Казаки возвращаются на Родину - Глава первая

I
 
В конце января тысячу девятьсот восемнадцатого года из Мешхеда в родное Семиречье возвращался Второй Семиреченский казачий полк. Три казачьих сотни двигались из Самарканда к Ташкенту. Еще в Самарканде десятки казаков были агитированы против царских начальников – поручиков и полковников. Потому полк незримо разделился на три лагеря: приверженцы казачьего начальства, обработанные агитаторами казаки и безучастные. Песчаные пейзажи Каракумов были неизменны и лишь редкие сухие растения пробивались из песка. Год назад закончилась Вторая Отечественная, многие от рядового до поручика помнили, как в персидских горах Копетдага воевали с германцами-агитаторами, диверсионными группами, вооруженными до зубов караванами, идущими в Афганистан.
В марте пятнадцатого года урядник Тимофей Рудаков только прибыл в полк и воевал в третьей казачьей сотне. Но теперь не хотелось не говорить о войне, ни даже думать о ней. Ночью, когда от песка отходила вся дневная солнечная теплынь, полк решили сделать привал. Тимофей лежал рядом со своим конем и глядел в небо. Рядом также лежали, а какие-то и сидели напротив костерков и чахли над бурлящей в котелке кашей, казаки. Стояли темным силуэтом на фоне красного заката синие повозки. Невдалеке стоял наскоро сооруженный шатер для полковника Ионова. Сквозь желтизну белого тряпья шатра пробивался теплый свет керосиновой лампы, подле нее сидел сам полковник, опершись ногами о брошенное у ног седло, и с кем-то разговаривал.
Собеседник был не один, рядом с ним сидел молодой человек. Собеседник был молчалив, на его статных широких плечах сидела кавказская черно-белая бурка, рядом с полупустыми газырями, некогда наполненными порохом, красовалось несколько наград: три Георгия, Станислав с красно-белым бантом, мечами и другие. На плечах бурки бледно зеленели погоны подполковника с двумя просветами и тремя звездами.
Федр Саткынов был родом из терских казаков, совсем недавно он героически воевал в Персии, а теперь оставшись единственным выжившим из своего отряда он прибился с сыном к отряду семиреченцев. Сын Федра Ивановича – Дмитрий по характеру был довольно робок, застенчив, в отличие от своего грозного отца. В пример сыну, отец ставил всех родственников – отважных казаков, воевавших и с османами, и с татарами, и с другими врагами государства Российского. Дмитрий Федрович тщаниями и ходатайствами деда Ивана Саткынова выбился в офицеры и в семнадцать лет был отправлен на войну в Германию, откуда демобилизовался по ранению и приехал к отцу.
Солнце уже скрылось за песчаными ребристыми дюнами, и казаки собирались в путь. Шатер Ионова был разобран и заботливо уложен в тарантас. Полковник вместе с Саткыновыми ехал верхом на конях. Казаки кто верхом, кто, спешившись шел вперед, обходя Ионова и его знакомых. Рудаков шел позади всех, его красивый темного окраса конь с бежевыми яблоками на боку, шел не спеша. Он знавал жестокие битвы в пустынях и на городских площадях Персии; теперь почти позабыв былые дни он мерно и тихо ворошил копытами песок горбатых дюн.

