Фантазии бессонной ночи

          Ушёл ещё один день, много ли их осталось? Когда-то, помню, лежал я в саду. Жизнь проходит без радости и надежды, как это и должно быть, когда она исчерпана до последнего предела. Долгими осенними ночами лежу без сна, всё думаю. Вот я остался один в целом свете. Все близкие мои умерли, а кто-то просто потерялся, где-то пропал. Бог дал мне такие годы, но счастье ли это?
          Всё-таки милостью божией могу ещё собственными силами обеспечивать своё существование. Хожу в магазин, дома, на кухне делаю что-то для пропитания. После обеда что-нибудь пишу, читаю, иногда, если позволяет погода и нет каких-либо причин, совершаю прогулку к роще за нашим посёлком. Там возле старых берёз есть ветхая скамейка. Там я отдыхаю, любуюсь скромными видами природы, долго смотрю на закат…
          Взялся я за странное это рукомесло, а зачем? На что была потрачена жизнь? В самом деле – странное занятие. Есть люди, которые делают обувь, одежду, строят дома – такая работа необходима, это понятно. А что такое писатель? Зачем он? Ведь даже образованные люди в России ничего не читают – обходятся, довольствуются вторичным продуктом – кино, телевизор. Для чего и для кого я пишу? Конечно есть ещё читатель, которому общение с любимой книгой больше, чем просто удовольствие. Таких читателей совсем немного, но сколько бы их ни было, пусть даже всего один, он, этот один, заслуживает потраченных ради него трудов, спасибо ему.
          Думаю о том, как я осваивал эту науку, как учился писать. У меня не было наставника, человека, который показал бы, какие книги нужно читать. Школа, конечно, давала понятие. Лучшие произведения Пушкина, Лермонтова, Гоголя, других западали в душу. У нас были хорошие учителя. Но ведь это было обязательное, а, значит, прошли и забыли.
          Как всё это началось и как далеко, как давно было... В первом воспоминании вижу бедную комнату, убогую, изжитую обстановку. Как возник этот образ и как сохранился? В доме никого, в комнате тишина. И в самом воздухе какое-то странное, необъяснимое… но что? На пол сквозь низкие окна ложится яркое солнце. Не тогда ли, в первом младенчестве, родилось смутное это томление? И оно, это чувство, не раз возвращалось потом.
          Книги я полюбил от младенческих дней. Тогда это были книжки с интересными картинками, позже, когда я стал библиотечным пользователем, мне особенно полюбились зачитанные книги, растрёпанные, с лохматыми, замусоленными страницами – они были самые интересные.
          Писать, сочинять, делать самому это чудо? Но как, что, о чём?.. Я был как тот младенец в пустой солнечной комнате, у которого не было ещё слов.
          Я стыдился своего влечения. Ни товарищей, ни даже домашних своих не посвящал в эти занятия. Что бы я мог показать как результат творческих усилий, и с кем мог бы поговорить? Да ведь я не умел ещё высказать то, что лишь смутно бродило во мне. И кто мог бы понять меня, кому был бы интересен мой бред? В десятом классе одна из учениц написала домашнее сочинение как рассказ. Учительница прочла его вслух для всего класса. Ответной реакцией был общий шум насмешливых голосов.
          Я уходил из города. Хотелось побыть одному. Там всё было очень простое: луг, речка по берегам разросшаяся лоза. Но именно простые образы эти, воспоминание тех сладких мгновений, приходят на память в тишине ночного одиночества, как забытое, потерянное навсегда.
          Да, были годы безответных вопросов, отчаяния –  м у к и   с л о в а. Но уже случалось и маленькое счастье.
          Вспоминаются школьные годы: весна, май, последние, выпускные, экзамены, время такое, что, казалось, начинают сбываться самые заветные мечты и надежды. Вот уезжаю сдавать вступительные экзамены в институт. Настроение самое радужное. В поезде всё так чудесно. Пассажиры всё милые, добрые, все чем-нибудь заняты: закусывают, разговаривают, читают газету. За окнами вагона проходят, исчезая, холмы и равнины, проносятся реки, ручьи, гремят мосты, один за другим идут телеграфные столбы – всё такое простое, но почему-то так радостно и светло. А рядом едет красивая девушка, высокая, стройная, крупные локоны чёрных волос, белое лицо, нос, губы – всё очень милое, в лице, в глазах какого-то чудесного цвета – готовность к улыбке. Общение с нею интересно, легко. Впрочем, какое общение? Просто какие-то слова. Но какая разница – она студентка четвёртого курса, а я? Вот именно…
          Ночью под стук колёс долго не засыпаю, думаю разное и о ней тоже.
          Но вот я уже в институте, в потоке первых впечатлений замечательного города, института, его классической представительности, возбуждённой, подвижной массы вчерашних, как я, десятиклассников, которых называют ещё непривычным словом абитуриенты. Получаю листок с моей фамилией, с фотографией, с перечнем предметов, по которым должен держать экзамен.
          Первыми сдаю немецкий язык и математику, сразу теряю четыре балла!
          По русскому языку писали сочинение. В большой аудитории столы стояли в четыре ряда. Сдающие экзамен сидят по одному за столом. Преподаватели ходят между столами, наблюдая экзаменуемых. Сидящий впереди меня экзаменант, улучив момент, подбрасывает мне свой труд. Я исправляю ему сколько-то ошибок. Потом, когда уже шли занятия, я встречал его – он учился на другом факультете. Как видно, моя помощь ему была ненапрасной.
