Идеальная мама

У нее было ужасное детство. Ее мать была эгоисткой, которая вечно кричала: «Я тебе ничего не должна!». Та мать покупала себе новые платья, пока дочь донашивала старые куртки одноклассниц. Уезжала в отпуск с любовником, оставляя девочку одну на неделю. Никогда не слушала, не обнимала, не приходила на школьные праздники.

И девочка поклялась себе: «Я буду совсем другой. Я стану идеальной мамой».

Она выросла. Вышла замуж за человека, который искал не жену, а продолжение своей матери. Он хотел теплый дом, ужин в шесть и ухоженных детей.

С тех пор ее жизнь превратилась в бесконечное служение. Она пекла бисквитные торты в виде замков, пока другие мамы покупали готовые кексы в супермаркете. Шила костюмы для утренников до трех ночи, хотя могла заказать в ателье. Вставала в пять утра, чтобы сделать с детьми уроки, прежде чем те уйдут в школу.

Но чем больше она отдавала, тем ненасытнее становились ее дети.

— Мам, купи новый айфон! У Кати уже пятнадцатая модель!
—Мам, я хочу в частную школу! В этой ужасные учителя!
—Мам, отстань! Ты постоянно лезешь в мою жизнь!

Однажды ее тринадцатилетняя дочь пришла из школы в слезах:
—Ты должна купить мне эти кроссовки! Такие же, как у Алисы!
Она посмотрела на ценник— половина ее зарплаты.
—Дочка, это слишком дорого. У тебя уже четыре пары хорошей обуви.
—Ты мне не мать! — закричала девочка. — Я тебя ненавижу! Ты ничего мне не позволяешь!

Дверь в детскую комнату захлопнулась с оглушительным грохотом.

Она стояла в коридоре, и по телу разлилась знакомая, едкая волна паники.

Из гостиной доносился ровный гул телевизора. Муж смотрел футбол. В прошлый раз, после такой же ссоры, он сказал: «Просто купи ей эти дурацкие кроссовки, чтобы не нервничала».

В этот момент ее осенило. У нее не трое детей. У них их четверо. Четвертый — взрослый, с бородой и своими привычками, который так же, как и остальные, ждал, чтобы его накормили, ублажили и оставили в покое.

Каждый раз, когда дети были недовольны, в голове включалась сирена: «ТЫ СТАНОВИШЬСЯ КАК СВОЯ МАТЬ!» Это был ужас перед самой собой.

Внутри проносились картинки-вспышки:

· Мать, хлопающая дверью перед ее носом.
· Себя, восьмилетнюю, плачущую в подушку от одиночества.
· Лицо дочери, искаженное обидой — точь-в-точь ее собственное в том возрасте.

«Они сейчас так же несчастны, как я тогда, — билось в висках. — Ты повторяешь ее путь. Ты — она».

Этот страх был ее главным тюремщиком. Страшнее детских истерик, страшнее усталости. Он заставлял ее ползти на коленях, лишь бы не услышать в свой адрес то самое «ты плохая мать», которое когда-то кричала она своей матери в сердцах.

Она почти механически пошла на кухню, чтобы испечь «примирительный» торт. Руки сами потянулись к муке. А потом остановились.

Она смотрела на пакет с мукой и вдруг ясно, до тошноты, осознала: она сейчас печет этот торт не для детей. Она печет его для той маленькой девочки в себе, которая до сих пор ждет, что мама наконец ее полюбит.

Это было дно. Полное, оглушающее дно.

Она поплелась в свою комнату — большую, светлую, с балконом, которую когда-то выбрала для себя с такой любовью. Руки сами нашли лист бумаги и фломастер. Крупно, четко вывела:

«БЕЗ СТУКА НЕ ВХОДИТЬ. МОЯ ТЕРРИТОРИЯ.»

Приклеила скотчем на дверь с внешней стороны. Сделала это нарочито небрежно, будто это самое естественное дело в мире.

Потом зашла в комнату, закрыла дверь и впервые в жизни повернула ключ в замке. Щелчок прозвучал оглушительно громко в тишине квартиры.

