Последний вагон..

Метро к ночи пустеет, как аквариум без рыб — остаётся только стекло и звуки. Я вскочил в последний вагон, не раздумывая: двери закрывались, платформа сдвигалась назад, а в окне уже течёт тоннель, как чернильная река. В вагоне — никого, кроме моего отражения в темном стекле. Табло над дверью щёлкнуло: «Следующая станция — Дом».

Я усмехнулся. В их базе, наверное, сбой. Дом у меня далеко, метро туда не ходит. Табло щёлкнуло ещё раз: «После Дом — Память». Смешно. Я достал телефон — сеть обнулилась, часы застыли на 00:00, будто ночь решила никуда не двигаться. На стекле выдохом нарисовался круг, и из круга, как из колодца, выглянуло моё лицо, но без меня. Оно было немного старше — так всегда кажется в отражениях, когда смотришь слишком долго.

Объявление прозвучало странно ровным голосом, без помех: «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — Январь». И вагон тронулся. Я подошёл к межвагонной двери — за ней другой вагон, такой же пустой, с тем же холодным светом. Я потянул за ручку — закрыто.

Тоннель шёл чуть светлее, чем должен. На стенах мелькали таблички, но вместо привычных названий там были даты: 13.02, 17.06, 29.09. Когда мы притормозили, снаружи обозначилась платформа — бледная, как молоко. На ней не было людей. Только табличка, на которой светилось: «Февраль». Двери не открылись. Вагон вздохнул и покатился дальше.

Телефон дрогнул. Одно сообщение от неизвестного номера: «Не садись в последний вагон». Ещё два — то же самое, разными словами, как будто кто-то торопился успеть, пока поезд не ушёл. Я хотел ответить — палец сам набрал «Слишком поздно». Сообщение ушло. И почти сразу пришло новое — от моего собственного номера, как из зеркала: «Я знаю».

За окном станции тянулись одна за другой — «Март», «Апрель», «Июнь». Иногда в темноте рядом с табличкой стояла фигура. Она не входила. Просто смотрела на мой вагон, как на витрину. Было странное ощущение, будто не я еду — я выставлен на показ.

На «Июле» двери вдруг открылись. Я шагнул к проёму, но воздух за ним был другой — густой, пахнущий мокрой травой и чем-то знакомым, как будто детство свернулось там в клубок и ждёт. На платформе лежала деревянная игрушка-собачка, которую я когда-то потерял в парке. Я потянулся — и увидел, что на игрушке ножом нацарапано: «Останься». Двери мягко закрылись, не дав дотронуться.

— Что это за цирк? — спросил я пустоту.

Пустота вежливо ответила моим голосом: «Маршрут “Дом”. Круговой».

Я попытался пройти через межвагонную дверь в первый вагон. Ручка не поддалась. Тогда я рванул в противоположную сторону — вдруг получится выйти там. Но в последнем вагоне противоположная сторона тоже оказалась последней. Как ни иди — ты в конце.

На «Сентябре» в вагон вошёл мальчик. Я не видел, откуда — он просто сидел на дальнем сиденье, ноги не доставали до пола. В руках — школьный дневник, волосы мокрые, будто из дождя. Он смотрел на меня так, как смотрят на фотографии: внимательно, но без жизни.

— Ты куда? — спросил я.

— Домой, — сказал мальчик. — Я всегда домой.

— Это какой?

— Последний, — ответил он, и улыбка у него была, как у меня в старых снимках — кривоватая, смущённая. Он перелистал дневник. На каждой странице вместо отметок — названия станций. На последней — «Память». Мальчик поднялся, подошёл к двери. На «Октябре» она раскрылась, он вышел и растворился в тёмном стекле, будто его просто стёрли.

Табло щёлкнуло: «Следующая — Ноябрь». Я сел, впервые чувствуя усталость. Если это круг, где он начинается? И можно ли вообще выйти? В кармане вибрировал телефон. Я решил позвонить себе — глупость, но хоть какое-то действие. Набрал свой номер. В вагоне зазвенело. Я поднял взгляд — зажёгся старый кнопочный аппарат на стене, какой бывает у машинистов, только без трубки. На маленьком дисплее высветилось: «Ты?»

Я подошёл ближе. Опустил палец на кнопку «Ответить». Экран сменил слово: «Не выходи на “Дом”». И в этот момент я понял, что «Дом» — это не мой адрес, не квартира с кривой мебелью, не зимний подъезд. «Дом» — это остановка, где тебя забирают туда, где ты как будто должен быть. Как будто.

— Почему? — спросил я у экрана.

Он
мигнул: «Останешься».

«Где?» — набрал я.

Ответ пришёл сразу: «В последнем».

Поезд мягко замедлился. За стеклом появилась платформа — не молочная, тёмная. На табличке — крупные буквы, как на афише: «Дом». У меня внутри что-то подтянулось к горлу, как узел. Двери раскрылись. На платформе — лестница наверх, и я знал, что если поднимусь, то окажусь не там, где живу. А там, где когда-то ушёл и не попрощался. Там, где ждут не люди — привычки, недосказанное, вещи, которые ты не докосил.

Я стоял. За спиной вагон дышал. В стекле рядом проявилась моя мама — молодая, как на старых снимках; она ничего не говорила, просто смотрела, и в её взгляде было то, чего не бывает в настоящем: уверенность, что всё можно успеть. Я шагнул к порогу… и в этот момент телефон в кармане взорвался вибрацией. Новое сообщение — от неизвестного: «Не выходи».

Я обернулся к табло. На нём светилось: «Следующая станция — Память». Я не вышел. Двери закрылись, поезд поехал. На платформе остались стоять те, кого я не выбрал — они не двигались, не обижались, только тускнели, как фотографии под стеклом, когда уходит лампа.

«Память» была пустой. Это я понял сразу, ещё до остановки. В её воздухе не было запахов, она не держала шаги, не отражала лица. Просто белое пространство, где всё, что ты знаешь, равно тому, что ты умеешь забывать. Двери открылись. Я сделал шаг и остановился на пороге — как будто кто-то, наконец, ответил вместо меня: достаточно.

В стекле поезда выдохом проявились слова, написанные изнутри: «Не садись в последний вагон». Я достал телефон — и увидел, что это сообщение у меня уже есть. Я отправил его сам себе, когда поезд тронулся от первой станции. Цикл замкнулся аккуратно, как застёжка.

Я не вышел на «Памяти». Вагон шёл дальше — тихо, ровно, неизбежно. Я думал о том, как легко принимать эту неизбежность за заботу. Ты сидишь, тебя везут. Тебя зовут по имени. Тебе обещают «Дом». И очень вежливо просят не сомневаться.

Если когда-нибудь ты окажешься поздно в метро и последним войдёшь в последний вагон — проверь табло. Если там вместо города появляются месяцы и слова, которые ты выписывал когда-то в дневнике — не садись. Дай ему уехать без тебя.

Пусть последний вагон останется последним — для кого-то другого. А ты дойди пешком. Даже если путь долгий, даже если холодно. Потому что круглые маршруты самые страшные — они не ведут домой. Они возвращают тебя туда, где ты уже был, и мягко учат любить то, из чего не выбраться.