подвести. Государыне, пусть при лампадке, а сделать… написать, там сколько получится - сто, сто пятьдесят страниц, меньше нельзя по нормам.
«Не сделаешь – позор всей нашей коммерции… бумаги нет, ну так не бе-да…» На ходу протёр лицо, сложил подмокший от влаги платочек, дарёный ещё матерью, и снова потянулся к перу.
Пока поматывал и постукивал о косяк не желавшую затвориться калитку ветер, ещё раз уяснял для себя заведённый порядок сработки с людьми. Основа его закладывалась веками, а теперь в обновке, на современный хозяйский манер, он возрождался.
Вместе с веянием эпохи человек просто обязан подтянуться до высот твор-чества. Бывает творчество оборачивается мифом, беспользой.
Зато тренировка мозгам.
А ведь раньше умственный труд не считался доходным. «Теперь, поди же ты, как всё меняется». И он который раз за утро подал голос:
- Труд тех, кто думает сперва на бумажке, а потом указывает, цветёт на глу-боких корнях. От него не только нам польза, но и миру. Дело, вроде, хозяйское и многим понятное. Значит, не обособленное от сотоварищей. Жизнь на то и дана, чтобы задачки нам, человекам, ставить.
И мы должны их по-новому решать.
Какая-нибудь Дунька решит эту задачку с одной стороны, а Клунька – с другой, и работа срушнее пойдёт. За добротность, долговечность вещицы, бы-вало, чуть не до драки работали. Помнится, схватятся между собой какой-нибудь мужик с бабой, только лопотот по цеху пойдёт, пока начальства нету. А уже к вечеру смотришь: он к ней лезет в окно общежития, чтоб соседи не дога-дались об их отношениях. А она ему: «Смотри, касатик, одёжку не обдеклешь, не обдери об стекло-то! поаккуратнее надо».
 Для всего находилось время - и для замирения обид, и для передачи опыта. После переворота власти многие работают поврозь и сноровками не делятся.
Соперничество!
Говорят, что прошлая цеховая мысль утонула в текучке хлопот. Меньше думающих стало об общем деле. Некоторые команды крутятся теперь округ сырья и того, что производят. Дублируют работы, тратят деньги.
Это понятно.
К хозяйству можно подойти с оглядкой на рынок, а можно сгуртоваться, как мы, округ возможностей человека. Плохо то, что появилось две разновидности начальства – производственный и кадровый. Зато все работнички, как дюймо-вочки, стали заинтересованными сторонами. Пекутся за порядок в команде, по-скольку участвуют деньгами, оборудованием в общем деле.
А доходы – каждому по вкладу в производство.
«Ещё прибавились отношения «купи-продай» внутри наших… где каждый себе хозяин, но вваливает на общую выгоду», - наблюдая глазом за скачущей ручкой, переспросил, как перекроил, прежнюю мысль внутренний голос Васька.
Перебороновал прожитое и пошёл дальше.
- Хозяин тем и хорош, что из кожи лезет ложиться под собственность. Так выжить в трудные времена легче. Тут, пожалуйста, признавай правило мень-шинства при обсуждении душещипательных вопросов, находи компромисс с большинством. Карты в руки, милости просим, развивай народные предприятия на манер нашего – «Безумные очи».
 «Начинания кое в чём хороши и для крупных хозяйств».
- Сейчас вот немножечко передохну и пару листиков ещё прогоню для за-казчиков. Пусть знают преимущества и нашего обустройства. И ты, мой помя-тый голос, с улицы явившийся, главное под руку не дребезжи, в твоём лице я вижу скрытого проверяющего, а то мозги никак не соберу в горсть, чтоб всё ус-петь обписать. Посля ты и сам с усами, без лишних вопросов по бороздкам строчек пройдёшь. А я погляжу со стороны, как ты ловок, окажешься в нашем деле, дорогой контролёр.
- Я понятливый. Всякое перепахивать приходилось.
Насторожившись, Васёк оглянулся на дверь.
- Смотри поаккуратнее у меня тут! а то получится, как у одного психиатра с плохим пациентом, - прохрипел Васёк.
- А что было?
- Да ничего… Психиатр спросил у того, мол, чем вы занимаетесь, больной?
- Гуляю. И вообще мне некогда, - ответил пациент. Занялась беседа.
- А ещё чем?
- В куклы играю…
- Это уже лучше, а ещё?
- Серьёзный труд пишу.
- Понятное дело: ведь вы наш больной.
Через некоторое время у больного под подушкой комиссия обнаружила ра-боту по лечению психбольных новыми пилюльками. Психиатр пришёл в ужас.
- А ещё прикидывался больным. Меня только подвёл. Денег на твоё содер-жание сколько ухлопали…
- Но я же вас предупреждал, что серьёзный труд пишу?!
Васёк поудобнее сел в кресло и продолжал на совесть разговаривать с собой, учитывая мнение улиц. Концы его штанины развязались, и она поднялась к самому колену.
- Со стороны наблюдаю: вроде бы всё по грамоте делаю. Главное, правильно идею нащупать. Где тему подстрогаешь, чтоб поновее и помоднее было да «бражкой» не воняло. А там пойдёшь у выбранной вещицы грани, уголочки подчесывать, приглаживать, подтачивать.
 Будет мысль покидывать по сторонам, тогда держись, брат!
Сторонки у вещицы по возможности углуби, остри глаз и бороздку мысли ровняй. Скорости придётся прибавить с вершок. Тут только держи ручку крепче и айда-пошёл, охватывай… Больше нажимал на обеспечение государыней таких, как он, свежими новостями, о том, где и как сподручнее достать денежек, расходных прибамбасов всяких для производства.
Не давали покоя проблемы подвижки в отношениях людей в команде. По-пулярные тексты для новичков писались казённым языком. Рекламные мате-риалы гляделись сказочными куколками.
Доверие было не на высоте.
Он, проверил который раз материал на важность проблем и выбрал на зача-том отрезке доводов план изложения покрупнее. Это был план с плавными пе-реходами, словно, прощупывал прошлую мысль, как незнакомую местность.
 Затем наметил ручкой вставки …
 «Этак легче не ошибиться», - рассуждал он, на глаз встречая новые поворо-ты, тут же охватившей и поглотившей его идеи…
С замиранием сердца он разваливал строчку за строчкой, раскрывал суще-ственные моменты проблем, едва догоняя пером разбуженную голову. А сам с любопытством наблюдал, как по старой клеёнке, используемой вместо бумаги, скользило, стараясь, перо, выворачивая изнанкой факты. Оно приостанавлива-лось на время, перепроверяло себя, спотыкалось на трудном значении слов и в великой надежде начатого дела продолжало путь дальше.
После абзаца, перед новым поворотом мысли, заспорил внутренне и вслух:
- …Предупреждал же, чтобы по сто раз не переписывать; точнее надо про-яснять главное. «А ты, моя вторая голова, не спорь, а делай, что отмерено».
Он напряг с удвоенной энергией мозги и, подводя расплывающуюся мысль под нужное слово, подправлял текст, освобождая его от второстепенного, не-значительного…
 «Это уже другой коленкор! делай так!»
Васькова кисть руки, оставив ручку, заёрзала мизинцем по выправленным бороздкам строк.
- Теперь доказательства посвежели! Сейчас только углублять и углублять основные намётки задачи да радоваться. - Он ухмыльнулся мелковатому, но свободному шагу изложенных рекомендаций, и снова заскользил по клеёнчатой полоске.
И опять слово к слову тянется, режется, будто колесом на алмазной крошке, скреплённый передовым правилом материал, а потом вдруг добытую мысль за-несло в сторону. Васёк приостановился, пока не прояснил перед вымученным глазом найденный образец, пока не подсказал рассудок: как с ошибкой посту-пить.
И врастают в кипенные страницы контуры будущей разработки, пока нежи-вого правила - ладить с людьми, доходчиво и с интересом увлекая их за собой.
 И только выстраданная думка, способна оживить эту работу, неслышно за-жигает сердце исписанными строками пережитого.  Строчки плутуют, бегут, и предложения вместе с клеёнкой ходят в руках, перемещаются вверх, будто рас-тут. Ненужное отстраняется.
Упоительны и страстны минуты творческого вдохновения! Даже свежие за-пахи чернил кажутся родными и вкусными!
Не отошла ещё Волжским берегом поздняя зорька, а выцветшая в одночасье от пота рубаха, уже посрамила его тело липучими пятнами. От этого весь как-то осунулся, выглядел потрёпанным, как обрызганный с лужи котёнок. Под утро после выходного дня начало простреливать сквознячком спину со стороны двери.
 Занемели ступни.
Не слушались пальцы, державшие в напряжении ручку. Он промерил на-вскидку итог работы, порадовался тяжёлым, слипавшимся от бессонницы гла-зом:
- Слава Богу, сработан целый параграф!
Для данного этапа разработки темы этого было непомерно много. Но разра-ботку ждали люди. И в этом случае нельзя было пойти на сделку мысли с сове-стью.
 Кто-то же должен задавать темп!
- Старший урядни-ик? Васёк? - позвала приспевшая сотрудница Собачкина сквозь оставленную незапертой дверь. Перед носом мелькнула клетчатая кофта с золотыми бусами на шее. Из-под черно-белой юбки показались такие же носки и ботики. Вскоре просеменили ножками другие работники. Она дёрнула ручку на себя и увидела измученного Васька. Не решаясь с чего начать, выронила сразу:
- В кафе давеча твоего брата при галстуке в горошек с бандюками видели. – Глаза ее смотрели настороженно, будто виноватились, щупая собеседника.
- Как? Брата, гришь…- оторвался от стола Васёк, - неровен час, сломит он себе голову.
- Да вы не тушуйтесь уж так шибко по нему. Как говорится, Бог дал, Бог… Это у меня так, к слову пришлось. Кому другому на работе, умри, не сказала бы. Будут сплетницей потом величать. А вы, мужичонка, чать, с худой бабёнкой не свяжетесь. Рай, стала бы вас всякой всячиной грузить да своим помелом вертеть, или эффективно перетруждаться на свой страх и риск?
- Умные слова. А сладко угодить и нашим, и вашим в этакий век не больно-то получается.
Знай, успевай да поворачивайся.
На лишнюю операцию и времечка не остаётся вовсе.
- То-то и оно. Иначе задушевной, доверительной жизни не построим. А без неё и счастье – несчастье, если принципиально к делу подойти. От недомолвок народ весь нервный сделался какой-то, не сочувствующий ближнему.
- Однозначно. Каждый из нас во благо старается, но не всегда получается. Время требует высокой отдачи сил. Каждый либо вдовец, либо своего счастья ловец.
- Не досыпаем, не доедаем, а только о стране и хвораем.
- Любое дело, как ни крути, а с цивилизацией связано. Не успеваем одно общество построить по мировым стандартам, как спешно другое обустраивать хлопочем.
- Именно. Так-так! Не досыпаем, а головой хвораем. Только и ждёшь, какой-нибудь арбешник или тенётник возьмёт да какую лыжу и выкинет… Стараешься его укусить, на место поставить…
- Забота о людях – старинная мечта и цель человечества! Только об ней и сохнешь.
- Мы всегда должны почитать общественный строй своим посильным при-сутствием на главных рубежах строительства. Быть в первых рядах, при постах, на влитых стульях, а то садиться будешь, сдёрнет какой лунатик, и покатишься несолоно хлебавши.
- Всю требушину отобьёшь.
- Ах, Васёк…
- Да ну? будет вам.
- Вывожу, вывожу вас на тему разговора, а не получается. Ах, уж и говорить не хотела, не подготовившись… Оно ноне так с начальствами-то.
Васёк уставился на загадочные глаза.
- В кой-то веки? Ну, ну…
- Баранки гну. Брата твоего убили… а тело где-то спрятали, калякают… все слова и темы перебрала и не знаю, с чего начать.
- Что за новость ещё? И тело спрятали? – никак не мог освободиться от хме-ля писанины, промычал Васек.
- Говорят, учёные материалы он упёр у вас. Теперь их ищут. Первоисточни-ки с вашими пометками.
Васёк растерянно:
- Уби-или? Чать, не правда… Да за что же? Какие такие материалы?
- Всегда так бывает: душу не успеешь выложить, а тебе не верят или чем-нибудь огорошат. А может, даже увезли в неизвестном направлении. Дома у них полно милиции, ищут бумаги, роятся…
Васёк расстегивает ворот рубахи.
- Может, он ещё жив? Бежать тогда к ним надо! - одевается.
- Был бы жив, так знать бы дали. Лучше караульте свои труды пока здесь, а то мало ли что? вопрутся сюда убийцы ещё раз, перещупают, нас всех, как кур. К вашему брату в дом всё равно родственников пока не пускают.
- Ну, раз так… - раздевается. - Но причём тут брат?
- Вы же с ним близнецы. Наверное, по ошибке убили, думали, он – вы.
- Кому же понадобились мои разработки?
- Догадаться легче пареной репки. Ваша мысль о сближении науки и церкви, видимо, не всем приглянулась.
- Ну, и…
- Больно не компетентна я в этих вопросах. Помните ваши работы о зачатках сладки людей и увлечении их за собой в раннее христианское время? Так вот, вы там утверждали, что церковь якобы нарочно скрыла от народа «Божий паспорт», при помощи которого цивилизация могла бы лучше справиться с по-стигающими её бедами.
Церковь против этого, она за то, чтобы притормозить наше развитие до тех пор, пока сама не придёт к власти над миром, а потом готова раскрыть свои тайны насчёт «Божьего паспорта».
- Работы действительно, где-то были, а найти ни одной не могу. Но ведь они ещё не опубликованы. Кому они в таком виде понадобилась?
- В этом-то весь и вопрос. Может, после публикации и не стали бы так спешно батониться с автором.
- Что же делать?
- Можно, я к вам в кабинет сигану? А то сотрудники придут, скажут, через офисные перегородки разговаривают. Нравственно как-то неудобно сделается.
- Какие там сотрудники, кошки скребут на душе. Конечно, запрыгивайте!
Собачкина заходит.
- Вот какая мне сейчас в голову мысль залезла: а можно ли по манерам ув-лечения людей за собой найти преступника или место, где он находится?
- Зачем тебе это? Еще чего выдумаешь, может. Потом на душе собаки испо-ганили. Жить неохота сделалось. Я, пожалуй, пойду. Спасибо, что сообщила…
К брату надо!
Чудится, будто меня зовёт… - Васёк засобирался уходить, но Собачкину за-хлестнуло самовыгораживание:  кабы не подумал на неё чего дурного без её от-влекающих манер. И она упрямо переспросила:
- Уж так и нельзя, стало быть, по манерам распознать преступника?
- Но для этого бы понадобился огромный банк данных обо всех организаци-ях мира, - призадумался вслух Васёк, сбитый с толку.
-  Но их круг можно до разумного сузить.
- В общем, да. В этом вопросе могут быть больше всех заинтересованы учё-ные либо религиозные сообщества. Наверняка, у себя они многое из написан-ного внедрили или находятся близко к этому. Нельзя же посылать на убийство, например, плохо подготовленную команду?! Более того, церковь, всевозмож-ные секты – первые противники науки. Так что с их поиска, возможно, и стоит начать поимку убийц.
- Получается, что ваш брат забрал в нашем офисе рукопись и передал в руки убийц. Или другой вариант: жертвуя собой, хотел нас всех спасти от хаоса. Те-перь-то убийцы к нам не сунутся: своё заполучили.
- Этой шайке-лейке всё равно что проматывать – рукопись, души, ради од-ной веры. Одни из них верят в невозможность примирения науки с религией, другие нашли отдушину в богословских проповедях, делают вид, что ничего вокруг не происходит. И все с крайними мерами. Если не царапнуть стаканчик с крайним из них, то обязательно поссоришься, но так не до чего и не догово-ришься.
- Напрямую, знамо бы дело, сторговаться с этими лешими?! Глядишь, кучу долларов давно бы огребли. А мы – ослы неповоротливые. Один, к примеру, бы сочинял, второй обеспечивал связь, следующий перепродавал дальше.
- С новыми разработками всегда заботы да хлопоты.
- В этом я откровенно согласная. Теперь мы по макушке получили, будем в следующий раз пошустрее. А хлопоты разойдутся.
- Прокурору одинаково: сколько человек угрохают… Могли бы заявиться к нам и всех разом хлопнуть.
- Чать мы не мухи, какие? хлопнуть! Но в целом вашим рассуждениям я глубоко импонирую. Боговерам, как два пальца помочить, всех пришмякнуть, чтоб только наука встала. Представляю: вечер, кусточки…
Вполне импозантный случай!
 И выстрелов никто не слыхал. Очень загадочно! - снимает туфлю. - Все носа стёрла! Выковырни, ради Христа, из танкетки бумажку, а то лаки на ногтях обломаю.
Васёк достаёт бумажки.
- Ух, ты, Бог великой надежды! Целый лист запихала. И главное, про него забыла, будто это её собственность. Здесь как раз сказывается об опыте пере-движения людей по работе…
- Так это же ксерокопия страницы вашей работы. Вдруг бы ваша страничка оригинала затерялась… Мы бы раз, и восполнили утерянное. Но теперь-то нет в этом никакого смысла. Работу, как назло, так и эдак упёрли, только кусочки на память остались, - помогает Ваську разгладить бумажный лист. - Попутно и другую ножку давайте уж полечим! - Снимает туфель. - Не сегодня, так завтра все пальцы сотрутся с этой нервотрёпкой.
 Васёк выколупывает ещё одну смятую страничку, расправляет, кладёт в кучку. Собачкина снимает в одной туфле наклеенные внутри шкафа картинки.
- Голых артисток тоже снять что ли? С бумагой были немного проблемы. Вы черновики на их изнанке всё делали. На канцтовары, как водится, денег всё забываем оставлять.
- Артистки… тем более, голые, прикажу немедленно посымать. А на сосед-ней дверце, что в пляжных нарядах… подайте-ка мне.
- Тогда и фанерные перегородки надо все вынимать из шкафа. Работали, старались… всё внасмарку. Часть данных второпях и на них записывалась. По-том сиденье вашего стула демонтировать бы надо аккуратно, - на радостях ору-дуют клещами, топором и гвоздодёром. - Белила на стене размыть придётся, у которой я сидела. Под ними записи совсем свежие, должно быть.
Напряженные пластались дни.
Трудились на работе, трудились дома. Трудились перед сном, еда не шла и приготовленный ужин покрывался пленкой. Неугомонно пела на разные лады от боли и устали, задерганная мыслью день-деньской голова. Трудились до тех пор, пока за сто верст кругом не казалась тишь, не слышно было ни человека, ни птиц, ни машин, ни животных.
Неслышно летала по комнате муха.
Неужели вся вселенная перестала жить? Завесть глаз, отдохнуть и то некогда стало. Ложились и вставали со звездой. О соперниках, которых не знали, узнавали понаслышке. Чем жил тот или иной хозяин, каких сил ему стоило, чтобы угнаться за налоговыми новшествами, которые больше мешали делу, чем вдохновляли на труд, никто толком не знал. Нес в налоговую старые формы от-четности, если удавалось найти это учреждение по старому адресу.
Их вертали.
 Переписывал хозяин отчеты заново, по новой форме. И так каждый год. Потраченного времени и усилий на бесплатный труд никто точно не считал. Только прикидывали: миллионы выброшенных на ветер часов получаются. Го-сударыня подобными вопросами как-то мало интересовалась. Однако её холод-ные двери оттаивали, когда долго стучались с предложениями снизу. И она то-гда заставляла чиновников шевелиться, шире распространять необходимые хо-зяевам знания.
На местах, там, где вязались ростки кружковой работы, где на повестку дня все же ставилась добротность продукта, требовались тонны новых знаний. Их добывали, как могли, порой путем проб и ошибок. Набивали себе шишек, щу-пая правильную дорожку.
Тогда пошли скрипеть, говорить, шуметь: до густых облаков прокуривали день… Язык уставал служить, его коверкали, ломая доброе слово, привыкали к обезличенному общению. Срывался крик и зев до небес с усталых ртов, задевал за живое, брал впалом, пока не вытапливал слезку с радостью пополам…
Земля рожала нового человека и грудью кормила, пока что беззубые рты. 
                X
Чемоданчик с Собачкиной складывают кучкой разломанные детали мебели на стол. Васек головой уперся в дело, только кудри говорили:
- Присесть теперь не на что будет. Может, хватит? И так материал восста-новлю по обломкам.
- Ничего не хватит. Ещё не работали мускулами, не размялись. Вот сейчас ящичек стола ещё распотрошим. Квадрат писанины там больно большой полу-чается. А то такие мысли загибнут! Кому без нас они будут нужны? - В сторону, едва слышно: -  А катись оно всё в тартарары. Вон, какой лоб, ещё настрогаешь. Тебе, как сатане, делать нечего. Наживал, наживал, теперь всю мебель крушит, как повёрнутый, - её ухоженная булка волос замельтешила перед глазами.
Васёк старался не слушать. Только по бубнящему голосу можно было уга-дать, как крепко взяла его в руки непомерная страсть восстановить ускользаю-щую мысль предшественников и на ее основу напластовывать свою. За извест-ными текстами он лелеял близкие сердцу надежды и чаяния.
- «С древних времён накапливался опыт - как вести человека за собой. Не прерывалась эта работа и с наступлением христианства. Но что дало толчок для его развития: древние представления о мире или страх в борьбе за жизнь»? Где-то об этом читал и писал, не вспомню.
Он перебирает осколки мебели с обрывками и обломками текстов, зачиты-вает: «Книга вдохновения и духовной поддержки» питает христианство вторую тысячу лет и не утратила своего значения для нас по сей день».
- Почему тогда пролегла граница между наукой и религией, ведь оба куль-турных пласта зародились и здравствуют во благо человека? – прогремел так громко, что Собачкина вздрогнула и оглянулась. - Полный парадокс! Размывай пока стену, а эти осколки текста на столе пока не трогай. Это божественный случай: прошло столько сотен лет и вдруг останки мыслей на письменных па-мятниках заговорили по-новому.
Собачкина водит мокрой тряпкой по стене.
 - Только и есть, что останки…
Он, - придерживая поясницу, пролепетал: - дрын-да-да. Только бы текст по махрам восстановить, а по нему и шаги преступной команды вычислим.
Убийца был явно не один.
 В противном случае, совершение преступления заняло бы достаточно большое время. Но для них, видимо, этот вопрос не терпел отлагательств. Мои работы могли бы выйти в свет и нарушить все планы преступников.
Итак,- голос его крепнет,- предания о христианстве полны мифов. Некото-рые сказания похожи на волшебство Бога в сочетании с реальными поступками человека. Они напоминают порядок действия Бога, его учеников и формы пе-редачи сообщений. Их продуманный труд отразился на здравом увлечении лю-дей… 
Даже в период бедственного положения.
Кроме того, «Великое писание…» и есть робкие шаги по распоряжению людьми. Писание состоит из шестидесяти шести книг. А некоторые издания, включая второканонические , – из семидесяти семи. В «Великое писание…» входят хроники того времени, стихи, философские размышления, гимны, про-поведи, личные письма…
Порядок организации дел, теплота отношений в команде складывались из подмеченных поступков, или шагов, мыслей и чувств.
Васёк в это верит и не верит, но голос  не дрожит.
- Несомненно, под христианскими преданиями могло что-то скрываться, - вздохнула Собачкина.