Сначала была тишина. Потом — недоуменные шаги в коридоре.
—Мам? — послышался голос дочери. Ручка двери дернулась.
—Мам, что это? Открой!

Она не ответила. Она стояла за дверью, слушала этот голос, и впервые за много лет не чувствовала вины. Только странное, щемящее спокойствие.

Когда дверь закрывалась, в комнате рождалась новая жизнь. Сначала было страшно — она сидела и просто смотрела в стену, не зная, куда деть эти минуты, принадлежащие только ей.

А потом она вспомнила.

Она включила «Зверей». Громко, как в семнадцать, когда тексты песен казались пророчествами, а не ностальгией. Сначала стеснялась — вдруг услышат? Потом поймала себя на том, что подпевает, размахивая расческой перед зеркалом.

Она купила самую дешевую акварель и стала рисовать монстров. Кривых, нелепых, с тремя глазами и грустными улыбками. Они выходили ужасно, но ей было все равно — ведь их никто не должен был оценивать.

Она просто лежала на полу. Без цели. Без мыслей. Слушала, как за окном кричат вороны, и чувствовала, как внутри что-то затягивается.

В тот вечер она не готовила ужин. Не проверяла уроки. Не уговаривала дочь помириться. Она сидела в своей комнате и читала книгу — ту самую, что купила год назад и все не могла начать. А за дверью бушевала настоящая буря. Дети стучали, злились, требовали объяснений.

Но дверь оставалась закрытой.

Утром она вышла из комнаты отдохнувшая. Дети смотрели на нее испуганно и растерянно.
—Завтрак в холодильнике, — сказала она спокойно. — Одежда в шкафу. Собирайтесь в школу.

Через неделю муж, проходя мимо, дернул ручку ее двери. Встретив сопротивление, он удивился:
—Ты чего это запираться стала? Как будто у нас воры водятся.

Она отложила книгу:
—Мне так удобнее.
—Что удобнее? — не понял он.
—Просто удобнее.

Он так и не понял. И ей больше не нужно было, чтобы он понимал.

Первые дни были адом. Она сидела за закрытой дверью и плакала, слыша, как дети возмущаются. Дважды срывалась — выходила, чтобы помочь. Но потом снова запиралась, потому что понимала: иначе сойдет с ума.

Изменение пришло не сразу. Сначала она просто заметила, что за закрытой дверью можно дышать полной грудью. Потом — что мир не рухнул от того, что она один вечер не проверила дневник. Потом — что сын сам, хоть и криво, собрал портфель.

Прошло три недели. Как-то вечером в щель под дверью прокрался конверт. В нем — детский рисунок. Кривая, старательная радуга. А внизу — печатными буквами: «МАМА, ВХОДИТЬ МОЖНО?»

Она открыла дверь. Дочь стояла в коридоре, сжав в руках того самого плюшевого зайца, с которым не расставалась в пять лет. Глаза опухшие, в руках — смятая тетрадь по математике.

— Не получается, — прошептала она, глядя в пол. — Никак не получается.

Мать ждала, что сейчас кольнет: «Не нашла репетитора — сама виновата. Не досмотрела, недолюбила». Старый укол вины, знакомый до тошноты.
Но внутри осталась тихая,ровная пустота. Привычный укол не случился.

Она просто отступила от порога.
—Заходи. Разберемся.

Дочь переступила порог, аккуратно положила тетрадь на стол — не швырнула, как раньше. Молча села, ждала.

Никаких «я же тебе говорила». Никаких «вот видишь».
Только тихий скрип карандаша по бумаге,да шепот над задачами.
—Вот смотри, — она провела пальцем по условию. — Здесь ошибка.

Дочь кивнула, вдруг улыбнулась — робко, несмело.

И дверь закрылась.
За ней остались мать,дочь и та самая задача, которая наконец-то оказалась просто задачей. Без смысловых нагрузок. Без проверки на материнскую состоятельность. Просто условие, решение и две пары глаз, внимательно смотрящих на одну и ту же строчку.

Теперь ее дверь иногда бывает закрыта. Иногда — открыта. И это уже не крепостная стена, а просто дверь.

Она не стала идеальной матерью. Она просто перестала переставать быть собой.

---