Кали-юга, или приз - Россия, часть 18

92. Античный (почти что) мир.




- Ты знаешь Изяслава? - метал громы и молнии Властитель  бессчетных Вселенных.

- Изю? - переспросил вкрадчивым лукавым голоском из окружных черных дыр некто с тонким лицом и острой бородкой, -  Он юрист...

- Он!!! Мой!!! Раб!!! - неслось отовсюду.   


  Потом мне приснилась говорящая варенная курица, шерше — я думаю — ля фам.

  «Не всё халяльное православному кошерно...- решил я, проснувшись в холодном поту.»



   А Адама змея даже не провоцировала срывать запретный плод,  он ни-ни но все равно всё-таки попробовал за компанию.

  «Низвергнитесь, будучи врагами  друг другу!- порешил Господь,-процитировал Руми.»

- Съела  яблоко, съест и Адама.

  Но всё уже это как бы проклятое прошлое.

- Бабенки... Если  повезет — убьют, не повезет сделают калекой! - сказал  Ницше.

               

                *****



  Сладко потянувшись,  я встал с ложа и  засобирался в дорогу. Меня  ждали далекие заокеанские провинции вместе с  коллегами, наместниками и варварами. По пути я продал Геркулесу авгиевы конюшни и яблоки Гесперид всё по весу оных,  аналогично веса полученных мной золотых талантов, сестерциев, долларов, марок   драхм и рублей, конечно.

 
  Потом сенаторы поручили мне признать неплатежеспособным Колизей, ряд терм и Форум.  Я продал  на корню  каменные скамьи, гладиаторские подвалы, гладиаторов, сенаторские места, коня Калигулы, а так же новенькие  сенаторские тоги и несколько десятков повозок гетер, банных  тазиков и эвкалиптовых веников.

  Нежданчик: зашел ко мне на следующий (или какой-то там) день императорский сыск во главе с самим Титушкой.

  «Унюхал!... А папа  говорил, что деньги не пахнут! Сколько денариев кидаю на ветер... - грустно подумал я и, пряча вздохи, поделился половиной.»

   
  Но затем я выгодно продал  конфискат: сто бочек фалернского Апулею  и несколько ящиков «Смирновской» и портвейна «Три семерки» Петронию, вернул,  слегка, убыток.

  К вечеру пришли Плутарх в шести книгах, Тит Ливий в трех томах и синенькие   аттические ораторы.

  Под конец за оставшимся спиртным  мне вспомнилось, как еще недавно не было ни счастья, ни беды способной остановить советское социалистическое отечество на пути к погибели, и знаковые фигуры конца-начала века: Мишка Предатель, Борька Алкаш и несколько могучих олигархов. 


                *****

  «Как же получше  развалить родину?!- думал, почесывая сине-фиолетовую кляксу, Горбатый.»

  Он  блуждал  уже совсем криво, сикось-накось, но по-прежнему  безбрежно веря в способность  западных мух говорить правду, приносить мед и конвертируемые деньги.         
  Большая скорбная всенародная тризна была впереди и  без него: на соревнования по полному присвоению народных денег, побоищу юридических лиц и государственных суверенитетов его не допустили.

  И он ушел работать в пицерию.



  «Олигархическая  идеократия, блин! - немного окосев, грустно думал я,  смотря в телевизор и щелкая каналы.»

  И вот, наконец, козырь.

- Владимир Великодушный - Ясное наше Солнышко! - воскликнул Саловьев-Фирштейн.

- В Питере пить, в Бухаресте бухать...- душевно запел Шнурофф.





93.Ничего личного, только бизнес.




- Зачем покупать за дорого ликвидное социалистическое имущество!? - заметил Бирезовский из под земли-морей-океанов, - если можно запросто накупить физических лиц с подписями и печатями.

- Да сколько угодно! - поддержал его Джиром Пауер, - Желающих просто море! Океан!

- Только не скупитесь, братва! Деньги —  это только золото! Все остальное — кредит!  - поделился законом финансовой жизни банкир Морган,  потомок пиратов.

- Не будем, не будем,- пообещали ему, -  Этой дури  у нас навалом! Больше, чем в мошек!

- Какой клан, такой и план! - понял  по-своему Эскабар.

  Запахло планом и ладаном.

  «Амуаж?" - подумала Тшилл, чтобы никого не скомрометировать». Муж плыл по воздуху, качаясь и падая, потом заинтересовался:

- Ну как тут там на том свете? Жить-не жить можно или... хау вдую ту... ау ю-ю вэа хим... о-о-о-ке-й-й-й или ноу? Ту ор ту...- и пошел блуждать между трибун, рядов, гендеров и рас. И дальше: между пальмов, лиан и одомашненных тропиков.

 - США уже давно живут без президента, сказал Макс Максимум, - Мы его еще туда-сюда еще не собрали-выбрали!

