Казаки возвращаются на Родину - Глава вторая

IV

Перейдя по наплывному мосту чрез реку Шу полковые сотни пешими и конными шел по гористой и холмистой местности Пишпекского уезда. Дорога была до скуки медленной и томной, прохлада погоняемая ветрами обдувала казаков. Воздух сухой и колкий, врезался в нос песчинками. До родного Верного всего ничего сто с лишним верст. Казалось, никогда так никто не уставал за весь путь. Сонные урядники чесали своим носом гривы лошадей, а полковник вместе с Саткыновыми бурно, а затем ленно о чем-то разговаривали.
Тимофей, выспавшись за всю ночь, бодро сидел на коне и пытался обогнать всех и устремится вперед — в город. Родные не видели его уже долго. Отец его Онуфрий Иванович – семирек грозного нрава, но чуткой души. Что было не по его мог разозлиться и взорваться гневом, попутно кидая в собеседника разные слова. Матушка Катерина Васильевна сильно отличалась от Онуфрия Ивановича, все станичники отзывались о ней как о робкой, чувствительной, и до трогательности доброй старушкой. Кроме Тимки, как в большой рудаковской семье его называли, были Алексашка, Полинка, Фенька, Лексей, Родя, Никола и Свиридко. Никола Онуфриевич был самый старшой среди детей, а Фенька (Филон) – самый младший.
Семья Рудаковых была самой обыкновенной и ни коим образом не выделялась среди других станичных семей. Под старость Онуфрий Иванович готовил домашние вина, а Катерина Васильевна помогала ему; она во всем была покорна мужу. Вина отвозили в город и там продавали, часть же оставляли дома для гостей и по важным случаям. Рудаковский дом стоял ближе к речке Казачке и ближе к ней стояли домашние виноградники с черным, словно уголь и кровавой вкусной начинкой, виноградом. К осени виноградники опустошали и ягоды шли на вино. Вкусную, полусладкую семейную наливку хвалили все гости дома.

*

Тридцать первого января одна тысяча девятьсот восемнадцатого года казаки вступили в Верный. Сотни разделились и демобилизованный Тимка Рудаков, вместе со знакомыми казаками пошел к Малой станице. Дома, как и прежде стояли неизменно на своих местах, как они закрепились в детских воспоминаниях Тимки. Станичные, уютные, теплые дома и вид на горы, дальние и непреодолимые казались вершиной спокойствия и настоящего мира, что возбуждало душу и тело. Но теперь пейзаж был невзрачен серые, низкие тучи повисли над селением. В конце станицы стоял дом Рудаковых, в самой низине.
Снег, облепивший колеи и всю станичную землю искрился на крышах домов, под тонкими лучами солнца, пробивающимися из-за туч. Знакомые – Георгий «Мызгун» и Евдока Никитин разбрелись по своим дворам и Рудаков что есть мочи поскакал к дому. Завидев родные стены на скаку спрыгнув с коня Тимка отворил широкие, почерневшие от старости, ворота и кинул маленькой галькой в узенькое окно, сплошь изрисованное инеем. В предбаннике дома закопошились мелкие шажки. Дверь открыли братья, с улицы в них прилетели комки снега. Укрытый шинелью, Тимка бросал в Феньку и Свиридку, мальчиков пятнадцати и тринадцати лет свежевылепленные снежки.   

— Тьфу! Хватит!

Увеселённые братья гоготали на весь двор и только Тимка бросил последние снежки, два брата бросились к нему в объятия. Тут за дверьми проявился силуэт Онуфрия Ивановича. Тяжелой поступью крупное тело отца выступило на порог. Подняв взгляд, Тимка увидел вечно хмурое, но затем умилившиеся лицо родного отца. Онуфрий Иванович поскрипел по снегу вперед и крепко обнял сына. Вскоре из-за дверей тихо появилась матушка.

— Ну что ты, Катенька? Выходь! Сын приехал! — закатившись смехом протараторил Онуфрий Иванович.