- Если, конечно, пристально присмотреться к «Великому писанию…», то, конечно, могло…
И вполголоса, будто выуживал древнюю мелодию.
- Под письменами начинает воскресать, как из небытия, тайная сила предков. Если быть точным, то древнюю команду можно условно разбить на группы, состоящие из отельных её членов. Авторитетные люди способны оказывать влияние на сознание, положение и поведение человека.
На страницах ранних преданий команда появляется ещё и ещё…
Многие её добрые поступки хранились в переплётных изданиях без чётких границ и обязанностей между собой. На самом деле ответственность каждого за порученное дело была. Вот сообщается, - перечитывает кусок текста на осколке мебели, - о денежном положении, о характере каждого члена, ремесле и в то же время передаётся сообщение о происходившем событии.
Это оживают в веках тысячелетий крупицы могучего опыта.
- А почему бы и нет, конечно, оживают, насторожённо отвечает сам же себе Васёк. - Здесь, в ваших руках, покоятся сокровища. Они подтолкнули сотни ве-ков назад людей к современным правилам и обязанностям.
- Это не может не удивлять, - не глядя на Собачкину, заново всматривается в историю Васёк.
 Подумать только, какая заманчивая романтика!
- Вместе с тем у нас появится возможность заново отгадать одну из вели-чайших загадок современности. – Он наблюдает за работницей и ему всё больше начинает казаться, что в его команде на редкость удачно прижился предатель, хамству которого, казалось, нет предела. Но он и не пытается выбить из него разом признание.  Было бы слишком нетактично обидеть бездоказательно женщину, не оставив ей ни шанса на исправление, виновата…
Однако не вытерпливает и начинает неосторожно высказываться в адрес ра-ботницы.
 - Ну и поскрёбыш нам всё-таки попался в команду! Двузадый – и нашим, и вашим: на убийц работает и на фирму.
- Ни дать, ни взять – какой-то шалопутный гражданин государства попался. Не просто душегуб или скотина безрогая, а соска помойная. Представьте тока, туфли теперь на ногах, как ошейник на ищейке, болтаются. Понесёшься вот так, стремглав, на обед и щиколотку вывихнешь. Не будь таких супостатов, глядишь, и множить  учёную ягодку лишний раз не пришлось бы.
Время сколько убила…
Для туфли, конечно, и более подходящая бумажка нашлась бы, хоть туалет-ная. Зато ноге помягче, и мебель целее была.
- Обчекрыжили они нас под самое не могу. Удивительно, все сотрудники на местах были, и никто не засёк, как рукописи профукали.
- Я ваша первая помощница. Как никак толк в людях понимаю. Постоянно все интимные места и кармашки у сотрудников глазами щупаю. Куда только спрятать могли?
Снова  вглядывается Васёк в настенную рукопись.
- Вижу, у вас тут на стене под моими текстами - семнадцатое число, семна-дцать часов значится. В статье ничего подобного не ставил. А говорите, слово в слово восстановили стёршиеся строчки работы?
Собачкина - за голову, подвернув носки туфель. - А это я торопилась и на-бросала по глупости, чтоб за хлебцем сгонять не забыть, а потом ваши останки работ успеть кое-какие переписать от руки, а кое-какие отнести на копию.
- Совсем уж распоясалась!
 Работы по горло всегда, а она по магазинам хлыщет. Казака на то хорошего нет… Как вы стоите? Ноги у вас, как у народившегося котёнка, того и гляди, разъедутся. Раньше надо было думать. Так по вашей халатности в Божье толко-вание могла ошибка закрасться. Приписали число, часы, может, ещё чего в ка-ких местах оставшихся кусках рукописи понаворочали?
- В пятницу обои у потолка подклеивала. Щас, посмотрю,- с этими словами она зачем-то нырнула в глубину помещения.
В который раз мерит шагами земляной пол, вспоминает отдельные обрывки фраз, просматривая попавшиеся под руку обломки исписанной мебели.
- Предки всё же отказались передавать древний опыт организации в неис-кажённом виде, а стали создавать мифы, которые производили посредством разных форм организации мысли…
«Конечно, от удачных форм пропаганды знаний, подходов воздействие на читателя повышалось. Ряды верующих росли. Отношения религиозных органи-заций и простых людей было важным делом. Это расширяло возможности про-изводства новых знаний. Использование чужого опыта помогало адаптации че-ловека в команде… В конце концов, развитие религиозной, философской, ин-формации из области культуры способствовало со временем обновлению ее форм производства.
Кажется, это был их успех. И люди верили в него».
«Великая книга…», несомненно, вершина мифологической жизни христиан! Но почему они отказались от опыта философии, как великой основы, перешли её границу и соединились с религией? почему? – чем дальше лилась беседа над писаниной, тем мысль звучала отчётливее и увереннее.
- С тех пор, учитывая опыт предков, миллионы людей стремятся жить, ра-ботать и отдыхать вместе с лидером, как под глазом начальства. «У каждого - своя задача». Каждый удобным образом собирает силы, чтобы добиться цели. Большие и маленькие начальники строили на протяжении веков развитого че-ловека, страховали, как могли, от голода, рабства и продажности.
 Решали: где, когда и как начать работу, с кем объединяться, как строить добрые взаимоотношения, особенно с новичками? Как передавать накопленные знания потомкам? В основе такой слаженности, взаимоинтереса, сотрудничест-ва, поощрения и наказания возводился древний порядок.
- И он, расцветая, дошёл до наших дней, - ответил чей-то авторский голос, посетивший Васька, и ему, будто от этого, сделалось легче.
- Ногу пересидишь, а сразу не охватишь: как же зародилось такое сложное влияние человека на человека? На протяжении тысячелетий – это один из важ-ных вопросов, на который пытались ответить многие. Как произошла такая свадьба в человеческих отношениях в раннее время? Было ли это неизбежно-стью? – как и другие Васёк заново спрашивал себя.
 Попробуй, скажи сразу.
«Сто тысяч лет не было ни начальников, ни подчинённых. Люди жили семьями. Не было ничего, ничего, кроме борьбы за жизнь».
 Само собой.
«Более шести тысяч лет назад одна часть сообщества стала себе подчинять другую, создавая богов и выдумывая мифы, формы их подачи. Этот период ус-ловно обозначили переходным. И знаем тому примеры, которые обнаружены в Индии, Египте, Месопотамии, Китае»…
 Так произошёл переход от простых отношений к более сложным.
«Но почему зародилось влияние человека на человека? Хорошо помним, что нас создал труд, и развитие шло путём выживания сильного или удобного. Но не худо над этим и самим поразмышлять. Почему зародились письменность, религия, произошло образование коллективов округ лидеров и начальников?
 Фичка поймём.
Почему нашли распространение на этот счёт разные мысли? Почему? Оче-видно, людьми руководила общая цель здоровой жизни. А появление религии, затем «Великого писания…» могло означать зачатки новых и добрых отноше-ний между людьми». «Нельзя же было сочинить мифы, легенды, выдумывать формы их производства на основе одной договорённости между людьми?
 Вот это точно брехня», - отгонял прочь наседавшую мысль Васёк.
Однако это не объясняет ещё того, почему предки перешли границу строгой основы философии и соединились с религией.
 «Как же это произошло? Когда и почему? Без знания сути трудно предста-вить, что же послужило побуждением к убийству брата», - терзался Васёк, пе-реживая давно найденные учёными ответы.
«Одни головы полагают, что толчок передовому дала космология, наука об астрономических законах, другие – труд, третьи – инопланетяне, четвёртые – Бог. Некоторые даже уверены, что причиной всему послужил страх перед неиз-вестными сюрпризами природы, либо нужда. Но это подрывает корни мифа и церковной власти».
- Нужда заставляла людей объединиться для защиты… Основой же служили мысль и чувства, облечённые в форму
- Видимо… «Это породило шаги к выживанию древней команды», - это он понимал чутьём многоопытного человека. Так подсказывало тоскующее сердце, метавшееся между чувством и разумом.
- Строгая философская мысль, чувства, форма и религия объединились, бла-годаря нужде.
- Да, и в текстах «Великого писания…» найдены следы переделок, подтасо-вок сообщений. Многие из них связаны со столкновением строгого знания и религии. «Живопись, архитектура, скульптура, литература тому свидетели».
 А от них куда денешься?!
«Обман, преступления, насилие и войны сыграли свою гармонь в подчине-нии человека человеку. Они углубили противоречия между строгой мыслью, чувством и религией. Но без столкновений сил трудно представить наше разви-тие».
- Знающие люди, конечно, копались в священном писании христиан, чтобы подтвердить эту мысль.
«Если предположение о преодолении границы строгого знания и религией подтвердится нуждой человека перед неизвестным, то тому должно быть в «Великом писании…» немало свидетельств, начиная с Великого потопа».
 - Однако учтём, что при столкновении со стихийными силами люди всегда наталкиваются на одно и то же препятствие: обожествление поступка «учителя». Причём каждый рассказчик старался пересказать одно и то же событие на свой лад, выделить в нём не замеченную другими сторону, влияющую на ход поведения. При этом более ранние слои текста часто уничтожались потомками.
 Уж так мы устроены.
«Некоторые авторы переиначивали события, насыщали материал новыми толкованиями. Например, человеческое было главным, по сравнению с вещью, деньгами, драгоценностями, но в писании это часто выглядело вторым планом. Так делали потому, что вещь, драгоценность… на данный момент оказывались для них более важными для рассмотрения».
Отбросить веские сомнения Васёк просто не мог: ни тогда, когда сочинял свои тексты, истолковывая предшественников, ни теперь, подвергая многое пе-реосмыслению.
В сообщениях о житейском, бытовом, религиозном знании находили много фольклорных, разговорных, мифологических, комических, трагических, фило-софских и других элементов.
Во многом обращение к читателю шло через чувство и разум, нечто рацио-нальное. Сократ, например, совмещал в текстах прекрасное с полезным, если мы перенесёмся в область искусства и литературы. Кант, наоборот, прекрасное – с бесполезным. «Об этом сообщает и Джордж Монтень».
Он обшарил глазами комнату, как бы раздумывая над чем-то самым важным и интересным, взъерошил волосы, на минуту позабыв, что не дома. И ему больше никто не мешает, ушёл без остатка в материал.
«А если внимательнее приглядеться к останкам древних документов, - читал он вслух попавшийся под руку обносок туалетной бумаги, - то увидим две сто-роны положений, в которых пребывал древний чиновник, - это положения воз-можности и её претворения в реальное дело»... - Он отошёл ненадолго от стро-чек и поразмыслил о том, что философию предки связывали с непреклонной силой.
- Ведь господствующие на тот момент религии, потом стихийные бедствия, войны, всякие законы государства, несомненно, влияли на человека. Он был просто зависим, как и мы, от обстоятельств.
Тогда само положение начальства, его заботы всегда упирались в перекосы факта и его преподнесения, на оговоренную норму в работе и отклонение от нее. «Оплата ожидалась в итоге одна, а выходила иная».
Так по неряшливости вообще можно было лишиться работы. При доброт-ном труде, как говорится, вознаграждение, почет и уважение человеку. Под старость, когда силы покинули работника, уважение сохранялось. Память о за-слугах играла свою роль.
Это понятное дело.
Государство в меру своего развития не противилось этому.
Васёк немного пожевал про себя мысль, перебирая во рту языком и устроил глаза в писанине.
«Отношения между работником и начальником, хозяином так же поддержи-вало государство и ставило человека в определённое положение и сосущество-вание. Государству было далеко не безразлично развитие торговли, скажем, или ремесла. Произведённые вещи, предметы в силу устоявшейся практики имели определённую форму, отличались друг от друга добротностью выделки, красо-той»…
- Кроме того, работник от вышестоящего начальника, хозяина обязан полу-чить деньги или что-либо взамен за свой труд. «Такая практика порядочных устремлений друг к другу укрепляла культуру государства».
Васёк откинул глаза на шумящий от ветра потолок, пытался рассуждать, чтобы уточнить исписанное и недостающее и восстановить связь между мыс-лями. Он рассуждал, что предпочтений было много, в коих перебывал человек – это и денежные, и связанные с организацией работ, кадровые, по связи орга-низации и человека, идейные… с три беса всего.
А лучшее положение надо выбрать: не станешь же сразу всем, как неумеха, заниматься. Тогда свои предпочтения стали сравнивать с предпочтениями из-вестных людей из зарекомендовавших себя команд.
- Повторяемые моменты тут же отбирались, ставились во главу угла, рассу-дил он вслух. - Какие-то – на второй план… Они оказывались менее важными. Так, например, на первое место попала мысль о результативности отношений хозяина и торговца, который украшал каждый день свои товары новыми и раз-ными цветами и подходами к покупателю. Сочувствие продавца покупателю было важным на тот момент.
 От покупателей отбоя не было.
А вот условия, в которых готовился товар, поставили на второе место. Мы знаем, что работник и хозяин ссорились между собой.
- Но такой расклад дел не обеспечивал успеха – ни работнику, ни хозяину, ни организации, ни государству, - почудился со стороны голос автора этой мысли.
Васёк заслышал этот голос, потрещал в ответ коготками пальцев по отрос-шей щетине, убедившись, что сотрудницы поблизости нет, перешёл к другому куску текста.
«Тождество между мыслью и делом предки связывали с деятельностью че-ловека, его благополучием. Это относилось к работе команды. Здесь организа-ция дел опиралась на предпочтения положений, в которых  оказывалась та или иная хозяйственная команда».
- Чем крепче и бодрее она выглядела в глазах окружения, тем увереннее и успешнее складывалась их деятельность. На примере лучших команд выстраи-вался опыт форм производства идей. Формы же нерелигиозного характера в ли-тературе, к примеру, имели свою специфику.
«Рыцарский романтизм XII-XIII веков привносил в тексты героику сраже-ний, страдания в любви, как пишет исследователь А. А.Смирнов. По замечани-ям М.Бахтина и О.Ф.Рабле жизнь постепенно превращалась в искусство. В пе-риод возрождения мир объяснялся из него самого. И Шекспир это поддерживал в своих формах подачи информации».
Васёк понимал, что был сейчас не один, а с великой силой предков, которая связывала коллектив с общим благом. Он нисколько не сомневался в том, что на одно внешнее положение человека в обществе и хозяйстве приходилось не-сколько внутренних положений, связанных с заботами по добыче продукта. «Одно дело создать продукт, другое – это разрекламировать его в искусной форме. С формой у нас дела обстоят хуже. Её ещё нужно найти».
 Многое зависело от характера, способностей, зажигательных чувств, горя-чей мысли, подбора работников и их подготовки. От доброты людей в самой команде. И от этого ему делалось почему-то безумно радостно и легко. И он радовался, как ребёнок, поигрывая костяшками пальцев по ребру крышке, как на гитаре-однострунке.
 «Особым положением, - читал он, будто советуясь,  с неподвластными си-лами, - считались отношения с народами, живущими в чужих странах. Загра-ничное сотрудничество и доход приветствовалась Богом и государством. Все помыслы всегда сопровождало добро. Всё внешнее и внутреннее действо в них соединилось, вскипело и ожило в веках, ставших позже их».
До чего же удивительно строгая сила до сих пор живёт в них!
Васёк перевёл глаза на стену, где промелькнул от машины солнечный зай-чик, и задумался:
Конкретные действия человека и связанные с ними переживания обогащали знания.
Понятно.
Но зачем в те далёкие времена люди пытались упорядочить положения, в которых они оказывались? – мысль его ждала немедленного ответа. Более того, он давно знал его. Но хотелось ещё раз передумать его, соприкасаясь с про-шлым:
«Конечно, благодаря пошаговым поступкам, они знали, что было не учтено ещё вчера… что есть сегодня, что надо учесть завтра и к чему идти дальше. Чувства, сострадание сопровождали человека. Такой ход делал их шаги успеш-ными перед конкурентами. Великая цель оправдывала средства.
Это, по сути, живые силы, которые движут человеком не одну тысячу лет. На протяжении веков мы стараемся на свой манер и лад приспособить опыт предков, отделяя добро от зла, полезное - от бесполезного и глупого. И мы помним, разумеется, что однажды неверно выбранный нами ход может грозить страшным горем…
В религии, литературе… главную роль играла идея. На протяжении веков под неё приспосабливалась форма».
- Во времена просветительского реализма приветствовался человек аван-тюрный, на высоких идеалах, как было у Свифта, например. Зло же ненавидели во все времена. Новое в рациональном и чувственном, эмоциональном бралось на вооружение в борьбе за человека умиляющегося, впечатлительного. Так бы-ло при сентиментализме.
- А у романтиков? -  свои же мысли прервал голос Васька.
 - У таких, как  Лермонтов, Шатобриан не сам факт, мир становился глав-ным, а мнение. Умение об этом мире выражаться. На первый план выходили чрезвычайные обстоятельства, лиризм, напряженность рассказывания. Вот такие дела…
Калиткой о косяк перебил его мысли ветер, потрепав на вершунке волосы.
Васёк кончил думать на время, продел пальцы левой руки между пальцами правой и долго не выходил из состояния скромной задумчивости и отрешённо-сти, - пока не скрипнула сотрудница стулом. Он легонько, наклонив голову, вышел из оцепенения и пробежал глазами почерк.
 «Великое писание…» – одно из более полных представлений о древнем па-мятнике христиан. Именно здесь обнаружены в зачаточном виде основные сви-детельства о труде начальника, которые при умелом применении с пользой влияли на здоровье жизни. Однако нарушение границ строгой правды и вы-мысла оставалось тайной.
Целые столетия люди не обращали на эти вещи внимания. «А ведь они в критические ситуации могли оказать неоценимую помощь», - можно было ви-деть со стороны, как пухла и билась от мыслей пульсирующая прожилка на виске. Он восстанавливал кое-что по памяти в своём тексте, будто переживал его как новое рождение идеи.
Ладони Васька пластались на крышке стола. Мысль о жизни заставила их лежать, чтобы успокоиться, отдохнуть и - начать все сызнова. В коллективе сыр-бор, за окном приниженное утро. Миллионы невидимых и клокочущих сердец заполняли его рабочее пространство. Небо было серое, стянутое тугим обручем, окрайки облаков подрублены окалиной солнца.
Неожиданно стрельнул в окно солнечный свет и достал Васька. Тонкая по-волока сошла с глаз. Утро чуть дрогнуло в зелени кустов и отступило. Разбитая солнцем туча оплавилась краями и расплескалась на вытянутые позолоченные капли.
Хмурь потянулась к горизонту.
Хвосты туч с дотухающими краями пластались по небу в сотни радужных бабьих платьев, как в поле во время скирдования. Тучки спорят с ветром, рас-ходятся и вновь сталкиваются, пока не найдут компромисса. Так и в коллективе: столкнется работник с хозяином и пойдёт почесовка, пока общего курса не найдут между собой.
Разрыв недопониманий должен быть сокращен.
 Об этом думает Васёк. Если не успел хорошо обслужить или произвести добротный товар, получи, выходит, меньшую долю дохода, вместо обещанной. Теплая обстановка тотчас взорвет нервы людей, вспыхнет скандал. Неурядицы между работником и хозяином еще не отлажены, как следует государыней. Но некоторые смельчаки сегодня уже пытают по этому вопросу высокие трибуны власти. Требуют отладки закона.
Многие, уходя на пенсию, не хотят бросать свой коллектив и готовы остать-ся в нем акционерами и консультантами…
Всюду, голосом не охватить и глазом не достать, вспыхивающие проблемы в хозяйствах и округ них. Но первопроходцы по нитке верстают, выкладывают великую программу для малых хозяйств. Точно вселенский доктор, по кусоч-кам, щепоткам собирает человеческую жизнь, жизнь организаций.
 И пульс ее слышен сейчас!
Верхом потолка прошумел ветер. Отставший уголок бумаги над окном за-бился, торопясь ему навстречу.
- Вон у тебя обои пить, видно, просят…- Собачкина входит и лезет на табу-рет подклеить.
-  Велика беда.
- Пробегала по палаткам, как паразитка, не проклеила, как следует, а фирме невосполнимая сухота от такой финтифлюшкиной работы. Полюбуйтесь на неё: как бабочка по углам стрекочет! На душе только тоску наводит. Взял бы какой дохлой тапочкой и сарапнул её.
- То-то, пожалуй, вам. Ещё меня за стены лупцевать станете. Чать, не дома, господин директор?!
- А зачем вы прошлый раз понапрасну сказали, что людей по глазам читаете, щупаете у них «недозволенные места», а чего у них на уме, не видите? Может, скромным интеллигентам такая постановка речи вовсе не по нраву приходится? И мысли прерываются у вас, как огрызки обоев.
- Всякая женщина в душе потомственный психолог, но уследить так рента-бельно, чтоб за каждой соринкой мысли, возможно ли?! Потом, по середке их только клеили, боялись кубатуру писанины задеть, - снимает часть оборванной обои и кладёт в общую кучу.
- Как же не задели? когда вместе с оригиналом и куски обоев упёрли. Не-сколько дней назад клеили. Клей-то слабый. Беловые рукописи, поди, сверяли по черновикам на обоях. Вот и обдеклешили стены местами.
- В полпятого, помню, дырки подклеивала. Пока в магазин схлыздала, они уже и взялись.
- Семнадцатого числа это было, смеркалось, и запись соответствует на обои, и брата убили где-то в это же время… А вы говорите, непричастная… Ладно об этом. Бог простит. Работайте пока.
- Хорошо, что нас, разинь, не тронули. Что касаемо меня, то я, может, на-оборот - беду от нашего порога отводила, в глаза смерти смотрела, а вы мне та-кое… От магазина хорошо видно, если бы кто к нам подошёл…
- Не тронули… а работ моих нет.
- Если бы кто не свой пришёл, тогда бы пришла и по глазам проходимцев намерения раскусила. Не стану же я перед вами люсить?
- Про каких это проходимцев вы говорите?
- Небось, сами знаете, не хуже меня… которые из общества «Кетемоновы мужчины». Не стану же я против Бога темнить?!
- Вот мы тебя за эти проказы обществом словим и под замок посадим. Бу-дешь знать в следующий раз, как с наукой обращаться да против Бога идти. Церковным услужила, а не Богу. Не путай! Гоже ли?
- Неужто вы думаете, что мои святые братья из меня пособницу сделали? Провели меня, такую чуткую к чужому горю женщину? Это едва ли возможно. И Богу, и людям я всегда честно служу! – Она выпрямилась, как выросла на це-лую стать перед Васьком. И он снова увидел, как тогда, отчетливо и ясно клет-чатую кофту с золотыми бусами, теперь чуть сбившимися на шее.
- Интересно, для чего твоим святым братьям могли понадобиться мои рабо-ты с пометками к работам учёных? – он вглядывается в текст одного из останков черновой рукописи. - Не один год ушёл, пока разыскал в письменах множество примеров, как поступал человек в той или иной ситуации. Сквозь сообщения просачивались картины человеческих отношений и хозяйственные вопросы.
Ротозейство, брехливость, обман, насилие не приветствовались. Главное, найдены следы по искусству увлечения людей за собой. При всей их разности, они приспособлены к нужной ситуации. Учитель, как правило, ценил в ученике постоянство. Основным правилом человека стало благо для всех.
Васёк следит пальцем по тексту, запечатленному на выломанной фанерной стенке шкафа.
- Кажется, в то далёкое время мы преодолели границу мифа, строгой мысли и чувств.
 Для чего?
 Чтобы укрепить посредством христианства свои позиции.
