Долгое солнечное воскресенье

Антон проснулся на скамейке в осеннем парке и долго не мог понять, где он и почему здесь очутился. Было жестко, холодно и непривычно светло, будто, пока он спал, кто-то включил солнце на максимальную яркость. Парк тянулся вдоль набережной, и от реки, слегка взъерошенной и полной опавших листьев, тянуло промозглым ветром. В прозрачном желтом тумане по ней неторопливо двигались сверкающие катера.

Антон прищурился, всмотрелся из-под руки в акварельный осенний пейзаж. Хотелось чего-нибудь горячего – чаю, кофе, бульона. Все равно чего, лишь бы согреться. Память о вчерашнем вечере постепенно возвращалась. Ссора с женой, начавшаяся из-за какого-то пустяка, быстро переросла в скандал с криками и швырянием вещей. А потом Соня произнесла слова, которые невозможно простить. И – все. Он помнил, как сжал кулаки и... нет, не ударил, конечно, но, вероятно, побледнел, а потом повернулся и, схватив с вешалки куртку, выбежал на улицу.

Он мог попроситься на ночлег к кому-нибудь из приятелей, но у всех свои семьи. Мог снять номер в гостинице на одну ночь. Но не захотел, а вместо этого отправился бродить по осеннему парку. Руки в карманах, в груди бушует обида. Сейчас от нее остался только горький привкус чего-то необратимого. Все как-то уладится. Он разведется с Соней. Получит частичную опеку над дочкой. Но воскресный папа – это не отец, который каждый день рядом, отводит в садик, учит делать собачек из шишек и желудей, читает сказку на ночь. Ему нравилось все это. Да и Соню он любил... Или нет? Стоило вспомнить ее несправедливые, жестокие слова, и кровь бросалась в виски, а весь мир как будто застилало красным. Как бык на корриде. Да все мы – быки на корриде, что уж там.

Антон потянулся и, встав со скамейки, отряхнул брюки от осенних листьев. Еще раз огляделся, раздумывая, что теперь делать и куда идти, и вот в этот-то самый момент он и почувствовал – что-то не так. С миром или с ним самим, а может, с обоими. Потому что солнце не просто светило. Оно как будто проникало сквозь кожу, в каждую пору, в кости, в сердце, в мозг, изменяя что-то внутри. Антон ощущал, как просыпается каждая клеточка окоченевшего тела и оживает где-то за грудиной та странная субстанция, которую поэты именуют душою. Как она словно открывает глаза и начинает нашептывать что-то неразличимое. Он даже слегка испугался в первый момент.

А во второй – заметил, что и город как будто переменился. И набережная, и парк выглядели одновременно знакомыми, и в то же время другими. Деревья – скучные тополя, но каждый лист напоен солнцем. Асфальт сверкает. Дома на другом берегу реки в ореоле золотого света обратились волшебными дворцами. А частная яхта, дремавшая в порту – сказочной белой птицей. Подъемный кран изогнул шею – ну, вылитый журавль! Только гигантский. Нет, он точно живой! Антон потер глаза, выдохнул, пробормотал: «Что за черт?». Сделал шаг... другой. Но и шаги получались странно-упругими. Как будто еще немного – и взлетишь.
 

К проходной завода подъехала бежевая машина – сияющая на солнце и огромная, как океанский лайнер. Во всяком случае, так подумал Управляющий, выглянув из окна главного офиса.

«Черт! Неужели сам? Опять проверка, будь она неладна. А почему, спрашивается? Завод работает, как часы».

Кинув косой взгляд в зеркало, он поправил галстук, нацепил на лицо подобострастно-вежливую гримасу – улыбка номер пять: радостная, но с легким оттенком тревоги – и вышел из офиса встречать начальство.

Шеф, как всегда, одетый с иголочки, добродушный и лощеный, протянул Управляющему руку и, в ответ на церемонное приветствие, усмехнулся:

- Да бросьте, мы знаем друг друга сто лет. Рассказывайте, показывайте, что и как.

Они пошли по цехам, по бескрайнему техногенному раю – а, может, и аду, это как посмотреть – лязгающему, подвижному, текущему Бог весть куда гибкими лентами конвейеров, в которых, как в серебряной воде, плескались какие-то детали, постепенно во что-то собираясь, обрастая углами и новыми гранями, меняя форму и цвет. Что получалось из них в итоге, вероятно, было известно Управляющему и Шефу, но никак не рабочим – мужчинам, женщинам, подросткам и даже детям. Однообразные движения – взять, повернуть, прикрутить, положить обратно – повторялись бесконечно, без единого сбоя. Люди двигались плавно, с закрытыми глазами, словно в каком-то трансе. По бесстрастным лицам скользили легкие тени – отголоски снов.

- Они спят, - сказал Шеф.

- Конечно, - подтвердил Управляющий. – Это технологично. И наиболее рационально. Спящий человек вполне способен выполнять простейшие операции и при этом не отвлекается на посторонние разговоры, не устает от монотонности труда, не предъявляет претензий и никуда не сбежит. Ему не нужны ни профсоюзы, ни комнаты отдыха, ни столовые – принятие пищи происходит прямо на рабочем месте – ни паузы на перекур. Идеально.

- Ну да, - кивнул Шеф. – Я все это знаю. Что вы мне тут по методичке шпарите, как депутату какому-нибудь. А вот знаете ли вы, что по новому закону работникам положен выходной?