Семейный стол был скуден, но без того наполнен вкусными блюдами и напитками. Пышущая паром картошка, томленая в печки, стояла посереди стола. Глиняные плошки кругом облепили стол, как и его хозяева. Братья с волнением, робко спрашивали брата как было на войне, боясь грозного цыканья отца, но отец молчал и слушал вместе с сыновьями.

— Бил германца, Тимош?
— Бил. Да так, что прочь бежали… — усмехнулся Тимофей.
— Сынку, ты теперь чаю урядником выделился? — прохрипел сквозь ленные губы и пышные седые усы с длинной бородой Онуфрий Иванович.
— Да, батя. Примерно, как говорится, служил Отечеству! — громко воскликнул сын, поразив отца ответом. Последний с удивлением посмотрел на Катерину Ивановну, та закивала головой и с грустью опустила глаза к полу.
— Что такое, матушка? Не так что было сказано мною? — с тревогой расспрашивал Тимка свою мать.
— Нет, сыночек, ничего…

Тимофей встал обнял матушку, та плакала ему на шинель, а два брата сочувствующе прижались к ней. Онуфрий Иванович отвел взгляд и молча смотрел в стол. Вытерши глаза, Катерина Васильевна переменила тему: «Вкусна ли картошка получилась?». Все одновременно кивали головой с неистовством поглощая теплый картофель. На столе стояли бутылки домашнего вина, но за вечер к ним почти никто не притронулся. Ночь прошла в раздумьях у каждого в рудаковском доме зрели свои мысли.

V

С рассветом Тимофей вышел во двор дома взял обрывок старой газеты, посыпал вдоль по ней табаку и скрутил в самокрутку. Взяв горящую лучинку из комнаты, он поднес ее к свертку и табак затлев испускал едкий, горький дым, пустившийся по округе. Овивая каждый метр и не растворяясь даже в далекой дали. Горы горели оранжевым светом, а солнце не успело высвободиться из-за них. Снег, принесший ночью на крыльцо метель, заискрился и заиграл желто-оранжевым светом. Птицы оживились и стали клевать намеренно рассыпанные зернышки на цветном снегу, отпуская длинные серые тени. Все оживало. В скором времени проснулся Онуфрий Иванович, он широкими шагами вышел к крыльцу. И молча смотрел вдаль. Тимка обернулся и увидев отца, он докурил самокрутку и подошел к нему.

— Когда меня не было что хоть было?
— До ничего. В том к осени урожай весь с морозов погиб. Голодали.
— А в станице что?
— Да тоже. Только Манюша твоя не дождалась. За Дёмку Самыгина вышла замуж. Нас звали. Отказалися.
— Как? Манюша…

Опустив глаза к ступеням Тимка засеменил в дом, оставив отца. Онуфрий Иванович глубоко вздохнул и пошел вслед за сыном. Тот сидел, развалившись на кровати и смотрел на вставшее из-за гор яркое красное солнце. Комната осветилась и лучина, догорев, погасла. Манюша – казачья дочка, известного на станицу Дениса Самойловича Варакушкина, долго встречалась с Тимофеем, и его родители хотели уж было засылать к ней сватов. Но планам помешала война, в августе четырнадцатого года Тимка Рудаков ушел на фронт в Германию. Уже тогда Демьянка Самыгин – станичный шалопай и повеса положил глаз на Маню Варакушкину, и его родители пришли к ней сватать сына. Та дала немое согласие. Они повенчались и позже сыграли свадьбу. Уже проснулась вся семья и все сели завтракать.
Прошла неделя, месяц и в начале марта в Верном тихо, словно украдкой, пришла власть Советов. Старшие рудаковские дети жили со своими семьями в соседних станицах или в городе, младшие в родной станице с женами и мужьями. Старший сын Никола ушел к большевикам, бросив бывшую казацкую жизнь. «За пай и хорошую жизнь переманили к себе. Он и поверил» — говорил с укоризной Онуфрий Иванович. В казарме Второго Семиреченского полка большевики созвали массовый митинг, где также участвовал Никола, они призывали крестьян и рабочих к вооруженному восстанию и ночью того же дня орды вооруженных людей захватывали телеграфы, почты, антисоветские, белогвардейские воинские части и вскоре взяли крепость, взяв под контроль пороховые погреба, склады с оружием и обмундированием, провиантские лавки и офицерские дома с казармами.
Беснующаяся толпа с факелами и ружьями ввалилась в крепостные ворота, через ров и земляной вал. Отталкивали караульных, бежали через всю крепость, попутно врываясь в казармы, грабя лавки и схватывая налету офицеров. Вскоре, к утру, над крутыми земляными валами крепости поднялся алый стяг, воздвигнутый большевиками и крестьянами. Забежав на склад отряд “красных” забрал все оружие. Офицерские мундиры и солдатские шинели в шутку надевали на себя безграмотные; танцевали, бушевали и сатанели.