«Но означают ли эти находки в христианских рукописях следы древнего ук-репления отношений между людьми?»
Всё пока говорило в пользу того, что непризнанные церковью места со строгой мыслью в документах являются началом чего-то нового, зарождающе-гося. Васёк ломает с жадности к чтению глаза, щурится.
Лицо, казалось, немного подцвело от переживаний пятнышками зелени. И он уже давно не слушал, что говорила Собачкина, потому что считал  данную минуту превыше истины, которую второй раз постигает, и кроме неё: мол, ни-чего и никого нет. Только время от времени вскидывал над головой руку, как бы в знак того, чтобы не беспокоили больше по пустякам.
- Видимо, ответ на вопрос: «как строгая мысль и чувство перешли границу и соединилась с мифом», найден.
Где?
Здесь, в «Великом писании…» – основе религии христиан. Поиск древних правил на рукописных фрагментах о том, как лучше строить отношения в кол-лективе, оставляло всякий раз на его лице прилив багровой свежести, силы и сострадания.               
                XI
- «Разглядеть памятник древности - дело непростое. А объём текста огром-ный. На пути к знанию лежат свыше тысячи трёхсот страниц «Великого писа-ния» - так подсказывают учёные со стороны.
- Конечно. Представления людей о правильности жизни разные были. Умели они себя искусно защищать и в споре, и действах. И этот ход двигал народы вперед. - Васёк потёр костяшками пальцев лоб. Жирная кожа удерживала влагу в ложбинках лица. Он поднапружил губы.
Жидкий огонек жадности плеснулся в глазах.
Над изболевшимся вопросом уже кружились новые стайки мыслей: что, как лучше поправить да повернуть, чтобы люди прислушались и пошли за тобой не по бумаге или рангу, а по сердцу. Мучая последнюю мысль, он прощупывал ее зерно. А оно вызрело неожиданно, будто в нищенском платье.
И Васек силился, напрягая последние жилы в висках, его ухватить. Но вот искра снова метнулась в голове, а с облаков ей почему-то откликнулась молния, в чем-то похожая на искорку веры и надежды в голове, только побогаче голо-сом и силой. Кувыркнулась по небу, а осела в памяти - мысль. Следом прокра-пил дождь.
 И Васек начал поспевать умом: «Заронить живинку в душу человека – вот что, стало быть, на нонче важно».
- Да еще, чтобы она с душой не расходилась. Государыне поболе бы с этими разговорами заходить в наши семьи да школы. Для поддержки духа, стало быть. А уж мы-то не спасуем, займемся плотнее поиском немудрящих и выгодных идей. И народ поддержит.
 И все тут: и задор, и восторг в нем говорит, а глаза смеются до слезоньки-радости несметной. Шутка ли дело: не один он так думает…
Собачкина возится около стены с обоями. «Распорядиться своими средст-вами как люди не умеем. Какие из нас строители жизни? Козни мы божьи, вот мы кто!»  У самой голова ниже плеч, бусы на уши заползли.
- Даже представить трудно: как заниматься древними пластами в одиночку? Просто чеканёшься! Надо же было набраться мужества, чтобы такие знания на волю Божью выпустить, которых и не видел никто больше тыщи с лишним лет? Рехнуться можно!
- Думаю, что для сочинения такого уровня и объёма по тем меркам понадо-бились великие творцы. Они, очевидно, обладали огромным опытом. Не чня нам, тенетам! Подай-ка мне твой кусок обои! что там сказано? – оторвал голову Васек.
Собачкина передает часть не поклеенного клинышка и смотрит на часы.
 - Работаем, работаем, а время, как будто…
- …и времени, как будто не замечаем. Нам всё нипочём,- он погружается в размышления вслух с укрепившимися силами…
 - Ни минуточки не сомневаюсь, данные основаны на хорошей сладке дел. Но выгодно ли, скажем, сектам, с которыми церковь поддерживает отношения, обнародование подобного знания? С раскрытием тайн теряется вера в некое Божественное чудо. Вряд ли Святой Отец потерпит такое откровение у себя под носом.
А ведь здоровое руководство коллективом и сегодня некоторым организа-циям несёт пользу. Более того, помогает побороть хозяйственную неразбериху. Так получается, если по-деловому взглянуть на этот вопрос. Поэтому обнару-женные данные с примесью мифа требуют дополнительной обработки.
И мы с этим обязательно справимся.
…Труп брата пока не обнаружен. О похоронках родня молчала. Только но-вость об убийстве росла и ширилась, как речной туман и сон. Васёк присел ближе к столу. Косой луч молодого солнца заиграл на подоконнике с тенью проснувшегося кленового листка.
Сотрудников ещё не было, и потому раздирала тоска поработать ещё с чер-новыми останками, которые теперь возымели отношение к жизни вообще и смерти брата, в частности. Не разгаданная до конца тайна древних, будто за-пустила в его мир заново свои лапищи и не хотела отпускать. Поэтому снова погрузился в чтение, преодолевая сомнение и боль по случившемуся в его жиз-ни.
- Некоторые данные, как подтвердили лабораторные испытания на дальних землях от союзян, оказались намного старше, чем сочинения авторов, вошед-ших в «Великое писание…», и несут в себе опыт более древних царств. «Об этом говорят и учёные, изучающие такого рода писания…».
«Их формы выражения мысли и чувств во многом подчёркивают дух несо-вершенства человека. Так в XIX веке стала развиваться в художественных тек-стах мысль о непротивлении злу, о самосовершенствовании себя и форм подачи материалов.
Теперь дух критического реализма наполнял сердца Толстого, Достоевского, Бальзака, Стендаля, Диккенса, Чехова, Гоголя, Щедрина…
Во второй половине XIX века стала приветствоваться форма регистрации внешних фактов, подробностей. Это казалось менее искусственным в обработке новых знаний и более натуральным».
 - Но это может означать, что источники запечатлели какой-то особый мо-мент развития отношений между людьми. Люди приспосабливалось к ситуации вместе с опытом, и это отражалось в источниках.
Он посмотрел куда-то в окно, понаблюдал за играющими зайчиками, и снова воткнулся в черновые строчки и отодвинулся на века во времени, чтобы, как на духу, поговорить с голубеющим небом…
«Вот тут учёные могли бы искать ответ на вопрос о здоровом руководстве Христа командой учеников. Это и есть отправная точка.
Отсюда начались истоки культуры.
Появилась редкая возможность заглянуть в тайные уголки древнего учения, посмотреть, как происходило удивительное превращение мысли и чувств в де-ло. Это было то недостающее звено», - читал, цитировал и размышлял Васёк с расстановкой, - которое могло показать обществу, как выглядели правила и во-ля человека по увлечению людей за собой на ранних этапах христианства.
«Церковь, Бог и миф до сих пор служат основой христианской религии. Церковь и сегодня не намерена отказаться от мирового господства, а значит, её верхушка не допустит полного сближения науки и религии. А чужие работы им нужны были для того, чтобы уничтожить, затормозить продвижение мысли».
«Бухгалтерша тоже верующая. Уж не пособница ли она действительно пре-ступникам? Мораль у неё с учением твоим, Христос, разошлась. А пока куда от Собачкиной денешься? Лишних сил нет, а лямку кому-то тянуть надо».
- Не должно быть, чтоб много было расхождений с беловиком работ, - ка-кое-то чувство подтолкнуло Собачкину высказаться. - Число да часы только подписала… больше ничего… Со знанием дела всегда относилась я к вверен-ному имуществу.
 Подумаешь, четыре циферки подписала… Да и не такой уж от этого огром-ный вред науке.
Просто писать не на чём было. Хоть на голяшке чернилами. Просто голова была утопнута в производственную необходимость. По цеху с коллегами я ни-когда много не спорю, а тихо и скромно делаю своё дело; со всеми согласная, просто имею собственное мнение. Иначе бесперспективно западать душой при выборах на должность генерального директора. Неча ко мне тогда и приставать: я вся в карьере. Работать не захотите вместе, уйду.
Может, в этом и есть моя вина?
- С этим мы как-нибудь разберёмся… Ты скажи лучше, голубочка, как ты без ведома коллектива чью-то чужую просьбу выполняла: копировала, не спро-сясь… Как бесконвойница действовала… со своей меркой на уме… Работы мои, вижу, заранее готовила для отправки на тот свет. Допустим, что брата по ошибке убили, а копии-то, зачем с работ снимала?
Собачкина отвернулась с посеченным голосом:
- Неужто, дураку, легшее бы стало от того, если бы знания все пропали? Не приведись случай, себя выгородить тогда нечем станет. Ситуаций в жизни мно-го, а копия всегда должна остаться. Сколько могла скопировала, остальные не успела…
 Скажет тоже, как в лужу фукнет. – Собачкина подняла голос, - как это на тот свет отправить хотела? Ещё по этапам из-за этого не моталась. Неужели по мне можно подумать, что я дочь обшарпанных родителей, товарищ гражданин директор?
- Ловко же тебя эта секта ошпарила – «Кетемоновы мужчины!» -  достука-лась, докрутилась перед ихними батюшками задом.
- Разве знамо: убийство готовится, я бы пошла на мокрое дело? Но ведь Бога на батюшек променять нельзя. Может, не им, а Богу так было угодно слу-читься…
- Повяжет вот тебя прокуратура или психушка, будешь знать, как своебыш-ничать, - показывает сколотую дощечку. - А тут вообще отсебятину добавила, а говорит, окромя цифр, ничего не вписывала.
Погляди, что пишешь: «…в самом центре христианского памятника народу обнаружены свидетельства о роли «мучителя». Я писал: «о роли учителя, лиде-ра».  Имел в виду Бога, Христа и его отношения с командой.
И слова «народу» не было.
 Пишу о том, что начальство активно вникало во все сферы людей. Благода-ря знаниям учителя, малочисленности коллектива - команда была легко прове-ряема. А ты пишешь, что команда была глубоко промерена супостатностью.
Экая неопрятица!
Я говорю дальше, что отмечается широкий круг знаний и умений у членов команды. А тут вообще ни в одни оглобли не лезет: «…обнаружена двусбруй-ность членов команды». Дальше: «отмечается доходчивость передачи сообще-ния, но они обладают сложной сочетаемостью тем, напластованностью друг на друга. Построение текста из-за этого осложнено». Ты же указываешь, что со-общение обалдело от лажи и комбикорма…
 Осатанеть просто можно!
- Хоть режьте, хоть голову открутите, не помню, откуда такое? Сроду уче-ники Христа с комбикормом не связывались,- изучает текст.
- Индюк тем более не помнит. Написано же: «ученики к учителю не раз об-ращались за разъяснением сообщения, несмотря на его кажущуюся простоту». Тут вставлено, будто они обращались к учителю со стеснением и так далее. У меня: «непринуждённый характер  контроля над командой, а также быстроту принятия решений подсказывала практика».
У тебя: «отмечен шапочный характер плана, а также скорость обвешивания решений, подсказанных романтикой». Кроме того, я пытался провести мысль, что именно так могли выглядеть моменты искусного увлечения людей за собой в те времена. Но ты, как топ-нога, пишешь, будто таким неприглядным мог быть пример в момент возбуждения христиан.
Ну, прямо извращенка какая-то! – Он исподтишка улыбнулся.
- Оправдательное что-то в голову сейчас зашло, а тут мух с три беса чуть было в рот не влетело. Говорила вам, отхожие ямы подальше от коридора об-щего пользования выкопать надо было.
 А то территорию метим неграмотно.
Налоговики и так нечасто к нам заходили, чего их отваживать лишний раз?! Не поймёшь, что вперёд – то ли ручкой филигранные формы выпячивать, чтоб покрасивее слог гляделся, то ли мух пасти.
Васёк, уставши, переходит на шёпот.
- Но зачем церкви сомнительные секты? Публично она их сторонится.
На деле же сработали заодно.
 «Слепая вера, конечно, соблазнительная вещь для объединения интересов, но за этим должно стоять что-то ещё, например, другие секты, образующие единую сеть. Положим, общество «Кетемоновы мужчины» занимается сбором сырья для английской секты «Одинокий паренёк».
Это большая международная организация христианского толка. Её предста-вительства во Франции, Швейцарии, ещё где-то. Их тайный партнёр – «Обще-ство Справедливого Якова».
Они протестанты.
Штаб-квартира – в Пенсильвании, федеральный штат Америки. Известно, что все они занимаются, кроме культовых отправлений, добычей эликсира мо-лодости. Так называемого «Амитропина». Разработка днём и ночью стволовых клеток для омоложения организма человека находится также под их контролем. Это их хлеб. Вадикан давно хотел продлить жизнь старательным священнопос-лушникам.
Несправедливо.
И вряд ли ему нужно другое сближение со строгим знанием, готовым рас-крыть тайну искусства влияния Христа на команду. Для них оно даровано Бо-гом. Правда покоится не на строгом знании и улучшении воспитания, а на вере. Хотя повысить преданность подданных не отказался бы. При такой расстановке сил многое проясняется, но пока не всё. И без возвращения к останкам работы, что-либо предположить трудно».
Каждая деталь становилась теперь более значительной и тяжеловесной, чем тогда, когда писал. Да и то пришёл к изучению христианских основ только по-тому, чтобы понять историю основных, уже найденных им шагов по влиянию человека на человека, чтобы добиться цели. Теперь, после соприкосновения с черновиками заново, эти тайны как бы ожили дважды, осветились опытом предков.
Иисуса и его команды.
«Новое в знании жизни пробивало себе дорогу. Они стремились его всячески отображать. Формы передачи информации постепенно менялись. К началу XX века религиозные и светские тексты развивались в разных плоскостях.
Литературные светские тексты у некоторых известных авторов упрощали форму преподнесения знания. Предметы расчленялись на элементы. Они ком-бинировались и отражали не реальность отображенного мира, а процесс созна-ния. Так было у Ф.Кафки, А.Рембо, Гуссерля, Фрейда.
Экспрессивная форма становилась в моде.
Религиозные же формы больше придерживались старых канонов. Как из-вестно, форма во многом зависела от идеи, различных философских течений и т.д. Учитывался также интерес читателя. Поэтому популяризация знаний худо-жественными средствами часто зависела от периода развития человека и обще-ства».
 За окошком компании выгуливал молодые утренние силы ветер, а на крыше офиса плясали пятнистые зайчики, отброшенные тенью дерёв; будто подго-няемые ветром, торопились на встречу задневавшемуся месяцу вместе с дыха-нием лёгких испарин земли. И мысль гнездилась где-то среди них, почти ясная и полная. И не терпелось Ваську её поймать.
«Но почему передовые взгляды на мир и мифы так ярко вспыхнули в мо-мент слаживания людей в команде?
Не совсем понятно.
 Некоторые думают, что причиной перехода границ послужили кривотолки сект, которые господствовали в тот далёкий период. Например, модной догад-кой о происхождении мира славилась школа гностиков.
Они считали, что многие проблемы можно решать с помощью проверенной мысли. Другие оспаривали этот взгляд. Мол, ни Бог, ни его ученики не испы-тывают в этом нужды. «Бог творил руками учеников». Их же противники счи-тали, что миф лежал в основе творчества Христа. Ведь так, Христос? Так! Не-пременно так…»
Положение, в котором в тот или иной момент оказывались люди из команды Иисуса, когда сторонились правил, были на грани краха.  Как, собственно, и Васьково. До настоящей истины он ведь так и не докопался. Ещё тогда терри-тория поиска доказательств расширилась. Он подытожил уже негромко:
- Боже, если зародышем «Великой книги…» стали мифы, то философские школы того времени не могли наглядно и строго объяснять жизнь, не опираясь на миф, чувства и помыслы верующих. Чисто Божественное происхождение «Великого писания» было тогда отвергнуто.
- Особой пользы и справедливости бы это не принесло, Васек. Сам подумай: миф не лучшее доказательство для верующих, а строгой мысли без мифа просто не существует, - откликнулось из памяти одно воспоминание из глубинки прошумевшей толпы.
 «Однако поиски в этом направлении мало что могли объяснить. Учёные, ночевавшие на этой идее, должны были признать, что, очевидно, ошиблись с предположением о переходе границы. Не могли быть одни мифы причиной по-явления культуры и высокой расторопности людей в команде».
«Эта мысль рушилась на глазах». Так утверждали и авторы этих мыслей, по которым в который раз бежали глаза Васька.
 «Великое писание…» ясно говорило: миф в чистом виде мало что имеет общего с древним памятником христиан.
- Что же произошло в те давние времена? – опять задавал вслух  себе загад-ку, которую до него пытались решить многие исследователи и мучился с отве-том. – Что заставило людей создать «Великое писание…» и на протяжении ты-сячелетий следовать ему? – он по нескольку раз в день тогда пытался подойти к этому вопросу, но ответа всё не было. - Помимо первозданной природы разви-валась и другая - творение рук человека.
«Процветала мощь человеческого духа».
Когда Васёк израсходовал последки сил на материалы «Великого писа-ния…», то обнаружил, что Бог и его ученики сообща вырабатывали цели, ста-вили задачи, уточняли детали, отбирая по зёрнышку всё ценное и полезное для человека. Они постоянно жили в тесном контакте, с чем-то сверяли свои мысли. И это казалось более чем справедливым и великим делом. И об этом он тоже читал.
 «Каждый член команды Иисуса обладал богатыми волевыми качествами, человеческими возможностями и мог служить примером большому сообществу людей. Жителям оказались не чужды дела и помыслы духовной команды.
Вскоре между ними укрепились доверительные и тёплые отношения. Их идеи нашли отклик в сердцах многих жителей. Отношения в команде были бо-лее благоприятными, чем за её пределами. Они сообща быстрее выявляли мно-гие противоречия. «Сами были примером подражания окружающим».
Это был бы настоящий ключ к разгадке тайны.
Опыт о том, как составить план действий, напоминал не что иное, как осо-бый шаг превращения чувств и помыслов в дело.
«А миф разве не мог как нельзя лучше служить выстраданным образком ху-дожника для закрепления и обогащения подвижнического опыта - его сохране-ния, уточнения и порядка передачи?» - теребился вопросом Васёк.
«Выходит, что мог. Над наболевшим вопросом работал христианин, худож-ник и строгий мыслитель. Это утроило силы на узком месте проблемы. Так слово каждый раз оживало в глазах то одного, то другого, то третьего человека. Жизненная и хозяйственная опора, таким образом, становились прочнее. Стро-гая мысль и чувство слились с религией. Вымученные ступеньки правды легли в основу искусства активного увлечения людей за собой, деланья истории их руками».
Он потирал ладошки, будто радуясь какой-то необычной находке, которую только что обрёл и продолжал вчитываться в останки текста, пробелы которого теперь восполнялись как бы сами собою, без особого напряжения мысли, со-провождая каждый узловой момент сломанной морщинкой вдоль впадины его глаз.
Собачкина, обернувшись на коллегу, поняла, что большую часть времени она проговорила сама с собой, и ему в его наслаждении больше не мешала. Ва-сёк в знак одобрения изредка ловил её бегающие глазки. Но ему все время каза-лось, что они его все время поджидали где-то в засаде, перебегали перед ним дорогу.
 И ему делалось от этого тошно.
- Кроме того… - рассуждал его полуголос, запрокинув, похоже, голову к не-бу, - кроме того, видна метка «когда и к какому времени» что-то сделать в ко-манде – все мысли носили практический характер. Личный опыт работы с ко-мандой, плюс «модная философия того времени» и производство знаний о себе давали мощные силы к выживанию. А философия и была самой строгостью того времени. Строгость соблюдения религиозных канонов также важна церкви и верующим.
Ученики тянулись к учителю.
Почему? Что в нём так привлекало?
Ведь творить чудеса не было главной целью Бога, а только служило для за-крепления мысли, - теперь Божественная тайна как заново интересовала его.
 – «Один миф действительно не мог лежать в основе религии».
«Было не раз замечено, что у современных коллективов есть общее с твоей командой, Иисус. По сей день добро и порядок служат обществу.
Личность многое решала.
Так человеческое, хозяйственное и популяризаторское было положено в ос-нову команды. Наличие крепких и тёплых отношений между учителем, учени-ками и населением – это был следующий шаг в достижении успеха», - так дер-жал он совет с великой силой слова и возвращался к свербевшим вопросам об убийстве брата.
- Связь предателя с заграничными врагами несомненно существует, обронил он вдруг слово. «Они дотянули щупальца до моих работ». Просто не мог по-человечески представить: как брат, с которым почти бок о бок прожил жизнь, с которым делил буквально последнее и который его постоянно посещал на ра-боте, с которым вместе испил горечь переворота власти в стране, мог пойти на такое предательство интересов?
«Это слепая вера людей виноватит, обида в людях живёт. А разве не обидно за брата, за всё, что делаешь как лучше, а складывается - из рук вон».
Забот по ноздри.
В перегибах ближнего гнездится болезнь, и нету сил, чтобы сладить с ней вскоре. Казалось, что всегда мешают думать: шумят, переспрашивают. Он по-стоянно ощущал на себе сопротивление какого-то чужого материала, разгово-ров людей…
Васёк поглядел на сотрудницу. Та сиротливо улыбнулась. «Неужто теперь одного служения Богу людям мало? А как в себе себя же прежнюю побороть… где таких ходов понабраться?» Будто так говорили её глаза в этот момент.
 - Ну, что ты застыла с куском обои, как растяпа? Может, ты себе мешаешь заниматься производством мыслей? Например, таких, как надёжнее приклеить эту чёртову полосу?! Я-то уж, ладно…- идёт к выходу и приоткрывает дверь; из-под застрешины слетает оборванная пожухлеть листа и свёрнутый клинышек бумаги. Он отряхивается, как собачонка, на всякий случай.
- Что же мне теперь: убечь, что ли? Тогда ухожу!
- А вы не нервируйте генерального работника! Текст искалечили, так, что слова по всей голове сыскать не могу, - поднимает бумажный оборвыш.
- Прямо-то дело! Доколе вам ещё бузотёрить-то можно, с верной работни-цей? Я и так без выходных и выпендрёжек с вами раскалякалась. Али я повеса какая, со мной так разговором водитесь? Я разве отказывалась когда от того, что ваши работы прозевали по беспечности.
С любой скотиной бывает.
Но нельзя же до бесконечности метелить женщину, тем более с преуспе-вающими возможностями главбуха!
- Не трогай её?! - а сама текст безалаберно переписала. Пару страничек с чистовика на машинке скопировала и те по туфелькам развела. Хорошо, что го-норара за это не попросила. Ну, не серчай! – лицо его чуть розовело.               
                XII
Собачкина лезет под стол, крышка сбивает аккуратную булочку волос на бок, но та все же выдёргивает несколько свёрнутых листов из-под шатающейся ножки.
- Если хотите, тогда возьмите и эти… Шутка ли: убийство произошло…
Богу не служит, себя в рукавицах не доржит…
Всё из рук повалилось. Но верующий в любой обстановке творит. Служит, доржит себя в узде да при церкви держится. Даже превосходит культуры пред-шественников… Вот и мне хотелось ваш черновик от руки переписать, что уда-лось, то и перечирикала, поскольку мотался, как пьяный, стол. Пришлось вре-менно починить подручными средствами. К тому же не каждый догадается ис-кать там останки рукописи.
- Во-още! Это неслыханная дерзость! ну, о-очень приплюснутая особа!