- Положен, так положен, – согласился Управляющий. – Я в курсе, конечно. Мне вчера из юридического отдела прислали распечатку. Что ж, это можно организовать. Хотя и не понимаю – зачем? Они спят, а значит, уже отдыхают. И одновременно работают. Идеально.

Они медленно брели вдоль течения серебряных рек, над которыми склонялись спящие рыболовы, выуживая одну странную рыбу за другой.

- Да что вы заладили: «идеально, идеально...», - поморщился Шеф. – Не понятно разве, это нужно для осознанности. Хотя бы раз в жизни. Спать и видеть сны – прекрасно, конечно. Но они же не роботы. Они созданы по образу и подобию сами понимаете кого. Так дайте им хоть раз проснуться и открыть глаза.

Управляющий задумчиво поскреб подбородок.

- Останавливать конвейеры просто чтобы... Эх, ладно. Завтра воскресенье. Включу пробуждающий газ. Отпущу побродить по городу. Пусть насладятся тёплым днём, вдохнут полной грудью свежий воздух. Но не стану будить до конца. Иначе потом не вернутся на работу. Есть, конечно, риск, что кто-то проснется и уйдет. Но не думаю, что многие. Может, человек пять – не страшно.

- Вот и славно, - улыбнулся Шеф, и они пошли дальше по цеху, обсуждая что-то уже совсем постороннее, а возможно, и личное.
 

Антон шел по городу, и ему улыбались прохожие. Вокруг – на лавочках, около киосков, на автобусных остановках – целовались парочки. Казалось, весь мир захлестнула волна любви. А дети и кошки – те так просто сошли с ума! Бегали, веселились, кувыркались через голову. И никто их не одергивал. Машины – которых и так было мало, воскресенье все-таки – замерли на шоссе, и люди, покинув их, присоединились к гуляющим.

- А что, сегодня праздник? – спросил кто-то.

- Сегодня воскресенье! – ответили ему, смеясь. – Солнечное воскресенье!

На перекрестке парень бесплатно раздавал букеты разноцветных хризантем. Антон подумал – и взял один. Для кого? Он и сам не знал. Но он вспомнил о жене и решил написать ей письмо. Обида вдруг показалась такой мелкой, незначительной, как спичечный огонек в сравнении со звездой.

В кармане у него завалялось немного денег, и Антон решил посидеть в кафе. Выбрал открытое – с парящими над головой разноцветными зонтиками. Заказал у приветливой официантки кофе, вырвал листок из записной книжки и принялся сочинять.

«Соня, ты заметила, какое необыкновенное сегодня солнце? Словно под кожу проникает и выворачивает всего наизнанку. Как будто глаза открываешь, а вокруг – новый, чудесный мир. Ты тоже это почувствовала, да?»

Он писал и писал, едва понимая о чем, вырывая листок за листком и покрывая каждый мелкими, как бисеринки, буквами. Сможет ли она разобрать? Конечно! Ведь не буквами выливается мысль, а светом, биением сердца, пульсацией крови, вдохами и выдохами.

На миг оторвавшись от письма, Антон поднял взгляд. Из-за соседнего столика на него смотрела девушка – белокурая, хорошенькая и задумчивая.

- Я только что сочинила поэму, - сказала смущенно. – Можно почитать вам?

- Конечно, - согласился Антон, и девушка пересела за его столик.

– Я в детстве сочиняла стихи, - пояснила она. – Но мама говорила, что это глупости. Надо учиться, а не заниматься ерундой. И я перестала. Но сегодня такой день! И я подумала – пусть стихи будут. Они ведь как гости – пришли и принесли радость. Правда?

- Правда, - кивнул Антон.

Он слушал поэму, прекрасную, как песня реки, и смотрел по сторонам. Люди вокруг смеялись, разговаривали, многие что-то писали. Пожилой мужчина, сидящий за три столика от них с девушкой, перебирал струны гитары.

А день все длился. Ведь это только во сне время несется вскачь, а наяву им можно наслаждаться долго, как изысканным напитком, тянуть через соломинку, как волшебный коктейль.

Домой он вернулся под вечер. Встревоженная Соня кинулась ему на шею.

- Прости! Прости! Я была неправа! Как у меня язык повернулся такое сказать?

- Ерунда, все уже забыто, - Антон протягивал ей цветы и письмо. – Они немного завяли, но в воде оживут. Вот, это для тебя. Тут немного в стихах, немного в прозе. Это про нас. И вообще...

Он смущался, как на первом свидании, путался в словах. Но слова и не нужны были. Обо всем сказали их с Соней сияющие глаза.

Тут и дочка выскочила из детской – лохматая, в пижаме. А потом они вместе пили чай с печеньем, радовались и болтали обо всем на свете.

Закатный луч скользнул по столу, отразился в дверке шкафа и увял. Долгое солнечное воскресенье заканчивалось, и Антон вдруг почувствовал, что засыпает. Нет, не как обычно – а засыпает всем своим существом. Солнечный свет вытекал из тела, и оно словно погружалось во тьму. Шепоток души умолк. И что-то внутри закрылось, как цветок, устало свернувший лепестки. Антон зевнул. Кинул взгляд в окно. Последнее, что он увидел в умирающем свете – это маленькая компания ребят. Два парня и девушка. Та, из кафе, а может, другая, на нее похожая. Ребята шли, держась за руки, и как будто ступали по облакам, поднимаясь по ним, как по лестнице, все выше и выше.

Но Антону было уже все равно. Он снова зевнул, отвернувшись от окна и прикрыв рот ладонью. Спать. Спа-а-а-ать.