II

Двадцать седьмого января казаки подходили к Ташкенту. В начале отряда послышался крик:
– Вода! Вода! Здесь река!
Поначалу многие не придали этому значительного внимания. Мираж не редкость в этих местах. Но с приближением к “миражу” весь цинизм тут же пропал и казаки, вскочив на седла помчались к реке. Она была довольно широкая, можно было поставить в ее ширину один или даже два таких казацких полка. Сыр-дарья или как говорят местные жители — Сир-дарё, по-узбекски — “просторная река”, полноводная и одна из длиннейших в Средней Азии. С того берега реки стояли крохотные шатры, а на нем самом стояли люди, женщины брали воду глиняными кувшинами, старик в белоснежном тюрбане и выцветшей под палящим солнцем, некогда пестрой одежде поил овец. Казаки на бешеных конях со улюлюканьем и свистом, бросались в реку, пугая местных. Женщины с криком убегали и лишь один старик спокойно стоял над овцами, порой похлестывая их длинным ивовым прутиком. Один из урядников с двумя лычками на серо-зеленых погонах обратился к старику по-узбекски:
— Старик! Скажи в какой стороне город? — Пастух молча указал направление ивовым прутом за реку. — Спасибо, отец!
Тут же урядник подбежал к полковнику и указал направление пути. Ионов с Саткыновыми спешился и подошел к реке. Урядник взял коня за узду и направил его розовую морду к воде, с добротой похлопывая по спине. Саткынов-отец смотрел, вдаль высматривая речные перекаты, буквально в ста метрах от них оказался один из таких, глубина в нем не большая, на конях можно было пройти запросто. Испившись и накупавшись казаки сжимали намоченную форму и вскоре перескочив через мелкий перекат поскакали к Ташкенту.
К поздней ночи аулы сменились городскими улочками. Придя ближе к городской площади из широкого здания, стали выходить люди c факелами. Сотни замешкались, идти не решались. И среди тех, кто был с факелом, к полку подбежал мужичонка лет сорока, может моложе.
— Вы семиреченцы?! — крикнул он. Сотни в нерешительности выходили конными ближе к широкому зданию.
— Ну? мы. — ответил, отрезав, один из казаков.
— Нам поручили что как вы прибудете в город, разместить казаков в казармах.
Проведя сотни по улочкам города, они оказались у длиннющего одноэтажного беленого здания казарм. Войдя во двор здания, располагавшегося буквой «Ш». Казаки построились в четыре шеренги и стали внимательно слушать трех человек, кто в рваном сюртуке и запыленных штанах, кто в серой протертой сверху донизу кожанке с алой зияющей повязкой на шуйце, а кто-то в одежде совершенно неразличимой во тьме. Тот, что с повязкой агитировал:
— Товарищи, казаки! Наступил конец кровопролитной Отечественной войне! Вы долго служили царю-убийце и не ваша в том вина! Наступило другое время приходит власть Советов, власть крестьян, рабочих… и казаков. Теперь не время войны, сложите оружие и возвращайтесь со спокойной душой в родные края, в родные земли, в родной дом!
Молодые солдаты воодушевленно слушали речь агитаторов, постаревшие казаки, видавшие многое, с недовольством остепеняли их, попинывая в спину и по плечам. Устоявшиеся уклады жизни стариков с их бравым казачеством и верном служении Царю и Отечеству не устраивали молодых. Последние после каждых акцентов в речи, делаемых агитаторами в казарме, будто вторили между собою: «Да! Так и есть! Да!».
К тому времени подоспели другие люди – тоже агитаторы и провожали казаков в казармы. Определяли приказных и урядников в одно крыло, хорунжиев и сотников в другое, в третьем — казаков. Люди, распределявшие полк в казарме, агитировали казаков.  «…Социалистическая революция! Именно революция и именно социалистическая даст всему народу хлеб, конечно, не без нашего участья и упорного труда! Все будут равны и все в равном условии трудиться, не покладая рук, на благо дальнейшего нашего с вами будущего! Люди всей земли будут жить в согласье и мире, если вы считаете, что никогда такого не будет, выбросьте эти мысли из своей головы! Будет мир!..».