Я давечи думал: верующий - лучший контролер воли, целых хозяйств. А те-перича вынужден думать по-другому. Кажный из нас за нами недовоспитками и недоучками должен глаз да глаз иметь. К примеру, государыня обязана следить за порядком, чтобы мы развивались лучше в хозяйствах, а мы за порядком про-хождения идей, чувств перед нами должны в оба глядеть.
Мало ли какая чепушатина в голове кажного господина заведется.
Иначе увлечь за собой народ на подъем небольших хозяйств не получится. Люди захотят есть, а ты им будешь байки травить о красоте людской? Так что ли? Один плохо себя страхует от неудач.
Требуется коллектив.
Васек на мгновенье представил:
« …а что если вот так на всех участках работ контроль произвесть, ну, ска-жем, за кажным из нас? Как за Нинком, например. Власти с самых верхов нача-ли бы, а мы подхватили. Вот так бы и происходило, чуток разве погромче да посодомистее было бы, а?!
Только без перегибов бы… Изучал, изучал Нинка, а опыта в отборе работ-ников, так и не накопил. Седин только нажил.»
Уголок его рта тронула невнятная ложбинка. А у самого истока образова-лась тотчас ямочка на щеке, переросшая в канавку. В глазах минуту, другую пристыло сомнение. Смешинка налилась румяным пятнышком пота, и земля-ничными каплюшками поползли, растеклись по щеке, по всему лицу, будто ве-ликую ношу сомнений скинул с изломанных плеч.
Приспело самое время догляда за всеми хозяйствами. Государыня все еще раскачивается с этим вопросом. А от жизни все равно никуда не деться. Гля-дишь, и у команды на местах появилось бы больше заделов. Конкретика - как поспособнее, по сердцу решить поднятые новые идеи по небольшим хозяйст-вам. Навалились бы всем миром – от государыни до города и глухих выселок - и одолели бы задуманное.
 Пока с этим кишка тонка.
 Но есть любовь к труду. Вера в государыню вселяет в людей уверенность.
Выдернулись носы с насиженных мест, словом, взглядом схватились, и по-неслось… Защелкали кнопки приборов, замелькали голубыми молниями экра-ны, сорвались в голос телефоны – и айда опрометью цифры метать по бескрай-ним просторам мозгов, по ушам и косым глазам сотоварищей по службе. С го-готом, едкой насмешкой, с размахнутыми в крике ртами – лишь бы задор, раз пойманный на лицах, как можно дольше не увял. Бывает, и словом к стенке прижмут.
Одно спасенье, одна заступа за спиной: сердца у всех молодые – выдюжат!
- Чудо, а не человек… как-то по-птичьи произнес Васёк, сложив ястребиным крылом бровь.
- На нервах-то не знай чего можно нагородить о привлекательном человеке, - глухо отозвалась Собачкина.
- Собрался давеча проветрить помещение, а между косяком и дверью пере-гнутые вчетверо листки выпали! Переписанные набело остатки  моих работ! - показывает. - Вот, полюбуйтесь на своё производство, мышиная голова. Взять бы эти листки да оболтать все уши, чтоб не баловала!
Ух ты, муси-пуси..!
 Коллега бросилась в слёзы.
- Ну, не хнычь у меня, пёсынька! Больно уж карахтерная. С такой характе-ристикой, а ещё отбивается… ты ей слово, она те два.
Содомная личность. Буянка!
А главное, какая духовная нагрузка на строителя новой жизни!
Собачкина наматывает слёзы на рукав и кажет Ваську язык, и он тут же во-ткнулся в текст обнаруженных листов, вроде бы и не было стычки.
«…Речи служителей изрезаны, подправлены древними религиозными кано-нами, по которым они жили. Как только знания приобрели религиозную форму, мысль превратилась в веру, теперь все больше требующую доказательств.
Мир-то меняется. Это было настоящее чудо.
«Великое писание…» – огромный райский сад в центре мира, сотворённого из хаоса. «Великое писание…» – одно из чудес древнего мира! Кроме того, бла-годаря животворящей заботе Бога и усилиям его учеников появилось ещё одно чудо, - знание и его постоянная сверка со временем.
Всему этому христианство обязано расцветом».
«Были времена, когда духовный мир личности не был сопряжен с реально-стью, как у Пруста, Джойса. Раньше сознание читателя откликалось на факт. Мысль была равна ему, позже мысль стала отталкиваться от факта, уходить в размышления.
Здесь соединялось настоящее, прошлое и будущее.
Получалось, что предшествующее в памяти больше самого факта. Сознание отрывалось от факта, и форма выглядела как спонтанный поток мысли.
В XX веке многое было наоборот. Во главе идеи – новая активная личность. Она как бы включена в творение истории. Человек человеку друг, товарищ и брат.
В последние годы тоска по этому феномену возобновилась у некоторых ав-торов, и читатель потребовал от него кроме всего прочего более строгого под-хода к событиям и действиям героев. С появлением новых условий в жизни общества появляются строго рациональные идеи и чувственность подачи с точ-ки зрения форм. Доброе, как и в прошлые времена, становится мерилом этих отношений».
Васёк продолжил поиск форм в этом направлении. Зачатки шагов по искус-ству увлечения команды за собой, его улучшению обнаружены всюду.
«Когда ты, Иисус, узнаешь о совещании против тебя фарисеев , то удаля-ешься от них, помогая людям, которые следуют за тобой, и запрещаешь им распространяться по этому поводу. Таким образом ты, Бог, подыскивал себе людей годных для обучения, контроля за поведением, подмечал их способности и доброту».
Васек и раньше на этом месте был несколько удивлён подробностями дета-лей. Если человеческое, доброе и деловое было всегда рядом у Иисуса, то дру-гие силы, влиявшие на успех, могли меняться местами. Многое зависело от си-туации.
Его мысли уже превращались в голос.
– Мы были где-то на полпути решения проблемы. Всё сводилось в «Великой книге…» к тому, что Иисусу и его команде была известна строгая нить правил: сначала подумать, обсудить, потом указать.
И всё с чувством.
 По сути – Иисусом был изобретён животворящий паспорт по искусству ув-лечения людей за собой.
Это вело к успеху дел.
 А раз нить исполнения правил была гибкой, значит - приспособленной к общему благу, ориентировалась на рациональное зерно и переживание человека, то и польза была высокой.
 Поэтому памятник христианству дожил до наших дней.
Казалось, он нашёл ответ на поставленный вопрос. Благодаря мысли, искус-ству правил поведения в быту и труде, их поэтическому пересказыванию друг дружке, зародилась на Земле культура человека.
 «Видимо, при розыске убийц, должны столкнуться с достаточно высоким уровнем слаженности дел.
Коллектив – высшая воля человека! Сплочённость команд – не менее важная ступенька в их развитии.
А, значит, не одна секта - «Кетемоновы мужчины» решает тут дело. Ранняя команда имела единый центр руководства во главе с Иисусом. На сегодня рели-гиозным лидером христианства является Вадикан. Именно Церковь сегодня, как никогда, нуждается в укреплении своих рядов. Недоверие к религии за по-следнее время появилось не только у мирян, но и у священнослужителей».
- Кругом одни ужи и прохвосты. Им работу даруй, а они норовят на ней подрывной деятельностью заняться, - высказался, не утерпев, даже не посмот-рел в сторону Собачкиной.
- Не говорите: озямки просто!
- Покойный брательник к бухгалтерии всегда как к спутавшейся холере от-носился. Ни денег, ни бухгалтеров не признавал.
- Ну и насвистеть… кучу хорошую с Татарской горы. Прости Христа ради! Можа, об убиенном так городить нехорошо…
Пока Васёк разбирался с Собачкиной по поводу возникших разногласий, сотрудники гоготали на рабочих местах, и жизнь легла полупривычной стёжкой. Собачкина второпях смотрит на часы, сдёргивает недавно пошитый пиджак с гардероба, чтобы приступить к прямым обязанностям, но плечиком задевает за гвоздь. Треск рвущегося сукна заставляет Васька, потом главбуха вздрогнуть. Он, как настоящий джентльмен, спешит на помощь и тут к великому стыду обнаруживает: из разорвавшегося плечика пиджака торчат, переломленные фронтовым треугольничком, недостающие рукописные листки его работ.
- Совсем уж прихаметь можно! И лучше не пищите у меня! - хватает с ви-севшего зеркальца для бритья опасную бритву, распарывает второе плечико и обнаруживает в ватной подкладке ещё несколько страничек.
- Да что же это такое делается, люди добрые? - Из-за перегородок под самой крышей показались любопытные глаза сотрудников. - Весь костюм располоса-тили! В чём теперь на глаза покажусь?
 Ко Дню рождения шила.
- Просто в уме не укладывается! Мои рукописи, можно сказать, производст-венные знания, на модные плечики оприходовала! Рукописи, понимаете ли, продала в бандюшатник, а на вырученные денежки костюмчик отстряпала. Можно сказать, весь коллектив без куска хлеба оставила.
 Гнать тебя отсюда шалогой надо! Часть листочков хранила в плечиках, чтобы мы не нашли, а в нужное время они бы оказались под рукой. Ну и ну!
Собачкина в истерике.
- Позвольте с этой дискуссионной мыслью не согласиться и вынести вопрос на круг голосов. Я честно, как могла, спасала от разных дармоедов учёные на-ходки, чтоб те не скоро дозебрились до них, а он меня – гнать. Можно сказать, частичку доказательной базы сохранила, а то кто поверит, были ли вообще ра-боты-то?! А меня за это взять ко псам и выкинуть, за здорово живёшь?
Теперь уж поздно руками махать.
Я как - никак производственное увечье ради науки понесла, а мне все нер-вишки и модный костюмишко испохабили. В политсовет партии буду жало-ваться!
- Ну, рай, немножко виноват… предположения сделал, служебные полно-мочия как-то перевесились, думать заставили неукоснительно, вот и они взяли верх над дисциплиной, ну и беда теперь! На производстве, брат ты мой, не такое бывает.
- Какой я вам брат? Я женщина!
Совсем уж ориентацию потеряли.
- Ну да. Понять, наверное, обоих можно, оба хороши. Наверное, брательник мой также торопился, вот и посеял листики, а вы их цап-царап - и сохранили для потомков. А в самый торжественный момент тут же преподнесли чужому коллективу… Даже почерк время не тронуло, и бумага уцелела. Теперь мы с этими неопровержимыми документами всех убийц со свету сживём, верно? И с вами сорок раз на дню помиримся от нечего делать, так, что ли?!
Васёк умолкает, вчитываясь и перекладывая рукописные мысли.
«Похоже то, что произошло в ту эпоху, объединило команду и общество, вдохнуло в их существование жизнь.
Мы на верном пути.
У тех, кто убил, очевидно, возникли проблемы в команде, и по возможности они хотели выйти из ситуации беспроигрышно, сухими из воды.
Да, но полезно ли это? новая ли это ступенька в развитии человека?
На сегодня есть, пожалуй, одна из мыслей, которая объясняет, как развива-лась жизнь, выросшая на христианстве. Всё указывает на то, что переход гра-ницы человеком от мифа к строгой мысли зародился вместе с искусством и ве-ликим чувством увлечения людей за собой. «Человек все время приспосабли-вался к обстоятельствам».
В тот момент, когда загадка оказалась разгадана, исследователи натолкну-лись на археологическую находку, которая «грозилась разрушить всё». Найдено писание, тайное и сокровенное, которое пока не признано церковью. Датировано вторым веком нашей эры и обнаружено в пещере на территории Египта.
Утерянное и спрятанное от глаз человека, оно пролежало в земле более ты-сячи пятисот лет.
Это была рукопись от Иуды Искариота.
У некоторых учёных появились странные предположения. Что может хоро-шего поведать человек, который предстаёт в древних рукописях как предатель, что выдал за деньги своего учителя – Христа - римским властям?
Какой благовести от него следовало ждать?» – Васёк глазом пас Собачкину, которая уселась чинить рукав. После этого понемногу успокоился, и его мысль снова начинала оживать.
«Может, «Великая книга…» вовсе не является памятником древности, кото-рый учит порядку? А вместо него есть свод жёстких сектантских правил пове-дения человека, которые держат население в страхе во имя корыстных идей, чтобы заправлять миром от имени Бога?
Но признание в предательстве Иуды, как отмечают многие, очень трога-тельно: Иисуса предал один из самых близких его друзей. Однако он предал Бога по искреннему требованию Иисуса». Васёк штудирует документы, не веря в уловку Иуды, покачивая головой, и голос из него вырос наружу:
- Иуда пишет слогом верующего в чудеса человека.
Ведь так?!
«Такой подход не требует посредничества священника между Богом и хри-стианином. Получается, что главная наша проблема не страх или нужда, а не-вежество, которым больно общество. Тогдась получается, что лучшим спосо-бом решения наболевшего вопроса о Христе является не слепая Вера в религию, а её познание с учётом складывающегося момента.
Иисус, что он делает? Приносит себя в жертву.
Этим поступком он дарует Иуде знание, с помощью которого можно ликви-дировать невежество, совершаемое самим Иудой, а вместе с тем познать себя и Бога, и оставить знание об этом потомкам. К этой мысли мы все пришли давно. Это разумное представление, которое подтверждает искомое зерно в идее Хри-ста».
Ученые пришли к выводу, что Иуда не только трагическое, но и героическое лицо.
 С просени глубин неба сошел долгий, но чистый голос. Васёк подумал: чей-то затейник от ЖКХ к проводам на столб поднялся, будто поймав чужие мысли, оттуда вещает:
- Команда - в ней было двенадцать человек – не мёртвое тело, а живой орга-низм, которому присуща и крайность.
- А в данном случае – критическая ситуация в хозяйствах, в котором оказа-лась команда. И, как следствие, предательство, трагедия и героизм… Тут важно не переборщать с личностями… А Иуда, возможно, он не был каким-то, пёс поймёт, отщепенцем в команде Иисуса? Но двойственность положения, в кото-ром оказался Иуда, неоспорима, - отвечал будто ему Васёк.
Свежие сообщения о находках Васёк сопоставляет с ранее изученными. Бо-лее того, идею Христа он же сам, очевидно, рассматривал, как практическое воздействие на конкретную ситуацию с целью её изменения в нужную сторону и воспевания воли. «Многое и полезное с того времени сегодня используется. В этом русле думает  теолог Тахтамышев. Он идёт от мудрых положений религии к их оживлению»…
- Это путь понимания человеком мира, снова слышит Васёк реплику с ули-цы.
- Это само собой. Иуда поступает избирательно.
- В «Великом писании….» Иисус учил о заботливом отношении к хозяйст-венной жизни человека, о богатстве, труде, благополучии…- прошипел, как пропел Васек.
- А вот Собачкина, нарушила она Божье правило или нет?
Допускаю, что она не могла заранее об этом нас предупредить. Растерялась, не успела…
Вправе ли я в таком случае оспаривать её виновность?» Но, возможно, кто-то науськал её на это дело, и она сбилась с пути? как много намешано тут раз-ных вопросов. Разом по Собачкиной не принять решения, пока не отлежится мысль, не устоится ее поведение. И снова Васёк вчитывается в свои пометки на разных частях предметов.
«До недавнего времени вопросы, которые находятся в цепочке, как бусинки, мало кто признавал. Один из известных учёных, например, Лари Беркит утвер-ждает, что в «Великом писании…» более семисот стихов упоминают о деньгах.
Матфей, говоря о втором пришествии Христа, заикается о способностях че-ловека. Горальд Бермен напоминает нам о десяти Божьих заповедях… Профес-сор благовестия Эсбургской семинарии Роберт Коулман признаёт существова-ние главной мысли, влияющей на творение благ.
Церковь же предлагает изменить людей, а затем, мол, как следствие, изме-нится мир.
Иисус указывает своим ученикам на важность самого человека в команде и на работу с ним. Директор международного научного форума Гейдельбергского университета Михаэль Велькер, доктор богословия Петер Циммерлинг, про-фессор отделения славистики этого же университета Хорст Юрген Герик заго-ворили о важной роли в религии сообщений, опираясь на которые, Иисус вёл проповеди».
Васёк, откинувшись на подушечку из сушеного сена, посмотрел куда-то в окно, казалось, пожинал плоды прошлой жизни. Ломаный хвостик морщинки над бровью выдавал его измученное мыслью лицо.
- Раннее христианство дает ответ: почему человек переступил так называе-мый рубеж мифа, строгой мысли, чувства, распространял свой опыт и строил свою культуру. Получается, что «Великая книга…», как бы совершая чудо, ме-няет наше представление о религии как о чистом мифе и фантазии древних.
Похоже, жителям той эпохи не было необходимости в слепой Вере или сле-пых поступках, и они предпочли приспосабливаться к ситуации, используя опыт, распознавая шаг за шагом окружающий мир. История преодоления мифа доказывает, что чувство, строгая мысль, форма передачи опыта и религия могут идти вместе. «Ибо всё великое и высокое на Земле не может жить без взаимо-связи, сближения и выверки...»
- Однако сближение должно быть разумным,- в прорешину двери просочил-ся чей-то голос.
- В наше время всё так и делается…Мысль, чувство и формы привлечены на службу малому и среднему бизнесу. Правда, не всё так хорошо, как бы нам хо-телось, - с оговоркой огрызнулся в сторону двери Васёк.
«В нашей столице, Околоволжье, развивается производство научно-художественных форм. Тут вам и рассказы, и анекдоты, реже повести и романы. Правда, тиражей кот наплакал… Раз, две книжки и обчёлся. В основном выпускают авторы свои сборнички за свой счёт. Очень специфическая эта об-ласть – малый и средний бизнес.
 А читателей привлечь к своим узким темам управления бизнесом и коман-дой все же хотят и сами руководители. Вдруг какую идейку подбросят, а кто-то и вообще вкратце решеньеце проблемы какой распишет…
Большинство, кои прислали мне весточки на телефон, желают не научно-популярную литературу, а научно-художественную читать. Да чтобы красок, переживаний в ней было побольше, разной романтики. Особенно женский пол просит, а не пропаганды, как от государыни – делай так, делай этак... не то на собраньях разберем»…
А по телевизору государыня у народа просит помощи:
- Вы нас поддержите. Вдруг пенсии поднять придется. Работников не хватает пенсионеров обрабатывать. А еще у нас люди стали жить дольше, чем при прошлой власти.
- Да здравствует государыня! По-моему тут нищета философии заговорила.
 «Вот это надо бы на предстоящей планёрке разобрать относительно нашей команды», - спохватился Васёк, но его мысли уже перебила главный бухгалтер Собачкина.
- Теперь, как деймон, до утра будет молиться над своими рукописями. Брата хоронить надо, а он не чешется. Мне-то и на похороны выскочить не в чём и на отпевание. Чего я тут врушную нашила? - рассматривает пиджак.- Весь кос-тюмчик обдеклешил.
- Как будто тигра какая на свой манер всё располосовала и перекроила, не говори.
- На правде ноне далеко не уедешь. Всю душу только растерзаешь, как рей-тузы.
Васёк еле слышно:
- И смотрит-то, как тигра… Кругом одни убытки. Все результаты, как в сор-тирную яму съярашились…
Выпиши от организации себе новый… - выправив громкость голоса, подпи-сывает бумагу.-  А то к гастролёрам из секты, которые вас насюсюкали, глаз не в чем будет показать, на случай, если новую работу напишу. Кинь-ка мне туа-летную катульку: мысль свежая пришла!
Послеполуденный ветер слышно стихал, шурша ветвями о полупрозрачные стены организации. На вымотавшихся и выбившихся из сил кудрях кустарника то здесь, то там резво поигрывала полная влаги листва. Её кленовые краешки, как задранные ветром-озорником подолы платьев, тотчас норовисто опускались, раскачивая тонкие стебельки, будто носики выведшихся цыпляток; они тыкались от усталости в соседские спины берёзок и замирали, сладко нежась под согревающими лучами.
  Над бороздкой шариковых чернил, проложенных ещё прошлой ночью, ви-село влажное дыхание мысли, но под сводами полупрозрачной плёнки, накры-вавшей офис, уже роились радужные, пока не окрепшие предложения, требую-щие перепрочтения и поддержки.
На тёпло-голубом своде небес, будто присланное ветром, слепило солнце. Оно взошло в этот день искренне жарким, добралось до выцветших испарин земли, и Васёк, скривив глаз от прямого попадания луча, воскрес решением: «А ведь всё равно разбойников поймаем!»
Расследование убийства было поручено Куколке, с которым Васёк не то чтобы на одном поле не присел бы, но и отказался бы дать какие-либо ему по-казания. Единственно, что оставалось в этом положении Ваську, это поделиться о наболевшем с членами своей партии.
«Пусть связываются с Интерполом, чем я им ещё помогу?» – думал он уста-ло, когда шёл в политсовет, вместо того чтобы навестить дом брата.   

                XIII   
Нинок лежит на Васьковой железной кровати, задрав ноги на заднюю дужку, глядит сон. Пишет будто ей Васёк ученые письма, грозится приехать.
Расстоянье-то сближает!
«Тут, Нинок, народ развивается особо. Не готовят в ихних заведениях, так скать, и чтецов, и жнецов сразу. Ну, для экономии времени и денег не стараются все на одну спину сбагрить. А в жизни как придется, так и крутись.
Мыслимо ли, грят, технолога по кислым щам сновить на управческую долю? Потом на государином, городском уровне и на периферии все делается враздряг, и кажный во что горазд законы чинит. Чинят под себя, чтоб воровать легче было у народа.
А надо за всеми глаз наладить. Чтобы новость рождалась для всех неболь-ших хозяйств, чтобы небольшие хозяйства могли связаться со всеми государы-ниными людьми, которые за это ответственны. Мне бы такая связь точно при-годилась. А мы с тобой, когда приеду, на печке все и обсудили бы… А то ить, окромя нас, некому хозяйством заниматься. Верьхам некогда – гнут одно, в районах друго, на перифериях третье. Нет единой вожжи, так скать, и потому веры нет настоящей в Бога.
У них кажный сие бог, никого не бояться».
Не в том был настрое Васёк ноне, чтобы снабжать при письме подкреплени-ем жестов свои представления еще и о жене. У нее на этот счет бабьи чувства всегда про запас оставлены.
 Нашлось бы чем ответить.
Не рискнул он сегодня, решил обождать часок, дабы силушки понабраться, чтобы выпотрошить перед ней себя всего, без единого остатка. Донимала его мысль, чтобы поделиться. Да кабы потом краснеть не пришлось. Думки томи-лись, сбивались сиротливо в кучку, расходились.
И все о хозяйстве.
«Была бы цельная да полнокровная организация по производству знаний, тогда бы зацвели хозяйства от всей Волги и дальше – глаз не хватит глядеть… От богатого цветка закустились бы зеленые дорожки с модной стрижкой, может, на иностранный манер по обслуживанию организаций. Вот тогда бы да, тогда бы чище сделался в глазах Нинка. А то так – ни то, ни се.
Торговая Палата придала бы весу хозяйствам, выдала разрешения на соот-ветствие товара добротности, долговечности, проконсультировала бы в неведо-мых вопросах хозяев.
Хозяйства в основном работают по слухам - где да что достать… В контор-ках дефицит горячих сообщений. Нужного… под рукой, чтоб было, с огнем не достать.
Вот так-то.
 Нет данных от государыни по сырью. Где бы его лучше брать да по каким оно сегодня ценам… по налогам. Сам нескоро всего добудешь. Люди на поклон властям с этими вопросами бегут: горы жалоб наплодили. Теперь и лица власти не разглядеть из-за этих гор. «А власть что-то с неохотой к нам спешит на-встречу, дорогой Нинок. Говорят, больно в копеечку такие заботы обойдутся государыне.
