Диалог

Глава из повести "Пленник"

— Михаил Гаврилович, признайтесь, что вы выдумали пакет от генерала Сирелиуса для полковника Добржанского. И этот путь по ночному шоссе на мотоцикле тоже.
 — Почему выдумал? — не понял он.
— Потому что сведения о немцах Добржанский получил от штабс-капитана Шулькевича. И сам известил об этом штаб армии... Может, и никакого генерала Сирелиуса не было?
— Как же не было... Леонида Оттовича! Еще чего!
— Вы еще скажите, что прошлое многовариантно... Будете настаивать на этой вздорной мысли?
Кайнов откинулся на спинку стула, и в уголках его глаз заплясали чертики. Он потянулся к пачке «Беломора», не спеша выколотил папиросу, прикурил.
— Многовариантно? — выдохнул он струйкой дыма. — Оно не то, что многовариантно... Оно, как старый паркет, скрипит под ногами, и доски проваливаются в неизвестность. Вы уверены, что Добржанский получил донесение от Шулькевича? А если я вам скажу, что Шулькевич в ту ночь лежал в тифозном бреду в лазарете в Побияницах? И что депеша пришла по полевому телефону от ксендза из сожженной деревни, который видел, как немцы грузили ящики с патронами? И что генерал Сирелиус... — Кайнов замялся, прищурился, — ...что Леонид Оттович как раз в ту ночь играл в винт с генералом от инфантерии Алиевым в трех верстах от того самого шоссе? И чей-то мотоцикл действительно ревел в ночи, и кто-то действительно вез пакет. Может, поручик Вачнадзе? Или это был штабс-капитан Мартини?.. А чей был пакет и кому предназначался — это уже детали, которые история любезно подгоняет под самый удобный вариант. Так что я не настаиваю. Я просто вспоминаю другую реальность... то есть предлагаю альтернативу.
— Какие у вас еще есть мысли по этому поводу?
— Мыслишки? — Кайнов усмехнулся, разглядывая тлеющий кончик папиросы. — Их целый рой. Например, что такое воинская часть? Не полк, не дивизия... а вот такая вот группа людей, которая неделю держит участок фронта. И держит — это значит, что каждую ночь к ним приходят донесения, приказы, циркуляры. Иногда — написанные карандашом на обрывке газеты. Иногда — за подписью военного министра. А иногда — от какого-нибудь генерала Левандовского, о котором никто не слышал. И все эти бумаги — они как бы создают реальность. Ту реальность, в которой мы воюем.
Он отпил из стакана чаю без чаинок, поморщился.
— А теперь представьте: а что, если какой-нибудь поручик в штабе, от нечего делать или от страха, возьмет и сочинит такой приказ? От имени несуществующего генерала. И пошлет его в соседнюю часть. И этот приказ... сработает. Часть выполнит его. И благодаря этому выиграет бой. Так кто выиграл бой? Поручик-фальсификатор? Или генерал-фантом? Или сама бумага, наделенная магической силой? 
Кайнов откинулся на спинку, выпустил дым колечком.
— Вот вы говорите — «выдумали». А я вам скажу: на войне все выдумано. И погоны, и уставы, и даже понятие «родина» — это ведь тоже идея, конструкция. Но от этого она не становится менее реальной для того, кто за нее умирает. Так что неважно, был ли Левандовский или не был. Важно, что приказ сработал. Он изменил ход событий. А значит, он был. Пусть даже его написал я вчера вечером на коленке. Реальность, мой друг, — как глина. И лепим ее мы сами. Иногда — сознательно. А иногда — просто потому, что нам очень страшно.
— А может быть такое, что Сирелиус просто позвал Добржанского сыграть в карты?
— Ведь что такое альтернативная реальность? — продолжал Кайнов, не реагируя на мои слова и разглядывая пепел на кончике папиросы, словно искал в нем ответ. — Это не параллельные миры где-то там, за чертой космоса. Это то, что происходит здесь. В тот самый миг, когда два человека по-разному вспоминают один и тот же эпизод — рождаются две реальности. Когда приказ теряется по пути — и рота занимает высоту не по плану, а по наитию ефрейтора — опять рождается альтернативная реальность. Когда один свидетель клянется, что видел немецкие машины на рассвете, а другой — что это были наши броневики, возвращающиеся с разведки... Оба правы. В своей реальности.
Он провел рукой по лицу, и вдруг его голос стал тише и серьезнее:
— Война — это не столкновение двух армий. Это столкновение миллионов таких вот личных, альтернативных реальностей. Одни — в которых генерал Сирелиус отдает приказ. Другие — в которых нет. И обе — истинны. Потому что в первой — какой-то мотоциклист мчится с пакетом, меняя судьбы. А во второй — полковник Добржанский действует по собственной воле и пишет отчет, а результат тот же. История выберет одну из них. Но та, что отброшена, не исчезает. Она остается шрамом на ткани времени. Шепотом в тишине архивов. Призраком, который будет являться по ночам тем, кто знает обе версии.
Кайнов наклонился вперед, и его глаза стали пронзительными:
— Так что нет никакого «прошлого». Есть бесконечное множество его версий. И наше настоящее — всего лишь одна из них, случайно ставшая доминирующей. До поры до времени.
— Неужели? Вы ставите меня в тупик, Михаил Гаврилович…
— Всегда к вашим услугам, — Кайнов с легкой, почти театральной улыбкой прикоснулся к воображаемой фуражке. — Помните, даже самая безумная версия имеет право на существование, пока не перечеркнута последним свидетельством. И то... бывает, и оно ошибается. Спите спокойно. А завтра, глядишь, и новая реальность объявится.
Он развернулся и вышел, оставив за собой неразрешимый, но пленительный туман сомнений, в котором призрачный мотоциклист с пакетом от несуществующего генерала навсегда застыл на ночном шоссе.