Социалистическая законность

Генеральный секретарь, не спеша, расхаживал по кабинету, держа в правой руке потухшую трубку. Он размышлял. Изредка его взгляд падал на большую карту, висевшую на стене. На красные флажки, обозначающие военные заводы, стратегические объекты и места дислокации армий. Сейчас они казались ему не символами мощи первого рабоче-крестьянского государства, а предвестниками беды. Большая война была неизбежна. Он это чувствовал. Сколько осталось до неё? Четыре года? Пять? Мало.
Но куда сильнее внешнего врага тревожили его враги внутренние. Расхищение социалистической собственности, очковтирательство, некомпетентность, оппортунизм. Партия, которую он возглавлял, была полна людей, которые давно забыли о высоких идеалах Революции. Они прекрасно научились прикрываться социалистической фразой, строя на этом карьеру. Они цеплялись за свои кресла, как за личные владения, они срослись во времена НЭПа с кулачеством, криминальными дельцами и западными концессионерами, они хотели вернуть сладкие времена  НЭПа.
Были и другие. Идейные. Те, кто искренне не верил в возможность построения в «отсталой России» мощного индустриального государства. Кто понимал марксизм как систему доказательств того, что нашу вековую отсталость от передовых стран преодолеть невозможно, и кто считал курс Генсека вредной и глупой утопией. Они считали СССР лишь плацдармом для разжигания революции в других странах. Передовых, где больше пролетариата. Таким плацдармом, которым не жалко и пожертвовать: бросить в топку мировой революции.
– Для простоты назовём это правым и левым уклоном. А какой уклон хуже? – спросил он сам себя вслух и раскурил трубку. – Оба хуже!
А что больше всего беспокоило генсека, так это классовый аспект происходящего. Он чувствовал, что кланы, группы и группочки начинают обрастать идеологической базой – уж чего-чего, а идеологов в стране пруд пруди, – что они начинают осознавать себя единым целым с общими интересами. И интересы эти, в конечном счёте, понятны. Превратиться из управленцев общенародным имуществом в собственников. Надо бить на упреждение. Надо избавиться от коррупционеров, от тех, кто не способен мыслить стратегически, от героев – в кавычках и без – гражданской войны, которые давно превратились в обузу. На их место должны прийти новые люди: молодые, образованные, преданные делу. Люди, которые смогут вести страну через грядущие испытания.
Он посмотрел на портрет Предшественника, висевший на стене. Предшественник хорошо всё понимал. Предшественник чего только не придумывал для борьбы с этими явлениями. Были партийные чистки и исключение из партии. Но исключённые не теряли связей в партийном и хозяйственном аппарате. Они пролезали обратно и восстанавливались на должностях. Была Рабоче-крестьянская инспекция. Инспекторы быстро встраивались в номенклатуру и сами становились теми, кого должны были выводить на чистую воду… Оставалось, кажется, одно средство. Чистка. Не те партийные чистки, которые были в прошлом десятилетии. Масштабная чистка. С массовым применением высшей меры социальной защиты.
Словно в ответ на его мысли в двери возник секретарь.
– Они ждут в приёмной, – сказал он.
– Пусть зайдут, – ответил Генсек.
Вошли четверо. Председатель Президиума Верховного Совета Клишинин, Председатель Комиссии партийного контроля Барщехлис, Нарком иностранных дел Косячий и руководитель Коминтерна Зятьёв. Это были большевики с дореволюционным стажем. Видные деятели мирового левого движения. Люди, которых он уважал, с чьим мнением привык считаться. Их лица были серьезны, а голоса полны тревоги.
– Товарищ Генеральный секретарь, – начал Барщехлис, – мы понимаем ваши намерения. Но вы должны осознать последствия. Судебная система не готова к таким масштабным процессам. Это приведет к хаосу, к массовым расстрелам. И что тогда останется от Партии? От страны?
– Вы же знаете квалификацию наших судей и следственных органов! – добавил Клишинин. – Это ведь люди, которые со времён гражданской войны ничему не научились, и мечтают только об одном. Ставить врагов к стенке, как в Гражданскую. Без всяких судов. Причём, у самих – три класса церковно-приходской. Каких они дел натворят!
– Сначала надо судебную систему реформировать. Вырастить грамотные юридически образованные кадры, на это понадобится около десяти лет… Ну и конечно, повысить открытость судов. У нас процент оправдательных приговоров недопустимо низок...
– А пока – целесообразно и вообще отменить смертную казнь. С нашей судебной системой это чревато такими нарушениями социалистической законности, что…
Генсек внимательно слушал.
– А коллективизация, – зашёл с другого боку Клишинин, – она проводилась слишком быстро. Страна истощена, нет кадров, нет ресурсов. От голода ещё не оправились. С политической точки зрения гайки закручивать опасно! Рассоримся с крестьянством, и что тогда?
Генсек слушал молча, его лицо было непроницаемо.
– Товарищ Косячий, – спросил Генсек, – а что по международной линии?
– Не поймут, товарищ Генеральный секретарь! – ответил нарком. – Все союзники отвернутся. А мировому капиталу только этого и надо. Будет отличный повод повести агитацию среди трудящихся своих стран. Выставят нас палачами и кровавыми маньяками.
– И мировое левое движение не поймёт, – подтвердил Зятьёв. – Немецкая компартия колеблется. Французская… Вы же знаете французскую! Эти интеллигенты при одном слове «чистка» в обморок падают. Тут вопрос стоит о том, как бы вовсе Коминтерн не развалился…
Генсек слушал. Слова старых товарищей по партии звучали разумно. Он не хотел крови ради крови, не хотел хаоса. Он хотел спасти страну, а не разрушить ее.
– Хорошо, – наконец сказал он. – Чистка будет отменена. Мы найдем другие пути.
Гости кивнули, их лица выражали облегчение. Они ушли, оставив Генсека наедине с его мыслями…

Четыре года спустя началась война, которую так боялся Генсек. Враг наступал с невиданной скоростью. Часть партийных деятелей встречала оккупантов с цветами, всерьёз рассчитывая на должности гауляйтеров. Но враг их расстреливал, а должности доставались затаившимся кулакам и привезённым в обозе «бывшим людям». Другие партийные руководители на местах просто разбежались, бросив народ на произвол судьбы. Третьи, напротив, проявляли удивительный героизм, под огнём бросаясь агитировать вражеских солдат обратить оружие в сторону своих офицеров-угнетателей. Жили такие герои недолго.
Начавшаяся в авральном порядке эвакуация промышленности (несмотря на то, что было её не так и много) – провалилась. Потонула в тотальном воровстве и управленческой некомпетентности. Армия не могла ничего противопоставить наступавшему врагу. Не хватало ни техники, ни выучки, ни дисциплины…
Генсек стоял у окна, глядя на дым, поднимающийся над городом. Перед тем, как пустить себе пулю в лоб, он думал о том, что всё могло бы сложиться иначе…
Москва пала 7 ноября 1941-го года. Аккурат в двадцать четвёртую годовщину революции.
Что же касается Клишинина, Барщехлиса, Косячего и Зятьёва, то именно этих четверых высших партийных руководителей по странному стечению обстоятельств победители не расстреляли. Все четверо получили небольшие сроки, были признаны фольксдойче и оставили потомкам любопытные мемуары, в которых особо отмечалось, что даже в заключении с ними обращались гуманно и вежливо. Например, в углу камеры – противоположном от параши – всегда находилась аккуратная корзина с печеньем и небольшой бочонок душистого ежевичного варенья.