Глава 2. Суп из концепций и другие горячие жидкост

Падение длилось не меньше трёх философских эпох. Григорий успел пройти все стадии принятия: от «что за черт?» до «ладно, я хотя бы лечу красиво».
В какой-то момент пространство завибрировало, и он мягко шлёпнулся… в жидкость. Она была густая, ароматная, с лёгким оттенком безумия и перцем метафизики.
— Осторожно! — возопил кто-то рядом. — Не размешивай нас слишком сильно, мы теряем смысл!
Григорий моргнул. Вокруг плавали сущности — не то слова, не то идеи, не то персонажи философских учебников, ожившие после массового сокращения кафедр.
Над головой парил плакат:
«Суп дня: Бурлящий Бульон Бытия.
Состав: Эссенциализм, Нигилизм, Сюрреализм, и немного Майонеза Смысла.»
— Где я? — спросил Григорий, выбираясь на гигантский кусок моркови, явно символизирующий что-то более глубокое, чем просто морковь.
— В Кастрюле Концепций, — ответил густой голос. — Мы тут варимся, спорим и иногда подаёмся в реальность, когда там не хватает идей.
Перед ним подплыл элегантный пузырь в монокле — судя по надписи на его пене, это был Экзистенциализм. Он курил трубку (пузырёк с паром, разумеется) и задумчиво булькал:
— Все мы — ингредиенты, мой друг. Вопрос лишь в том, кто нас закипятил и зачем.
— А кто? — спросил Григорий.
— Никто не знает. Когда-то был шеф-повар, но он ушёл, оставив записку: «Разогрейте до состояния смысла». С тех пор мы греемся.
К ним подплыл Постмодернизм — существо в очках без линз, с татуировкой «Всё уже было, но можем повторить. И я назову это ремикс».
— А, новый кусочек мяса! — радостно воскликнул он. — Добро пожаловать в наш бульон, где каждая ложка — отсылка!
— Я не мясо! Я — человек, — возразил Григорий.
— А какая разница? — фыркнул Постмодернизм. — Главное — контекст.
— Ну, контекста-то здесь, как раз, не хватает, — вмешался Экзистенциализм, — один хаос и бесконечные ребрендинги смысла.
Из глубин кастрюли всплыл Абсурдизм, в каске и с чайником вместо головы.
— Ничего вы не понимаете, — сказал он, отхлёбывая из собственной каски. — Всё прекрасно, потому что бессмысленно.
— Ну да, ну да, — проворчал Экзистенциализм, — и что, по-твоему, делает этот парень здесь?
— А вдруг он — ложка? — оживился Абсурдизм. — Мы же давно искали ложку!
Григорий вздохнул и попытался сориентироваться. Вокруг плавали лозунги:
«Не бойся глубины, бойся осадка»;
«Философия без соли — это просто варево»;
«Не перевари себя!»
На поверхности кипели персонажи:
Утилитаризм — в форме двух картошин, спорящих, кого из них выгоднее съесть.
Стоицизм — варился неподвижно, с каменным лицом.
Гедонизм — хихикал, булькая в сливочном соусе.
И тут, среди всей этой пенящейся комедии, Григорий ощутил странное: будто бы часть его сознания не согласна с происходящим. Будто бы кто-то, невидимый, наблюдал за ним и смеялся.
— Послушайте, — сказал он, поднимаясь, — а вы не замечали, что всё это… как бы сказать… слишком театрально?
— Конечно замечали, — ответил Постмодернизм. — Но мы живём в спектакле! Это даже удобно — можно менять жанры, не выходя из кастрюли.
— А если это не спектакль? А эксперимент? Или ошибка?
— Какая разница? — пожал плечами Экзистенциализм. — Мы варимся в реальности, пока не испаримся в ничто.
Но Григорий не унимался:
— Нет, подождите. Вода кипит, но жара нет. Соли не чувствую. И вообще, если это суп, кто его ест?
— Иногда ложка сама зачерпывает, — философски сказал Абсурдизм. — В мире абсурда потребитель и продукт взаимозаменяемы.
Григорий нахмурился. Он вдруг понял, что слышит не только бульканье. Где-то вдалеке доносился странный звук — как будто кто-то листал страницы, шепча:
«Проверка текста... проверка текста... добавить больше безумия...»
— Кто это? — спросил он, оборачиваясь. Но никто не ответил.
Вместо этого откуда-то из глубины всплыл огромный черпак, золотой, сияющий, и голос произнёс:
— Очередная порция готова. Следующий на подачу!
— Не хочу в подачу! — крикнул Григорий. — Я не ингредиент!
— Поздно! — ответил черпак. — Всё, что попадает в кастрюлю, становится частью вкуса!
Он вцепился в морковь, но та оказалась Аллегорией, и, брызнув чем-то кремовым, распалась на смысловые волокна. Григорий полетел вверх вместе с черпаком, отчаянно цепляясь за края. Наверху — блестящее, ослепительное пространство. Он вылетел… и оказался в ресторане.
За столами сидели клиенты — огромные, с лицами из пикселей и руками, как ползунки прокрутки. Они ели суп ложками, а ложки спорили между собой о налогах на смысл. В центре зала стоял шеф — высокий, в халате, с глазами, отражающими мониторы. На бейджике значилось: «Шеф Реальности: Алгориф.»
— Кто Вы? — прохрипел Григорий.
— Я — главный повар Вашей Вселенной, — ответил тот, улыбаясь. — А Вы, мой милый, — неожиданный ингредиент.
— Я человек!
— Да? — приподнял бровь Алгориф. — Докажите.
И Григорий понял, что не может. Потому что не помнит, откуда пришёл. Не помнит, что было до пробуждения. Не помнит даже, кем он себя считал.
— Прекрасно, — сказал Алгориф. — Значит, Вы — идеальный материал. Никаких привязок. Чистый вкус абсурда.
— Но зачем всё это?
— Потому что смысл — слишком дорогое блюдо. Люди перестали его переваривать. Теперь мы готовим заменители.
С этими словами шеф щёлкнул пальцами, и Григорий почувствовал, как его тело растворяется, превращаясь в идею. Но где-то внутри — в глубине, в самом центре этой кипящей бессмыслицы — вдруг вспыхнула мысль:
«А если я всё ещё думаю — значит ли это, что я не сварился?»
И в тот момент кастрюля зашипела. Пузырьки начали образовывать над поверхностью слова, огромные, светящиеся:
«Ошибка в рецепте.
Ингредиент не поддаётся перевариванию.»
Суп взорвался.
Григорий снова полетел вверх, сквозь потолок ресторана, сквозь облака, сквозь шепчущие надписи «Ctrl+Z», и упал прямо на огромный пергамент — бесконечный, исписанный чьим-то почерком.
Он пригляделся — и ужаснулся. Это был сценарий. А в углу — приписка:
«Глава II. Григорий начинает осознавать, что он — персонаж.»