III

К утру двадцать девятого января покинув ближайшие селения Ташкента, разоруженный и проагитированный полк двинулся к Верному. Вдалеке виднелись хребты Тянь-Шаня. Рассвет забрезжил над Манасом. Рудаков не спал, все казалось, вот сейчас за горой появятся родные огоньки станиц и Верный будет в шаге от него. Но огоньки вдруг заблистали вдали, неужели, ан нет – видение! Все клонило в сон, похрапывание коня не давало ему уснуть. Кто-то сзади хлопнул Тимофея по плечу, да так крепко, что случилось это с громким хлопком. И басовитый голос захрипел:
— Что, браток, носом гриву клюешь? Скоро дом! Выспишься — обернувшись Рудаков увидел перед собой казака не похожего на остальных, впотьмах трудно было понять, что именно с этим человеком было не так. Но только собеседник взял вишневую трубку с, неумело вылепленной из белой глины чашкой, протолкнул потуже в нее табаку, и чиркнув огнивом черты его лица прояснились. Лицо казака в возрасте было исполосовано многими шрамами. Как ни в чем ни, бывало, старый семиреченец взял трубку в руку, испустив серый дым.
— А что у вас? — в нерешительности Тимофей сказал казаку, указав на собственное лицо. Тот отмахнулся, сказав: «В детстве исполосовал по пьяни дед».
— Как звать то, урядник? — переменив тему буркнул казак.
— Тимофей.
— А по батюшке? — крепко держа в зубах мундштук и поблескивая желтыми зубами, снова расспросил казак со шрамом.
— Онуфриев.
Шрамый, как теперь мысленно звал этого казака Рудаков, проскочил вперед и напоследок махнул рукой при том добавив: «Может еще в городе свидимся! Бывай!». Тимофей, ободрившись, пошел на коне дальше. Солнце с каждой минутой и часом поднималось все выше над горами, вершинами и хребтами. Вот была пройдена Аулие-Ата, казаки проходили город обходом, через мелкие аулы и немногочисленные кы ;стау (так казахи называют место похожее на юрту, но для зимовки, с помещениями для жилья и скота, в которой может поместиться несколько семей!). Около города протекала река Талас, там таких кыстау было больше всего. Полупустынная местность в тех краях. Степь. Настоящая казахская степь. В самую жаркую погоду человеку здесь не так душно в отличие от того каково на юге империи: в Крыму ли, на Кавказе, в Екатеринодаре и Майкопе. Климат в семиреченской степи сухой. Но зимой довольно прохладно.
С утра до вечера полк шел от Аулие-Аты до Пишпека. Степь была унылой и безлюдной. Изредка делали остановки и вот теперь дело шло к ночи. Обойдя Пишпек к северу полк встал на бивак. Казаки поспрыгивали с коней. Для Ионова и Саткынова, старший урядник (“денщик” полковника) с тремя казаками доставали из тарантаса шатер, обитый тканью, состоявший из трех жердей, ставленных непосредственно в землю. Установив жерди в степной песок, урядник пригласил полковника с приятелями в шатер. Федр Саткынов, вошедши за полковником в быстро устроенное укрытие, сел на раскладной офицерский стульчик, Дмитрий засеменил за отцом и сел на седло, кинутое им на “природный пол” шатра.
Разговор не клеился, никто не знал с чего начать. И вся ночь в шалаше прошла молча, а вот за его пределами было все ровно наоборот. Казаки веселись, шутили, ели, гоготали, рассказывали. Рудаков сидел подле односотенцев. Вдруг волной прошелся гогот. По середке около алого искрящегося костра на кортах сидел один из приказных.
— Вот я сижу в блиндаже, переписываю документы в чистовую — промолчав с секунду тихо он продолжил — слышу топот сверху, думаю показалось… Затем снова “топ, топ, топ…”. Меня понятно дело раздражило, взял винтовку и крикнул на всю округу: «Иди отсюда к чорту, германец поганый». Обернувшись, гляжу…
— Ну что, что?! — в нетерпении словно на иглах сидел молодой казак.
— Смеяться будешь. — отвернувшись, еле сдерживая смех, протараторил приказный Липовых — Корова, ети её… прости, Господи!
Тут сотня взорвалась смехом и Рудаков немо присоединившись к общему хохоту продолжил слушать байки, рассказанные солдатами у костра и приправленные львиной долей вымысла. Казаки, завидев своего командира отсели, злобно кидая взгляды.