Время упустят, нефтяные, авиагиганты-хозяйства на мель сядут, еще дороже обойдутся эти заботы. У нас в коллективе тоже с данными плохо. Они не полны, базы нет хорошей для хранения и обновления. Но мы беремся с таким упущением.
Куда деваться?»
Кажется, не Васек, а какой-то вселенский исполин подминал и подминал его своими правдами-кричалками. От личных проблем не успеешь скрыться, тут народные допекают. Сколько усердий он не прикладывал бы к письму, казалось, Нинок отмалчивалась только, иссыхала губами, отбрыкивалась, приструнивала топкими речами, которые он слышал за каждой начатой им строчкой.
 Васек потратил на нее почти последнюю обойму слов. Короче и короче, мельче и мельче его фраза, голос сечется. Скучно сквозь ситце зубов сеется речь. Должно быть, маслицем пересдобрил пожелтевшую корку хозяйской любви. И пошла она теперь будто против его же воли.
И час уже вышел, и солнце в отвесную линию стало. По окнам прошарило… Всяких на работе застало – спящих, ходячих, едящих, плакунов и латрыг – и все как на подбор оказались с большой головой, длинной рукой, но потерявшимся языком. Хотя среди них был один непохожий «ясень», которому больше всех было надо, - это старший урядник Васек Чемоданчик.
От жаркого солнца Нинок изводится нервами:
 - Пишешь - уф, Господь-любушка, о зёрнышке правды мне тут, а сам не прислал ни копейки. «Как, мол, хошь, так и живи». Она пробежала глазами, будто от него письмо.
Складывается сдвоенное отношение к зёрнышкам правды. Оно зависит от чувств к близкому человеку, от тончайших паутинок повседневных забот по нём. Васёк трёт под бровью, словно мысль важную выуживает:
- Вот вижу свою любушку, но она смеется надо мной. Я – за преодоление разрыва между наукой и искусством. Весь утоп в этом положеньице.
Ничего смешного в этом.
 Иначе видеть гармонию мысли и чувства не представляется возможным.
«Голая наука и оторванное от нее искусство когда-нибудь загонят себя в подполье. Так, мужество многих изучаемых мною людей, стало подпольным. Думаю, что человек от их разрыва во многом проигрывает.
Препятствует развитию нормальных отношений.
 Без единого содружества, как у нас с тобой, полное развитие человеков не-возможно. Не бывает хорошей еды без воды».
Нинок видит, будто к ней вошёл Васёк с букетом, оформленным немужской рукой. Но она его прощает за все грехи.
Муж всё-таки… не чужой!
Васёк снял фуражку и принялся раскланиваться перед ней. На голове у него вместо кудряшек - лысина. Он слащаво улыбается и поздравляет её, как ей ка-жется, с днём рождения. А в центре букета цветов сидит их любимая кошка.
Нинок ворочается впросоньях.
- Божечки мои! Всё было хорошо. И на тебе, отчебучил: кошку на разведку приволок, а то сам не догадывается, как его встречу. Я понимаю, что это сон, ну а кошка-то тут зачем? - Она просыпается, как от усталости, и видит округ пус-тую комнату и кошку, играющую в цветочнице с опавшим цветком. 
                ***
Васёк, просыпаясь,  пропускает через себя свет, чертит глазом свое положе-ние… пробегает строчки и продолжает когда-то начатое письмо:
«Интересные люди, эти местные жители! Их мысли в красивой обёртке, как ёлочные игрушки, неосторожно потрогаешь, уколешься. Тут уж держи хвост петушком: того и гляди тебя накрутят, навертят, чертям тошно станет.
       Единственный недостаток у них - это то, что думают слишком долго. Ино-гда до нескольких часов, дней, а то и месяцев, лет. Иногда получается так, что отправивший здешнему обитателю сообщение может так и не дождаться ответа. А если ответят, то с какой-нибудь подвошкой, отпиской.
Нездешнему покажется, что его надули на пустом месте. В данном случае тут искривление отношений, что дома, что по работе. Они чаще бывают в усло-виях крайнего положения человека среди людей. Особенно это ярко заметно, когда люди между собой ругаются, скандалят, вешают лапшу друг другу на уши. А поскольку проверить их правды затруднительно, то те в ответ хитро улыбаются. Мол, знаем мы вас, и вы такие же, с надуманными романами обе-щаний.
Так что, Нинушка, при встрече с ними нос не вешай. У них многое похоже на нас с тобой. Нет только единого командного пункта над всем небольшим хо-зяйством.
Государыне и бизнесу позарез нужны предприниматели-новаторы Не дают покоя нам перекосы воспитания, образования. Нынче работник находится, как зайчик под удавом.
Глупа, но удивительна жизнь в этих местах, особенно для постороннего гла-за! Много в ней казусов и примочек. Но не любить её нельзя. Порой не пой-мёшь: шутят ли с тобой или говорят правду. На все Божья тайна.
Но тайны раскрывает время.
Потому что в них, тайнах этих, есть место Любви. И мы знаем с тобой эти великие чувства, которые были во все века, и у всех народов – у Аристотеля, тайно любившего, и открыто ненавидевшего Таис. У Антония и Клеопатры, у Пушкина в его поклонении Наталье Гончаровой… У знаменитых и незнамени-тых сердец, бросившихся в костёр полыхнувшей любви.
 Дорогой Нинок! Я знаю: тебе тяжело. Но ты нашла в себе силы переступить ту особую черту, за которой осталась обыденность и заземлённость. Ты и меня заставляешь стремиться быть чище и лучше.
Поэтому я верю тебе.
У меня дела складываются помаленьку. Конечно, думаешь, заливаю… но вот выбрали в Госдуму. Она потому и гос… что народу фактически не подчи-няется и письменных отчётов о поступках своим гражданам не даёт.
       Спешу заметить: путёвых баб здесь нет. Не переживай! То бишь, они есть, только ценности добра и зла у меня с ними расходятся и за полночь никогда не заходят. Ведь их правда лежит в противоположных концах разных народностей: где-то между Гувашией, Дадарией и Морковией. Однако скоро не жди, не надейся.
Деньги сперва хочу сделать.
Нинок ведь их больше всего на свете любит.
На этом пока не заканчиваю. Надеюсь, допишу что-то ещё. Твой Васёк - с флигелёк».
                XIV
 - Кому отдать предпочтенье? кого выбрать, чтобы честно потянул начатое дело? По масштабам и обороту… предприятие получается среднее.
«Справиться можно».
Кудревайкина попросить отверстать дело? – переспрашивал вслух и думал про себя секретарь правящей партии политсовета местного отделения ВВП «Единой страны» центрального района города Обломова Крыслов.
К человекам он больно уж с выгодцой крадется. Дорожить станет кажним. Зато готов за любым завести табличку: насколь надёжен человек, сверять всё станет. Плохо только, что глядит на сегодняшний день вечерявыми глазами, расслабленно. По-привычному, говорит, значит с ним сподручнее работу тя-нуть. Под новое, первостепенное и важное доучивать придётся.
«Денег сколько втюхается…»
А ежели зря, то опять всё начинай сначала. Денег у него хватит, чтобы дов-ложить в хозяйство.  Связи наверху. Сам себе министерство.
Потом, может, ещё спонсоры найдутся. А как не найтись? Конкурс объявим на продажу части госимущества - и найдутся! Но Кудревайкин, тот начнёт со-бирать подставные фирмы для отмычки денег.
 «Скряга, пенкосниматель. Заносчив будет».
 Делиться с нами хорошим куском не станет. Хотя министру негоже одним предприятием заниматься. Он на госслужбе. Позевайкина привлечь, есаул, в ка-зачьем чине щеголяет, этот для партии копейку пожалеет. Выглядит как-то не поймешь – сзади рубаха похожа на майку-борцовку, еще бы перчатки-шингарты на ся напялил для полного счастья.
 Сам при галстуке в белых сердечках. Да и с бережливостью у него туговато. Будет хлопотать перед законотворцами об особых привилегиях в кредитах. На деле влезет в займы к ворам, Мол, сегодня вы мне, завтра я вам. Поставит новые знания, столы, технику опять через их каналы за бешеные деньги, часть денег поделят меж собой.
«Зазнайка уж больно».
Карьера для него святое. Вот какие пироги на нонче… Каковы планы по вы-явлению людей, таковы и Матренины пироги. «М… да-а… О, Божья преми-лость, помоги что ли..!»
 Самому взяться, прорегистрировать втихую свою малую фирму через ста-руху-соседку? Старухе мало надо. Вертихвостка больно уж. Случись заваруш-ка, в момент сдаст. Растрезвонит: мол, хозяйственные дела с общественными спутал. Я бы взялся кредитование небольших хозяйств по особой строке от-стаивать да обслуживать.
«Снизить бы к шуту проценты за займы».
 Пусть горящие сроки по кредитам не только государыня страхует, но и коммерсанты. Выкупают долги, тем самым продлевают время займа. Легче за-дышится хозяйствам. Проверять себя утром, вечером: так ли всё? Главное, со-ставить надёжный план очередности выполнения работ в организации.
Станет экономиться время, выплывем постепенно из нужды. Такой ход многие из золоторуких мастеров поддерживают. Особо конфликтовать да ру-гаться с людьми не люблю. Великая вера в дела наши и государыни, не бросай нас в тугую минуту!
 Булызина… на ней остановиться? «Та скромняга».
Не прочь опереться на кредиты, усилила бы эту политику личными выступ-лениями через газеты. Глядит на тебя - аж мурахи по телу, во как глазами про-смаливает. Но без страховки государыни, других структур, может быть, этого вопроса просто не решить.
«Будет двигать товар рекламой».
Хлеб сулилась выпускать более вкусный, чем у других. Эта честная барыш-ня. Человека удоржит в одной руке. А с золоторучками считаться все равно придётся. Никуда ей от этого не деться. Как тогда самый хороший хлеб выпус-кать будет, за счет каких таких новых знаний? Все знания у высоких мастеров, золоторучек.
«Нет. Никуда ей от этого не деться»».
Ситуация вообще на земле сложная, если разобраться… Подойдут люди домой на ватных ногах, валятся от усталости. Изранены их души, не раз оби-женные или одернутые за день напарником. Унижены начальством и получив-шим выволочку от тех, кто саном повыше, от товарищей за то, что подвел в этой круговерти, - жены, отцы и матери, бабушки и дедушки, у которых живы, не знают куда посадить, чем угостить потом своего работника.
 Подвезут убиенного – пластаются в ногах, ворошат послушный когда-то колосившийся волос его. До другой улицы и дальше порядками летят их скорб-ные причитания, стенания и боль.
«А государыня ноне расщедрилась, как никогда. Ближе к мелкому собст-веннику подошла. Заемную машину лицом к человеку разворачивать стала. Те-перь за счет банка хороший хозяин непременно купит себе бумагорезательную технику.
Другой за счет банка возьмет себе компьютеры. Точнее сказать, возьмет за-купленный товар пока в аренду на сносных условиях, конечно. А потом выку-пит по остатку стоимости. И это, почитай, дело доброе.
«Делаем вместе».
 Глядишь, бракованную бумагу на обсчет выгодных мест пустим, чтоб кон-курентов быстрее обтяпать. Хотя схватка эта у них далеко не совершенная. Сговора много между хозяевами организаций по производству и продажам. Раз уточнением займутся слабых мест, значит, дело к продуманному плану идет.
«Неплохо, коли так…»»
Долбят слухи по оконным рамам, щелкают запорами дверей, сбивают дыха-ние отпотевшие речи. Как молитву во спасение, с пришепотом кладут слова люди пред небесными устами образков.
Многое крутится в голове.
 И вновь вглядывается в лица… Который раз бегут мысли по кругу у Кры-слова. Из-за строгих створочек его пиджачка проглядывает батничек с запахом домашнего борща и крепких духов.
Весь в газетных строчках-колонках.
 Они прямо с груди передовицы-опыты сообщают, кому интересно, конечно. Хоть сам и возглавляет партийную команду, а участие в вопросах развития малого и среднего хозяйства всё же принимает.
А как иначе, если не идти навстречу нуждам людей. «Только вместе, пусть на разных уровнях мы с ними находимся, но единым фронтом пойдём».
Петро Крыслов бывший коммунист.
 Радеет за улучшение профессиональных программ для населения. Семь пя-дей во лбу в кадровых делах. Он визгнул ножкой стула об паркет и, облокатясь до хруста на ладонь, поднялся из-за стола. Петро непривычно шатнулся в сто-рону окна и, будто поймав для себя что-то важное, промерил тупым взглядом пол до глубины помещения и встретился глазами с главой районной управы господином Позевайкиным.
 Он как раз кончил зевать и дочёсывал неуклюжим мизинцем прослезив-шийся глаз. Так Крыслов по очереди всматривался, щупал мысленно присутст-вующих и пока не решался, что сказать.
После обсуждений вопросов партии, коммерции и власти, которые должны ступать рука об руку, особенно по части кредитования, срокам и добротности продукта, заговорили о хорошей жизни, затем как-то поутихли. Поскольку мно-гое уже обсудилось на высоких трибунах. Они только довершали начатое у се-бя, в рамках района.
 Булызина, генеральный директор общества с ограниченной ответственно-стью «Бездумные отчи», как победитель конкурсного проекта по производству хлеба более дешевым и качественным способом, приобрела долю ценных бумаг государства, и теперь глядела на происходящее округ круглыми бегающими глазками, которые, казалось, удивлённо реагировали на каждый шорох.
Даже на шёпот листвы за приоткрытым окном.
Конечно, она, хотя и член местного Политсовета партии «Единой страны», но, как приглашённая на столь необычный для неё уровень сладки хозяйствен-ных дел, реагировала на все как девочка-подросток. Попеременно слушала то Крыслова, то наблюдала в окно за воробьем, которого распекал дождь.
В подобной обстановке заметить птичку за окном – дело совсем обычное.
Между тем увесистые капли, скатываясь по сучку, одна за другой долбили воробья в макушку. Он всякий раз, нахохлившись, отряхивался, продолжая упорно раскачиваться на ветке и бравадным глазком коситься на окно. И, дума-лось, никакой погоде не справиться с его упорством и любопытством. И впрямь охота поглядеть: а что там в такую непогодь люди делают в галстуках?
Над вершунками деревьев копилась невесомая сила облаков. Лишь на вос-точной стороне горизонта, сквозь поношенное ситце дождя проглянуло солнце. Величественными красками полыхнули края туч, а между ними – ясное нёбуш-ко тянулось до самой кромки горбатой реки.
И щёки Булызиной, будто незаметно, подпалил невозмутимый румянец.
В раздумьях Крыслов покусывал губу.
Ему страшно не терпелось знать, возымело ли сегодняшнее совещание на участников хоть малейшее впечатление или нет? Так ли уж правильно перера-батывает он представления о людях?
Кому доверить, а кому нет?
Ведь дело касалось не только продажи государством ценных бумаг, а нала-живания  приличного производства. Поскольку интерес касался всех, то за ним должен стоять неравнодушный характер каждого участника. Булызина, по-воробьиному поджав голову, исподлобья проводила пронизывающий взгляд секретаря Политсовета на фоне колышущегося строя строгих костюмов и платьев, пока её не заслонила на сиденье чья-то голова.
Когда товарищ Позевайкин тёрся плечом с Булызиной, министр хозяйст-венного развития товарищ Кудревайкин, прибывший в город Обломова по слу-чаю обсуждения строительства большого моста через Волгу и оказавшийся здесь волей случая, покачивая ножкой в такт рассуждениям коллег по партии, незаметно точил на мокнущем личике светлую слезу в знак общего одобрения принятых идей и радости по этому поводу.
Лоскуток его усов вытягивался в драповую нитку, когда он щерился испод-тишка, исходясь на краски морщинистой кожи. Рубаха на нем легонько поиг-рывала матерчатыми волнами. Только подобранный платочек в кармашке да под стать ему пуговицы безмятежно покачивались на волнующейся ткани пид-жачка.
Для него это был особый день, когда наконец-то партия и правительство зашевелились, сделав навстречу друг другу шаги. Он уткнулся в записную книжку и отдался вдруг набежавшей мысли. «А что, когда-то в школе с коллек-тива, с учительницы жизнь вот так же и начиналась… с налаживания добрых отношений».
Секретарь местного Политсовета прошёлся возле стола. Оглядел всех, как бы с предстоящей высоты будущего успеха. Потом вспомнил почему-то, глядя на посвежевшие деревья, бандану, в точности такую же, как у директрисы, ко-торую подарил сожительнице, её улыбку и ещё раз поднял глаза на Булызину, чем-то напомнившую его подружку.
 И многозначительно, про себя, улыбнулся памяти, связавшей когда-то узлы его семейного счастья. Жилы в его ногах гудели, будто после долгого ночного дежурства во время большой перевыборной кампании. Он вяло оглядел присут-ствующих ещё раз, пока не наткнулся на волнующую улыбку главы управы и тут же взял себя в руки.
- Раньше коммунисты звали народ к себе. Теперь другое время. Народ поти-хоньку тянется уже не к коммунистам, а к нам. А мы творчески и масштабно идём ему навстречу. В этом наш успех, но не всегда удача…- покряхтел, проня-тый слюной, и продолжил, откашливаясь, - Потому дело непростое, как видите, и требует согласований на разных уровнях - партии, власти и коммерции… вплоть до мирового уровня. Вот только в этом народ пока пассивно участвует.
Так он начал свою речь по щекотливому вопросу, рассчитывая пока намек-нуть на проблему, не переходя на личности, которые присутствовали в зале. От многих из них зависело сегодняшнее обсуждение и решение проблемы. Мысли в нём бурлили, выплёскивались через край, как в банном котле. И от этого он больше краснел и потел. И от этого ему хотелось высказать всю накипевшую боль, но кратко как-то не получалось. И от этого мысли в голове как-то комка-лись. Он запереживал.
А не получалось по большей части из-за того, что скрывал свою позицию, ожидая поддержки из зала, но её не было. И он с потным, будто заплаканным лицом, сел на место.
 Однако Позевайкин почувствовал намёк. Зашевелил широким плечом. Надбровные усики жита потянулись, извиваясь, вверх по узкому лбу. Задетый за живое, он с пухлым, пострадавшим от сна лицом и крашенными крепкой бессонницей белками, оказался поневоле выдернутым в круг обсуждения. Еса-ульский погон на его плече маслился под ломаной полоской солнца.
- Меньше воды, как говорится, больше дела. Я, как член местного Политсо-вета и глава управы… меня особо поддерживают в этом вопросе трудящиеся, наши, может быть, шефы с пивзавода «Прогресс», выступаю за продвижение идеи новых разработок в области руководства на местах. Большие хозяйства с малыми должны немножко тютюшкаться в паре, поддерживать друг дружку в трудную минуту. Без решения этого вопроса хозяйство страны не сдвинуть, ес-ли мы хотим выпускать продукты на новой основе, а не виснуть по старинке у денежных доноров на шее, которые и сами сидят у государыни на сырьевой иг-ле. Мы со своей стороны, обсудив корень вопроса, поддержанный членами ме-стного исполкома партии, понимаем, что суть его сводится к снижению про-цента по займам, страхованию всевозможных рисков, регулировке кадров, а по-тому готовы взять под наше крыло для первости предприятие Булызиной.
- В случае доходности опыт можно будет распространить и дальше, - под-держала чья-то реплика с мест, а про себя отметила: «…как по книжке читает, вот, жук!»
- А чего же нельзя-то?- удивился глава управы Позевайкин. - Мы знаем, что Булызина хочет не только производством хлеба заниматься, а освоить произ-водство товаров народного потребления для малоимущих. Дело правильное… Деньги уже выделены, но их на первых порах будет недостаточно. С этим что-нибудь придумаем. Главное, не тянуть кота за хвост и пробивать в Госдуме на-ши предложения по поддержке малых и средних хозяйств в целом.
 - Вопросы кадровой политики, кроме того, надо ставить под строжайший контроль строгих знаний…- поддержала соседка.
Глава управы старался не будить на уставшем лице улыбку и предпочёл от-городиться старыми мыслями.
- Предложения серьёзные. Как ещё на них Совет Федерации посмотрит… потом президент. Наши соображения всем выгодны: не только пивзаводу, госу-дарству и самим фирмам. Раз есть алтын, то найдётся и клин.
 На самом деле в его интонации было больше намёка на то: раз мы, мол, поддерживаем партию в вопросах кадровой политики, то пора покрепче и нас поддержать партии в деле зарплат.
Лицо Крыслова напряглось и обнажило на мостике носа синеву прожилки, придавая взгляду большую выразительность.
- Это, смотря какие предложения… Их каждый для своей нужды способит.
Позевайкин спохватился, что слишком прямо начал наболевшее тревожить и потому дальше вымолвил вяло:
- Хотелось бы нашего человека с пивзавода депутатом в Госдуму провес-ти…
 Не договорил.
Ему стало вдруг неудобно в этом бушующем море глаз. Ведь это означало бы выставить себя напоказ коллективу. Поскольку партийных на пивзаводе «Прогресс» не было. И тот, кто с заводскими имел контакт, это был он сам. Но на откровенное предложение рекомендовать себя, он никак не решался.
Крыслов же его понял сразу. Чтобы не упустить выгодного человека, не по-терять перед ним обещанного слова и авторитета в трудной игре, проговорил обтекаемо:
- Само собой. Это полбеды. Нам от этого решения всё равно никуда не от-ступиться.
К нему мы не раз вернёмся.
Однако решать придётся всё в одном узле: льготные налоги для тех, кто участвует в передовых разработках, поблажки для них в пользовании площадя-ми, создать расширенную базу данных по содарживанию хозяйств. Ввести этот… нерусское слово, не вспомню... факторинг, кажись. Когда, скажем, до-черняя фирма банка гасит девяносто процентов ваших долгов. А вы за вычетом комиссионных за услуги фирме рассчитываетесь по долгам с банком. Это уско-рит развитие производства. Дисциплинка вся тут, и её портить нельзя. Или, скажем, предоставить таким предприятиям лизинг, первоочередное право дол-госрочной аренды, или найма. Банк выкупит необходимое для хозяйства обору-дование, а вы за него в рассрочку расплатитесь. Ну, какие-то проценты за услу-ги, конечно. Распопуляризировать идею. Чужих подыскать идей по книжным полкам. Конечно, такого финансового закона еще не приняло федеральное пра-вительство. Однако мы сами можем что-то в этом направлении уже пробивать. На свои деньги. Регион обещал помочь.
- Практически получается, что в форме крупных, малых и средних предпри-ятий появится рычажок повышения уровня жизни. Это, конечно, государству в золотую копеечку обойдётся, если оно будет сразу всем регионам помогать, но дело того стоит. А каково провести такую программу в Госдуму? Думаешь-думаешь, как лучше всё обделать, потом два дня кровью на двор ходишь. Как на голодном пайке живёшь. В рот ничего не лезет. Вот как трудно приходится… да упрёки недоброжелателей выслушиваешь.
- Трудность нас и сталкивает на узенькой дорожке. А не будь её, мы бы тут не сидели. Каждый за свой зад радеет, - Позевайкин понял, что мысли Крыслова касаются прежде его самого, и, недовольный таким откровением, ощетинился.
