Внутри женщины

Вселенная это -- объяснённый космос!
Ведь если он что-то понял – значит уже и рукой своей дотянулся.
А иначе и рассуждать не о чем…
…Неожиданную брезгливость вызывали в нём словечки -- вроде: «Ты мой… ты моя…» -- Даже когда он слышал это, друг к другу, от, казалось бы, благополучных пар.
В самом деле…
Уж если обязательно изрекать что-нибудь в подобном – непременно: о принадлежности! – роде, то разумно и попросту естественно произносилось бы само собой: мы – одно и то же, мы – это мы…
И каким-то отстранённым книжным сюжетом представлялось ему его возможное… вероятное… когда-нибудь в будущем… супружество! – Словечко, опять же, какое: будто из ремней кожаных сплетённое… будто скрипящее этими теснящими кожаными ремнями…
И выходит… та брезгливость в тебе – к самому себе.
Или.
Говорится -- «женился». И само слово это выражает буквально: мужчина устроился обслуживать женщину. Ведь не говорится же как-нибудь так: «мужнИлась», а -- прямо: «вышла замуж»: то есть устроилась в обслуживание себя, женщины, мужчиной…
И остаётся… злиться на сами слова.


Он, голый под одеялом, лежал -- закрыв глаза: позволяя, ПОСЛЕ ЭТОГО САМОГО, такое в присутствии женщины…
Чуть же глаза приоткрыл…
Она -- стояла посреди комнаты.
Возле стола.
У кресла.
Где висел его пиджак.
Ну пиджак…
Но будто… он перестал понимать!
Вообще.
Всё.
И себя самого.
Или… словно он – в сей миг стал зрячим.
Рука её -- её рука… была засунута в карман, в грудной, внутренний…
Его пиджака!
Рука…
Голая…
От запястья до подмышки.
Будто -- он только тут впервые увидел, насколько самая обыкновенная рука… может быть голой…
И насколько она… вот она, которая – женщина… может быть голой!
А она…
Она -- словно и ждала, когда он откроет глаза.
Улыбнулась умилённо! Как никогда умилённо. Как никогда доверительно-интимно.
И -- будто он… впервые в жизни увидел самые настоящие глаза женщины, самые настоящие женские глаза: когда они – по-настоящему интимные.
А она…
Она смотрела – весёлыми-весёлыми, настоящими-настоящими женскими глазами – ему в глаза.
И в этой явности и прозрачности комнаты, в явности и прозрачности утренней комнаты – происходило то, что происходило…
Её голая рука… её тонкая бело-матовая кисть…
Достала бумажник.
Его бумажник…
И она…
Всё глядя ему в глаза… по-настоящему интимно…
Раскрыла бумажник.
Уже обеими кистями рук.
Всё глядя неотрывно ему в глаза…
Опустила – на миг! – свои глаза в нутро бумажника.
И опять…
Гладя – как никогда весёлыми, как никогда близкими глазами ему в глаза…
Стала вытягивать купюры… купюры… медленно… одну за одной…
Потом…
Опять на миг глянула в бумажник.
Глянула туда – уже снисходительно-ревниво, ревниво-снисходительно.
И – глядя ему в глаза всё с тем умилением и с той доверчивостью – бросила бумажник на стол.


…Он – не двигался.
И, кажется, не моргал.
Не смел.
Ведь что.
В комнате…
Присутствовало!
Существо!
Некое!
СУЩЕСТВЕННОЕ!
Никак не иначе.
Нельзя было – ни шевельнуться…
Глаза его уже резало от сухости.
Наконец…
Он, кажется, громко сглотнул.
Она…
Она стояла там же – но уже как бы скучая… и уже со скучной полуулыбкой…
Он еле – сухими губами -- вымолвил:
-- Я, знаешь ли, тороплюсь…
Она – сразу, сразу:
-- Я поняла.
Быстро – будто чем-то обиженная – стала одеваться.
Быстро оделась.
Быстро ушла.