  «Надо было сказать «отсюда», - потом подумал он.»

- Его  мне только  и не хватает... - задумчиво произнесла Смерть, набив  косяк трупами  и затягиваясь сладким дымком в сторонке. «Потом нюхну впадинами, согласно географии - подумала она, .»

- Если кто-то умирает, значит, это кому-то нужно! - сказал Мойяковский.

  «Закон единства и борьбы противоположностей - констатировал Гегель, - Или, все-таки,  отрицания отрицания?»




94. Музы и режиссура.





  «Противоположности притягиваются, но долго вместе не живут, - думала Тюлпан, - Но должны же заряжать люди, которые  опустошили?»

  «Пусть тебе снятся только  дайны в театральных аранжировках знаменитого не на весь мир режи-сёра Хермана, такое красивое лицо было только  у Фантомаса, - прошептал ей на ухо какой-то голос то ли с сарказмом, то ли без и добавил:

  - А почетного мордвина Дипардьё вообще  затаскали по судам..."

   "На что намекает? - подумала она, - И кто это?»





94.Введение. ZOO или о любви. Короткие очерки личной жизни.






  Первая моя жена была хороша с виду, но  кривонога  и мечтала маляршей работать.

  Пока я учился в столичном универе, она по-черному забледавала, и я развелся и ушел, отдав даренную моими родителями квартиру «матери и ребенку», платил алименты с ленинской стипендии и подработок по-черному по ночам грузчиком в рыбном порту.

  Чадо же изо всех сил лелеяли мои предки, относились, к чаду, как к котику,  игрались  до тех не далеких пор, пока у мамашки бабло не заканчивалось. Тогда она от них наше изделие изымала,  но через день-два они в слезах являлись за ним, так та не отдает сразу, а хорроры демонстрирует: то в сортире  с детём закроется — топит и воду спускает, то его шейку телефонным проводом душит, то в форточку выкинуть норовит. Тот, естественно, орет, как сто скорых помощей, синий, как непогода, чернеющий язычок высунет, экскременты тоже, а мамашка орет на всю пятиэтажку, пуская перегары, как змея Горыныча, орет деньги давайте, а то его сейчас кончу и себя тоже, ну предки, перепуганные райкиным кино, и дают их ей премией  к моим хиленьким алиментам, и ещё, конечно, свои добавляют.

- Зрелая для любого дурдома! - заметил Ницше.

 - Как сумасшедшие живут? Они бредят! -добавил Кащенко, - А придурки прозревают только после!

   У меня же еще не было судебной практики, и я не знал, что каждая последующая жена, как правило, хуже предыдущей.  Но, примерно, на каждую сто восьмую женщину мне почти везло, но не всегда и не очень.


               
                *****



   Другая бабища, тоже из наших, в смысле горожан ( но этот подвид не то что у нас, даже в джунглях встречается редко).

  Она была такой страшной, но настойчивой, что наши городские акушеры  раз сто засовывали ее обратно, но она все равно вылезала.

 Под ее ногами прогибалась земля. Но она понравилась мне из-за любви к необычному и современному  искусству.

  Она была о трех головах, средняя испускала угарный газ страшной силы, левая горящее дизельное топливо, а правая воду,  если предыдущие головы допускали ошибку и надо было давать задний ход, что случалось не часто.

   Головища были большие, а шейки тонкие, как огородные шланги. Рук было соответственно шесть, она ими при мне трамваи и автобусы ломала, иногда пассажирам удавалась убежать, но недалеко и не всем, судьба их была ужасна. Вообще-то она со скандинавской гнильцой все любила, запах прошлых жизней, говорит, но человеков хавала свежими, правда в одежде, потом остатки штанов, курточек, шубок и шляпок выплевывала вместе с обглоданными костями и черепушками



- Кто ты, страшная женщина, измазанная ликером, помидорами и хреном? - спрашивал я сухим ртом  со страху.

- Я — баба твоя! - гулко отвечала она, и мне делалось до жути страшно, но я кое как собирал себя в кулак или в два.

  Наступала нехорошая тишина. Только было
слышно, как хрустят под зубищами моей женщинище стеклянные бутылки, граненные стаканы, железные пепельница и чьи-то уши.

- Если я падавлюсь и погибну, - напившись, очень достоверно кричала  она, - то заберу все человечество с собой! Весь мир и Гафгав впридачу! - и Станиславский воскликнрул бы: «Верю! Верю! Только не трожь меня!», а местные горожане в радиусе двенадцати километра потели липко и  укакивались со страху.

  Я раньше слыхал, что такое бывает, только был молод и сам себе про это не верил.

- Не сцы! -дружелюбно говорила она мне.

- Угу...- соглашался я, как можно более убедительно.

- Хорошо, что хоть голова моя   цела осталась, - истекая кровью, прошептал сосед доверительно, - а то у нас пол района безголовыми ходят.