В помещении расслабились и зашумели. Кудревайкин морщит нос, помар-гивая глазами, стучит ручкой по столу, как у себя в кабинете.
«Может, говорил неубедительно, жестов, переживаний в голос мало вкла-дывал… Чего Позевайкина так заносит?» - мелькнуло в голове Крыслова.
- Но-но… понесло кобылу… в присутствии дамов-то… - одёрнул кто-то из зала.
- Язык дан, чтобы красиво говорить, а не ворочать словами, как кому взбре-дет. Эка неряха! – встревожился Крыслов.
- А за красивостями в инстанции не ходят. Больше за оплеухами, - Позевай-кин встал и грохнул папкой об стол, давая понять, что разговор окончен. – Чёрт да с вашими пронблемами! Других, посговорчивее найдём.
На грех навели.
Им так и этак, мол, не одни ваши проблемы решать и у других они имеются. Им так и этак, а они ещё и губу воротят.
Со всех сторон зацыкали, затопали.
- Мы же не кончили, куда вы засобирались? – спохватился Крыслов, вино-вато улыбаясь. Паршивое слово всё стадо скобенило.
- Это надо ещё посмотреть, кто паршивый? – не отступал Позевайкин.
Секретарь политсовета, как из погреба, поднял нарастающий голос:
- Ну, поскандалили, и точка! Я не сказал, что партия не возьмётся за дове-дение до ума стоящих предложений. Вы же не один, в конце концов, с подоб-ными просьбами! – он пробежал глазами присутствующих, будто искал под-держки. Да и кто её знает, когда наступит эта долгожданная минута, когда нуж-но быть трижды осторожным в своих словах.
За недовольством главы управы Крыслов всё же видел до последнего мо-мента в нём единомышленника, который откликнулся на предложение партии и пришёл на совещание обсудить хозяйственные проблемы. И, по всей видимости, если не срулил с обсуждения сразу, то теперь никуда не денется. С должности всё равно не попросится. Ещё никто с таких постов по своей воле на его памяти не уходил. Вспыльчив, конечно, горяч, ещё и подозрительно обидчив этот фи-лософист…
И сколько их ещё народится…
- Не понравилось, что посидели в тесном кругу с коммерсантами, а не за ужином вместе с Крысловым, - лелеял божью надежду на личную корысть, но в любом месте надо стараться и проявлять себя с лучшей стороны, а не только за столом партийного руководителя. Иначе выпадешь в осадок, как тяжёлая щё-лочь. Тогда ни пользы от тебя, ни ответственности.
«Это уж наверняка», - додумывал скользнувшую мысль Крыслов.
- Недалёк тот день, когда в поступках проверенных людей обнаружатся но-вые и здравые шаги по искусству увлечения других за собой… Они пробьют себе дорогу в малых и средних хозяйствах. «Вот тогда и посмотрим, надо ли было осторожничать в этом месте с главой управы или рубить куст прямо с плеча?» – Его мысль была уже где-то далеко, перехвачена там пульсирующим прищуром глаз генерального директора Булызиной.
- И это верно: не один Позевайкин такой, хочет себе побольше денег да по-хозяйничать в новом деле, находясь на государственной или партийной службе. А вера в идею для кого тогда?
 «Зачем тогда другие так внимательно и въедливо изучают меня, эти чело-веческие звёздочки глаз? А ведь мы и за тех, кого нет рядом с нами, стараемся. Кто не хлопочет о жизни производства, будет только пользоваться предостав-ленными льготами. А коснётся дело сбора подписей за нашего кандидата в пре-зиденты, их фиг допросишься. Об этом ведь тоже говорят глазки… Вон их сколько! И всем надо угодить, - мучил в себе мысль Крыслов.
- Всё в денежки упирается, - не выдержала, наконец, пристального взгляда секретаря политсовета Булызина.
- Это как сказать, - мгновенно отпарировал Крыслов, думая спасти свои мысли за легковесными словами.
- А как ни говорите, всё равно без денег просядешь…
- А с деньгами, без современных форм сладки людей как будто новое хозяй-ство строить можно! Почему тогда сами не занимаемся как следует кадровыми решениями, отношениями между людьми, а смотрим, кто бы их подал на блю-дечке за полцены? потому что больше денежные вопросы интересуют. Вот то-то и оно. А ещё выклюндываемся при этом. Без передовых кадровых разработок здоровой жизни не видать. А то выказывают тут свои нервы: вроде, к кому-то не так подошли, не так посмотрели на них. Кого-то вопросом обидели, посадили не с теми за стол, с кем бы желали, не с той ноги к ним подъехали, видите…
Давно уже не разговаривал подобным тоном Крыслов, но пришлось. Мысли его кипели теперь, как  в хорошем чугунке. И чтобы больше не распалять себя, решили сделать перерыв.
Булызина в глубинке души соглашалась с Крысловым, поглядев на него по-сле сказанного затяжным взглядом.
 И Крыслов это понял.
«Но почему тогда она, как божья надежда, спустившаяся с небес, сейчас как-то неровно и резко качнула в мой адрес аккуратно прибранной головкой, и, не проронив не слова, туго встала на каблук, ускорила шаг. Почему же?»
- Не любит разъяснительных бесед? – влетела потусторонняя реплика.
«Ну, что ж, придётся привыкнуть, полюбить, если в ногу со временем хотим идти.»
Он отнял от пола глаза и выдернул из толпы её живое лицо с полноватыми сочными и приоткрытыми губами. Они, будто почувствовав взгляд, поджи-дающе поглядели в его сторону.
«Ну, женщины!»- отметил про себя Петр Крыслов.
Выходя с совещания, Крыслов мучился недоговорённостью.
- Без кадровых возможностей и мыслей со стороны… малые хозяйства всё равно не поднять. Вот есть Васёк, его предложения, а реализовать их по широ-кому фронту всё равно некому. Нет хорошо подготовленных в этой области людей, да и денег, чтобы всё запустить. Но ведь и каждый из нас не сделал на своём рабочем месте того, что может.
 Так дай же, Бог, нам сил!
В дверях коридора его встретили, против обыкновения, ободряющие лица. Он вышел и полной грудью зачерпнул сытного воздуха. Тут поселилась уже другая обстановка, и можно было немного расслабиться.
В обед того же дня секретарь политсовета, подняв воротничок и сгорбив-шись под низким сводом, вошёл в церковь.
- Льготы ему подавай. Не льготы спасут человека, а человек – льготы. Лич-ное мнение? Не думаю. Пусть субъективное, но оно далеко не только моё. Вме-сто того, чтобы помогать поднимать небольшие хозяйства, растить надёжные кадры, он хочет ещё и выбить за это деньги, а сам ни одного стоящего проекта не принёс.
У него не голова учёного, а решето.
Не то, что мир удивить нечем, просто перед самим собой должно быть стыдно, что не новатор. Был бы новатор, конечно, такой бы пыли не получилось на совещании. Это нездоровое качество в человеке. Сказывали на твоей работе, что ты творческий человек, а норовишь хвосты ближним крутить! Сегодня, как обычно, я не сказал тебе по-дружески это прямо в лицо. Поэтому-то и высказался в поддержку развития нового как-то путано и не совсем грамотно. «Больше про займы сказал, не о руководстве людьми. Без веры и надежды в завтрашний день… Как-то холодно и чёрство сказал».
Он пришаркал ногами к церковной лавке и на минуту забыл, зачем пришёл. Постояв в нерешительности перед онемевшими глазами продавщицы, прошам-кал что-то невнятное ртом, купил свечку, вошёл в молельное помещение и за-стал в поклоне за молитвой казаков.
 Поджёг свечу и почувствовал, как от запаха ему сделалось умиротворённо и приятно. Дрожащий фитиль колыхнулся в зыбкой руке, и он поднёс его к об-разку.
Смотрел прямо перед собой. Хотелось побыть одному.
Из прихода одной из церквей, что в центре города, прямо на холодный дождь валил пар. Тут и остановила на нём голодный до разговоров глаз соседка Изерга, мимо которой он было сквозонул в церковь.
Старушка проплыла вслед с гордо посаженной на морщинистую шею голо-вой и носом в конопушках, но изогнутого, как у настоящего орла. Её голос так-же неожиданно навис над душой, как при молебне над иконой. Как  нежданная встреча.
- Мотри! К тому ли образку свечку-то слонешь?
Приобернувшись от неожиданности, сырым голосом выпалил:
- А к какому надо? Руки, прям, трясутся. Спасу нет, – в его руке заиграл огонёк. Хотелось хоть куда-нибудь его побыстрее приспособить, чтобы не об-жечься парафином.
Но от дотошных глаз старушки не так-то легко отделаться, как бы ни мучил соблазн, если попался. Застиранное длинное платье с «анютиными глазками», полукруглый ворот, низ подола расшит белой ниткой... Больше походил на под-зор с дедушкиной кровати...
Подействовала старуха в эту минуту на Крыслова как представитель народ-ной власти.
- Левая вот трясётся, - расколотым голосом пробасил он. - Ещё со школы. На турнике чего-то повредил, как помню. К погоде постреливает, должно быть, предупреждает, чтоб не зевал… Совсем забылся. Николаю Угоднику хотел по-ставить, - как оправдывался он, впервые улыбнувшись сквозь зубы.
Здравствуйте, бабуля!
Бабка служиво кивнула головой в ответ:
- Вон к энтой стенке сновите… - А у меня, помилуй Бог, который год не разгибается в локте. Анна твоя чего-то тогда позвонила… Из ванной стала вы-ползать, и на тебе, надвернулась хребтиной, а рука отказала. Фскальтуру, рай, преподавали в школе-ти?
- Угу, физоргом был, бабк. Все мы сызмальства физорги.
-  В церковь-то зашли, я индо обомлела, как увидела. Интерес возымели, али как? Уж не закрывать собираетесь, как при советской власти? Ай, банк на свя-том месте сновить хочут? Долго ли до греха! Советы нагрешили, вот их властьи и простояли недолго…
- Не закрывать. Свечку поставить, чтоб лучше идеи осуществлялись.
- Это, касатик, что же за идея такая опасная объявилась, уж не война ли ка-кая собирается? – допытывалась, как закрадывалась в душу, старуха.
- Старая, а любознательная, ох, и любознательная! Вам, бабк, впору проку-рором только работать, а не пенсию проедать в церкви.
- А вы и с этим пособить можете?
Петро не сразки нашелся что сказать, поначалу спрятался за проходной улыбкой, потом осмелел:
- Вы вот что, бабань, мозги мне тут не крутите. Ступайте себе домой с ми-ром. Мне с вами не по пути сегодня. А что касается войны, то её больше не бу-дет. Потом, я вам не отдел кадров, а какой ни на есть, всё же политик. Здесь вы, как в корень глядели. Поэтому больше знать при вашей должности не полагает-ся. А теперь можете идти по двору языком вертеть, а то после ваших разговоров перед глазами аж дымно становится.
Старуха Изерга опустила тяжелые купяные глаза, прикинулась ангелочком и, раскланиваясь перед иконами, задним ходом удалилась из церкви.
- Сказал ей, что не по пути, подумает, что с Анной опять расстаёмся, рас-пустит теперь по подъездам сплетни...
- Так что же теперь?
«Ей на голове хоть кол теши, разве запретишь», - тронула сердце Крыслова мысль.
Крыслов, несколько несимметричен фигурой, с длинным корпусом, тонкими и короткими ногами, скоро уже вернулся после перерыва на совещание. В глубокой, подъеденной желтизной ложбинке глаз, в голубеющей оболочке хру-сталики похоже сомкнуты с верхней пшеничной кромкой ресниц. Глаза поэтому кажутся с близкого расстояния, будто налитые до краев вином.
Такой чёрточки достаточно, чтобы пользоваться успехом у женщин. Даже усталый и томный взгляд не мог здесь служить помехой. Широковатый и кур-носый кончик носа, когда Крыслов замечал, что за ним наблюдают, немного подёргивался, и оттенок лица уже становился независимым, но, к стыду, за-стенчивый вид не пропадал.
Уже не вставая из-за стола, довёл вкратце до окружающих соображения по встречным наработкам, как со стороны ответственных лиц хозяйства, так и со стороны министерства и партии. Где в рамках единой программы каждый решал бы и воспевал свою строгую задачку - как лучше уживаться с коллективом и получать доход.
Словом, снизу должны поступать передовые предложения, вверху углуб-ляться. Всё это испытывается и запускается. Главное, при общем контроле и интересе.
Совсем неплохо!
Кудревайкин, разинув рот, слушал секретаря политсовета. На продолгова-том черепе его светился широкий лоб. Он отчётливо выпирал, нависая над ост-ровками слегка скошенных скул, готовый в любой момент содрогнуться склад-ками кожи.
- Всё ладненько, аккуратненько продумано, но дело в том, как мы кадры для хозяйства смогём отобрать? и возможна ли здоровая жизнь вообще, о которой мечтает планета? У вас свои на этот счёт соображения, у меня свои… Я тоже после аспирантуры, может, не хуже найду, что сказать по этому моменту. Хо-тя… хотя многое воспринимаю душой.
Глаза Крыслова качнулись.
- Для этого целая благодать представлена. Не ленитесь только. В рамках проекта присылай предложения. Можно в форме искусства, где мозгам простор. Лучшие отберём, опробуем, разработчиков премируем и - в добрый путь. На многих фирмах имеются толковые работники. Организация Булызиной не исключение. Важно грамотно распорядиться мозгами. А там, знай только про-двигай да отбирай наиболее способных. На рынке безработных хоть отбавляй, важно найти подходящего.
- А мы Булызиной на первых порах поможем. Нельзя сегодня допустить, чтобы предприятие себе зарабатывало прибыль за счёт государства, а государ-ство несло от этого убытки. Важен существенный вклад каждого работника в передовые наработки.
Булызина, откинув в лёгкой стрижке голову на спинку, смаковала буквально каждую фразу Крыслова. Стриженая головка её покачивалась, а декламирующая рука будто произвольно поднималась до уровня груди, которая подрагивала под тонкой белоснежью кофты. При этом кисть выписывала полумузыкальные обороты ей одной известного танца.
Вместо рукавов на плечах трепались на ветерке споров-разговоров ленточки – черного цвета на одном и белого на другом. Ей все вокруг нравилось, кроме одного: не любила, когда к ее ногам бросали кусок фразы, которой додумывать надо было самой. Конкретных концов-то никто и не знал, что да как надо сде-лать и что выйдет из этого.
Позевайкину казалось, что её чётко очерченными стрелками губ говорит сам секретарь политсовета. Когда наступала в его речи пауза, она тут же вспыхивала задорным румянцем и, привстав, негромко повторяла выверенную сердцем фразу.
- Дайте мне только начать. Там упрёмся накрепко в мозги каждого. Очеред-ность работ станет на свои места. Настанет такое время, когда заёмный меха-низм сработает как часы, а в коллективе народится сердце, неравнодушное, са-мопобудимое к добру, интересу нации, личной выгоде в гармонии человеческих и должностных талантов. И оно обязательно достигнет вершин мировой мысли. Затраты на подбор и воспитание кадров дороговаты, конечно, но того стоят. Заинтересуем всех – от мала до велика.
- У сотрудников будет возможность служебного роста, улучшится климат в команде. Новые технологии в управлении особым слогом по этому случаю по-дадим в газете. Или в сборничке рассказов  там… Привлечем к новым знаниям всех желающих. Ну, чтобы они помогали улучшать эти знания… А значит, воз-растёт удовлетворённость трудом. Появится со временем прибыль.- Глаза её за-светились каким-то небывалым доселе блеском, и карандаш в потной ладони легонько подтанцевал на крышке стола.
Позевайкин налил ей в стакан тыквенного сока, улыбаясь одной щекой. Но та не пила: сколь важным оказалось для неё пережить вместе с Крысловым этот момент! А Позевайкин возражал рассудительным и мягким тоном:
- Всё равно без уличных людей не обойтись. А костяк должен быть, как у казака, с семейной жилкой. Тогда разные интересы скроятся под общий интерес – под процветание... Было бы абы, то росли бы ягоды, а не грибы.
Голос красив, нечего сказать, но песнь кочетиная!
- И проку пока от этой зевластости нет. Возможность, думаю, для выбора рабсилы будет ограничена, как, впрочем, и сейчас. Мастеров на все руки и учё-ных золоторучек, о которых вы мечтаете, ноне с огнём не сыщешь, да и денег на них нет. Через годик у таковых, если сыщутся, появится непримиримое со-перничество из-за должности. Зависть в них заговорит. На этой почве возрастёт панибратство при решении хозяйственных вопросов. Представьте на минуту: вчера какой-то Феня был равным среди равных, а теперь начальство. Потому активность работника, желающего попасть на более высокую должность, сни-зится. Вот вам и вся арифметика.
- Ведь перевод таких людей на родственные должности не удовлетворит хо-зяйственные потребности. Всех на тёплое местечко не затолкаете. Фирма не ре-зиновая, лишними должностями обзаводиться. И к тому же качественная по-требность решается не частным переводом на новую работу, а через повышение мастерства на месте или через обучение на стороне. Привыкания работника к новой обстановке всё равно не миновать. Опять польются дополнительные де-нежки. Вот они, недостатки вашего отбора, о котором вы больно сухотитесь. Я просто попытался продолжить вашу мысль с позиции сомневающегося. Что предлагаю? Пока что критику.
Крыслов давно вслушивался в разговор, прилаживая ухо к залу. Сквозь не-разборчивый рокоток голосов, потирая лоб, размышлял, чем бы возразить, но не находил однозначного ответа, как раньше. Дело оказалось намного серьёзнее, чем представлялось на первый взгляд.
 - Конечно, высокие затраты мы не осилим, - мягче обычного сбавил тон. Так ему легче было сдержать критику. – Сторонние, желающие подзаработать, увеличат текучку, но и конкуренцию.
- Такая речь вынуждала ослабить позиции согласных. Первым, кто поддался на дискуссию, оказался как всегда есаул Позевайкин.
- Зато появятся свежие силы для развития организации за вычетом недос-татков. Человек со стороны, - значит, меньше интриг в команде.
- Это да, - подхватила Булызина, наблюдая за поигрывающей щетинкой на скулах Позевайкина. – Старый работник во многом ухудшает климат. У новичка же плохие знания организации, денежный риск при испытательном сроке. Долго приживается в команде. Сдерживается служебный рост, по сравнению со старичками.
- По-вашему, и те и другие предложения - чан с ушами? Кого же тогда брать? – твёрже поджимал бровью присутствующих Крыслов, подбирая слова, - рассуждать да горланить – не стрижей ловить. Так и до заутренней пробалясни-чать можно. Давайте пока обождём с новичками! Позевайкин, к примеру, при-шёл в управу с пивзавода. У него там связи. С дополнительными деньгами по-может.
- Так, уж решили…- подсуетился глава управы ещё раз, чтобы обратили на него внимание, слегка наклонив влажное лицо и пряча случайную улыбку, вы-званную репликой из зала. Поглядывая на секретаря политсовета ему всегда было приятно, когда не прямо, но косвенно называли лишний раз спонсором.
Крыслов же осознавал всю важность момента, что от него, кроме рассужде-ний, люди ждут чего-то большего. И он, провожая осуждающие взгляды, уже с уверенностью высказал мысль, терзавшую всё это время.
- Есть на примете ещё один алкогольный завод. Директора их дружат. Так, господин Позевайкин?!
- Та-ак! Если учесть, что ликероводочный с пивзаводом в одном маленьком городе, то, конечно, сдружились. Поговорю, может, с дополнительной площа-дью помогут временно Булызиной. Снимете у них помещеньишко? – обратился он к директрисе. - Будем «пьяным заводам» рекламой помогать через вашу га-зету. Через новые идеи в книжках. Вы ведь и печатное издание планируете от-крывать для продвижения продукта? Ну, вот… и про наших кандидатов не за-будьте, особенно на выборах главы страны.
В глазах Булызиной зажёгся и уже куда-то плыл уголёк долгожданной радо-сти. Она отрешённо и счастливо посмотрела в окно. Там неустанно оживали после дождя цветущим сиреневым садом её надежды. А посреди цвета товарищ Крыслов с указкой и конфеткой в руках.
И её мать смотрит откуда-то с горы прямо под горизонт, не моргая. Слезы, внезапно выдавшие её чувства, хлынули по щекам. И она прикрылась ладошкой, будто хотела за красными лепестками ногтей спрятать свою духовную наготу. Но радость, взбудораженная сумасшедшим сердцем, всё-таки прорвалась наружу.
Она громко всхлипнула. Все её понимали, переглядывались и сочувствовали ей.   
Секретарь политсовета распалённым голосом пытался вернуть взмывшую на крыльях чувств Булызину на землю. Однако под напором непривычных взглядов она оправилась, вернулась в прежнее состояние также неожиданно, как и улетела. Ибо не только она, и другие понимали про себя, что горячие идеи рождают не только смелые и добрые поступки, но и голубые мечты. А чтобы им суждено было сбыться, нужно локоть о локоть пахать, переходя от науки к делу.
- Но учтите, товарищ Булызина, все производственные этапы в развитии бу-дущего продукта. Это также коснется новейших разработок. Все ступеньки от идей, включая кредитные предложения от государства, до их реализации обсу-ждайте с нами.
О кадрах обговорим ещё. Если трудности обозначутся.
Вечером, после дискуссий, Крыслов принял Васька, который по обстоятель-ствам семейного горя не участвовал в разговоре и был весь какой-то скукоже-ный; битых три часа проговорил с ним о хозяйственных делах и после о сва-лившемся на его плечи несчастье. Чуть позже секретарь связался с Куколкой, который теперь опекал отделение международного розыска по линии милиции, и дал ему на этот счёт кое-какие указания.
                XV
Беседа в кулуарах Консультативного совета правящей партии протекала жарко. Обсасывали приём новичков в команду. Для Булызиной это дело новое.
Решили навалиться сообща.
 Казалось, не только рубашки, но стены и стёкла потели от испарения тел. Крыслов с небольшой поволокой в глазах пребывал в каком-то чудодействен-ном настроении мечтателя. Говорил доходчиво, будто настраивал присутст-вующих на подбор кадров для своей организации.
- Кадры-ы, - для пущей важности он сопровождал напевную речь музыкаль-ным жестом, - они ведь разными бывают. Одни способны к монотонной работе в жаре, около печки. Другие нет. Поэтому производство сегодня ждёт от школ разного профиля людей приготовленных к специальным условиям. Человек должен готовиться под дело и дело под человека. Он должен знать на практике где и когда сладить дело, в каком порядке да рядке все удобнее произвесть, опять же, как подстраховать себя и денежки, а то получится из нас всех началь-ники, только без высот грамоты, тогда не только девки, птицы по улицам вы-смеивать станут. Век уже не тот, он и требует новых ходов-дорожек. Вот как.
- Всем нам на роду писано сухоту об этом нести. К примеру, кадры для Бу-лызиной дело ее команды, так? Нет, не так и не тут-то было, этот вопрос и го-сударыни касаем и партии, которая правит. Не поладим дело в этом хозяйстве, не взойдет его зерно и в другом, и третьем. И пропаганда опыта не поможет. А мы тогда для чего тут? Где наша теплота?