          После сочинения сдавали русский устный, и тут у меня случился инцидент. Экзаменовались тоже в большой аудитории. Экзамен принимали: мужчина спортивного вида лет до сорока и в другой стороне аудитории две женщины. Я сидел ближе к женщинам, лицом к ним, готовясь отвечать по своему билету. Между тем было известно, что мужчина очень строг, беспощадно гонит, высоких отметок не ставит, и все стремились попасть к женщинам, которые переговаривались между собой, когда перед ними не было отвечающего по билету. Я, конечно, хотел отвечать у женщин. И тут случилась вещь, которая смутила меня, но на самом деле спасла. Мне потребовалось воспользоваться носовым платком, я полез в карман, а бдительная Фемида, усмотрев в моём движении намерение прибегнуть к шпаргалке, одёрнула меня строгим окриком. Я понял, что здесь удачи не будет. И так оказался перед выбором между Сциллой и Харибдой. Я выбрал Харибду и выиграл, получив у грозного экзаменатора две отличные отметки – по устному и за сочинение.
          Была ещё химия, на которой я опять потерял один балл.
          Последним экзаменом предстояло сдавать физику, в которой я, деликатно выражаясь, мелко плавал, и не мог рассчитывать больше, чем на тройку, а уже потерял пять баллов.
          Физику нужно было сдавать в другом корпусе института. Было странно, что сдавать экзамен пришёл я один. Ни в коридорах, ни перед аудиторией не было других абитуриентов. Ожидая экзаменуемых, преподаватель, как видно, скучал. Я взял билет, сел за стол. Преподаватель, невысокого роста, лет пятидесяти, с проседью в тёмных, густо курчавых волосах, ровно подстриженных у висков и на затылке, был молчалив, задумчив. Отойдя к окну, он долго смотрел в него, после вышел из аудитории, какое-то время отсутствовал. И во всём этом корпусе с большими аудиториями и широкими коридорами стояла тишина, нигде не было слышно какого-либо присутствия.
          Наконец преподаватель подошёл ко мне, взял листок, на котором я что-то нацарапал, глянул на него, потом стал смотреть листок с моими отметками и после некоторого как бы раздумья сел к столу, выставил оценку, отдал листок мне. И, боже – я получил «отлично»!
          В эти дни у дверей приёмной комиссии, постоянно толпился кто-то из нашей братии.
          Здесь ещё до сдачи последнего экзамена ко мне подошёл скромный, простоватого вида, парнишка. Мы разговорились, стали делиться своими успехами, у него они были похуже. Он был в грустной растерянности, переживая свои неудачи.
          Но вот закончилась экзаменационная страда.
          Прежде чем были вывешены списки прошедших конкурс наступило как бы затишье, ожидание. Наконец списки были вывешены, и тут ко мне опять подошёл тот парнишка, как будто не помня, что мы уже разговаривали с ним. Тогда его беспокоил большой недобор баллов, на этот раз он говорит, что набрал двадцать восемь баллов. Невероятно! Как это у него получилось? И однако, имея такие баллы, был он почему-то в неуверенности, в тревоге.
          Другие абитуриенты в это время искали свою фамилию в списках. Я с двадцатью пятью баллами нашёл себя. А мой, уже как бы приятель, подходит расстроенный, сникший. Его с двадцатью восемью баллами в списках нет. Он заходит в приёмную комиссию выяснять, в чём дело, и через минуту там раздаётся ужасный крик:
          – Да ты знаешь, что я с тобой сделаю!?
          Вслед за этим парнишка вылетает в коридор – красный, взъерошенный, и вдогонку ему несутся всякие страшные слова. Всё объяснилось просто: парнишка, ничтоже сумняшеся, преобразовал свои тройки пятёрками, рассчитывая, что этого никто не заметит. Какая наивность!
          С той поры прошла целая жизнь. В воспоминаниях, возвращаюсь в те дни, в свой городок, в школу, к старому своему дому. Вижу себя после утреннего туалета свежим, радостным, бодрым, всё же с тревогой о предстоящем, с холодеющими руками, с бьющимся сердцем. Мать уже на работе, сестра, шестиклассница, в комнате, бабушка хлопочет возле плиты, готовит мне завтрак. Потом она провожает меня и у порога напутствует: «С Богом!»
          Новый день обнимает прохладой, улица встречает молодым счастьем весны, раскрывшейся уже во всей полноте. Она безлюдна, пуста. Город ещё не отошёл от утренней неги. Берёзы и тополя вдоль заборов чуть шевелят освежённой листвой.
          Школьный сад освещает яркое солнце. Кажется, все уже собрались. Меня встречают весёлым оживлением, шутками: «Кого мы видим! Сколько лет, сколько зим!»
          Нас рассаживают по одному за партой – письменная работа, всё очень строго. Учителя серьёзны, внимательны. На столах букеты сирени.
          После экзамена мы снова в саду, снова все вместе, и опять это чувство братства и дружбы.
          На выпускном вечере нам вручают аттестат зрелости. Нас поздравляет наш строгий директор. Нас усаживают за длинным столом с какими-то закусками, нам разрешают сто граммов.
          К нашему вечеру приглашён баянист. Начинаются танцы. Мелькают порозовевшие лица, улыбки. И после того, как празднество заканчивается, мы не расходимся, наши голоса долго ещё тревожат молчание ночных улиц.
          После сдачи приёмных экзаменов до начала занятий в нашем городке мы уже не могли собраться все вместе. Иногда я встречал кого-нибудь, но, странное дело, разговор получался такой, будто мы просто случайно знакомые, а образы многолетних школьных отношений отодвинулись, отошли. Произошёл разрыв, некая трещина прошла через нашу жизнь, мы оказались на разных берегах, и пропасть, разделившая нас, будет увеличиваться. И уже институт, прошедшие экзамены, спутники на этом отрезке короткой своей памятью заявляли, что теперь ты принадлежишь им. Даже та студентка, случайная попутчица, даже она вспоминалась ближе, теплее того, что осталось за школьным порогом. В промежутках между сдаваемыми экзаменами, я уходил бродить по городу и однажды в парке встретил её. Она сидела на скамье, с нею была другая женщина, наверное, та родственница, которую она приехала навестить. Я проходил в некотором отдалении. Она улыбалась, я махнул рукой. Мне запомнились чёрные локоны, белое лицо, тёмно-синее платье с белым воротничком. Можно было подойти, но я не подошёл…
          