Ему казалось… что он всё ещё не смеет и даже не имеет права, под одеялом под своим, шевельнуться…
Пока – пока, теперь, протекает происходящее.
А именно – понимание.
Точнее: понимание понимания…
…Наслышан, разумеется, он был о некоем – самом, по нему, противном.
Когда муж(!) и жена(!) – бывшие или не бывшие… судятся из-за вещей.
То есть, то есть…
Мужчина и женщина… которые ещё вчера были связаны друг с другом самой загадочной, самой волшебной связью… связью, которая, по близости своей, вообще мыслима… которая суть подлинное таинство: ведь оно, это таинство, являет в мир, в Космос, во Вселенную -- новую жизнь! новую, притом, разумную жизнь!.. и они… эти самые… супруги… судятся -- из-за вещей!.. из-за какой-нибудь консервной банки, называемой автомобилем!..
Какой холод!.. какая сыпь, даже под одеялом, по всему телу!
Неужели так, вообще говоря, бывает?.. бывает реально?..
Ведь если это так – если это так, то… мужчина и женщина – сами суть вещи!


Глаза его были открыты, раскрыты…
И ему казалось: это исключено, чтоб он глаза свои закрыл. – Что это будет, по крайней мере, трусостью. – Это будет изменой самому себе.
Раз уж в него – вливается и вливается это новое понимание…
…Она была аспиранткой. Как и сам он. Он – на одной кафедре. Она – на другой.
Видясь в институте – кивали буднично, обменивались фразами. Иногда же вечерами – затевали перезваниваться... И встречались.
Знал ли кто-нибудь об их отношениях, он об этом даже не думал.
О ней же знал только, что она живёт с родителями.
Он был весь, как говорится, -- в «своей теме». В науке.
Как, наверно, и она.
…И вот сейчас, сегодня, словно он был -- грубо и справедливо, истинно по-взрослому, окрикнут!


…Он долго лежал.
И – словно бы вместе с кроватью… медленно и бесконечно подымался, подымался…
Перед глазами… всё та же картина.
Она… улыбаясь… вынимает из его бумажника деньги…
Как это?.. По… почему?..
Или она этой ночью была с ним особенно нежна?..
Или она… подсчитывала все их, её с ним, встречи?..
-- И жениться не надо!
Сказал вдруг вслух.
Сказал эту когда-то случайно слышанную фразу -- будто не он… а какой-то поживший мужчина, подлинно -- мужик.
…Не замечал – как наконец вставал, умывался, одевался.
И чувствовал – опять-таки то новое!
Что этими своими движениями, умывается-одевается, он – ВЫПОЛНЯЕТ…
Он – ПОДЧИНЯЕТСЯ…
Больше того.
Что он весь целиком – со вчерашнего вечера, с минуты, когда звонил ей… ей, которая… -- весь под некой властью!


Ведь человек -- сам собственно человек, каждый человек… прежде всего… как только появился материально в природе… был он, существо какое-никакое живое, уже -- в женщине! А именно – в организме женском, в органе в женском!.. в матке!.. Был он, человек, с самого своего начала -- в матери!
В женщине.
Да.
Это так.
И это так – да, прежде всего.
Он, зачатый, сколько-то времени, сколько-то, стало быть, месяцев, -- буквально пребывал, обитал в женщине!
Внутри женщины…
Питался её соками… обогревался её теплом…
И ещё.
Напитывался всею её разной энергетикой!
Слышал – несомненно так! – все её движения… все её желания… все её настроения… все её мысли…
И – стало быть, стало быть! – родившись, растя, мужая… он, человек, выполняет, прежде всего, некую программу – некую несказанную программу, вживлённую в него там…
Там. Внутри матери. Внутри женщины.
И далее, далее.
Само пребывание – потом, всю жизнь – его, человека, в жизни… предполагает этот закодированный в него, от пребывания в женщине, сценарий.
И продляет, продляет – в каких-то других, по жизни, ролях – этот сценарий!
Нравится это кому-то или не нравится.
И вообще: признаёт он это или не признаёт.
Недаром все те, как их ни назови, штампы:
Перед женщиной ты – должен… перед женщиной ты -- обязан… и прочее, прочее…
Да и хотя бы.
Ты, рождённый женщиной… попросту не можешь это отрицать!
…Может быть, может быть.
Но ведь тогда мужчина и женщина, заключая брак, смотрят, и подспудно, и явно, на эту суету как на неизбежный и досадный вздор!
Тем более, тем более.
Для тех двоих, которые о себе: мы это мы, какая-то «регистрация» это, по крайней мере, неловкость.