VII

Март прошел –
Как сон пустой,
Апрель же месяц
Был другой …

Костлявая рука голода захватила своими пальцами весь Верненский уезд. Заседавшие в городском советском комитете крестьяне сваливали всё на богатство станичных и городских казаков. Начались продразверстки. В Малую станицу от городского совета послали своих уполномоченных. С холма к низине по весенней размытой дороге гордо шествовали четверо: двое с винтовками, один в лаптях, четвертый в кожанке. Казаки выходили из своих домов. Не дойдя до станичной церкви, уполномоченные собрали вокруг себя большую толпу.

— Так! Ныне по приказу верненского облсовнаркома станица Мало-Алматинская и прочие станицы уезда платят натуральной налог скотом, продовольствием, для солдат и голодающих.

— А мы что-ль не голодающие, для кого оные приказы, а?! — возмутился Денис Варакушкин.

— Закрой рот и не перебивай! — грубо оборвал мужик в лаптях из уполномоченных.

Тут толпа станичников бросилась на пришельцев, разоружила, схватила и вывела к церковной площади. Казаки держали их арестованными под прицелом ружей. В соседней Софийской (Талгарской) станице и Больше-Алматинской такие же посланники были убиты… На станицы верненского уезда была наложена большая контрибуция, которую станичники выплачивать не собирались. Тем же днем Родион и Алексей Рудаковы, жившие в Софийской станице, узнали о прибытии брата на родину и просили приехать погостить. Тимка приехал к утру. Талгарские станичники-казаки работали в полях, пахали для землю для пшеницы. Запрягши коня в плуг, Родион вместе с сыном, взял братьев и пошел в поле. Малолетний сын Петька вместе с Тимофеем сеяли пшеницу, проходя борозде они брали зерна из короба и бросали в округ.

Тем же днем из Верного был послан вооруженный продотряд. Никола взял винтовку, вышел во двор деревянного здания облнаркома, плеснул в рот хлебной водки и вместе с отрядом таких же полупьяных и пошагал к станице. Самыгин был там же. Отрядом заправлял командир Щукин. Кто пешим, кто с пулеметом, все кто как был грозно, нестойко шагали. Рудаков выделялся среди сотни людей своим богатырским ростом и маленькой свесившейся винтовкой на плечах. Апрельское солнце шло к зениту и пекло хмельное сборище и станичную пашню. Через полчаса продотряд подступил к Софийской станице. Щукин подошел к широкому дому атамана и постучался. Из-за дверей на крыльце объявился атаман в белой рубахе, синих шароварах и до блеска начищенных иностранным гуттолином сапогах.

— Созывай, атаман, казаков! Продотряд пришел. — загорланил басом командир.
— Все на пашнях. Заняты. — робко прошипел атаман Домнин.
— Зови, ети мать! Два часа даю. — ружейный выстрел пронзил округ грохотом. Казаки и казачки обернулись, по тропинке к ним бежал атаман.
— Родион Онуфриевич, выручай скачи к надеждинцам, зови подмогу. Продотрядовцы пришли!
— Сделаем.

Рудаков распряг коня, повел по пашне и выйдя к степи, оседлал его. Пыль пустилась в пляс под копытами Родионова коня.