  Но сами мы ничего, как-то ладили.

  Как — бывало - даст! Полетишь через весь город, упадешь в отдаленном районе, а потом минимум неделю до дому добираться. Ведь Гавгаф заканчивается с одной стороны Мурманском и Землею Франца-Иосифа, с другой ЮАР и Антарктидой, с третьей Токио и Филиппинами, а с четвертой Москвой и Вашингтоном.


  Вот есть вредные по жизни бабы, которым место только в клетке с орангутангами.

  Кстати, пошли мы как-то в зоопарк...

  Звери в клетках падали замертво от одного ее вида, а тех, кто не околевал, она хватала и за туловище тянула в рот.

  Она залезала в вольеры с ревом: « Голос крови!» набрасывалась на жирафов, слонов и бегемотов пожирая их, словно вокзальные беляши, кого не могла сожрать, тех до неизлечимых увечий надкусывала. С ней самой было все в порядке, только какое-то время отсутствовал нос, откушенный двугорбым верблюдом.

  У посетителей зверинца кровь стыла в артериях и венах, они немели и какались житко от ужаса и страха.

  Ошарашенная видением и дрожащая крупной дрожью  администрация  робко подошла к нам и давая  немалые деньги с двумя болотными черепашками в придачу, плача и умаляя  нас удалится.

   Она хотела сожрать и их, но к великой радости служилых, я  ее  отговорил.

-  Человек — главное животное! - прошептал  директор зверинца,  выразительно смотря на мою половинку.

    С тех пор путь к зверушкам был для нас заказан.


 
    Иногда, правда, мы и сами по себе ссорились, я делал сальто с места, бил ее двумя пятками в зубы средней головы, застревал там, он меня нежно покусывала и выплевывала, мы мирились.

    Потом она на нервной почве, что пропадает перестройка, начала ржаветь, пошла пятнами, заржавела, опятнилась и умерла,  а я остался один среди гавна, золота и бриллиантов.

   Я тогда еще плохо понимал свое социалистическое счастье, в смысле равенства, братства и материального достатка.



-  Так что же такое любовь? -спросил Руми, - Море небытия, сломаны у разума там стопы.

 

               

  На сто восьмой женщине, как я уже говорил, мне обыкновенно везло. Но, как оказалось, только по молодости. Теперь не очень,  да и то не всегда.

               
  На сей раз у сто восьмой было нелегкое детство и тяжелая физиология.


  Внутри нее была температура ниже абсолютного нуля, снаружи — 42 и 4.  Поэтому писала она в любое время года льдом, а какала гранитом. Ученые со всего мира изучать ее приезжали, но не далась она им по тогдашнему состоянию науки. Даже в наше время она еще недостаточно изучена, гораздо меньше космоса или глубин подводных.

  В детстве предки ее приучали ходить на горшок, но не получилось. Так они лотков, баночек понаставят, а она все равно только на палас или в обувь ходит. И еще  полюбила она посреди проезжей части опорожняться, а из-за этот много столкновений и других аварий бывало,  из-за эксцессов ее природы — булыжники, гололед  и все-таки ребенок на дороге. У слабовольных нервы напрочь сдавали.

  (Но я до свадьбы  не знал об этом.)

  Курить начала она с молоком матери, та, конечно, ее к пепельницам ввиде пустых консервных банок из под кильки в томате или из-под  из под шпрот   приучить хотела, но тоже не вышло, на пол окурки сплевывала и детской ножкой растирала.

  Характер же у нее с рождения был дурной: брата всё время она старалась перекусить надвое, а мать съесть, соседей вообще  рвала на части, если  только догоняла, ведь у страха глаза велики.

  Губы вообще — огонь, а на деснах по 74 зуба в три ряда сверху и снизу. И это ей не было еще двадцати лет...А что будет в сто? А что будет в двести? Если человечество доживет? С такой дочкой и родители  далеко не заглядывали, день-два прожили и уже хорошо.



- Я смотрю на женщин, племена их не цивилизованы! - сказал Саснора.
      
  Я облизал губы и потер виски.

- Как мне понять, что это моя женщина? - шепотом спросил я.

— Ты не поймешь, - тоже шепотом ответил он, У тебя просто не будет выбора И добавил:

 - Грудь гибнет от сердца...

- Голова тоже! - сказал Анубис.

- Глаза мудреца просчитывают конец, - грустно сказал Руми.


- Не будь таким пьяницей, о неразумный, с
что придя в себя, испытывает раскаяние, продолжал он, наливая, - Будь из тех пьяниц, что когда пьют вино, разумные трезвые им завидуют.

  «Может, это Омар Хайям? - мелькнуло у меня в голове.»

- Буду! - твердо пообещал я, подумал: «Потом! Когда уйду в лес...»



               
                Продолжение следует