          Почему я не поступил в университет? Парадокс. Вся моя жизнь – сплошные парадоксы: я делал то, чего нельзя было делать, говорил ненужные слова, совершал позорные поступки.
          Много воды утекло. Многое легло на душу, от чего нет для неё покоя…
          
          Я пережил те детские страдания о творческой беспомощности. Теперь я спокоен – да ведь пора уже, пришло время подумать о другом. Свои возможности, то, что было отпущено свыше, я использовал. Остаётся подвести итоги, вспоминать. Воспоминания… Пространство, где всегда остаёшься один. Даже тот, с кем это было пережито, пусть самый близкий тебе человек, даже он посмотрит на это по-другому, потому что у него другая душа – ты всегда будешь один.
          
          Погружаясь в студенческое прошлое, вспоминаю, что тогда на экономическом факультете учился студент, о котором было известно, что он пишет роман.
          Предвечерней порой, выйдя из общежития на площадку под своды нависавших ветвей, он долго стоял, курил, куда-то смотрел, думал. Был он среднего роста, крепкого сложения, круглая голова держалась на короткой шее, простые черты, взгляд, углублённый в себя, выдавали упорную думу, конечно, о романе. У него была обыкновенная русская фамилия. И вот, по прошествии многих десятилетий я не слышал о писателе с этой фамилией и думаю, что такая же участь ожидает меня.
          
