Ангел ты мой и хранитель

Ты ангел мой и хранитель.
В память о маме.

     Закончился летний полевой сезон 1952 года, мама вернулась с заготовки льна и вновь стала работать на льнозаводе. Забрала она  домой и меня. За несколько недель сытой и беспечной деревенской жизни в семье её старшей сестры я заметно подрос и поправился. А прикипевшая ко мне сердцем тётя Лиза потом долго не могла привыкнуть к моему отсутствию и при первой же возможности навещала нас, щедро одаривая меня различными сладостями. Мне шёл шестой год, и, так как соседские ребятишки были уже школьниками, я живо увлёкся изучением алфавита и арифметикой.
       Несчастье подкралось внезапно. В конце сентября мама вдруг занедужила, и её положили сначала в районную больницу, а затем направили в областную. Что с ней случилось и почему всё это так быстро произошло, я, конечно не знал. Вскоре за мной приехала тётя Лиза и вновь увезла  в деревню Большое Пинигино.
          Я очень сильно скучал по маме и с нетерпением ждал от неё известий. Но за три месяца нахождения в областной больнице она прислала всего два письма, в которых с болью в сердце и бесконечной материнской любовью интересовалась моим здоровьем и поведением. В памяти отчётливо сохранился тот день, когда к нам в дом прибежала секретарь из сельского совета и с порога прокричала: «Елизавета Ивановна, из Тюмени Васина мама звонит и просит, чтобы его к телефону позвали». Не дожидаясь реакции тёти, я выскочил следом за девушкой и, перегоняя её, побежал в сторону дома, где был единственный на всю деревню телефон. Заскочив в сельсовет и получив из рук председателя трубку, я слабым, дрожащим голосом произнёс: «Алло, мама. Это я, Вася». «Васенька, сыночек! Как ты там? Не болеешь? Слушаешься дядю Колю с тётей Лизой?» - послышался тихий и очень родной голос из трубки. «Слушаюсь и не болею. У меня всё хорошо, вот только   сильно соскучился по тебе. Ты скоро за мной приедешь?» - спросил я, едва сдерживая слёзы. На другом конце трубки наступило короткое молчание, затем вновь раздался голос мамы: «Скоро. Вот ещё немного меня подлечат, и приеду домой. Потерпи немного. Я по тебе тоже сильно соскучилась. Ты один у телефона или тётя Лиза рядом?»  Я хотел ответить: «Один», но в это время в дверях появилась тётя и попросила: «Дай я с ней поговорю». «До свидания, мама, я тёте Лизе трубку передаю. Приезжай скорее. Я очень, очень сильно тебя буду ждать», - дрогнувшим голосом произнёс в трубку и быстро вышел из помещения. О чём сёстры говорили, я не слышал, так как не выдержав нервного напряжения, прямо на крыльце громко и навзрыд заплакал.
        Из областной больницы мама вернулась в середине января 1953 года, но не домой, а в районную больницу. От железнодорожной станции до больничной кровати её сопровождала тётя Лиза. Во время двухчасовой совместной поездки  на рейсовом автобусе между ними состоялся разговор, о котором я длительное время не знал, но который сыграл главную роль в моей дальнейшей судьбе. Завела его изболевшая, исхудавшая, обессилевшая мама. Глядя на старшую сестру сухими глазами, провалившимися глубоко в глазницы, она произнесла: «Я знаю, что жить мне осталось недолго.  Доктора об этом сказали, поэтому на чудо надеяться глупо. Одна только у меня к тебе просьба будет: не отдавай Васю отцу. У него самого в новой семье трое, да пятеро не родных. Они его обижать будут.  Лучше определи моего сыночка в детдом». «Не переживай за Василька. Его я никому и никогда в обиду не дам. А ты не паникуй. Даст бог, всё ещё наладится. Рано тебе умирать – пятьдесят лет не прожила. О жизни думай, а не о смерти»,- пожурила её старшая сестра.
       В районной больнице мама пролежала около месяца. Однажды тётя Лиза поехала её проведывать и взяла с собой меня. На улице было холодно и ветрено. Рано утром она запрягла  огромного быка, посадила меня на сани и, закутав в тулуп, выехала со двора. В конце деревни к нам подсела Знаменьшикова Маша, которой необходимо было по своим делам съездить в райцентр. Двадцать километров бык тащился больше трёх часов, в связи с чем мы неоднократно слезали с саней и совершали короткие пробежки. И только ближе к полудню наконец въехали в пределы села Большое Сорокино.
         В больничную палату, где находилась мама, дежурный врач впустил только меня, а тётя Лиза и Маша были вынуждены подойти к окну со стороны улицы и смотреть на больную через стекло.