Пиджак надевал… будто это был пиджак не его!
И – наконец.
Этот самый…
Бумажник…
На столе…
Быстро схватил его – брезгливо сунул, не раскрывая, в тот – в тот! -- в своей грудной карман.
…Бумажник был – искусственной, с тиснением, кожи – бежевый.
С каких пор у него, он не помнил.
Он словно бы… не замечал его.
И ещё…
Ведь это тоже явное открытие!
Никто, кроме него, никогда не брал этот бумажник в руки.
Оплетённый по краю узкой кожаной коричневой ленточкой…


…А что же тогда… та самая… которая -- нравственность?!
Волосы на голове шевелятся…
Но -- далее, далее.
Значит.
Нравственность – это что-то надуманное... и для каких-то определённых – надуманных! -- ситуаций.
И далее.
Значит.
Суть человека – как существа разумного – это… избавиться от разума!
И наконец.
Значит.
Разум суть – болезнь живого!
…Кстати. Все поэты погибали – в самом конечном счёте – от какой бы то ни было причастности к женщинам.
Вот почему женщины и любят поэтов. – Они, поэты, -- ходячие эмоции. Что и требуется. И возбуждают эмоции в других. Что и требуется.
Требуется – женщинам, женщинам.
Итак.
Есть нравственность.
И есть – эмоции!
Но тогда…


Вот сегодня.
Он… доволен случившимся?
С этим самым бумажником.
Был удивлён.
Даже поражён.
Но ведь это… и хорошо! и прекрасно!
Что поражён.
Недаром он в ту минуту, под одеялом, -- весь заколдован и недвижим – всё-таки как-то необыкновенно сосредоточился…
Обрёл новую, новейшую эмоцию.
Значит…
Обретение эмоций суть жизни разумного.
Как говорится -- по крайней мере…
Захохотать!
От анекдота…
Заплакать!
От молитвы…
Заорать!
От лозунга…
И поэтому.
В комнату смеха!
Или.
В храм!
Или.
В творчество!
В творчество – для коррекции устройства природы.
Написать роман… сонату…
Или.
В партию!.. В общество!.. В группу... В какой-нибудь толк... В любую секту…
Кстати. Как раз кстати! Миллионы убивают миллионы… именно обретя какую-либо новейшую эмоцию. В адрес, соответственно, новоявленного вождя-пророка.
Убивают – истинно обнажившись…
Поверив в некую идею… в некую святость…
…Или.
В науку.
Как вот он.
Заметив устройство-то природы.
Написав – ту же диссертацию.
Как он.
Обрести, то есть, – эмоцию!
Или.
Как с ним было вчера.
Сплошное обретение эмоций.
Позвонив ей…
Потом.
Обнажившись…
Потом.
Увидев обнажённую руку…


…Но – главное.
Когда же была -- жизнь? Которая -- настоящая.
Например, в нём.
Или – когда он, чуть вчера вечером заперев дверь за ними двоими, горячо и часто дышал?..
Или – когда он утром, с момента бумажника, начал бешено и холодно рассуждать?!..
Или… каждому мгновению жизни – своя эмоция… каждой эмоции – своё обнажение, оголение, служение.
…И главное, главное!
Что остаётся, с того мига, пока боязливо невысказанным…
Впрочем, разве есть ещё что-то… главнее?
Да.
Есть.
Вопрос.
Один вопрос.
Но какой!
Если между ними двоими это самое – то почему они друг другу принадлежат как вещи?!


…И тут же.
Краской ему в лицо -- кидалось мощное, знакомое всем на свете, обвинение: ведь ты же – мужчина!.. самое расхожее, самое неоспоримое порицание!.. ведь ты же – мужик!
Тогда…
Как же, что называется, со-существовать?.. да и хотя бы просто существовать?..
Женщина… женщина это существо, о котором… о которой… как бы это выразить?.. о котором попросту безумие судить с сарказмом.
Да! это так!
Но…
По-че-му?..
Почему – если между мужчиной и женщиной то самое… просто одно лишь это то самое – они… при-над-ле-жат?!..