          Нет,  я   н е   ж а л е ю,   и   я   н е   п е ч а л е н. Что было, то было. Я прожил скучную жизнь, потому так сладки воспоминания мгновений счастья – их было немного.
          В художественном творчестве я научился различать две его стороны: то, о чём говорится, и то, как говорится об этом. Чувство – вот что является живой душой художественного произведения. Чувство, однако, выражается содержанием произведения, вне его оно не может существовать. Мастерство писателя состоит в умении достигнуть гармоничного слияния содержания и чувства. Несовершенная форма снижает, искажает чувство, даже убивает его.
          Чувство нельзя растянуть ради получения наибольшего эстетического наслаждения. В этом случае эффект будет обратный – скука, теряется интерес. Потому может быть и возникла стихотворная форма художественного творчества – краткая, подчас афористичная, использующая выразительный символ, позволяющая языковые формы и обороты, невозможные в прозе. В результате в лучших своих образцах она волнует глубокой чувственностью. Талант писателя – это умение выстроить такую форму произведения, которая позволит с наибольшей полнотой выразить авторское чувство. Придумать чувство невозможно, оно либо есть, либо его нет. Создать его словесными конструкциями нельзя, хотя именно словом выражается оно.
          С книгами связаны лучшие воспоминания. Чем была, бы жизнь, если бы не было книг, если бы не было тех, кто их написал? Ночью, когда в тишине вселенского мрака чувствуешь себя безнадёжно одиноким, покинутым, с особенными остротой и вспоминаю пережитые когда-то волнения живого, образного слова.
          
          Дни свои я делил между книгами и природой. Теперь с сожалением думаю, как мало времени отдавал ей, как мало любил её. Но радостней, ярче встают эти образы теперь, во мраке ночной тишины. Где, когда это было? Жаворонок, в тополях набегающий ветер. И тишина. И когда остаёшься один среди этих просторов, только один, и не нужно казаться кем-то другим, лучшим, умнее, тебя пронизывает внезапное переживание за всё, что было, за всё, что прошло…
          Я уходил из города. Что меня влекло, куда, зачем? была Пустынная улица смотрела своими домиками с обеих сторон. Вдоль дороги стояли тополя и берёзы. Солнце, тишина, скука… Что же, писать про это?
          Да, были годы безответных вопросов, отчаяния –   м у к и   с л о в а. Но какое счастье испытываешь потом, когда –   п о л у ч и л о с ь.
          За городом открывались луга, речка Синюха катила свои неторопливые воды, в отдалении темнели леса...
          Пробравшись сквозь заросли верболозов по берегу Синюхи, я вышел на луг. Там в это время женщины, колхозницы, сгребали и копнили скошенное сено. При моём появлении все они остановились, обратившись ко мне.
          – Бог в помощь!
          Моё приветствие вызвало оживление, улыбки, какие-то слова. На копне стояла дивчина в розовом платье, в белой косынке. Вилами ей подавали охапки сена, которые она укладывала возле себя. Она обратила ко мне задорный, звонкий свой голос:
          – Бог то Бог, да и сам не будь плох!..
          
          В голодные, в холодные дни книга согревала, давала надежду, она уводила в мир таинственный и чудесный, к захватывающим и опасным приключениям. Сколько было таких дней! Вот бабушка зовёт к обеду, и пока ем любимый картофельный суп, столь же любимые картофельные драники, сознание продолжает оставаться там, в иных пределах. Незабываемые часы незабытого счастья…
          
          Вот обращаю взор свой к ночному небу. Непостижимо прекрасно оно. Вижу над головой скопление звёзд, думаю: ведь каждая из них это солнце, вокруг которого обращаются планеты, как Земля, как Венера, которых мы никогда не увидим. Те, условно полагая, люди, которые смотрят оттуда в сторону Солнца и Земли, никогда ничего не узнают про нас. Представим себе, что они, также, как и земляне, воюют, взрывают атомные и водородные бомбы, осваивают космос. А нам-то какое до этих дел? Тогда подумаем: какое им дело до наших дел? И тогда спросим себя: зачем мы «осваиваем» космос? Куда, для чего и для кого запускаем ракеты с информацией о «великих» наших достижениях? Не пора ли посмотреть в окно из своих лабораторий и кабинетов на то, что происходит на Земле? Не пора ли укротить безумную трату бесценных и невосполнимых ресурсов Земли?
          Нет, мне не нужен космос. Я живу мелкими, мизерными делами. Вспоминаю долгую свою жизнь, всё то, что было, те мелкие мелочи, из которых она сложилась: дедовский дом, сонный зелёный городок, томительная череда ученических лет. Конечно книги, библиотека, кино, и первая дружба, и первая нежность, первое жгучее чувство.
          О, бедная старая мать Земля! Я мало думал о тебе, я не замечал твоих страданий, я был равнодушен. Простишь ли ты? Но помню цветущий сад и солнечную поляну, те простые цветы, ветер – он шумел в тополях. В роще любимцы твои, их голоса, звенящие от зари до зари, а вдали печаль одиночества и тоска…
          И вот какие-то несвязные… обрывки воспоминаний.
          

          22.06.2024