- Честно говоря, я хотел бы всё начать с контроля за каждым из нас, за орга-низацией исполнения дел. Более опытные в этом деле советуют, что на сего-дняшний момент  следует начать с подготовки людей. Тяжело, конечно, побо-роть самому свое же мнение, но придется, ради общей пользы. Ходов выжива-ния предлагают много. А какой их них окажется более гож для нас? Вот знать бы наперед, и спорам конец. Это вы лучше меня знаете. Только чем крепче че-ловек душой, тем лучше для товарища. Вот таких бы хоть парочка нашлась, другая, - тогда бы да-а! Надо сделать так, чтобы труд каждого стал смыслом его жизни.
- Здесь не надо ограничиваться только доходом или заработком для сущест-вования. Во какую голову для коллектива надо. Что-то типа передовой работ-ницы, - он повернулся к Булызиной. - Она с детства, как мне известно, росла замкнутым человеком, не любила учиться. Тогда родители ей посоветовали больше общаться по учебным вопросам с подружками. Всё, мол, лучше, чем домоседкой вырастет. Раз прихожу к ним в гости, а у них полна передняя её сверстников. Слышу разговор:
«Скоро освободишься? – торопит отец в подмокшей рубашонке от пота, – крёстный вон пришёл к тебе.»
«Скоро. С отстающими мы все задачки уже порешили. Одна математичка осталась на очереди.»
Собравшиеся вздрогнули.
- Пока таких суперменов бабы нарожают да воспитают, кто работать-то бу-дет? – пробилась реплика с мест.
- Зато эти будут постоянными работниками. А временщики лучше, что ли? Их охотно переманивают и также охотно расстаются с ними. Конечно, им ни обучений, ни премий особых не надо, и так согласны работать, лишь бы взяли.
- Временщики, те с лучком! Ага! Раз один у нас был, всё время телевизор с монитором компьютера путал. Каналы всё искал, - засомневался кто-то из зала.
- Организацию надо к человеку способить, как в Японии. Брать сначала на низшие должности, потом растить. К этому приучать в различных школах и дома. Стимулы-посулы увязать с добротностью изделия, сроками, улучшением работ. С займами его выручать… Тогда узкие направления в учебе осилим, вставил Позевайкин, заметив, что на него не смотрят.
- А ежели он с образованием да с опытом, тогда как? – трое почти в унисон возразили.
- Всё равно, значения не имеет. Зато продвинется в таком случае быстрее по службе, раз способный. На важные должности надо переманивать с родствен-ных сфер. Они придут опытными, а следом готовить резерв из тех, что есть, - настаивал Позевайкин, гоняя указательным пальцем воздух.
Секретарь трёт потный лоб.
- Думаю, всякий отбор должен быть в рамках компромисса, как на амери-канских фирмах. Они и лучшие специалисты имеют слабости. Ключ к отбору, по-моему, это ясное представление о действительно необходимых качествах человека. Другими способностями можно и пренебречь, например, знанием ки-тайского или немецкого. Если кому по работе доведётся встретиться с амери-канцем, то никому и в голову не придёт, чтобы назвать ихнего мальчика каким-нибудь «деркнабой». На то есть услуги переводчика.
- Ясно дело, прости, перерву, - засуетился Позевайкин, - есть предложение перенести разговор на завтра, а то уже поздно.
Большинством голосов решили вести отбор людей по количеству учёных разработок, годных к практике. Расходились затемно. Однако тема, задевшая за живое, продолжала обсуждаться отдельными кучками вплоть до транспортной остановки. Картуз Крыслова съехал на затылок. Прижатый к груди подбородок заметно двоился.
- Это кому, интересно, всё ясно? Одному понятно, другому нет. В прошлую субботу завхоз выторговала у меня отгулы. Сколько, конкретно не уточнил. Раз человек заработал и просится отдохнуть, пошёл навстречу. Неделю о ней ни слуху, ни духу. Почему так долго загуливала? - поинтересовался. Она: «Так у меня куча отгулов скопилась. Три с этого года и три с позапрошлого…».
- Вот как облопушился, прямо, хуже соседского ребёнка. Раз, значит, сосед-ский малец укатил в школу на самокате, а вернулся без него. Родителям доло-жил, мол, так и так… завтра ребята вернут. Пацаны надёжные. Зато велик дава-ли покататься, на синих спицах. Ни у кого такого в школе нет. Когда пацаны вернули самокат, соседский ребёнок им вернул пятьсот долларов, которые об-наружил перед сделкой в портмоне для велосипедных ключей. Заберите, гово-рит, это ваши.
 А то в следующий раз сделка может не состояться.
- Вот и получается, что для одного понятно, что он затеял, а для других нет. За день намотаешься и слова все, не только мысли подрастеряешь. Но скажу вам, товарищ Позевайкин, раньше я повыносливее был, особенно в армейский период.
- Во флоте?
- Как? - повернул правое ухо к собеседнику. – А нет, не на флоте. Просто в горячей точке служил. Бывало, боевик как свистанёт из пулемёта, по тебе аж пот градом бежит. Лежу раз за деревцем, к земле приткнулся и думаю: ни квартиры, ни образования, ничего у меня больше на белом светушке не будет. Только смертыньки не хватало для полного счастья хватануть, на чужой земле ещё. Перебрался за железобетонную кубышку, страшно стало умирать.
- Лежу и не дышу.
 Думаю, может, опамятуется мой неприятель и уберётся восвояси. А он – о, Иисус, Мария! – как пустит «мухой», реактивная такая установка есть, и по мо-ему прошлому укрытию, только воронка, закиданная осколками, рядом оста-лась. Деревце, за которым сперва укрывался, в щепы разнесло, и соседние вверх ногами с корнями выворотило.
- Вот как ухнуло!
- На ухо до сих пор от этого плохо слышу. Ох, и досталось мне тогда на по-нюх табаку! еле ноги упёр. Лёг в другое место, магазин автомата полный, а стрелять не могу, только скриплю зубами. Больно уж сладко огнём моё старое укрытие охаживали. Спасибо товарищу дорогому, отвлёк их тогда, я и выполз из-под обстрела.
- Широкая душа, тоже с нашей Волжки.
- Он на окопанном танке был тогда. Ему сподрушнее было управиться с не-приятелем, чем мне, стрелку. Помню, партийный был. Один у родителей. Погиб неделю спустя, на засаду напоролись. А вот его часы. После смерти меня на-шли. Так и ношу их в целлофанчике с собой. Посмотрю в горькую минуту на стрелки - тикают, и боль с души сойдёт.
- Вдвоём-то легше её переносить. Каждый раз вот так и советуюсь с ними. Больно глубоко время показывают, аж за сердце берёт. Гляжу на них и будто плечо товарища ощущаю.- Он отвернул полу куртки, вынул свёрток и показал Позевайкину. - Утром перед уходом на работу выну, сверю часы, и, кажется, снова к бою готов. Нам бы кадры Булызиной покрепче подобрать. Жизнь от них напрямую зависит.
- С Куколкой близко знакомы? – внезапный вопрос Позевайкина не застал секретаря врасплох.
- Да уж, приходилось сталкиваться.
- С ним поаккуратнее надо! Я лет десяток назад водителем работал в пере-движной милицейской группе. Привёз он тогда человек пять в машине обшмо-ненных. Деньги, крестики, золотые украшения у пьяных повыгреб, а самих сгрузил за лесом. Сначала было на них протоколы оформил, потом порвал. За-чем, говорит, ночью бюрократию будем водить. Кинул мне тогда, грешным де-лом, пачку сигарет разжиться, а себе остальное загрёб. Правду сказать, подвер-нись сейчас подобная ситуация, как бы поступил, не знаю, но от сигарет бы точно отказался. А в тот момент я не выдержал такого унизительного обраще-ния со мной и вскорости уволился.
- Надо же таким вызреть и колоситься!
- Обобрал мужиков до нитки, а ведь их жёны, детишки дома ждали с копей-кой. По милицейскому виду не скажешь, что менты голодают. Короче, совесть заела от такой работы, и ушёл к ядреной бабушке, - краешком глаза теперь По-зевайкин испытывал терпение собеседника: не выкажет ли в себе какую слабую черточку, чтобы легче к нему подъехать потом было. Не разжалобится ли на откровенность в ответ, но тот оказался вполне устойчивым на дружеские про-вокации.
Характер человека выковывается не только за тетрадкой, но и промеж раз-говоров, когда за живое трогают.
 Как ни крути, а личность везде первична. Он поправил галстук в горошек, прослушал выступление собеседника, как проглотил. Вроде и не было никакого разговора между ними.
О, небо, а ведь с таким ещё забот полон рот. «Воспитанием перекошенный какой-то…». Напрасно Позевайкин искал в задумчивых, потемневших, с чу-динкой, глазах секретаря соучастия. Реакции так и не последовало. «Этот тёр-тый калач, сразу видать. Он те душу раскрывать подходит всегда с выгодной стороны».
Позевайкин после некоторой паузы незаметно перевёл глаза на дорогу.
Он был здесь, а глазами на работе. Не успели по-доброму разобраться с от-ладкой вопросов по займам с государыней, как во дворе заметался огонек, воз-вестивший о новой неполадке.
День-деньской за спинами товарищей охали, выплескивали накипь недо-вольства напарники по команде. Резали, невзирая на должности и заслуги, не жалея последнего кипятка слов.
И первые, пока еще розовеющие всходы облачков, поднялись над второсте-пенными проблемами.
 Подобное каждый раз повторяется, вырывается на повестку дня и, насы-тившись жизнью, уходит на задний план, уступая место новому состоянию. Многое начинали, переиначивали, вводили что-то новое, более надежное и удобное.
Облака решенных вопросов росли, ширились, казалось до самой Волги, за-висали над ней и уходили куда-то далеко - на юг, запад и восток... Они тянулись туда, куда гнал их попутный ветерок надежд. Там их встречали в штыки, с неохотой, настороженно, превращали в легенды.
Предложения в хозяйствах требовали для себя самостоятельной обкатки, доводки до ума, внедрения в дело, прежде чем лечь готовой папкой строгих предложений на стол государыни. Она, конечно, в этом не отказывала, обсуж-дала с депутатами разных уровней, хозяйственниками. Там их брали за основу, прорабатывали и рекомендовали хозяйствам - учесть в дальнейших разработ-ках.
На все, про все выделялись деньги, люди, но дело то цвело, то вяло…
Хозяева, если и занимались перевооружением знаний и умений работников, то в основном на короткосрочной ниве. Прочные и добротные отношения меж-ду людьми, работником, предпринимателем  и чином высокого ранга ещё толь-ко складывались.
Золоторуких мастеров со строгими мозгами на время приглашали из чужа-ков. Теперь же некоторые хозяева брались отдать парочку своих охотников, чтоб их обучить на стороне.
- О-ох-ты… - брались за головы мелкие начальники.
- Фу-у-ты… - подбадривали сводки голубых экранов с передовых хозяйств.
И снова зорькой вспыхивал на горизонте кадровый вопрос.
- Ну что вы себя криком тешите, репутацию только себе топчите? Ноне, ви-дать, сойдутся концы с концами…
 - Нехай обучают… А про завтра подумаем ещё.
Из-за череды облаков доставало сквозь растворенные окна ласковое солнце. Как мамка, теплом согревало их молодые спины, черные спины будущих ра-ботников!
 Все чего-то ждали, того, чего никогда не будет: медленно спрялся день, а мысль по учебе, по великим открытиям века осталась.
 И завтра снова предстоит обсуждать!
Позевайкин и Петро даже не заметили, как подошёл маршрутный автобус и хлопнул перед глазами туго открывающейся дверью. К ним, увидав своих, со-шла Ирина Пташечка. Тонкий носик ее тотчас задышал расклешенными нозд-рями и дёрнулся от радостного смешка. Она взвизгнула от неожиданности, и тонкий покров ее платья с глубоким вырезом на груди разнес по целой плат-форме соспелые ароматы далёких духов.


                XVI
После переворота старой воли народа Крыслов налёг на изучение началь-ничьего труда. Всё раздумывал: как пресечь продажность среди людей, а то, неровен час, люди перестанут понимать друг дружку. Тогда беда. Отдохнуть как следует не приходится, а труд уже требует подачи его по высшей пробе. Многие предложения по технологиям управления недоступны широкому кругу населения. А ведь из их числа… могла вызреть какая-никакая, а все помощь.
Потом, без теплой женской руки совсем плохо делается в тугую минуту. Народ требует, чтобы начальство, как стёклышко, насквозь видно было. Куда годится? Ни в лужу оступиться же.
Кругом воровство, мошенничество.
Того и гляди, скажешь: «А чем я хуже - свою жизнь побогаче сделать, как у других начальников».  Иной раз такие мысли заведутся в голове Петра и не зна-ет, что и делать. Оттого размягчился. Целеустремленность и решительность подводить стали. Но подходящего человека, с кем разделить тоску великую и донимающую, хуже пчёл, так и не смог.
У государыни по текущим вопросам дела только поднялись. Маячат мысли, маячат предложения о том, как обуздать продажность чинуш - хозяйствам про-дыха никакого не дают своими домогательствами... Взяться за дело, там, гля-дишь, и на местах зашевелятся. Веру и надежду в защиту от поборов государы-невых слуг дадут хоть какую, думки ихние разгрузит.
А то целая уйма проверяющих гнездится в отделах.
У новеньких пока еще режутся голоса, но и они кое-что дельное привно-сят… И ритм ни на минуту не сбавлен. С людьми договариваются. Порядок ра-бот дробят, скорость на отдельных участках растят. По многу раз, как челноки, пробегают глазом сделанное: все ли подогнано, так ли ладно?
Кругом тишь: ни ругани, ни оброненного зря слова.
Только пищит техника, перекликается меж собой разноцветными глазками ламп.
Государыня для хозяйств по крошке выпестовала свежие силы через «пар-ламент». Свет проливала под неокрепшие ножки, чтоб молодым на столбовую дорожку легче пройти.
Крыслов все переваривал в себе, не торопился что-то предпринимать впо-пыхах. Все жизнь свою ворошил…
 Ходил бобылём, хотя жениться мечтал с семнадцати лет. Старуха-мать по первости запретила ему шляться по ночам: «Надо о сурьёзной специальности думать, а не с девками вожжаться». Её, конечно, он слушал, но про себя о хо-рошей девке думку всегда на готовях держал. Если бы подвернулась путёвая, ещё неизвестно, чем бы дело кончилось.
Время шло, а подходящей пока не сыскалось. «Вот так, Петюня! Годки твои далеко от ровесниц ушли. Одни сопливые девчонки да разведенки с уставшими нервами остались. А с ними, говорят, тяжелее всего в повозку впрягаться. Вот и остался на эфесе - без жены, без детёв… Ну и ладно, авось, ещё сыщется…
Может, такая, как я, попадётся по годкам? А то ни щи сварить некому, ни кружку воды подать, когда схворнёшь». – Как всегда внезапно пробивалось его подсознание. Обрастало шёпотом, поднималось в голос, секлось слезой, рва-лось сквозь редкий стон наружу и снова пропадало.
«И доколе терпеть всё буду? Был бы чубчиком поприличнее, скорее бы на-шлась… ещё в школе», - с горечью вытирал руки о привычный коричневый ха-лат и шел к себе. С тоски набирал телефон товарища и тотчас тонул в длинной паутине разговора. Мужская осудь, накипев внутри, в конце концов проливалась на сожительницу Анюту.
- Отщипнулась Божья любовь ко мне, как лучинка от полена,- вдавил Петро до боли потревоженное войной ухо телефонной трубкой. - Ни ночью, ни днём её не приголубь. Так и дышит холодком, будто с творил погреба.
Другую сыскать? эту прыскушку жалко…
 Как вспомню: как её руки обои проклеивали… майки, рубашонки её трудом отглаженные, останутся, сердце нытьём заходится… До чего её, человеченку, жалеть приходится… А с лица нелюбая. Вот как получается… Она в душе тоже хочет округ меня уют соблюсти, а не получается. Наверное, по подобной же причине, как и у меня, не ладится… А я давеча возьми да вспыли… на детскую крайность срывает иногда…
Сравниваю с другими, коих на улице встречу… казня одна Божья… чужие лица вижу, а в них свою «иудушку» потом до слёзки вспоминаю… Сейчас, ду-маю, хаю, так сказать… а она, наверное, в эти самые минуты мне носки прости-рывает, надежду на меня вынянчивает. А я, как Аникина корова, по сторонам, на чужих пялюсь. Подумаю так, жить на свете не любо становится. Умоешься горем да отвернёшься.
Но почему так судьба обделила?
 У коих, глядишь, утеха да счастье по жизни, а у меня страдание Господне… Одна попалась – неудачная… с жуликами вязалась, и сын в неё пошёл. Не ужи-лись, Петруня, не свелось…
 И здесь не знай, что получится…
Вечером того же дня Анюта, оторвав сожителя от основного труда, насилу дозвалась его помочь с ужином. Наточила остро нож, приготовила округ него чашки с водой, разложила на кучки сорта намытой картошки. Сама присела на корточки рядом с табуретом Петра, поглядывая  лукаво на него из-под широко-го и прямого лба.
Небольшой смазливый носик с крохотками губ делали ее петлистый взгляд глубоким и обворожительным. Непослушная юбка в дудочку забралась в этот момент неподобающе высоко от колен, а исподний край вывернулся трубочкой.
Петро по необыкновению то косил на ножки, то упирал глаза туго в пол, ря-дом с её пушистой тапочкой. «Ну и прыскушка, нашлась, тоже мне, как от моей черствинки спастись?», - мелькнула было мысль Петра и оборвалась.
Анна между тем сняла струйку кожуры, выметнувшуюся из-под лезвия но-жа.
И была довольна собой.
В этом году она переживала пятый десяток осеней. Светлокожее лицо ещё хранило приметную девичью красоту, подчёркнутую озорнинкой серых глаз, чуть тесненных лёгкой меткой забот. Были они, будто от переполненных слёз, блуждающие и беспокойные, как огонёк, с хмелинкой радости, но горделиво выстреливали в Петра самовластную волю хозяйки.
- Вот эту накось, должна быть рассыпчатая… - и подала выбранную карто-фелину.
- Ал-ля! – поддержал её Петро; в сноровинке работы стыла его верхняя  гу-ба, которую закусил в знак старательности… Он ловко работал пальцами, со-бирая на запястьях убегающие из-под ножа мутные капельки воды. И тут заме-тил, как её полнеющая грудь вздрагивала под учащёнными ударами сердца. Тонкие прожилки тела набухали, прогоняя по теплым артериям застоявшуюся кровь. Рука Петра дрогнула и, выросшая капелька с крахмалом скатилась по локтю в рукав. Петро поёжился…
- Что с тобой? – встрепенулась Анна, выгибая бровь.
- Мысль пришла. Сейчас быстро запишу и дочищу…
Анна тоже поднялась, обхватила его со спины, как бы не желая отпускать, погладила его по груди и сорвавшимся с контроля голосом пробасила:
- Давай зараз спать лягем!
- Хоть за два… - с первым подвернувшимся словом расслабился Пётр.
Поймав на неуместной нескладушке, Анна снова коснулась припухшей ла-дошкой его груди и кивнула, подтрунивая, коротко стриженой головкой на по-стель.
- Вон оно, как на сладенькое-то губы пораскатал! Плохо ли на дармовщинку понежится с глупенькой бабёнкой?!
- Не понравилось, как сказал? или, может, ещё чего? – другого способа так и не нашёл Пётр, как потоньше просеять свою мысль, чтобы не обидеть Анну.
- Сказал вполне образованно, но не совсем воспитанно: как это? на полдо-роге дело бросать, а значит, неграмотно и говорить… Ломом тебя, видно, дела-ли… не тонкий ты какой-то, не гибкий. – Под хмурым навесом её лба собира-лась гроза. В ложбинках около глаз встревожились морщинки.
- Чего ещё выдумала на ночь, глядя? а мужик всё терпи… - и встал с дивана, где, было, уже развалился, как у матери дома.
- Кто первый выдумщик, так это ты. По языку видно. Толовый он у тебя. Чужих баб только окручивать вы мастера… - хотела сказать больше, но, задрав подол платья, закусила его зубами, оголив припухший живот, сквозь губы сце-дила грудным голосом: - А об этом кому заботиться? Опять мне? Или может, скажешь, соседу? Он и сосед-то тебе сопли утрёт, не смотря, что вислоухий. У него, что ни квартирка, то картинка…
- И девки при нём глаже иконы глядятся. Через тебя и глаз не кажет ко мне. Весь в заботах, а догадывается: ведь душою-то я с ним… - по другому она и не могла дать волю своему самолюбию.
Когда на другой день Петр, бросив наперевес руки пиджак, возвращался с работы, застал у подъезда слетевшихся, как мух, на мёд, дворниц, доказываю-щих правоту новостей местного значения. Сравнивали бывшего ухажёра Анны с новоиспеченным.
Пётр узнал, что сосед Анны по квартире бывший лётчик, подбитый когда-то на Земле Ении и легко задетый пулей, смог посадить машину. Рассказывали, будто неподалёку от раненой техники, привалившись к разрушенной стене, - только опрокинутая назад голова виднелась у него, - был атакован боевиком.
Когда боевик подобрался к нему и ткнул стволом в грудь, тот рухнул как мешок. Боевик принял живого за мертвеца. Даже в мертвецки-бледном лице жила та сила и величие духа, что не всякий раз у здорового найдутся. Вислое ухо чуть прижато к плечу, будто вслушивалось в чужую речь…
Он был собран, как в броске, слившись в единую силу с дикой природой.
Лишь ветер выдавал его противнику растрепавшейся холкой. В приоткры-тых глазах с краснецой, как у недоспелого, подгулявшего юнца, виднелся не погасший взгляд ястребка и рыжая выстриженная бородка с затянувшейся на морозце бороздкой слёз.
Будто она навек разделила чувства живых и грешных от царства мёртвых.
Слегка задетая недосказанным словом и болью улыбка, с пушком на усах, растворялась у кромки припухшей верхней губы в изогнутой луком черте. Ок-руг – птицы, приторный запах гари и крови. Посмотришь, так со стороны сразу и не скажешь: иногда и так бывает, что гордость дольше хозяина живёт.
В какой-то момент нападавший, видимо, расслабился. А вертолётчик после короткой схватки пленил его… Раньше сосед своей жене цветы дарил, теперь – только матерные ругательства. Говорит, вроде того, цветы цветут мёртвым за-пахом земли. И поди, ему докажи обратное.
Войдя в квартиру, Пётр утёрся рукавом от пота, уставился в угол, где стоял диван, и о чём-то задумался. Дворницы с лицами самовластных пересудчиц, ка-залось, не отпускали его.
 - Завтра придёшь? Судя по виду… не раздеваешься… к мамке надумал? - из создавшейся ситуации Анне теперь ничего не оставалось делать, как выкру-чиваться. Резко как-то получилось всё, непоследовательно.
- А я никуда не собираюсь уходить. Тут пока не гонят, - скрылся Пётр за простенькое рассужденьице.
- Вот и ладно…
- Неужто ты меня правильно поняла?
- Чего бы тут не понять… Полсумки вот этось картошки из магазина моро-женой припёр. Хозяин из тебя, как из моей кошки горничная… Правда, не-сколько картошин удачно обстрогал, как с завода выпустил… Даже к соседке бегала показать, что мужик толковый попался.
Хоть в чём-то в жизни повезло…
После того, как Пётр тогда уснул, пришлось почти всю выбросить, выбирая подходящие картофелины вместе с крепко устоявшимися в народе словами для несрушного мужичишки…
Пётр даже проснулся.