Перед глазами у него стояли те случаи, когда в институте они, он и она, оказывались, среди других, -- рядом…
Тогда он вдруг чувствовал в себе какую-то унылую неопределённость…
Что выражало тогда её, так сказать, выражение?..
Она делала вид, что между ними ничего нет?..
Она не делала вида, что между ними ничего нет?..
Она делала вид… что она не делает вида, будто между ими ничего нет?..
Вернее бы так: выражает её, женщины, выражение, что всё её при ней!
А он, мужчина, -- да, частичка того самого: всё её при ней.
Тем более, если он буквально рядом…


…Если мужчина с женщиной вместе воевали, если они вместе сидели, если они вместе какой-нибудь аппарат пилотировали и так далее, и так далее, то есть были вместе в самых острых судьбоносных ситуациях – то это ведь не даёт им, мужчина и женщине, право абсолютно свободно распоряжаться друг другом, личностью друг друга или хотя бы чем-то у друг друга личным.
Почему же – почему, если мужчина и женщина состоят в этих самых так называемых интимных отношениях… всего-навсего в этих отношениях состоят… то почему они – принадлежат друг другу будто вещи?..
Но что – по поводу ЭТОГО САМОГО -- всеми признаётся нормой. Абсолютной.
И сетовать на такое – по поводу ЭТОГО САМОГО -- всеми считается мелочным, даже унизительным.
Значит…
Значит, весь мир…
Весь мир -- пропитан смыслом, состоянием и даже запахом свершающейся интимной акции!
Длящейся…
Непрерывной…
Беспрерывной…
И весь мир – буквально пребывает в детородном органе-чреве!
Может быть, может быть…


Идя по улице – он вдруг почувствовал, что он и сию минуту… вот под этим серым октябрьским небом, которого он вчера и не замечал… да! пребывает в женщине!
Как было и вчера. Когда он позвонил ей.
И как будет, конечно, дней через несколько.
И тогда, и тогда…
Почему в нём – едва он, под одеялом, стал рассуждать – такой стыд, явный стыд?..
За что?..
Перед кем?..
И даже – злость на самого себя.
И возмущение на самого себя!
Или этот стыд и это возмущение… за саму свою способность рассуждать?..
Ведь не денег жалко…
И не дерзость женская возмущает…
А как-то небуднично взвничивает тот вопрос: если БЫЛО – почему после этого позволено всё?..
Что? – ОБ ЭТОМ ВСЁМ ТАКОМ рассуждать не приятно?.. не позволительно?.. вообще не допустимо?..
Но тогда ведь можно договориться до того, что на свете есть вещи, о которых рассуждать -- он в принципе не имеет права!
Тогда ведь Вселенная это не Вселенная, а промежуток между холодильником и унитазом.
А между прочим…
Или не между прочим.
Мир как раз так и устроен… чтоб не рассуждать.
Документы – засекречены.
В архивы – нет доступа.
Шедевры – в запасниках.
…На какой вот он, кстати, кафедре?
Почему не на той, где бы говорилось только о самом в жизни главном?..
Он вдруг -- обратил внимание… и, может быть, впервые…
Что он внешностью – самый обыкновенный.
Что она сама из себя – обыкновенная.
И значит…
Да ничего не значит!
И не значат.
Ни он, ни она.
…Он вдруг почувствовал, что ему не хочется заходить куда-то, хоть куда-то.
Уходить с улицы, из-под этого серого свежего покрова.
Иногда кто-нибудь сетует: «У как жизнь ко мне жестока!»
И почему-то никогда ни от кого не услышать: «Во как я жесток к жизни».
Так что же?.. Если б он тогда ей, в ту минуту, в минуту бумажника, крикнул: «Что же ты творишь!», то получилось бы… что он жесток к жизни?!..
…Вселенная это -- объяснённый космос.
По крайней мере, вот бы жить с настроем: всё объяснять… всё объяснять…

Ярославль, 30 сентября 2025

(С) Кузнецов Евгений Владимирович