          Робко переступив порог палаты, в которой на кроватях лежало человек десять женщин, я остановился. С трудом отыскав глазами маму, медленно направился в её сторону. Поравнявшись с кроватью, я с тревогой посмотрел на неё. Плотно прикрыв глаза, мама лежала на спине и тяжело дышала. «Спит. Может, не будить? Пусть отдохнёт»,- мелькнула у меня мысль. Но в это время мама открыла глаза, приветливо, как смогла, улыбнулась и тихим голосом произнесла: «Здравствуй, Васенька. Садись поближе на краешек кровати, чтобы я на тебя смогла насмотреться. Соскучилась сильно по тебе, сыночка. Спасибо Лизе, что привезла.  Не замёрз дорогой – то? На улице, поди, мороз стоит трескучий?» «Тётя Лиза меня тулупом накрыла, а иногда я за санями по дороге бежал. Ты когда выздоровеешь? Мне уже домой хочется». «Скоро, сыночка, поправлюсь»,- ответила мама и закрыла глаза. На редких ресницах появились слезинки. Я смотрел на её серое, исхудалое, но такое родное лицо и с трудом сдерживался, чтобы не разрыдаться. Через минуту мама вновь открыла глаза и, положив мою маленькую ладонь в свои слабые и сухие, стала ласково её гладить. Я притих, словно боясь спугнуть её. 
Молчала и мама. Это продолжалось минут пять. Даже соседки по палате замолкли и с затаённой грустью смотрели в нашу сторону.
          «А тётя Лиза где?» - едва слышным голосом спросила мама. «Она в коридоре осталась. Её врач не пустил сюда, - ответил я и, невольно взглянув на большое окно, добавил: - вон она за окном стоит, на нас смотрит и почему – то плачет». Продолжая гладить мою ладонь, мама даже не сделала попытки, чтобы приподнять голову и посмотреть в сторону окна. По – видимому, у неё на это не было сил. «Дядя Коля не не обижает тебя?». «Нет. Он меня иногда с собой берёт на конный двор. Однажды даже верхом на лошадке прокатил», - живо ответил я. «Ну и ладно. Только аккуратней будь и дядю Колю с тётей Лизой слушайся». В это время в палату вошёл дежурный врач и, посмотрев на маму, сказал: «Ну что, больная, пришло время заканчивать свидание с сыном. Наступила пора процедуры делать и лекарство принимать». Выслушав врача, мама испуганно взглянула на меня и, подтянув к себе, стала целовать руки, голову и глаза. Я прижался к ней и тихо, тихо заплакал. Чуть заметно подрагивали и её плечи.
      «Ладно. Всё. Иди. Я устала сильно,- прошептала мама и добавила; - открой в моей тумбочке верхний ящик и забери из него сладости, которые я тебе приготовила». Я вытер рукавом вельветовой толстовки на щеках слёзы и посмотрел на неё. Отвалив на подушке голову в сторону, мама лежала с закрытыми глазами и тихо, тихо стонала. Я поднялся с кровати и хотел было направиться на выход, но в этот момент послышался её голос: «Сыночка, не забудь взять сладости и поцелуй меня на прощание». Я вновь прижался к маме. Поцеловав её впалую щеку, достал из тумбочки бумажный кулёк и, низко опустив голову, пошёл на выход. На моё маленькое сердце давил тяжёлый камень, а из глаз ручьём текли слёзы. И хотя детский, несовершенный разум не мог ещё до конца понимать ту трагедию, которая стремительно приближалась к маме, - чувство страшной беды до краёв заполняло пространство моей неокрепшей души. Но даже в таком состоянии мне и в голову не приходила мысль, что мама, которую я безмерно обожаю, может оставить меня одного на этом свете, без своего тёплого взгляда, ласки и заботы.
        С грустными и заплаканными глазами тётя Лиза и Маша встретили меня на улице. «Ну что, повидался с мамонькой?» - спросила тётя Лиза и, не дожидаясь ответа, подняла меня на руки.
В Большое Пинигино мы вернулись затемно. А уже через неделю тётя Лиза и я вновь поехали в районный центр, чтобы забрать из больницы маму и перевести в дом её двойняшки – Евдокии. Тётя Лиза готова была увезти маму к себе, но врачи категорически запретили ей это, считая, что больная не выдержит и скончается прямо в дороге.
        В доме тёти Евдокии мама прожила чуть больше недели. Она лежала в небольшой комнатке, прямо на проходе в горницу, и почти всё время пребывала в беспамятстве. В самые последние минуты её жизни я, два двоюродных брата – Кузьма и Михаил –и двоюродная сестра – Шура, которые были на пять и семь лет старше меня, сидели на печи, стоящей напротив её кровати, и постоянно плакали. Вернее, плакали братья и сестра, а я, не понимая всего происходящего, успокаивал их: «Не плачьте. Моя мама просто заснула. Скоро она поправится, и мы с ней уедем от вас к себе домой». Услыхав эти слова, братья и сестра ещё громче зарыдали, и я невольно присоединился к ним.
    Мама умерла 26 февраля тихо, в забытье. В последний путь от дома сестры – двойняшки до сельского кладбища гроб с её телом везли на санях, в которые была запряжена небольшая лохматая лошадь. Я сидел рядом с гробом и плакал. Остальные родственники и односельчане шли по санному пути следом. На улице стоял сильный мороз, и завывала метель, наметая высокие сугробы.
      В тот же день, сразу после погребения и поминального обеда, тётя Лиза, дядя Коля, Иван Ефимович Чикерев – двоюродный брат мамы и я вернулись в деревню, в которой мне предстояло провести своё детство.
        P.S.
       После той страшной трагедии прошло  семьдесят два года. Но прожитая жизнь и сложившаяся удачно судьба дают мне право считать, что, покинув бренный мир, мама не оставила меня с ним один на один. Её незримое присутствие во всех моих делах и поступках я ощущаю постоянно. И может, кому – то покажется смешным, но я твёрдо уверен в существование ангелов – хранителей.