 А потом она успокоилась и прыгнула в койку. Грея друг дружку, они никак не могли заснуть. Подолгу теперь зоревал их ночник над подушкой. Так день ко дню, ночь к ночи притиралась поздняя бабья любовь. Красна и горька дикая ягодка, вызревшая на неокультуренной почве, как калинка, нацелованная го-лодной птицей.
В подъезде их отношения склоняли - кто во что горазд. Соседка этажом выше рассыпала перед распустившими уши свои впечатления: «Обожатель-то Анне несрушной попался. Как не послышу, всё, милушки, гремит тарелками… А скрозь вентиляционную трубу ухо режет, как слыхать…»
- Как живёте-можете, касатик? – как ни старалась, не могла скрыть подраги-вающего голоса Изерга, старушка-соседка, встретив Петра. Очень уж хотелось выстроить более регулярные встречи с соседом. Последние минуты свидания в церкви не очень-то шли обоим к лицу. Купеной взгляд старухи, как приворажи-вал к себе человека. И гордая голова с черно-вязаным воротом платья, казалось теперь, окутывала мысли Крыслова.
- Понемножку, но можется… - и его пальцы забегали округ кнопки подъ-ездной двери, будто она могла спасти от докучливого разговора. Крайне непри-ятно сделалось Петру от чересчур масляного тона старухи.
- А вы ступайте своей тропочкой. Неча приставать к людям, - отвечал он, пряча глаза, потом спохватился… - Вашими молитвами, тётка-Изерга, и пожи-ваем… все так же,  с любимой жёнушкой, - одними губами сорвал улыбку с безучастного лица.
- Такой, которая чужбинкой не занимается, али не нашлось? – старушка по-нимала: «Не ускоришь шага, прозеваешь и порвёшь, вроде бы случайно, най-денную нитку разговора». – От позора её мать и та в монастырь сбежала.
- Все мы, бабаня, с недостатками в этой жизни. У одного на перевесе ду-шевные интересы, у другого денежные, - крутил у виска пальцами Пётр, думая как бы пооткровеннее убедить бабку в этом сугубо интимном для него вопросе, чтобы отстала, и кроме такого способа ничего так на ум и не пришло.
- Вот скрозь эти наши недостатки некоторые вертихвостки и пролазят во власть к мужчинам да страной заправлять принимаются, а отразится такое на-хальство опять на наших горбах. А чем на самом деле их возлюбленное началь-ство в должностных кабинетах занимается? Народ не ведает. Вот потом и вос-питывайте своих детей ровно… Бедняковое семя в армию захомутают, а на-чальниково - вперед по службе пойдет. А другие будут вётлы на речке соби-рать, коз обкатывать да старух щупать в дверях.
Старуха, заломив обе руки за согнутую, сапогом, спину, торжественно про-несла перед ним на иссохшей шее все ещё красивую соколиную головку с клю-вом, опередив Петра на полшага.
После сладко-продолжительных встреч с Петром Анна быстро взошла в те-ло, но не возмужала, а как-то помолодела. Она ждала его по вечерам, облоко-тившись на дверной косяк, придерживая чувства, впивалась в его костлявые плечи, как клещ, до шиповых пролежней валялась на его руке.
 Как сама молодость, отплясывала в её жилах горячая кровь.
 Она даже посреди ночи бегала ему за сигаретами, наглаживала носовые платки, укладывала разбросанные бумаги в сумку, штопала бельё. И не хотела себя видеть другой. Заглядывала буквально ему в рот, но вместе с тем росло в ней сомнение: того ли мужика обласкала?
Чаще стала появляться у подъезда, поджидая его служебную машину. Ду-мала: не прольётся ли какой случайный слушок по поводу Петра? Подолгу вы-стаивала на остановках, ожидая его общественным транспортом. Крутилась у подъезда, нащупывая сплетни о своём мужике.
Больше всего не терпелось застать разговор с каким-нибудь обиженным на него коллегой, чтобы, выведав тайну, потом дать полную волю бабьим чувст-вам, немножко расслабиться и - отыграться…
И всё для того, чтобы хоть на минуточку впасть в пьянящую бескрайность так быстро и неожиданно нахлынувшего счастья. В своей подозрительности Анна распаливала Петра иной раз до такого крайнего состояния, что он мог её отлаять или стукнуть тапочкой.
А в ответ она получала возможность гнать его в три шеи. Чтобы потом, утешая распоясавшиеся чувства, насладиться переживаниями до остатка сил, испить до донышка измучавшуюся жизнь в капризах половодья женской любви. И от этого у неё росли силы, будто крылья.
Она много стирала, убирала, готовила. Но это было сверх необходимых по-требностей, и Петра начинало бесить. Чувства притуплялись, терялась прежняя острота ощущений. Лишь работа поврозь могла рассосать скопившуюся глубо-кую боль.
Петру иногда казалось, что в такие минуты у него покалывает под левой ло-паткой. Работа как-то сглаживала, излечивала недомогание души, как царапины на коже от её ногтей. И Петру думалось, что жизнь ещё только-только начинает складываться. 
А любовь – это от Всевышнего.
- Взять человека у меня в отделе, скажем, замухрышка замухрышкой, а ведь и его заинтересовать надо, энтузиазм, огонёк вздуть требуется. Только и танцуй пред каждым, а про свои заботы и забыть придётся… Тоже неправильно. Давеча спал плохо: часы с кукушкой не давали, то соседи по всей полуночной пили… Так очерствеешь от недомоганий, и команда уважать перестанет… А я как-никак – авторитет. «Новую жизнь строим, средний класс подымаем… ис-пытываем себя заново».
С навалившимися мыслями пришёл под бочок к Анюте. Думал отоспаться, но сон так и не шёл, лишь под утро он укараулил Петра. Тот даже не заметил, как уронил по-детски на подушку слезу.
Анютины губы на заре размывала смешинка. Пётр проснулся, и только те-перь понял, как он неловко спал: рот открыт, в горле когтями скребут, как кош-ки нагадили, слюны не сглотнуть, рука занемела по локоть и колола иголками... 
Спустя время, у Анюты выпростался ребёнок. Расширенный лоб и заужен-ные скулы, чем-то напоминали схожесть с Петром. Анна всякий раз менялась в лице, когда прикладывала к груди крохотный ротик, причмокивая губами, вела первые воспитательные беседы с малышом. Пётр даже уступил давно пригретое место на диване. И по этому поводу всё больше отшучивался, усмехаясь в уста и подмигивая дёргавшейся бровью:
- Вот те, батенька, и Петров день… – Петро вкладывал в эти слова особый смысл, подбирая правильный тон долгожданному чадо.
 Сглазу боялся.
Пока Петро тянул рабочую лямку, Анна ближе к вечеру, смазав конопляным маслом полотно волос, пристрастилась купать ребёнка. Затем пеленала, как в кукольные лоскутки. Ей это нравилось, хотя детской одёжки более удобной в доме было полно. После удачно проведённых дел Петро приносил для своего дитя каждый раз что-нибудь новенькое из шобонишек…
Анна, положив зевластое тельце на кушетку, попросила Петра доглядеть, тот крякнул в ответ, добирая балконный мусор. Она тотчас улетала в дальнюю комнату за полотенцем. На этот раз ребёнок скатился с постельки прямо в ван-ную и захлебнулся. И никто его больше не слышал. Когда Анна спохватилась, что ребёнка не слышно, было уже поздно. Слышалось с лестничной клетки глу-хое  Петрово постукивание мусорным лотком.
Скандала не было.
…Оплакали скоро… После перенесённого горя, Анна сделалась, как тень. Замкнулась, больше ходила в церковь. А в последнее время неожиданно поду-мала: «Уж не Петро ли сглазил ребёнка, Божья любовь? «Больно примета пло-хая – дитю подмигивать с этих пор…».
Отношения теперь у них пошли наперекосяк.
«И какие мы после этого люди, раз детев своих гробим и не видим? Надёж-ности ни в ком не стало. Иной раз за себя поручиться страшно, не только за ближнего. Вот как судьба закручивает. То ли о себе да семье думать, то ли о кормильцах-хозяйствушках наших?» - разматывал пряжицу жизни Петро.
                XVII
Жизнь в эти годы редко кого лелеяла да не обижала, редко у кого всё скла-дывалось и ровно выпёстывалось. Порядка не было ни у бабушки за горшками, ни в больших и малых артелях.
Пахло холодком размежевок: кто, чем, как да скольким… владеть станет? И как к особо выделившимся относиться еще не знали.
 Присматривались друг к дружке.
Вместо добротного продукта и теплого обслуживания человека расцветали обман и обещание. К самой же государыне не достучаться. Администрация тоже недолюбливала эту взорвавшуюся массу и поспешила отгородиться от нее разными отписками.
По строгому глазу государыни теперь скучали.
Нужность и полезность все меньше заглядывали в окна работника. Не всё добытое посильным и честным трудом приветствовалось, признавалось выгод-ным для хозяйства. От хозяйств ждали хоть каких-то образцов по добротности товара, но с этим как-то затянулось, сдвигалось на задний план. Всё чаще давали о себе знать болезни.
Настроение портилось. До серьёзностей ли тут становилось?
Бывает, работает, работает скромно человек, возьмёт да съерашится за обо-чину и поплывёт по течению, как выброшенный на свалку и отработанный ма-териал. А про себя подумает, что отдыхает, осваивая новые отношения и впи-тывая вместе с подобными себе жизненные нечистоты. Иной займётся прира-ботком, войдёт в спор с собеседником, думает, что послужную честь отстаива-ет.
 На самом деле обиды глушит, терпит, перебивается, чтоб не так сильно по ночам сердце тосковало.
Лицо Васька как-то пожухло, закоравило, как осенний лист гляделось. Глаз-ницы лунно-мутноватого света сошли на тревогу и беспокойные ночки. Втайках сочувствовал тем, кто ещё не поднялся в жизни, не припозорил нечестно добытым своё доброе имя.
Только щёки еще напускную весёлость вываживали.
 Сандалия, подштопанная на скорую руку, убого выглядывала из-под упав-шей штанины. Брали своё совсем невзрослые забавы, сея по дорожке-судьбе излишние заботы да хлопоты. Видать, ребячество возвращалось и звало, звало в дорогу…
 В срывах такое заметно у мужчин.
 Застоявшееся чувство селилось в далёком от них мире, с которым они ста-новились больше связаны, начинало как водой, подтачивать их, незащищённые берега, ломая исподволь сложившийся характер.
Поэтому иногда кажется, что перед тобой в одно и то же время явились со-вершенно два разных человека - сегодняшний и прошлый. Посмотришь, так и скажешь: «как же его судьба-то переделала?!»
Васёк пережинал невзгодицу вместе со всеми. И конца ей, кажется, не видно было.
- До чего жизня, едри твою налево, тупая... Раньше из-за меня родители в школу по учителям бегали. Подрос - за невестами для меня, по соседям. А я что? Ну, разве старикам за лекарствами в аптеку когда...
 Они же родители.
 Можно, конечно, поубиваться за учителями, невестами, лекарствами, но не за козлами же в человечьей оправке? Они - чиновники, поэтому враги коренным переменам жизни, а добрую жизнь, как известно, не делают в белых перчатках да кукурузных початках.
Мозги Васька болтались, как у пырышки голова. Сегодня он в доме своих предков. И от этой необычности было как-то не по себе.
- Какой ноне день? Если Покров был на Мясоед, была  осень. Сейчас почесть лето, конец мая… значит, авторник. Вон и народ опять около моего долгостроя-домишки ошивается. Чего от него ждать? Посплетничать, поёрничать хочет.
 Ему больше негде, окромя моих окон. Пущай порезвится.
 Со скамеек от подъездов матерная молодёжь выперла, с казённых домов - охрана. Домишко ремонта просит. Дельце какое бы здесь поначалу разместить? Без опознавательных знаков стоит – ни улица, ни номер на нём не значутся. «Жигуль» давно спёрли и тору не оставили. А ведь это дом моих предков, - вы-глядывает в окно, как бы раздумывая, что предпринять…
Шумит передок полуказачей толпы.
- Чей дом, кому принадлежит?
- А задок толпы: - Видать бесхозый. Ни государыне, ни хозяину не нужный. Догляд никем не ведётся.
На улице народ все ряженые и огаженые места запрудил, будто День пен-сионера объявили. Один казак в гражданской телогрейке отделился от толпы, залез на крышу и ораторствует:
- К объекту не подходить! Я - сторож.
- А документ на услуги имеется? Али, можа, какое отказное письмо..?
- Имеется, имеется…
Три дня подряд никого к дому навздым не подпускал. Но сейчас в направ-лении объекта петухом пёр какой-то человек. Сторож не сразу сообразил, кто это…
- Стой, кто идёт?
- Твоя смена. Я начальник караула!
Сторож обомлел и попятился. Бровь колючая стрелой поднялась.
Народ удивлённо заспешил на выручку сторожу:
- А ты, правда, начальник караула?
- Нет, я хозяин! – ответил, не теряясь, подошедший. - Не узнаёте, что ль? Это я, Васёк Чемоданчик. «Кругом одни препоны, даже к собственному дому подойти надо суметь», - разруливал он наскочившую мысль.
- Точно он.
-Так и есть. Вот в областной газете и портрет пропечатан. Нашёлся-таки!
- Жена его в розыски  подала...
Тут-то и вспомнил Васёк Нинка последними словами. Через газеты Нинок-невидимка действовала, как пиявка, не взирая на ранги чиновников. И заспешил внутрь дома.
Шутка ли, муж с зарплатой пропал?!
Даже в рабочие минуты жена Васька была перед глазами. А он шептал:
- Вот приду домой и обязательно всёшеньки пропишу Нинку… этой пиявке несчастной.
Нинка вспомнил почему-то сию минуту на сенокосе, до которого ещё и ру-кой не достать. Она стоит с косой у Косого оврага. Пьянящий взгляд её оста-навливается на свежевыкошенной поляне, тесно прилегающей к хлебному полю.
Жена идёт к скошенной траве, осторожно ступая в калошах на босу ногу на вздыбленные стебли неудачно поваленного бурьяна-сухостоя. Ноги, сбрызну-тые соком растущих трав по самую кромку платья, бороздят низинку. Зрелые и кое-где уцелевшие венечки-макушки дигеля и кашки-клевера бьются в колено. Крепкие запахи трав пьянят покачивающегося, как маковка на ветру, вездесу-щего Нинка.
А в глазах далёкий блуждающий огонёк. Он то потухает, то разгорается с прежней силой.
Поэтому Васёк, как бы предчувствуя складывающуюся ситуацию, начинает про себя письмо издалека:
«Двадцать восьмое мая.
Нинок, почему так трудно понимать другого человека? Это отнимает столь-ко душевных сил, что не уложить в длинные деревенские вечера.
Должны быть чувства друг к другу – редкая ценность.
Несколько минут не могу уговорить себя писать… Наверное, на себя много беру? Но, переживая за другого человека, мы находим себя. Я пытаюсь всё время себя чем-то занять. Чувствую, что могу многое и не могу ничего. Пожа-луй, могу только любить…».
Вздыхая и кряхтя, Васёк представляет, как сложит пополам исписанный лист. Потом развернёт снова. Он жмурит глаза. А перед ним – жена. «До скоро-го, Нина Ивановна! Мне пора»,- и подмигивает кому-то. Однако так просто Нинка отогнать с глаз не удаётся.
Васёк видит, как Нинок поднимает рогулину-палку, начинает трясти при-смиревшее под солнцем тёплое сено. По её лицу можно догадаться... О чем-то просит Васька, потом, чуть погодя грозится… Вот она ойкает: из-под ног убе-гая, прячется в чаще травы мышь-полёвка. Васёк вполголоса:
- Чудится ей, чать: не мышь это, а суслик. Оно так, без муженька-то… тяже-ло одиночить.
Нинок время от времени смотрит в сторону солнца, прикрывая ладошкой глаза. Затем вытирает концом платка капельки пота, разбавленные слезой по щекам, и чуть слышно, в нос, произносит:
- Возвращайся, окоя-ащий!
 И Васёк рад до смерти такому признанию. Лучшие деньки представляет.
Вот напрашивается к хозяевам багряный закат, ломаясь в окне. Будто разо-детая вселенская бабка вышла в поле на аршинных ходулях, чтоб всех оглядеть  с высоты.
- Ба-а! а новеньких-то полным, полно. И все на одно румяно… Экие ребят-ки! Лицо молодушки, что ближе к окну, призадумалось: норму, видать, свою к образку великому приравнивает да не знает с какой стороны образок к ней под-нести.
Кажись, гоже!
 Эталон добротности на некоторые продукты виды работ от государыни приняли только вчера, а сегодня он уже в деле. А завтра перед лицом покупате-ля.
Рядом отблеск голубых огоньков экрана. Лица в них помечены шутливой веселкой.
Получается, видать, дело. Значит, день удался!
В пальцах у некоторых ручки, а под ручкой пустая бумага. Многие на ком-пьютере. Ощущение нужности и заделья не дают даже на закат улыбнуться, минуткой свободной сейчас дорожат.
Весь набранный состав уже используется по полной…
Слышатся приколки со стороны:
- Старый багрянец лиц по молоденьким щечкам работников соскучился.
- Уж не говори: больно жарко-колючим их поцелуй окажется. Ни слов, ни дел пока от них не видать.
На радости далеко ли уедешь?..
Васьково перо с этого момента будто начинает скрипеть. Но затея продол-жить письмо оказывается безнадёжной. Слишком прилюдной получится беседа. Он только морщит нос, чешет затылок и кривит губы.
                ***
Васёк новую жизнь до Нинка представлял в тёплой конторке, посреди рын-ка, где прямо из окна, на месте государевого чина занимается он доводкой нуж-ных сообщений о конкурентах, деньжонках, сырье и товарах до мировой кон-диции.
Сперва будто работал в паре, потом ушел на повышение в должности. Сидит на стуле, два телефона под головой, один из них – соседский.
Осваивает совмещение профессий-должностей, чтобы коммерческой выгоды не прозевать.
Поэтому охотно выменивает у покупателей, как мировой тактик и стратег, часть - на целое, целое - на часть. Короткую схему рубит. В случае «крышки», товар легче спрятать. Он выглядывает из окна дедовского дома…
Возле долгостроя растёт народ. Людская перепалка незаметно перешла в стачку. Округ казачьих фуражек народ появляется с плакатами: «Долой буржу-ев!», «Мы вам покажем Кузькину мать! А ну, живо оделся - и на улицу!..» Ку-колка латунными от солнца губами огорчённо вяжется по рации…
Васёк мечется по комнате. Уперся в раму. Закрутил головой, насколько окно позволяло. Солнце во все лучи слепило его. Перед носом, казалось, плясали желторотые зайчишки, танцевали туманную кадриль. Под самое окно выплес-нулась масса народу, точно у звездного небушка днище прохудилось и просы-пало золотые зерна народа прямо около дома.
- Чать, конкуренты на землю пожаловали… была бы государынева база данных о них, этих конкурентах, тогда бы точно знал: кто да что…
А что ежели они на курсы повышения квалификации все привалили? Можа, кто объяву дал от моего имени? Или ярмарочные… опомнились? В команде моей мысли на этот счет уже готовятся… командирами всех принять к себе, сил не хватит целую ораву прокормить … «тем более, они, чать, без высоких знаний и навыков работы…». Он растворил окно.
Земля от их ног и ртов гудела. Похоже, растроганным голосом сердец на вселенское вече подвижников - к себе зазывала...
 Васёк покинул окно и взобрался на мезонин дома. Он тотчас вспомнил эти живущие глаза, которые еще прошлый раз на ярмарке вакансий его пытали.
Сколько в них силы привалило с тех пор, в глаза эти!
- Чего шумим, господа народ? Вижу, вижу: ярмарочные никак пожаловали?.. Кои пошустрее да порасторопнее из ваших оказались, давно в одной упряжке работаем… А вы только одумались, выходит?
- Ну что же и это похвально. Хлопотали бы лучше перед государыней о бес-платных сообщениях о рыночной жизни. Плакаты мастерить да в стачки кучко-ваться много ума надо. Могу обещать рабочие места  в моём коллективе. Вме-сте совладать хозяйством будем.
 - На долгострое, вот на этом доме, их пока нет. Дом возьмём пока на баланс организации. - Достаёт плакат и крепит к углу: «Пенсионерам достойную опла-ту!» - Откроем, может, здесь Музей строгой революции для иностранцев. Толь-ко уймитесь.
- Договор здесь и сейчас хотим… - несколько рук тянут листки бумаги. – Работу давай! 
- В народное предприятие хочем!
Васёк шарит по карманам, вынимает завалявшиеся бланки, показывает бу-маги…
- Всё подпишу, только дайте слезть... Не видите:  кругом бардак творится… - Васёк пытается отшутиться. Народ его не отпускает и отвечает тем же.
- Настоящую причину разлада с женой знать хотим!
- Понимаете: Нинок заболел, жена стало быть.
- Который раз вычувеливаешь, и всё Нинок виноват?
- Ной раз и сам призадумываюсь: не прохвостка ли она?
- И о Родине думаешь, гад полосатый?
- Думаю!
Поднялась разноголосица:
 - В дороге, чай, думаешь? Вот и появилась такая профессия на Родину ве-рещать.
- Всеми богами клянусь,- крестится он.
Серёдка толпы из казаков не уступает:
- Креститься зачал… Причём тут Бог?
Задок толпы напирает:
- Посмотришь на него: прямо, голубь мира, особенно когда воркует, а по-том, как нагадит… А голос-то какой, как у Левитана.
- А ножки, как у стрекозы, вам никого не напоминают? – обиделся Васёк.
- Нет, Васяньк, что ниже пояса, как-то не интересовало.
- От бесплатного обеспечения сообщениями хозяйств отказался, гад…
- А вот там, дальше … главу государыни нарисовали в пояс, без мужской гордости… -  распалился Васёк.
- Правильно: поэтому и нарисовали в пояс.
- А жизнь-то за свой народ готов отдать?
- Только и осталось: кому такая жизнь нужна?
- Говорят, в Думу проект Конституции внесли от Соплёвских из пары слов – не убий, не укради… У вас есть предложения по поправкам?
- Обязательно добавлю: «Не лги!»
- А сколько же тебе за крутую работу в твоём доме, будущем Музее по дол-гострою, положить, раз такой сообразительный?
- Канистру пива и подгузники.
- Аль недержанием страдаешь?
- Одни мощи остались,- показывает втянутый живот и рёбра, как у Врангеля, который недавно надумал из затяжного похода воротиться на родную землю. - А скелет, сами знаете, не располагает ярлычковыми понятиями.
Смеются…
- Дети  у тя хоть смирные, не берут в оборот?
Васёк, про себя, тяжело вздыхая: «Один незабвенный и тот на кладбище…»
- Чего-то долго думаешь, прежде чем ответить? Говори, а то во власть не выберем.
- Место в эфире для рекламы берегу.
Несколько казачьих фуражек и гражданских голов выделилось из толпы:
- Ты весьма необыкновенная личность, потому и живёшь хуже нашего. Так и быть: с нас магарыч. Пошутили и молчок. Принимай на работу… Реставрато-рами будем и в Думу выбирать… не откажемся… придёт момент.
Правда, одного уже выбрали, а толку мало…
Конечно, каждый из них догадывался про себя, что в команду Васька попа-дут не все, а только избранные по воле набранного